Текст книги "Фистула"

Последние исследования показали, что регулярное пользование мемоморфом способствует снижению стресса, нормализации сна и общему улучшению психического состояния владельца. Мемоморф является не только технологическим чудом и новым шагом в развитии человеческих возможностей, но также эффективным терапевтическим средством.

Несомненное преимущество аппарата состоит в том, что он не оказывает никакой лишней нагрузки на организм и может сочетаться с когнитивными стимуляторами и антидепрессантами. Позаботьтесь о здоровье и комфорте себя и своих близких, приобретайте мемоморф сегодня и оживите всё лучшее, что хранит ваша память!

«Дорогой, пожалуйста, не наливай себе больше».

«Так, женщщна-на! Ччё ты бычшшь-бль? А?»

Всё, что сейчас творилось за столом в этом большом богатом доме, творилось наверняка сотни раз. Тошный быт благополучного семейства был ничем не лучше затхлой повседневности вымирающей деревенщины со Старых Болот или крысиных бегов, в которых участвуют гордые заложники засорённых городов. За любыми внушительными стенами прячутся жестокость и отчаяние.

«Мой батя ччеловек военный был-на. Он меня всему науччил-на…»

Дождавшись, когда девятый час наполнится до половины, сестра тихонько подошла к сыну, не отрывавшему лица от чёрного аппарата, и коснулась плеча – Лев вздрогнул, опустил пластину и осмотрел комнату как в первый раз, нелепо хлопая глазёнками. Мать прошептала ему несколько слов на ухо, и мальчик беспрекословно поднялся из-за стола, поцеловал в щёку отца, затем меня, пожелал нам фпокойной нофи и пошёл в сопровождении Ариадны в ванную. Капитан и без них продолжил знакомить меня со своими житейскими воззрениями.

«…это, брат, правда жжзни-бль. Если ты нормальн ччеловек, если ты НОРМАЛЬНЫЙ-НА!.. Ты просечшшь тогда-бль. Это как семья, дети-бль. Как любовь к бабе-на, мы ради этого и жжвём-на… В этом вся правд жжзни-на…»

За пьяным монологом (в какой-то момент он вообще перестал ждать от меня ответных реакций) я наблюдал ещё долго. Речь хозяина дома потеряла последнюю связность, но мне было даже любопытно её слушать – так сильно она напоминала о разложении нашего отца. В их великаньей манере пьянеть было много общего, и особенно странная двойственность – начиная с определённого этапа (в этом случае – со второй трети коньячной бутылки) от хмельного возбуждения начала отделяться какая-то сосредоточенная подозрительность, которая временами как бы полностью захватывала взгляд и мысль пьющего. Капитанское пузо было бездонным – до конца он не пьянел и явно был начеку, точно рассчитывал, до какой степени ему нужно демонстрировать свою расслабленность и в какой мере она соответсвует его настоящему состоянию. Пьянство было для него наукой, инженерным делом, и сколько бы он ни влил в себя, мне не удалось бы при всём желании застать его врасплох. Отец наш тоже был таким до недавнего времени, только в свой последний большой запой он растерял настороженность.

«Мне вас жжлко, конччно-бль. Потьряли мать-на… Лан хоть мать, главн, шшто есть отец-бль. Без отца семьи нет-на. Да ччё там, без отца страны нет-на…»

На улице почернело, ошалело залаял пёс, захрустел дождь, ветер то и дело бросал фейерверк капель в окно. А ведь ещё каких-то пять часов назад Лев с отцом могли купаться в озере, и вода была тёплой, светило солнце, девушки загорали под ним (заметили ли они меня?), а сестра сидела совсем близко… Она спустилась к нам, уложив сына. Капитан в это время возмущённо рассуждал, что в школе у Льва нет военной подготовки и из него растят непонятно что. Торопливо наполнив посудомойку и протерев стол, сестра попрощалась со мной до утра, а мужа нарочито проигнорировала.

«Иди, иди-бль. Готовсь-на».

