Текст книги "Три счастья. Книга для детей и взрослых"

Артур Конан Дойл
Три счастья. Книга для детей и взрослых

© Белый город, 2012

* * *

Предисловие

Веселые и занимательные, познавательные и поучительные эпизоды взросления детей знаменитого создателя Шерлока Холмса – увлекательное и полезное чтение как для детей, так и для родителей. Конан Дойл отличался талантом не только писателя, но и воспитателя, придумывая для своих сыновей и дочери целые сказочные миры, описанные им позже в этой книге.

Удивительно, но знаменитый писатель оказался действительно блестящим педагогом: каждый из его детей прожил яркую и насыщенную жизнь. Вместе со своей второй женой Джин Леки, семейное прозвище которой было леди Солнышко, писатель создал счастливую семью с двумя сыновьями и дочерью.

Став взрослым, старший сын Денис Перси Стюарт (1909–1955) (семейное прозвище Парнишка) читал лекции в США на тему «Война и христианство». Был женат на грузинской принцессе Нине Мдивани (ок. 1910–1987).

Второй сын по прозвищу Толстик – Адриан Малколм (1910–1970) служил во флоте, увлекался ездой на гоночных машинах. Он не только стал биографом отца, но и написал ряд рассказов о приключениях Шерлока Холмса на основе только упомянутых дел великого сыщика в произведениях А. Конан Дойла, но не описанных им самим. Эти рассказы были изданы в 1954 году в сборнике «Подвиги Шерлока Холмса» (The Exploits of Sherlock Holmes). Также им была написана книга о своей удачной попытке поймать живую тигровую акулу для Музея естественной истории Женевы.

Дочь писателя Лина Аннетт Джин Конан Дойл, леди Бромет (1912–1997) по прозвищу Крошка была известна прежде всего как Джин Конан Дойл. В течение тридцати лет она служила в Женском отряде Военно-воздушных сил Великобритании. Во время Второй мировой войны Джин воевала в отделении воздушной разведки и ко времени отставки стала командором (самое высокое звание для женщины-офицера в ВВС Великобритании). В 1963 году удостоена ордена Британской империи. До 1966 года она служила почетным адъютантом у Королевы Елизаветы II. Леди Бромет она стала, выйдя замуж за маршала авиации в отставке сэра Джеффри Роудз Бромета (1891–1983). Ее муж был также вице-губернатором острова Мэн.

Дети писателя стали счастливыми и состоявшимися людьми благодаря труду и времени, потраченному родителями для создания неповторимой атмосферы детства. Эта замечательная книга покажет и детям, и родителям пример того, как можно создать свое собственное, уникальное счастье.

Три счастья – Крошка, Толстик и Парнишка

От автора

Эта небольшая повесть является попыткой изложить на бумаге впечатления от скоротечных, постоянно сменяющих друг друга периодов детства, которые столь же мимолетны, сколь и бесконечно очаровательны. Никакому воображению, даже самому резвому, не под силу их выдумать, так что, пожалуй, единственная задача автора состояла в том, чтобы выбрать наиболее яркие из картин и придать им некую хронологию. Среди реплик персонажей едва ли найдется фраза, которую автор не взял из реальной жизни. Если возникнут возражения, что в повествовании не содержится ничего необыкновенного или выдающегося и что все трое маленьких героев обладают чертами характера, свойственными детям их возраста, автор не станет оспаривать обоснованность и справедливость подобной критики. Наоборот, он с радостью признает, что ему удалось объективно и без прикрас описать ту дивную пору в жизни каждого человека, когда все его мысли искренни и чисты. Мне хочется верить, что в Англии очень много таких детей, и все, кто их любит, с доброжелательной снисходительностью увидят их на страницах этой повести такими, какие они есть.

Некоторые из предлагаемых читателю зарисовок несколько лет назад уже публиковались в сборнике рассказов «Внимание, опасность!». Теперь, после добавления нового материала, они представляют собой единое повествование, связанное общей нитью.

