Текст книги "Его прощальный поклон (сборник)"

Сперва они думали дать Гарсии войти в дом и затем убить, как будто пойманного с поличным грабителя; но потом рассудили, что если их припутают к следствию и станут снимать с них допрос, то сразу откроется, кто они такие, и огласка вскоре навлечет на них новое покушение. А так со смертью Гарсии преследование могло и вовсе прекратиться, потому что эта прямая расправа отпугнула бы других от подобных попыток.

Они теперь могли бы успокоиться, если бы не то, что я знала об их преступлении. Я не сомневаюсь, что моя жизнь не раз висела на волоске. Меня заперли в моей комнате, грозили мне всякими ужасами, всячески истязали, чтобы сломить мой дух – видите эту ножевую рану на моем плече, эти синяки по всей руке, – а когда я попробовала раз закричать в окно, мне забили в горло кляп. Пять дней длилось это тюремное заключение, и есть мне давали совсем мало – только-только, чтобы с голоду не умереть. Сегодня к часу дня мне принесли хороший завтрак, но я сразу поняла, что в него чего-то намешали. Помню, меня в каком-то полусне не то вели, не то несли к карете; в том же состоянии посадили в поезд. Только когда дернулись колеса, я вдруг поняла, что моя свобода в моих руках. Я соскочила, меня пробовали втащить обратно, и, если бы не пришел на помощь этот добрый человек, который усадил меня в свой кеб, мне бы не вырваться от них. Теперь, слава Богу, им уже мной не завладеть никогда.

Мы все напряженно слушали этот удивительный рассказ.

Первым прервал молчание Холмс.

– Трудности для нас еще не кончились, – заметил он, покачав головой. – С полицией наше дело закончено, начинается работа для суда.

– В том-то и суть, – сказал я. – Ловкий адвокат сумеет представить это как меру самозащиты. За ними может числиться сотня преступлений, но судить их будут сейчас только за это одно.

– Ну нет! – бойко возразил Бэйнс. – Не так он плох, наш закон. Самозащита – это одно. А умышленно заманить человека с целью убить его – это совсем другое, какой бы опасности вы от него ни страшились. Нет, нет, нам ничего не поставят в вину, когда обитатели Дозорной Башни предстанут пред судом на ближайшей сессии в Гилдфорде.

История, однако, говорит, что если Тигр из Сан-Педро получил наконец по заслугам, то это случилось еще не сразу. Коварный и смелый, он со своим сообщником ушел от преследователей, зайдя на Эдмонтон-стрит в какой-то пансион и выйдя из него задними воротами на Керзон-сквер.

С того дня в Англии их больше не видели. А полгода спустя в Мадриде, в гостинице «Эскуриал», были убиты в своих номерах некий маркиз Монтальва и его секретарь, сеньор Рулли. Преступление приписывалось нигилистам, но захватить убийц так и не удалось. Инспектор Бэйнс зашел к нам на Бейкер-стрит и показал газету, где описывались темное лицо секретаря и властные черты хозяина, его магнетические черные глаза, его косматые брови. У нас не осталось сомнений, что правосудие, хоть и запоздалое, наконец свершилось.

– Сумбурное дело, мой дорогой Уотсон, – сказал Холмс, покуривая свою вечернюю трубку. – Вам едва ли удастся представить его в том сжатом изложении, которое так любезно вашему сердцу. Оно раскинулось на два материка, охватывает две группы таинственных личностей и вдобавок осложняется присутствием респектабельного гостя, нашего друга Скотт-Эклса, привлечение которого показывает мне, что покойный Гарсия обладал вкусом к интриге и развитым инстинктом самосохранения. Тут замечательно только то, что в дебрях всяческих возможностей мы с нашим достойным сотрудником, инспектором Бэйнсом, оба цепко ухватились за самое существенное, и это правильно вело нас по извивам кривой тропы. Что-нибудь все-таки остается, что не совсем вам ясно?

– Чего ради возвращался повар-мулат?