Дождь усилился. Но втором этаже хлопнула дверь. Капитану наскучила собственная болтология, он гаркнул на торчащий в углу дисплей, и тот отозвался цветастой вспышкой. После голографической проекции развевающегося государственного флага из экрана выступили две говорящие головы: рассудительная мужская и улыбающаяся женская, служащая приложением к глубокому, приковывающему взор декольте. Они оповещали население о вале хороших новостей. Забил фонтан экономических рекордов законодательных инициатив инновационных технологий антитеррористических операций благотворящих олигархов зарубежных кризисов. В перерыве между сюжетами о скачке уровня жизни и раскрытом иностранном заговоре дисплей спроецировал голограмму дисплея, который может проецировать голограммы более высокого качества.

«Ого! Над заказать-бль…»

Дыба времени издевательски растягивала десятый час. Я вспомнил о своей усталости, о ноющем запястье, о тоске и тревоге этого издыхающего дня и решил, что с меня достаточно.

«Шшрин, поджжди, поджжди-на. Вон видшшь на серванте глубая коробччка с таблетками-бль. Подай, пжжласта… Спсиб, ччдесных снов…»

Девять пятьдесят три – я поднялся на второй этаж. Небоворот туч заглотил луну, и отведённая мне комната стояла как в тёмном тумане, но молодое стройное тело Европы с громадной картины и великолепная семёрка звериных черепов светились мутной белизной. Я лежал напряжённо, погрузившись в непривычно мягкую топь кровати, и прокручивал в памяти этот лживый день кадр за кадром. Подсчитывал, сколько раз я замалчивал правду. Моё имя? Без ответа. Подшитый отцовский плащ? Нет, просто похож. Следы на руке? Случайно упал, только и всего. Жильё? Университетское общежитие. Работа? Лаборатория по изучению механизмов памяти. Мои мысли о ней? Ничего особенного. Отец? Отец дома, живёт как прежде, не желает её знать, и постоянно вокруг него ошиваются паразиты.

Думать об этом было до тошноты неприятно. Гадать, что случится завтра, и вовсе не было сил. На улице распоясался шторм, шум затопил мою прохудившуюся память, в нём глохли слова (и вопли), но иные жестокие звуки просачивались через него и слышались теперь с какой-то особенно острой отчётливостью. Псиный лай за окном запрыгнул в комнату сквозь стекло и впился в лицо. Дремучие часы, которые днём ещё казались тихими, принялись щёлкать мучительно громко, каждое постукивание – как крючок, вонзающийся в щёку. Я неловко вынырнул из кроватного болота и схватился за цветок-маятник, пытаясь его утихомирить. Сверкнула молния, спустя долгую па

узу хлопнул гром. Подойдя к окну, я увидел настоящий вселесный потоп – деревья точно выросли вдвое, возвышались огромной волной, ритуально трясли кронами: плааавно влееево, потомрезковправо, и вдруг как будто ещё вытянулись на метр-полтора, пытаясь вынырнуть из земли. Захваченный этим непостижимым зрелищем, я вышел в лоджию и открыл широкие окна. Холодный дождь расцеловал тело, ветер утащил память прочь. Сад теперь трусливо съёжился, все дома и многометровые заборы казались смешной помехой этому необъятному и необъяснимому лесу. Всё человеческое было таковым – когда-нибудь, может быть даже очень скоро, эта мрачная зелень поглотит каждое тело, каждый автомобиль, каждое строение. Лес вернёт себе всё, вернёт сторицей украденное жадными человеческими руками. Я стоял под дождём и одичало улыбался, представляя, как встаёт самая последняя лесная волна, после которой наступит безвременье полного и окончательного нашего всеобщего несуществования…

В комнату вернулась моя промокшая хладная оболочка, но внутри, наоборот, кипела энергия. Радость и восторг от разгула природы раскрыли клетку полусонного тела моей соимённой твари, моему живому существу. Ему надоело слушать музыку раздражения и алгии, ему хотелось действовать. Оно опустило тело на пол, поставило руки на ширине плеч, насладилось отжиманиями: десять, двадцать, ещё двадцать (боль будто лезвиями впивалась в левое запястье). Оно растопырило пальцы, перенесло вес тела вперёд, медленно вытянуло плечи и, встав на руки, застыло. Оно упивалось тем, как кровь приливает к его уродливой звериной голове. Вернувшись на ноги, оно пустило тело бродить по комнате, разминая отбившиеся от работы пальцы. Конечно, я знал, что вечернее безволие моё было преддверием высшей воли, но не понимал, как теперь утихомирить её. Нам хотелось действовать, мы жаждали действовать.