Артур Конан Дойл Кроуборо, 22 августа 1923 года

Разговор о детях, змеях и зебу

Артур Элсли. Золотое время

Эти небольшие истории называются «Три счастья», но на самом деле речь идет об одной семье – все зависит от количества персонажей в каждом рассказе. Вот полноватый и несколько неуклюжий Папа, хотя у него очень хорошо получается играть в индейцев. Разумеется, когда он этого захочет. Тогда он становится «великим вождем племени Охотников за Скальпами». Есть еще леди Солнышко. Это взрослые, так что мы их особо в расчет не берем. Остаются трое, которых надо как-то различать в нашем повествовании, хотя по характеру они столь же не похожи друг на друга, сколь разнятся все люди по своей красоте и чистоте помыслов. Самый старший из них – восьмилетний мальчик, которого мы назовем «Парнишка». Если представить себе маленького рыцаря во плоти – он перед вами. Душа его бесстрашна, бескорыстна и чиста, она как будто ниспослана Богом на грешную землю в назидание другим. Обитает эта душа в теле высоком, изящном и хорошо сложенном. Парнишка ловок и проворен, его голова и лицо напоминают ожившее изображение юного греческого бога, а взгляд наивных и вместе с тем мудрых серых глаз навсегда покоряет ваше сердце. Он очень стеснительный и не старается блеснуть перед посторонними своими способностями. Я уже говорил, что Парнишка бескорыстен и храбр. Когда начинаются обычные пререкания, что надо идти спать, а спать вроде еще рано, он встает, степенно произносит: «Я ложусь спать» – и уходит. У младших есть еще несколько минут на возню, пока старшего купают на ночь. Что же до храбрости, то он становится воплощением Ричарда Львиное Сердце, когда ему выпадает возможность защитить кого-то или оказать помощь. Как-то раз Папа рассердился на Толстика (мальчика номер 2) и, надо признаться, не без причины, отпустил ему легкий подзатыльник. В следующее же мгновение Папа получил удар где-то в районе пояса. На него негодующе смотрело маленькое покрасневшее лицо, моментально превратившееся в копну каштановых волос, когда удар повторился. Никто, даже Папа, не смеет бить младшего братика. Таков Парнишка, добрый и бесстрашный.

Парнишка. Фотография

А вот Толстик. Ему почти семь, и редко когда встретишь лицо, как у него: круглое, пухленькое, со смешными ямочками, с парой плутоватых серо-голубых глаз. Они почти всегда сияют и искрятся, хотя бывает, что взгляд его становится печальным и серьезным. В характере Толстика есть черты взрослого человека, его юной душе свойственны основательность, сдержанность и рассудительность. Но внешне он мальчишка как мальчишка, озорник и проказник. «Я сейчас буду шалить», – иногда заявляет он, и его слова не расходятся с делом. Толстик любит, понимает и сочувствует всем живым существам. Ему чем они безобразнее и противнее, тем лучше, и относится он к ним нежно и покровительственно, что, похоже, исходит от какого-то тайного внутреннего знания. Однажды его застали за тем, как он подносил масленку к крохотному ротику пойманного слизняка, чтобы «узнать, любит ли он масло». Толстик умудряется находить живность всегда и везде. Оставьте его на ухоженной до блеска садовой лужайке, и очень скоро он принесет вам тритона, жабу или огромную черепаху. При этом никто и ничто не заставит его причинить им какой-то вред. Наоборот, он, как ему кажется, просто их «немного угощает», а потом водворяет на прежнее место. Один раз он даже нагрубил леди Солнышку, когда та строго-настрого наказала, что гусениц надо давить, как только увидишь их на капусте. Никакие объяснения, включая те, что гусеницы вредят так же, как «немцы-перцы», не могли примирить его с мыслью убить что-либо живое.

У Толстика есть преимущество перед Парнишкой. В нем нет и тени застенчивости, и он мгновенно сходится с людьми, кто и откуда бы они ни были, завязывая разговор фразами типа «А твой папа знает боевой клич?» или «А за вами медведь когда-нибудь гнался?». Мальчишка он добродушный, но иногда становится воинственным. Тогда он хмурит брови, прищуривает глаза, его пухлые щечки краснеют, губы вытягиваются, обнажая желтоватые зубы. «Я неистовый Свонки!» – провозглашает он. Это из его любимой книжки о викингах «Эрлинг Храбрый», которую Папа читает ему на ночь. Когда Толстик настроен по-боевому, он может одолеть даже Парнишку, главным образом потому, что его старший брат слишком благороден и великодушен, чтобы дать младшему серьезный отпор. Если хотите узнать, на что в действительности способен Толстик, – наденьте ему перчатки и напустите на Папу. Иногда, когда эти ураганные налеты достигают цели, Папа перестает добродушно ухмыляться, и ему приходится сползать с табуретки, чтобы уклониться от них.