– Думаю, на это нам ответит та странная вещь на кухне. Человек этот – неразвитый дикарь из глухих лесов Сан-Педро, и это был его фетиш. Когда он со своим товарищем бежал в их заранее подготовленное убежище, где, несомненно, уже засел кто-то из их сообщников, товарищ уговорил его не брать с собой такую громоздкую улику. Но сердце мулата не могло от нее оторваться, и на другой же день он потянулся к ней. Заглядывает в окно, видит полисмена Уолтерса – дом занят! Он переждал еще три дня, и тут его вера или его суеверие толкнули его сделать новую попытку. Инспектор Бэйнс, хотя передо мной и делал вид, что недооценивает этот инцидент, на самом деле со свойственной ему проницательностью понял все его значение и расставил мулату ловушку, в которую тот и попался. Что-нибудь еще, Уотсон?

– Растерзанная птица, кровь в ведре, обугленные кости – вся тайна ведьминской кухни.

Холмс улыбался, раскрывая свой блокнот на длинной выписке.

– Я провел целое утро в Британском музее, читая по этим и смежным вопросам. Вот вам цитата из книги Эккермана «Вудуизм и негритянские религии»:

«Убежденный вудуист никогда не приступит ни к какому важному делу, не принеся установленной жертвы своим нечистым богам, дабы умилостивить их. В чрезвычайных случаях эти обряды принимают вид человеческого жертвоприношения, сопровождающегося людоедством. Обычно же в жертву приносится белый петух, которого раздирают на куски живьем, или черный козел, которому перерезают горло, а тело сжигают».

Как видите, наш темнокожий друг проводил обряд по всем правилам своей религии. Да, Уотсон, дикая история, – добавил Холмс, медленно закрывая на застежку свой блокнот, – но, как я имел уже случай заметить, от дикого до ужасного только шаг.

Алое кольцо
Перевод Э. Березиной

I

– По-моему, миссис Уоррен, у вас нет серьезных причин беспокоиться, – сказал Шерлок Холмс, – а мне, человеку, чье время в какой-то степени ценно, нет смысла ввязываться в эту историю. Право же, у меня достаточно других занятий. – И он снова взялся за свой огромный альбом с газетными вырезками, намереваясь вклеить в него и вписать в указатель какие-то новые материалы.

Но миссис Уоррен, упрямая и лукавая, как всякая женщина, твердо стояла на своем.

– В прошлом году вы распутали дело одного моего жильца, – сказала она. – Мистера Фэрдела Хоббса.

– О да, пустяковое дело.

– Но он, не переставая, говорил об этом – про вашу доброту, сэр, про то, как вы сумели раскрыть тайну. Я вспомнила его слова теперь, когда сама брожу в потемках и окружена тайной. Я уверена, вы найдете время, если только захотите.

Холмс поддавался на лесть и, надо отдать ему справедливость, был человеком отзывчивым. Эти две силы побудили его, вздохнув, безропотно положить на место кисточку для клея и отодвинуться от стола вместе со своим креслом.

– Ну что ж, миссис Уоррен, рассказывайте. Вам не помешает, если я закурю? Спасибо. Уотсон, – спички! Насколько я понимаю, вы обеспокоены тем, что ваш новый жилец не выходит из своих комнат и вы никогда его не видите? Простите, миссис Уоррен, но будь я вашим постояльцем, вы частенько не видели бы меня неделями.

– Вы правы, сэр, только тут совсем другое. Мне страшно, мистер Холмс. Я не сплю по ночам от страха. Слушать, как он ходит там взад и вперед, с раннего утра и до позднего вечера, и никогда его не видеть – такого мне не вынести. Мой муж нервничает, как и я, но он весь день на службе, а мне куда деваться? Почему он прячется? Что он натворил? Кроме служанки, я одна с ним в доме, и мои нервы больше не выдерживают.

Холмс наклонился к женщине и положил ей на плечо свои длинные, тонкие пальцы. Он, когда хотел, проявлял чуть ли не гипнотическую способность успокаивать. Взгляд женщины утратил выражение испуга, а черты ее взбудораженного лица обрели присущую им обыденность. Она села в указанное Холмсом кресло.