Но гам в соседней спальне заставил тело остановиться.

«Я хочу спать».

В пыточную камеру сестры пришёл её господин.

«Поди сюда!»

«Нет, я хочу спать».

Тело прильнуло к стене, рядом с картиной.

«Нет, не надо! Я хочу спать!»

«СЮДА-НА».

«Не надо!»

Безжалостная стена между нашими комнатами пропускала голоса и все прочие звуки. Начиналось то самое, что я весь день пытался выбросить из головы.

«Нет! Нет, не надо! Брат нас услышит!»

Я отскочил от стены, пошёл в дальний конец спальни. Мои руки тряслись. Голос сестры дрожал. Ей было страшно. Мне было холодно жарко холодножарко.

«Нет! Пожалуйста… Лев услышит нас».

«ПОДЪЁМ».

Я вбежал в лоджию и снова открыл там окна, но глумливый лес умолк, заставляя меня слышать всё.

«Только тронь меня, и я закричу!»

Как бы я ни пытался отвлечься от этих голосов, от них невозможно было спрятаться.

«Нет! Нет!»

Хлёсткий удар. Сестра издала не то крик, не то писк.

Я направился обратно к стене.

«Нет. Пожалуйста, нет!»

Я слышал всё. Их дом был спроектирован как будто ради этой ночи, как будто именно мне предназначено было попасть в эту комнату по соседству с каютой хозяйских удовольствий.

«Я не хочу! Умоляю, перестань!»

Новый удар, новый испуганный писк.

Думал ли Капитан о том, что я их слышу? Не хотел ли он этого? Не спланировал ли этого моего унижения?

«Уйди! Я не хочу!»

«КО МНЕ».

Хлопок, ещё один, потом звук удара о мебель.

Неужели это Капитан приказал ей поселить меня тут?

«Не надо сегодня! Завтра, я обещаю, завтра!….»

Я никогда не слышал такой её мольбы. Никогда не слышал такого отчаяния. Я стоял прижавшись к стене, к холодной стене, за которой топало жирное чудовище, надвигаясь на крохотную, не имеющую путей для отсупления добычу.

«Отпусти меня!»

Знал ли Лев о том, что творится в родительской спальне? Что понимал он в отцовских развлечениях и материнском фатуме?

«Отпусти!»

Впрочем, он был не такой уж малыш. С чего я решил, что он мог хоть чего-то не знать о доме, наверняка исследованном вдоль и поперёк?

«Нет! Убери руки!»

Удар. Плач.

В его восемь лет я прекрасно всё понимал. В нашей квартирке от ночной родительской игры никуда нельзя было скрыться. Мы лежали с сестрой в темноте (диван-кровать была одна, нам до конца её школы приходилось спать валетом) и слышали за стеной их ритмичные хлопки и причмокивания, стоны и визги матери, мычание отца. Подобные ночи не были частыми – слишком уж много сил родители отдавали аспидам других наслаждений. Но мелодии их совокуплений оставались неискоренимой частью нашего детства, как и смущение и отвращение, которое эти звуки заставляли нас испытывать.

«Прекрати!»

Капитан до неё добрался. Лёгкое тело упало на постель. Тяжёлый шаг. Прерванный крик – он, должно быть, закрыл ей рот.

Я воображал их так отчётливо, как будто не прижался к стене, а стоял с другой стороны, стоял прикованный в их спальне, стоял без одежды, как в одном из сегодняшних вагонных снов. Я почти смотрел на них, на неё – бледную, голую, слабую, жалкую. С синяками, рассыпанными по небу спины. Она бы ни за что не захотела, чтобы я это видел —

«А… Нет!»

– или же наоборот? Новая мысль зашепталась поверх крика: что если она прекрасно понимала, что я всё слышу, и потому разыграла это сопротивление? Что если —

«Нет!»