Толстик. Фотография

Фредерик Морган. Не достать

Если у Толстика есть какая-то скрытая сила или талант, то как они проявляются? Разумеется, в его воображении. Расскажите ему что-нибудь, и он полностью погрузится в вашу историю. Он сидит смирно, его круглое румяное лицо становится неподвижным, а глаза ни на секунду не упускают рассказчика. Он впитывает все, что необычно, таинственно или увлекательно. Парнишка – неугомонная и непоседливая душа, он редко когда на месте усидит. Но Толстик полностью поглощен настоящим, если слышит что-то интересное. По росту он на полголовы ниже брата, но более плотный, этакий крепыш. Одна из его отличительных черт – сильный и звонкий голос. Если он бежит к вам, вы узнаете это задолго до того, как он появится. Благодаря своему природному дару, помноженному на смелость пополам с дерзостью и говорливостью, он почти всегда и везде становится заводилой, а Парнишка, слишком благородный, чтобы унизиться до зависти, довольствуется ролью одного из веселых восхищенных слушателей.

И наконец, Крошка – изящное и хрупкое, словно фарфоровая кукла, и вместе с тем проказливое создание пяти лет от роду, прелестное, словно ангел, и загадочное, словно омут или глубокий колодец. Мальчишки – всего лишь мелкие сверкающие пруды по сравнению с этой девочкой и ее сдержанностью и отстраненной замкнутостью. Вы можете знать мальчиков как облупленных, но никогда с уверенностью не скажете, что так же знаете девочку. В ее хрупком маленьком тельце заключено что-то очень сильное и мощное. Ее сила воли поистине потрясающа. Ничто не в состоянии ее поколебать, а уж тем более сломить. Повлиять на нее можно лишь теплыми словами и ласковыми уговорами. Ребята ничего не могут сделать, если она что-то по-настоящему решила сделать. Но это лишь тогда, когда она действительно стоит на своем, что случается весьма редко. Как правило, она ведет себя тихо, несколько замкнуто и в то же время дружелюбно, очень живо следя за всем происходящим, не принимая, однако, в нем почти никакого участия, разве что загадочно улыбнется или лукаво посмотрит. И вдруг восхитительные серо-голубые глаза сверкнут из-под темных бровей, словно нешлифованные алмазы, и Крошка засмеется так искренне и заразительно, что остальные просто не смогут не рассмеяться ей вслед. Они с Толстиком большие друзья, но тем не менее между ними постоянно происходят «семейные ссоры». Как-то вечером она даже не упомянула его в молитве, сказавши «Господи, благослови» всем, но только не Толстику. «Ну же, ну же, ты должна!» – уговаривала ее леди Солнышко. «Ну ладно, Господи, благослови гадкого Толстика!» – снизошла, наконец, Крошка, упомянув перед этим кошку, козу, любимых кукол и свою Ригли.

Что действительно странно, так это ее любовь к Ригли. Ученому уму здесь есть над чем подумать. Это старая, выцветшая, облезлая подушка с Крошкиной кроватки. И все равно, куда бы Крошка ни шла, она берет ее с собой. Все ее игрушки, вместе взятые, никогда не заменят ей Ригли. Если вся семья собирается на пляж, Ригли тоже едет. Крошка не может уснуть, не обняв этот нелепый узелок. Если она идет в гости, она обязательно берет с собой это тряпичное недоразумение, высунув из сумки один конец наружу, чтобы «дать ей подышать свежим воздухом». В каждом периоде детского возраста наблюдательный философ может увидеть этапы развития рода человеческого. От новорожденного младенца, обнимающего бутылочку с молоком, можно воссоздать всю эволюцию человечества. Можно ясно проследить пещерного человека, охотника, земледельца. Что же тогда представляет собой Ригли? Идолопоклонство, поклонение фетишу и ничего более. Дикарь выбирает какой-нибудь самый невероятный пред мет и поклоняется ему. Наша милая дикарка поклоняется своей Ригли.