– Если я берусь распутать загадку, я должен знать мельчайшие подробности, – сказал он. – Соберитесь с мыслями. Самая незначительная деталь может оказаться самой существенной. Вы говорите, этот человек явился десять дней назад и заплатил вам за квартиру и стол вперед за две недели?

– Он спросил, какие будут мои условия, сэр. Я ответила – пятьдесят шиллингов в неделю. На верхнем этаже у меня небольшая гостиная и спальня – обособленная квартирка.

– Дальше?

– Он сказал: «Я буду платить вам вдвое больше – пять фунтов в неделю, если вы согласитесь на мои условия». Я женщина небогатая, сэр, мистер Уоррен зарабатывает мало, и такие деньги для меня большое подспорье. Он тут же достал десятифунтовый кредитный билет. «Вы будете получать столько же каждые две недели в течение долгого времени, если согласитесь, – сказал он, – а нет – так я с вами никаких дел больше не имею».

– И какие же он поставил условия?

– Так вот, сэр, он хотел иметь ключ от дома. В этом ничего удивительного нет. Жильцы нередко имеют свой ключ. А также, чтоб его предоставили самому себе, и никогда, ни при каких обстоятельствах не тревожили.

– Но ведь и в этом нет ничего особенного.

– Так-то оно так, сэр, да надо меру знать. А тут какая уж мера. Он у нас десять дней, и ни я, ни мистер Уоррен, ни служанка ни разу его не видели. Мы слышим, как он там ходит и ходит – ночью, утром, днем, но из дому он выходил только в первый вечер.

– О, значит, в первый вечер он выходил?

– Да, сэр, и вернулся очень поздно – мы все уже легли спать. Он предупредил, что придет поздно, и просил не запирать дверь на задвижку. Я слышала, как он поднимался по лестнице, это было уже после полуночи.

– А как насчет еды?

– Он особо наказал, чтоб еду ставили на стул за его дверью после того, как он позвонит. Когда поест, он звонит опять, и мы забираем поднос с того же стула. А если ему надо что-нибудь еще, он оставляет клочок бумаги, на котором написано печатными буквами.

– Печатными буквами?

– Да, сэр, карандашом. Только одно слово и ничего больше. Я принесла вам показать, вот: МЫЛО. А вот еще: СПИЧКА. Эту записку – «ДЕЙЛИ ГАЗЕТТ» – он положил в первое утро. Я оставляю ему эту газету на стуле каждое утро вместе с завтраком.

– Вот как! – сказал Холмс, с любопытством разглядывая клочки бумаги, протянутые ему миссис Уоррен. – Это действительно не совсем обычно. Желание отгородиться от людей мне понятно, но зачем печатные буквы? Писать печатными буквами – утомительное занятие. Почему он не пишет просто? Как вы это объясните, Уотсон?

– Он хочет скрыть свой почерк?

– Но зачем? Что ему до того, если квартирная хозяйка получит бумажку, написанную его рукой? Впрочем, может, вы и правы… Ну, а почему такие лаконичные записки?

– Понятия не имею.

– Это открывает перед нами интересные возможности для умозаключений. Написано плохо отточенным, фиолетового света карандашом весьма обычного образца. Обратите внимание, у записки оборвали уголок после того, как она была напечатана, недостает кусочка буквы «м» в слове «мыло». Наводит на размышления, Уотсон, а?

– Он чего-то опасается?

– Безусловно. На бумажке, по-видимому, остался след, отпечаток пальца или что-нибудь еще, по чему его могли бы опознать. Так вы говорите, миссис Уоррен, что человек этот среднего роста, брюнет и носит бороду. А сколько ему лет?

– Молодой, сэр, не больше тридцати.

– На что вы еще обратили внимание?

– Он правильно говорил по-английски, сэр, и все-таки, судя по произношению, я подумала, что он иностранец.

– И он был хорошо одет?

– Очень хорошо, сэр, настоящий джентльмен. Черный костюм – ничего такого, что бросалось бы в глаза.

– Он не назвался?

– Нет, сэр.

– Не получал писем, и никто не навещал его?

– Нет.