– что если она с самого начала этого и хотела и потому поселила меня именно в комнату по соседству, с ненастоящими стенами, с этими ледяными стенами, которые я разбил бы в несколько ударов, не будь всё это её подлым планом, её насмешкой надо мной. Я представил: удар, удар, удар, удар.

«Нет! Нет! Нет! Нет!»

Она вскрикивала с каждым ударом. Капитан издавал одно только усиливающееся ммммммм.

На какой-то момент результатом моего внутреннего резонёрства стала полная убеждённость, что эта ночь была ей соркестрирована. Она хотела продемонстрировать мне, что такое её жизнь на самом деле. Ткнуть меня лицом в эту грязь. А значит, если ей действительно больно —

«Хватит!»

«МММ, МММ».

– то так ей и надо, значит, она получила по заслугам. Я даже желал, чтобы ей стало ещё больнее, этой похотливой глумливой предательнице. Она сама выбрала это, убеждал я себя, превратилась из моей героини в его проститутку.

«Мне больно!»

«МММ, МММ, МММ».

Так ей и надо, так ей и надо. Это воздаяние.

«Больно!»

«МММММ!»

Она истошно скулила, кричала сквозь слёзы, вопила от боли, это были гадкие звуки, звуки настоящего истязания и полной обречённости. Неужели это была она? В школе сестра вообще никогда не плакала, это я был плаксой. Это я пытался спрятаться за её спиной от материнских ударов. Она заступалась за меня и защищала меня всю жизнь, пока не предала.

Удары остановились. Остались только её рыдание и зычное дыхание Капитана.

Что делал я? Я стоял прислонившись к стене, вспотевший, дрожащий. Что делало моё существо? Оно удовлетворялось этой сумасшедшей сценой.

За стеной зашевелились.

«СЮДА-НА».

Всё началось по новой. Она уже не отбивалась, а только выла. Бык замычал громче прежнего.

Я вспомнил, как вечером он жрал свой подножный корм. Помыл ли он руки перед тем, как пошёл в спальню? Или они были такими же грязными, жирными, и этими руками он хватал тушу моей сестры? Моей сестры…

«Нет! Пожалуйста, не туда! Я не готова! Не надо!» «МОЛЧТЬ, СКА».

Она завопила из последних сил, точно призывая меня на помощь.

Какое ещё воздаяние?.. Что за вздор я себе надумал? В чём себя убедил? Пенистый вал непризнаваемого стыда нахлынул на меня – я не мог ей помочь и заверил себя, что и не должен был. В горле встал горький ком, как плотный клубок нитей на месте кадыка. Стало трудно дышать. Неужели я не должен был освободить её? Это вечная пытка.

«Н-нет…»

«МММММ, МММММ, МММММ, МММММ».

Стена, казалось, затряслась.

Как бы я хотел освободить её, как бы я хотел стать тем, кто подарит ей иную жизнь. Вывести её из этого плена – её одну.

«Нет, нет…»

«МММММ, МММММ».

Удар, удар, удар, удар.

Я бы хотел всё изменить. Разрезать временную ткань, если бы это было возможно. Поменяться с ней телами, если бы это было возможно. Быть на её месте и пережить всё это вместо неё. Быть на её месте, под огромным вонючим телом.

Удар, удар, удар, удар, удар, удар, удар, удар. Ещё сильнее, ещё громче.

Другое желание дало о себе знать. Я попытался его удавить. Я завидовал ему и хотел быть на его месте. Я всегда мечтал быть на его месте.

«Ах! Нет! Больно! Нет! Нет!»

Секунда мёртвой тишины. Громовой хлёст. Её тело упало, видимо, на пол. Падение такой силы, точно она после него должна была разбиться на кусочки. Даже её плач прервался.

«ТИХОНА».

«Н-нет…»

«НИКАКИХ НЕТ».

Она подчинилась приказу. Его МММММММ заполнило дом. Лев, должно быть, не спал, он не мог этого всего не слышать. Нигде в этом доме нельзя было этого не слышать. Тело Ариадны, её жизнь, её боль – всё было публичным достоянием безобразного толстомясого чудовища.

«ДА».

«Да…»

Капитан зарычал.