Ну вот, мы описали нашу маленькую троицу настолько, насколько досужее перо способно изобразить малышей с резвым воображением и полных всевозможных причуд и фантазий.

Сейчас представим себе летний вечер. Папа сидит в кресле и курит, леди Солнышко где-то рядом, а наши юные герои беспорядочно возятся на медвежьей шкуре у незажженного камина, пытаясь разрешить свои животрепещущие проблемы. Когда они заняты какой-то новой идеей, это очень похоже на игру котят с мячиком. Сначала каждый ударит его лапкой, а затем все гурьбой бросаются за ним вдогонку. Папа почти не вмешивается, разве что когда его попросят что-то объяснить или опровергнуть. Он всегда занимал мудрую позицию, притворяясь, что чем-то занят. Тогда дети ведут себя естественнее и раскованнее. Но на этот раз они обратились непосредственно к нему.

Фредерик Морган. Возлюбленные

– Пап, а пап? – начал Толстик. – Да, мой мальчик. – Как ты думаешь, розы нас узнают? Толстик, несмотря на свое озорство и капризы, смотрел на Папу таким наивным, чистым и невинным взором, что поневоле казалось, что именно ему тайны природы более близки, чем всем остальным. Папа, однако, в тот вечер был настроен материалистически.

– Нет, малыш. Как же они нас узнают?

– А вот большая желтая роза у самой калитки узнает меня.

– С чего ты взял?

– Потому что вчера она мне кивнула. Парнишка залился смехом.

– Да это просто ветер, Толстик.

– Нет, не ветер, – убежденно возразил тот. – Не было ветра. Крошка была там. Скажи, Крошка?

– Лоза нас узнала, – веско сказала Крошка.

– Животные нас узнают, это да, – заявил Парнишка. – Но они бегают и издают разные звуки. А розы нет.

– Не нет, а да. Они шелестят и шепчутся.

– Лозы шепчутся, – вторила Крошка.

– Но это же не живой звук. Этот как ветер шумит. Вот наш Рой – он лает, и каждый раз по-разному. Вот ты представь, что все розы на тебя лают. Пап, расскажи нам о животных, а?

Это один из периодов детства, возвращающий нас в далекое первобытное прошлое с его жадным и неисчерпаемым интересом к окружающему миру, и в первую очередь к животным. В нем слышится отголосок тех долгих темных ночей, когда древние люди сидели у костра и всматривались во тьму, благоговейным шепотом рассказывая друг другу о непонятных и страшных существах, с которыми они боролись за главенство в мире. Дети обожают пещеры, костры, походную еду и рассказы о животных. Это все эхо давно ушедших времен.

– Пап, а какое самое большое животное в Южной Америке? Папа усталым тоном:

– Ну, я не знаю…

– Может, слон, а?

Жак Араго. Индеец, охотящийся на ягуара

– Нет, малыш. В Южной Америке они не водятся.

– Тогда носорог?

– Нет, их там тоже нету.

– Пап, а кто тогда там водится?

– Ну, скажем, ягуары. Они, по-моему, там самые большие.

– Значит, они десять метров в длину.

– О нет, мой мальчик! Ягуар чуть больше двух метров вместе с хвостом.

– А вот в Южной Америке есть питоны десять метров длиной.

– Это не то, это змеи.

– Пап, а как ты думаешь, – спросил Толстик, очень серьезно глядя на отца большими серыми глазами, – есть питоны в пятнадцать метров длиной?

– Нет, мой мальчик, я о таких не слышал.

– Может, и есть, только ты не слышал. А вот если бы такой был в Южной Америке, мы бы узнали?

– Если бы был, то, наверное, узнали.

– Папа, – начал Парнишка, с увлечением включаясь в перекрестный допрос, – а может удав проглотить мелкое животное?

– Ну конечно, может.

– А ягуара может?

– Вот тут не знаю. Ягуар очень большой.