– Но вы или служанка, разумеется, входите по утрам в его комнату?

– Нет, сэр, он сам себя обслуживает.

– Неужели! Поистине удивительно. Ну, а какой у него был багаж?

– Один большой коричневый чемодан – и только.

– М‑да, не сказал бы, что у нас много данных. Так вы говорите, что из комнаты ничего не выносили, совсем ничего?

Миссис Уоррен извлекла из сумочки конверт и вытряхнула из него на стол две использованные спички и окурок сигареты,

– Это было нынче утром на подносе. Я принесла, так как слышала, что даже из мелочей вы умеете делать серьезные выводы.

Холмс пожал плечами.

– Из этого никаких серьезных выводов не сделаешь. Спичками, разумеется, зажигали сигареты, судя по тому, что обгорел только кончик. Когда зажигают сигару или трубку, сгорает половина спички. Э, а вот окурок действительно представляет интерес. Вы говорите, у этого джентльмена усы и борода?

– Да, сэр.

– Тогда не понимаю. Эту сигарету, по-моему, мог курить только гладко выбритый человек. Ведь даже ваши скромные усы, Уотсон, нельзя было бы не опалить.

– Мундштук? – предположил я.

– Ни в коем случае: примят кончик. А может быть, у вас в доме живут два человека, миссис Уоррен?

– Нет, сэр. Он ест так мало, что я порой удивляюсь, как одному-то хватает.

– Что ж, придется ждать еще материала. В конце концов вам не на что жаловаться. Квартирную плату вы получили, и он спокойный жилец, хотя, безусловно, не совсем обычный. Он хорошо вам платит, а если предпочитает не показываться, то, собственно, вас это не касается. У нас нет причин нарушать его уединение, пока нет оснований полагать, что он скрывается от закона. Я берусь за это дело и буду о нем помнить. Сообщите, если произойдет что-либо новое, и рассчитывайте на мою помощь, если она понадобится.

– В этом деле, несомненно, есть кой-какие занятные особенности, Уотсон, – сказал он после того, как миссис Уоррен ушла. – Оно может оказаться пустяковым – допустим, жилец просто оригинал; возможно, однако, что оно гораздо серьезнее, чем выглядит поначалу. Прежде всего приходит в голову, что в комнатах миссис Уоррен живет вовсе не тот человек, который их снимал.

– Почему вы так думаете?

– На такую мысль наводит окурок, и потом, разве не было установлено, что жилец выходил один раз и в тот же день, как снял квартиру? Он – или кто-то другой – возвратился, когда никто в доме не мог его видеть. У нас нет никаких доказательств, что вернувшийся – тот самый человек, который уходил. Далее, человек, снявший комнаты, правильно говорил по-английски. Этот же пишет печатными буквами и «спичка» вместо «спички». По-видимому, он нашел слово в словаре, ведь словарь дает существительное только в единственном числе. Краткость, возможно, ему нужна, чтобы скрыть незнание английского языка. Да, Уотсон, у нас достаточно оснований подозревать, что тут произошла замена.

– Но с какой целью?

– Наша задача в том и заключается, чтобы это разгадать. Один очевидный путь к разгадке у нас, пожалуй, есть. – Он достал свой огромный альбом, куда изо дня в день вклеивал вырезанные из лондонских газет объявления о розыске пропавших, о месте встреч и тому подобное. – Боже мой! – воскликнул он, листая страницы. – Какая разноголосица стонов, криков, нытья! Какой короб необычайных происшествий! А ведь именно из этого короба человек, изучающий необычное, может выудить самые ценные сведения! Жилец миссис Уоррен уединился, и ему не шлют писем из опасения, что раскроется тайна, которую так хотят сохранить. Каким же путем сообщать ему о том, что происходит за стенами дома? Разумеется, через газеты. По-видимому, другого способа нет, и, по счастью для нас, мы можем ограничиться изучением одной газеты.