«ДА!»

«Да…»

Капитан замычал.

«ДА! МММММ».

«Да. Да…»

Капитан издал торжествующий рёв.

«Да. Д-дорогой, да…»

Слушать это было омерзительно, но я слушал, я продолжал стоять у стены; в воображении моём развернулся кошмар жены моряка – бык перевоплотился в розоватого склизкого спрута, он впился в Ариадну и не желал отпускать, ощупывал её тело изнутри своим гектокотилем. Все три его сердца барабанили внутри меня самого. Удар, удар, удар.

«Д-да…»

МММММММ

Удар, удар, удар. Три сердца забились быстрее. Теперь я представлял только, как бы схватить Капитана за его толстую шею, обхватить её наученными убивать руками и придушить. Обхватить скользкую уродливую голову осьминога и давить изо всех сил, пока она не потемнеет, пока она не лопнет и из неё не потечёт липкая голубая кровь.

«Да, да, д-дорогой…»

Сестра повторяла, как заводная, одно и то же. Стон её тюремщика зациклился в бесконечное монотонное ммммммм-ммммммм-ммммммм-ммммммм-ммммммм-ммммммм-ммммммм. Я отлип от стены, тяжёло дыша, и направился к кровати. Нащупал в рюкзаке салфетки и вытер испачканную правую руку. Во рту стоял металлический привкус. Мне было противно и стыдно, и отброшенная усталость придавила до головокружения. Я достал часы, оставленные под подушкой: время маршировало в обычном темпе. Семь черепов смотрели на меня равнодушно. Европа, казалось, была напугана сильнее, чем раньше, она вцепилась в мощное тело быка в надежде, что тот унесёт её из этого ада.

Настала полночь, и четверица числовых колёс начала новое верчение. Я ощупал лицо, чтобы удостовериться, принадлежит ли оно мне. В паху было некомфортно, как будто множество мелких змеек ползали там. Надоевшие удары за стеной замедлились и стали тише, но ещё долго не прекращались. Окна лоджии я оставил открытыми на ночь, шёлковый шёпот леса доносился оттуда, но я не мог разобрать его речь. Зверь внутри, удовлетворивший на время свою жажду, бродил где-то ещё, выискивал, вынюхивал что-то. Время от времени лаял пёс, словно кто-то чужой попадался ему на глаза. Оставалось надеяться, что хоть во сне наступит совершенная

тишина.

Век чудовищ предшествует веку героев. Это время абсолютной И БЕЗЖАЛОСТНОЙ ВЛАСТИ НАД ПРЕДСТОЯЩИМ. ЧТОБЫ ПЕРЕХИТРИТЬ ЧУДОВИЩ, ГЕРОИ УЧАТСЯ БЫТЬ КАК ЧУДОВИЩА, ВТАЙНЕ НАБЛЮДАЮТ ЗА НИМИ.

Вот Минотавр, он без ума от пищи, он хочет есть всё больше и больше. Медуза пищу ненавидит и ест через силу. Оба чудовища обожают нектар. Испив его, переполненный Минотавр ЧЕРНЕЕТ, А ПУСТУЮЩАЯ МЕДУЗА ВСЯ СВЕТИТСЯ. ЧУДОВИЩА УМИРАЮТ ОТ НЕКТАРА, НО ТОЛЬКО НА ВРЕМЯ. КОГДА ОНИ ВНОВЬ ОТКРЫВАЮТ ГЛАЗА, В ТЕХ НЕТ НИЧЕГО, КРОМЕ ПРИУМНОЖЕННОГО ЗЛА.

Если нектар иссяк, в логове поднимается шум. Медуза жалит Минотавра криком. Минотавр душит Медузу, сжимает ЕЙ ШЕЮ ТАК, ЧТО ГОЛОВА ОТРЫВАЕТСЯ. ТЕЛО МЕДУЗЫ ДРОЖИТ, ИЗ НЕЁ ВЫПОЛЗАЮТ МЛАДЕНЦЫ, ЗАТЕМ ВЫПОЛЗАЕТ КОНЬ. МИНОТАВР УСТРАИВАЕТ ОХОТУ И НАХОДИТ НОВЫЙ НЕКТАР.