– Ну, а ягуар может проглотить удава? – поинтересовался Толстик.

– Дурачина ты, – ответил Парнишка. – Если ягуар в длину два метра, а удав десять, то удав в него не поместится. Как же он его проглотит?

– Он его обкусит, – возразил Толстик. – Оставит кусочек себе на ужин и еще один на завтрак. Слушай, пап, удав ведь не сможет проглотить дикобраза, а? У него же тогда горло разболится.

Заливистый хохот и долгожданная передышка для Папы, углубившегося в газету.

– Пап!

Полностью покорившись судьбе, он опускает газету и разжигает потухшую трубку.

– Что, мой мальчик?

– А какую ты видел самую большую змею?

– Ну вот, опять змеи! Я устал от них.

Но дети от них никогда не устают. Снова отголоски прошлого, поскольку змеи были злейшими врагами первобытных людей.

– Папа из змеи суп варил, – объявляет Толстик. – Расскажи нам про змею, а?

Детям больше всего нравится, когда исто-рию им рассказывают по четвертому или пятому разу, ведь тогда они могут поправлять рассказчика и уточнять подробности.

– Ну, значит, поймали мы гадюку и убили ее. Нам нужен был скелет, и мы не знали, как отделить мясо от костей. Сперва мы хотели зарыть ее в землю, но это было бы слишком долго. Потом мне пришла мысль выварить змею. Я раздобыл большую старую банку из-под тушенки, мы положили туда гадюку, залили водой и поставили на огонь.

– И повесили на крюк, да?

– Верно, на крюк, как в Шотландии вешают котелок с кашей. Только-только змея потемнела и сделалась бурой, как тут вошла жена фермера и кинулась глянуть, что мы там варили. Увидев гадюку, она решила, что мы собираемся ее съесть. «Ах вы, черти полосатые!» – закричала она, подхватила жестянку подолом фартука и выбросила в окно.

Новые взрывы заливистого хохота. Толстик без конца повторял «черти полосатые, черти полосатые», так что Папе пришлось угомонить его, легонько стукнув газетой по затылку.

– Пап, расскажи еще про змей, – попросил Парнишка. – Ты когда-нибудь видел страшную ядовитую змею?

– Которая укусит, и через пять минут ты почернеешь и умрешь, – добавил Толстик. Это было самое ужасное, что он мог себе вообразить.

Жак Араго. Охота на питона

– Да, видел я разных тварей. Однажды в Судане я задремал, лежа на песке, и когда открыл глаза, увидел что-то ползучее, похожее на огромного слизняка с короткимитолстыми рожками, сантиметров тридцать длиной. И это что-то уползало от меня.

– А что это было, пап? – Шесть любопытных глаз буквально впились в него.

– Это была ящерица-шипохвост Думаю, ты бы и вправду умер через пять минут, Толстик, укуси она тебя.

– Ты убил ее?

– Нет, она исчезла прежде, чем я сумел ее достать.

– Пап, а что страшнее, змея или акула?

– По мне, так обе страшны!

– А ты когда-нибудь видел, как акулы съели человека?

– Нет, малыш. Но однажды акула меня чуть не съела.

– Ух ты! – ахнули все трое.

– Я сглупил и принялся плавать вокруг корабля, а в тех местах везде шныряют акулы. Я уже взобрался на палубу и вытирался, как увидел высокий акулий плавник совсем рядом с бортом. Она, видать, услышала всплески и подплыла, чтобы напасть на меня.

Жорж-Луи де Бюффон. Зебу

– Пап, а ты испугался?

– Да, меня аж озноб пробил. – Папа умолк, вспомнив африканские золотые песчаные пляжи и ревущие волны прибоя с изящными изгибами белоснежной пены на гребнях.

Но дети не любят молчание.

– Папа, а зебы кусаются? – спросил Парнишка.

– Не зебы, а зебу. Ну, они же ведь коровы. Нет, не кусаются.

– Но зебу может боднуть рогами.

– Верно, может.

– А скажи, зебу может победить крокодила?

– Ну, я бы поставил на крокодила.

– А почему?

– А потому, малыш, что у крокодила большие острые зубы, и он просто съест зебу.

– А если зебу незаметно подкрадется и боднет его?