Вот вырезки из «Дейли газетт» за последние две недели. «Дама в черном боа в Конькобежном Клубе Принса» – это пропустим. «Неужели Джимми разобьет сердце своей матери!» – и это вряд ли имеет к нам отношение: «Если женщина, потерявшая сознание в Брикстонском омнибусе…» – меня она не интересует. «Душа моя тоскует по тебе…» – нытье, Уотсон, самое настоящее нытье! А вот это подходит больше. Слушайте: «Терпение. Найду какой-нибудь верный способ общаться. А пока этот столбец. Дж.» Напечатано через два дня после того, как жилец поселился у миссис Уоррен. Вполне годится, верно? Таинственный незнакомец, возможно, читает по-английски, хотя и не умеет писать. Попытаемся снова напасть на этот след. Ну вот, так и есть – три дня спустя. «Дело идет на лад. Терпение и благоразумие. Тучи рассеются. Дж.» Потом – ничего целую неделю. А вот нечто более определенное. «Путь расчищается. Если найду возможность сообщить, помни условленный код – один А, два Б и так далее. Узнаешь вскорости. Дж.» Напечатано во вчерашней газете, в сегодняшней – ничего. Все это весьма подходит к случаю с жильцом миссис Уоррен. Ждать недолго, Уотсон, я уверен, что положение прояснится.

Мой друг оказался прав. Утром я застал его стоящим на коврике перед камином, спиной к огню, с улыбкой полного удовлетворения на лице.

– Ну, что вы теперь скажете, Уотсон! – воскликнул он и взял со стола газету. «Высокий красный дом с белыми каменными карнизами. Четвертый этаж. Второе окно слева. Когда стемнеет. Дж.» Это уже вполне определенно. После завтрака мы, пожалуй, произведем небольшую разведку в окрестностях дома миссис Уоррен… А-а, миссис Уоррен! Какие у вас новости?

Стремительность, с какой наша клиентка влетела в комнату, говорила о том, что произошло что-то очень важное.

– С меня хватит, мистер Холмс! – вскричала она. – Надо сообщить в полицию! Пусть укладывает чемодан и убирается. Я бы сразу поднялась к нему и так ему и сказала бы, да подумала, что сперва надо посоветоваться с вами. Но терпение мое кончилось, уж если дошло до того, что избили моего старика…

– Избили мистера Уоррена?

– Ну, во всяком случае, обошлись с ним по-свински.

– Но кто с ним обошелся по-свински?

– Вот это мы и хотим узнать! Случилось это нынче утром, сэр. Мистер Уоррен работает табельщиком у Мортона и Вейлайта на Тоттенхем-Корт-роуд. Уходит он из дому около семи. Так вот, нынче утром, не прошел он и десяти шагов по улице, как его нагнали двое, накинули на голову пальто и сунули в кэб, стоявший у обочины. Целый час они возили его, потом отворили дверь и вышвырнули. Он лежал на мостовой, обезумев от страха, и, конечно, ему было не до того, куда девался кэб. Когда он встал, то увидел, что находится на Хэмстед-Хит. Он приехал домой в омнибусе и теперь лежит на кушетке, а я сразу помчалась сюда рассказать, что произошло.

– Чрезвычайно интересно, – сказал Холмс. – Не заметил ли он, как выглядели эти люди, не слышал ли, о чем говорили?

– Нет, он совсем обалдел. Знает только, что подняла его будто нечистая сила и будто нечистая сила бросила наземь. Их было не меньше, чем двое, а может, и трое.

– И вы связываете нападение на вашего мужа с жильцом?

– А как же! Мы живем здесь пятнадцать лет, и подобного никогда не случалось. Больше я не желаю терпеть. Деньги – это еще не все в жизни. Я сегодня же выставлю его из своего дома.

– Подождите немного, миссис Уоррен. Не делайте ничего наспех. Боюсь, что случай куда более серьезен, чем кажется на первый взгляд. Теперь ясно, что вашему жильцу грозит какая-то опасность. Столь же ясно, что в туманном утреннем свете враги, подстерегавшие его у двери, приняли за него вашего мужа. Обнаружив свою ошибку, они его отпустили. Мы можем лишь гадать, как бы они поступили, если бы не ошиблись.

– Ну, а мне что делать, мистер Холмс?