Научившись быть как чудовища, герои обещают друг другу никогда не перевоплощаться. Обещания рассыпаются. Предстоящее отравлено прошлым. Век чудовищ не заканчивается никогда.

mi – fa

И н и ц и а л и з а ц и я

Я проснулся очинь рано утром. В доме ещё все спят.

Н а р р а т и в и з а ц и я

Я проснулся после сна кагда Я был трапинкой в лесу. А по мне бегали другие дети. Но! Я умел выпускать деревья и кусты как шыпы. Я напугал так плохово мальчика который в школе ко мне престаёт что я не выгавариваю буквы. Хатя в голове Я все буквы выгавариваю даже самые сссложжжные.

А больше Я ничево не помню про сон.

С начала Я просто хажу по комнате а патом играю. Я за робота с руками супер енергией и стриляю других злых. Дракон был главным босом и Я ево пабил.

А к т и в и з а ц и я т а к т ил ь н ы х о щ у щ е н и й

Кагда Я играл у меня чисалась ладонь. На правой руке. Я её кавыряю. Чесно говоря так делать нельзя. Я кавыряю пласмасовым мячом тефтонсково рытцаря. Дефис тефтонсково рытцаря Помагать Защищать Исцылять. Я выросту и буду Маминым рытцарем.

Ф о н о в о е з в у к о в о е с о п р о в о ж д е н и е

На том итаже шуршал страшный челавек. Я ево не боюсь. Но Я знаю кое какой секрет про нево. Но Я притварюсь что не знаю.

Более позним утром встала Мама. Она тихо ходит. Я играю тихо и она думает что Я сплю.

А Капитан Папа встал уже патом. Севодня поедим в белое и в чорное. Интиресно как там бычок.

А кагда все встали Я тоже решыл спустится на завтрак.

А к т и в и з а ц и я о б он я т е л ь н ы х о щ у щ е н и й

Но моя правая рука пахнет цветами как бутто в мамином саду. В саду у мамы жывут весёлые зайчики. Я люблю там играть. Ладонь пахнет сильно.

Так что Я с начала никуда не иду. А Я стою и сматрю на правую руку.

Я сматрю в ладонь и вижу как из неё выглядывает Стоп!

П р и н у д и т е л ь н о е з а в е р ш е н и е в о с п р о и з в е д е н и я

П о ж а л у й с т а, н е о т к л ю ч а й т е а п п а р а т

Он выростает из ладони Нет, нет, нет, нет, нет!

Стоп! Закрыть! Выключить!

В о с п р о и з в е д е н и е з а в е р ш е н о

Разработка и развитие технологии мемоморфа сопровождаются регулярным тестированием аппарата на фокус-группах. Мы прислушиваемся кмнениям обычных пользователей и всегда стремимся сделать наш продукт более современным. Предлагаем вашему вниманию несколько отзывов от участников недавних фокус-групп.

«Фантастическая технология! Тотальный реализм каждого воспоминания обеспечивает полное погружение!» – Марк, 18 лет.

«Я никогда не сталкивалась ни с чем подобным.

Это похоже на чудо. Нечто, казалось бы давно потерянное, встаёт у тебя перед глазами во плоти. Ты видишь, слышишь и трогаешь то, что невозможно было вернуть. После первого использования аппарата у меня в глазах стояли слёзы, я была абсолютно счастлива снова встретиться с любимой мамочкой!» – Марина, 36 лет.

«Когда ты живёшь на свете так долго, как живу я, слишком многое оказывается потеряно. Дни сливаются в один большой день. Но есть вещи и события, которые нельзя забывать. Они делают тебя тем, кто ты есть.

И именно их мемоморф позволил мне восстановить в полной мере. То, что я помнил смутно, но что было для меня таким важным… Теперь я вижу это вновь как наяву. Я так счастлив, что дожил до дня, когда этот невероятный аппарат может приобрести каждый. И мне интересно – что ждёт нас в будущем?» – Маурицио, 72 года.

Если вы хотите войти в состав фокус-группы или имеете вопросы по использованию аппарата, обратитесь в службу поддержки: [email protected], +728111899.

Назад.