– Ну, тогда одно очко в пользу зебу. Но один тычок рогами не причинит крокодилу вреда.

– Ну, не причинит, и что? Но зебу-то не отступит. Крокодилы ведь живут на песчаных отмелях, так? Зебу обоснуется рядом с отмелью, так чтобы крокодил его не заметил. Вот и будет зебу подкрадываться и бодать его. Тогда-то одолеет он крокодила, а?

– Ну, может, и одолеет.

– А сколько времени надо зебу, чтобы победить крокодила?

– Мм, это зависит от того, как часто его будут бодать.

– Ну, а если каждые три часа, а?

– Ой, надоели мне эти зебу!

– Так скажет крокодил! – крикнул Парнишка, хлопая в ладоши.

– Пожалуй, я соглашусь с крокодилом, – произнес Папа.

– Пожалуй, всем детям пора спать, – вторила ему леди Солнышко, и в полумраке тут же показался белый передник няни.

О крикете

Анри Руссо. Игроки в футбол

На первом этаже ужинали, а все послушные дети давным-давно должны были видеть десятый сон. И все же сверху раздавался странный шум.

– Это что еще такое? – поинтересовался Папа.

– Это Парнишка играет в крикет, – ответила леди Солнышко с проницательностью, свойственной всем матерям. – Он встает и гоняет мячик. Надо бы тебе с ним серьезно поговорить, ведь он же недосыпает.

Папа отправился наверх с твердым намерением быть строгим и непреклонным, и уж верьте слову, он может быть строгим, когда захочет! Поднявшись по лестнице, он услышал, что шум не стих, поэтому он на цыпочках прокрался по коридору и заглянул в приоткрытую дверь.

В комнате было темно, горел лишь маленький ночник. В полумраке Папа разглядел тонкую гибкую фигурку в белой пижаме. Посреди детской она делала маленькие шажки и махала рукой. – Ага-га! – воскликнул Папа. Белая фигурка ринулась к нему.

– Ой, пап, как здорово, что ты пришел!

Папа почувствовал, что быть строгим не так-то легко.

– Значит, так! Быстро в кровать! – произнес он с наибольшей суровостью, какую только смог разыграть.

– Хорошо, пап. Только вот посмотри, а? – Парнишка прыгнул и грациозно взмахнул рукой, описав круг. Папа когда-то был заядлым крикетистом и оценил это с чисто спортивной точки зрения.

– Неплохо, Парнишка. Я сам люблю высокий замах. Почти как у Споффорта.

– Ну, пап, ну, расскажи про крикет!

Папу усадили на край кровати, а белая фигурка нырнула под одеяло.

– Да, да, про крикет! – донеслось из угла, где Толстик уже восседал на своей кроватке.

– Ах ты, шалунишка! Я-то думал, ты спишь. Сейчас нельзя. Спать надо.

– А кто такой Попофф? – жадно спросил Парнишка, хватая Папу за рукав. – Классный подающий, да?

– Споффорт был лучшим подающим из всех выходивших на поле. Он был великим игроком австралийской сборной и очень многому нас научил.

Френсис Коутс. Юный крикетист

– А собаку это он убил? – Это уже Толстик.

– Нет, малыш. Какую собаку?

– А вот Парнишка говорил, что был такой подающий, который бросил мяч так, что тот пробил сетку и убил собаку.

– Ну, это старая байка. Когда я был маленьким, я слышал то же самое об одном подающем. Если не ошибаюсь, о Джексоне.

– А собака была большая?

– Да нет, сынок, не было там никакой собаки.

– Значит, была кошка, – настаивал Толстик.

– Пап, расскажи про Споффорта, – теребил отца Парнишка. Резвое воображение Толстика всегда уводило разговор в сторону, но старший все же вернул его в нужное русло. – Сильно он бросал?

– Да, очень сильно. Я слышал, как игравшие против него крикетисты рассказывали, что у него только замах был почти на полную подачу, а подавал он быстрее всех в Англии. Я сам видел, как он только взмахнул своей длинной рукой, а калитка уже и упала. Бьющий даже не успел битой земли коснуться.

– Ух ты! – донеслось дуэтом с кроваток.