– Мне было бы весьма любопытно посмотреть на вашего жильца, миссис Уоррен.

– Ума не приложу, как это устроить, если не взломать дверь. Когда я оставляю поднос и спускаюсь по лестнице, я всегда слышу, как он ее отпирает.

– Ему приходится уносить поднос в комнату. Разве нельзя где-нибудь спрятаться и последить за ним?

Хозяйка задумалась.

– Верно, сэр, Напротив есть чулан. Я могла бы поставить туда зеркало, и если вы скроетесь за дверью…

– Великолепно! – воскликнул Холмс. – А когда у него второй завтрак?

– Около часа, сэр.

– Значит, мы с доктором Уотсоном придем к тому времени. Всего вам хорошего, миссис Уоррен.

В половине первого мы были уже у дома миссис Уоррен – высокого, узкого, желтого кирпичного дома на Грейт-Орм‑стрит, неширокой улочке к северо-востоку от Британского музея. Он был расположен поблизости от угла, и из него открывался вид на Хау-стрит с ее более солидными строениями. Посмеиваясь, Холмс указал на одно из них – большой многоквартирный дом, стоявший несколько впереди других, из тех, что невольно привлекают внимание.

– Вот оно, Уотсон! Высокий красный дом с белыми каменными карнизами. А вот и окно, откуда будут подавать сигналы. Место известно, известен и код; наша задача не окажется трудной. В том окне объявление: «Сдается внаем». Следовательно, квартира пуста и сообщник может ею пользоваться… Ну, как дела, миссис Уоррен?

– Я все для вас подготовила. Оставьте башмаки внизу, поднимайтесь, и я впущу вас в чулан.

Она все устроила очень удобно. Зеркало было так поставлено, что, сидя в темноте, мы ясно видели дверь напротив. Только мы уселись и миссис Уоррен нас покинула, как отдаленное звяканье возвестило, что таинственный сосед позвонил. Вскоре явилась хозяйка, поставила поднос на стул возле запертой двери и, тяжело ступая, удалилась. Скрючившись в уголке за нашей дверью, мы устремили взгляд на зеркало. Замерли шаги хозяйки, тут же щелкнул ключ, повернулась дверная ручка, и две тонких руки взяли со стула поднос. Через минуту его быстро поставили на место, и передо мною мелькнуло прекрасное смуглое личико, с ужасом глядевшее на чуть приоткрытую дверь чулана. Потом дверь в комнату захлопнулась, ключ в замке повернулся снова, и все стихло. Холмс дернул меня за рукав, и мы, крадучись, спустились по лестнице.

– Вечером я приду опять, – сказал он выжидающе смотревшей на него хозяйке. – По-моему, Уотсон, нам лучше обсудить это дело у себя дома.

– Итак, мое предположение подтвердилось, – начал он, удобно расположившись в кресле. – Произошла замена. Я только не предугадал, Уотсон, что мы встретим женщину, и женщину незаурядную.

– Она увидела нас.

– Она увидела что-то испугавшее ее. Это несомненно. В общем, ход событий достаточно ясен, вы согласны с этим? Парочка ищет убежища в Лондоне, спасаясь от нависшей над ними страшной угрозы. Насколько серьезна угроза, можно судить по тому, что приняты строгие меры предосторожности. Мужчина, которому необходимо что-то совершить, желает на это время обеспечить женщине полную безопасность. Задача нелегкая, однако он решил ее весьма своеобразно и настолько успешно, что присутствие женщины в доме неизвестно даже квартирной хозяйке, которая ей носит еду. Теперь ясно, зачем нужны печатные буквы: чтобы не видно было, что пишет женщина. Встречаться с ней мужчина не может – он навел бы врагов на ее след. А поскольку ему нельзя с нею видеться, он сообщал ей о себе через газету. Пока что все понятно.

– Но что за этим кроется?

– Ах, Уотсон, вы, как всегда, практичны донельзя! Что за всем этим кроется? Забавная проблема миссис Уоррен несколько усложнилась и принимает все более зловещий характер. Покамест мы можем с уверенностью сказать одно: это не банальное любовное приключение. Вы заметили выражение лица женщины, когда ей почудилась опасность? Мы слышали также о нападении на хозяина, ведь его, несомненно, приняли за жильца. Все это, а также крайняя необходимость сохранить тайну, говорит о том, что речь идет о жизни и смерти. Далее, нападение на мистера Уоррена показывает, что врагам, кто бы они ни были, неизвестно о замене квартиранта-мужчины женщиной. Это весьма любопытно и запутанно, Уотсон.

– А почему бы вам не отстраниться от этого дела? Никакой выгоды оно вам не сулит.

– Правда, не сулит. Искусство для искусства, Уотсон. Вы ведь тоже, когда занимались врачебной практикой, наверное, лечили не только за плату.

– Чтобы пополнять свое образование. Холмс.

– Учиться никогда не поздно, Уотсон. Образование – это цепь уроков, и самый серьезный приходит под конец. Наш случай поучительный. Он не принесет ни денег, ни славы, и все же хочется загадку распутать. С наступлением темноты мы сделаем шаг вперед в наших изысканиях.

Когда мы снова пришли в квартиру миссис Уоррен, сумрак лондонского вечера сгустился; унылую, однообразно серую пелену разрывали только резко очерченные желтые квадраты окон и расплывчатые круги газовых фонарей. Выглянув из затемненной гостиной, мы увидели еще одно тусклое пятно света, мерцавшее высоко во мраке.

– В той комнате кто-то ходит, – прошептал Холмс, приблизив свое длинное напряженное лицо к стеклу. – Да, я вижу его тень. Вот он опять. У него в руке свеча. Теперь он смотрит в нашу сторону. Хочет убедиться, что она наблюдает за ним. Начинает подавать сигналы. Принимайте и вы, Уотсон, чтобы мы могли сверить наши данные. Одна вспышка, – разумеется, А. Ну, сколько вы насчитали? Двадцать? Я тоже. Должно означать Т. AT – вполне вразумительно! Снова Т. Это, разумеется, начало второго слова. Получается TENTA. Кончилось. Неужели все, Уотсон? ATTENTA – бессмысленно. Нет смысла и в том случае, если считать за три слова – AT, TEN, ТА. Началось опять! Что же это такое? АТТЕ – как, то же самое? Странно, Уотсон, очень странно! И опять все сначала! AT – да ведь он повторяет уже в третий раз. Три раза – ATTENTA. Сколько же будет еще? Нет, кажется, кончил. Он отошел от окна. Как вы это объясните, Уотсон?

– Зашифрованное сообщение.

Неожиданно Холмс хмыкнул, будто что-то сообразив.

– И шифр не такой уж головоломный, Уотсон. Ведь это на итальянском! «А» в конце – обозначает, что адресовано женщине. «Берегись! Берегись! Берегись!» Что скажете, Уотсон?

– Полагаю, что вы попали в точку.

– Несомненно. Предупреждение необычайно важное, потому и повторено трижды. Но беречься чего? Погодите, он снова подошел к окну.

Мы опять увидели смутный силуэт согнувшегося человека и мелькание огонька в окне, когда сигналы возобновились. Теперь их передавали намного быстрее, так быстро, что трудно было уследить.

– PERICOLO – pericolo – а это что означает, Уотсон? Опасность? Боже милостивый! Да это сигнал опасности. Опять начал! PERI… Вот те на, что же…

Свет вдруг погас, скрылся мерцающий квадрат, и четвертый этаж черной лентой опоясал высокое здание с его рядами светящихся окон. Последний предостерегающий сигнал внезапно оборван. Почему? Кем? Такая мысль возникла у нас обоих одновременно. Холмс отскочил от окна.

– Это не шутки, Уотсон! – крикнул он. – Там происходит какая-то дьявольщина! Почему сигналы так странно прекратились? Надо связаться со Скотленд-Ярдом, а с другой стороны, уходить нам нельзя – время не терпит.

– Может, мне сбегать за полицией?

– Необходимо поточнее узнать, в чем там дело. Может быть, причина совсем безобидная. Скорее туда, Уотсон, и попытаемся разобраться сами.