– Споффорт был высоким и худым, за это его прозвали Демоном. Ну, это вроде дьявола.

– А он был дьяволом, да?

– Нет, Толстик, нет. Его прозвали так потому, что он мог с мячом чудеса творить.

– А дьявол может с мячом чудеса творить?

Папа почувствовал, что дело пахнет сатанизмом, и поспешил вернуться к более приземленным вещам.

– Споффорт учил нас подавать, а Блэкхэм показывал, как защищать калитку. Когда я был помоложе, мы всегда ставили дополнительного игрока. Назывался он второй бьющий и стоял позади защитника. Я был полным, плотным мальчиком, поэтому играл вторым бьющим. Мячи отскакивали от меня, будто я им матрас или подушка.

Восторженный смех.

– Когда появился Блэкхэм, защитники поняли, что надо учиться останавливать и отбивать мяч. Вторых бьющих не было уже даже в первой лиге. Скоро нашлись неплохие защитники вроде Альфреда Литтелтона или Макгрегора, но именно Блэкхэм научил нас мастерству. Когда Споффорт с копной рыжих волос подавал с одного края, а Блэкхэм, с развевавшейся над перекладиной черной бородой, на другом краю поля готовился принять мяч – это надо было видеть, доложу я вам.

Молчание. Ребята пытались представить себе это зрелище. Парнишка вдруг испугался, что Папа уйдет, поэтому он быстро задал новый вопрос. Если Папину память постоянно не освежать, неизвестно, сколько еще он с ними пробудет.

– А что, до Споффорта не было классных подающих?

– Да были, мой мальчик, и немало. Но он привнес много нового. Особенно смену темпа, когда по его шагу до последней секунды не ясно, какую он сделает подачу. То ли быструю, как молния, то ли медленную, но с хитрой закруткой мяча. Но с точки зрения владения подачей я считаю, что лучшим подающим был Альфред Шоу из Ноттингема. Говорили, что из трех бросков он два раза умудрялся попадать в полукрону!

– Ух ты! – затем вступает Толстик. – А в чью полукрону?

– Да в чью угодно.

– А полукрону он брал себе?

– Нет, нет, с чего бы это вдруг?

– Потому что он в нее попал.

– Полукрону всегда кладут, чтобы в нее целились, – объясняет Пар-нишка.

– Нет, нет, не было никакой полукроны. Ребята затевают спор на пониженных тонах.

– Я тебе говорю, что он мог попасть в любой предмет размером с полукрону.

– Пап, а пап? – спрашивает один из них, увлеченный новым поворотом темы. – А он мог попасть в мысок бьющему?

– Да, малыш, вполне мог.

– Тогда, наверное, он всегда туда целился! Папа рассмеялся.

– Вот, оказывается, почему старина ВиДжи всегда стоял с задранным вверх носком левой ноги.

– На одной ноге?

Джордж Крукшенг. Танец фей

– Да нет же, Толстик. Пятка на земле, носок кверху.

– Пап, а ты знал ВиДжи?

– О да, я был с ним знаком.

– Он был хороший?

– Это был замечательный человек. Такой, знаешь, большой школьник, прятавшийся за густой черной бородой.

– А за чьей бородой?

– Ну, я хотел сказать, что это он носил густую черную бороду. Он хоть и походил на предводителя пиратов из ваших книжек с картинками, но обладал добрым сердцем, словно у ребенка. Я слышал, что он умер, и все из-за этой проклятой войны! Великий старина ВиДжи!

– Пап, а правда, что он был лучшей битой в мире?

– Конечно, правда, – ответил Папа, начиная увлекаться к великой радости маленьких заговорщиков. – Не было лучшего бьющего до ВиДжи и больше никогда не будет, мне кажется. Он отбивал не рядом с калиткой на выровненных полосах, как теперь. ВиДжи играл тогда, когда линии были все в маленьких бугорках и нужно принять мяч прямо на биту. Не мог же он стоять и думать: «Ну ладно, я знаю, куда и как отскочит мячик!» Да уж, вот это был крикет так крикет, не то что нынче.

– Пап, а ты видел, как ВиДжи набирал сотню? – Ха, видел! Да я принимал от него мячи и чуть было не расплавился, когда жарким августовским днем он набрал сто пятьдесят очков. С полкило вашего папы осталось на том раскаленном поле. Но я любовался его игрой и всегда расстраивался, если он получал штрафное очко, даже если и играл против его команды.

Эдуард Холлидей. Конец сезона

– А он что, получал штрафные очки?

– Да, милый. В первый же раз, когда я играл за него, ему засчитали отбив ногой, прежде чем он начал пробежку. И всю дорогу к павильону, где находится скамейка удаленных, он высказывал арбитру, что он о нем думает, а его черная борода развевалась на ветру, словно флаг.

– А что он думал об арбитре?

– Ну, гораздо больше, чем я тебе могу сказать, Толстик. Однако смею заметить, что он имел полное право возмущаться, потому что подающий был левша и закрутил мяч почти что за калитку, так что очень трудно отбивать, если это не сделать ногой. Впрочем, для вас это китайская грамота.

– А что такое китайская гламота?

– Ну, это то, что для вас очень сложно. Ладно, я по-шел.

– Нет, пап, пап, не уходи, погоди! Расскажи нам про Боннера и его коронный прием.

– А, так вы и об этом слышали!

Из темноты раздался тихий умоляющий дуэт:

– Пап, ну пожалуйста!

– Не знаю, что мама скажет, если нас застукает… Так о чем это вы?

– О Боннере!

– Ах, о Боннере! – Папа задумчиво воззрился во тьму и увидел зеленые поля, золотистый свет солнца и великих спортсменов, давно ушедших на покой. – Боннер был удивительный человек. Настоящий великан.

– Такой же, как ты, папа?

Отец подхватил старшего сына на руки и ласково его встряхнул.

Китайская грамота

– Я слышал, что ты давеча сказал мисс Криган. Когда она тебя спро-сила, что такое акр, ты ответил: площадка примерно с папу размером. Мальчишки загукали от смеха.

– Но Боннер был на двенадцать сантиметров выше меня. Вот уж великан так великан.

– А его никто не убил?

– Нет, нет, Толстик. Это не злой великан из книжек, а большой, сильный человек. Прекрасно сложенный, с голубыми глазами и золотистой бородой. Великий человек, другого такого я не встречал, за исключением, пожалуй, одного.

– А какого одного?

– Это был немецкий император Фридрих Третий.

– Немец-перец! – в ужасе воскликнул Толстик.

– Да, немец. Только знайте и запомните, ребята, что и немец может быть благородным человеком. Другое дело, во что превратились эти благородные люди за последние три года. Этого я никак понять не могу. Но Фридрих Третий был прекрасным, замечательным человеком, стоит только взглянуть на его лицо. Но каким же негодяем и мерзавцем оказался его сын! – Папа погрузился в задумчивость.

– Пап, а Боннер? – напомнил Парнишка, отец вздрогнул и спустился с высот глобальной политики на грешную землю.

– Ах да, Боннер… Боннер в белой фланелевой паре на зеленом поле, освещенный ярким июньским солнцем. Вот это картина! Вы еще о приеме спросили. Было это на отборочном матче Англия-Австралия. Перед ним Боннер заявил, что выбьет Альфреда Шоу, куда ворон костей не заносит, и был полон решимости сдержать свое слово. Шоу, как я говорил, умел хорошо подавать с дальних дистанций, так что какое-то время Боннеру просто не шел мяч, однако наконец ему представился долгожданный случай, он прыгнул и нанес по мячу такой удар, какого еще не видели крикетные поля.

– Ух ты! – восторженно выдохнули ребята, а потом Толстик спросил:

– Пап, а мяч улетел туда, куда ворон костей не заносит?

– Да слушайте же вы! – продолжал Папа, который всегда раздражался, когда его перебивали. – Боннер подумал, что провел низкий удар с лета, что считается идеальным отбивом, но Шоу обманул его и закрутил мяч с короткого края. Так что когда Боннер по нему ударил, мяч пошел все выше и выше, пока не стало казаться, что он вот-вот исчезнет в небе.

Артур Конан Дойл с повзрослевшими сыновьями. Фотография

Ричард Дойл. Турнир