Текст книги "Затерянный мир (сборник)"

Глава 5
«Как знать?»

Только выйдя на улицу, я наконец, ощутил насколько меня измотало двойное посещение дома профессора Челленджера. Все тело ныло, болела голова, в сознании была неразбериха.

Потрясающие открытия Челленджера, которые поначалу я намеревался разоблачать как фальсификацию, оказались правдой. Несмотря на полученную в буквальном смысле взбучку, я чувствовал себя провинившимся школьником и в то же время понимал, что мой трудный визит к ученому может иметь неоценимые последствия не только для нашей «Вечерней газеты», но и для мировой науки, для всего человечества, в конце концов. К тому же, если ученый даст мне добро на публикацию своих сведений (теперь такая возможность мне уже не казалась несбыточной), то я сделаюсь автором сверхсенсационной статьи, которая принесет мне богатство, а главное, неслыханную славу. С такой «кашей» в голове я подошел к стоявшему на углу Энмор Парк свободному кэбу. Мак-Ардл, как всегда, оказался на своем посту.

– Ну, – его одолевало любопытство, – сколько вам понадобится абзацев? По вашему виду можно заключить, что вы явились с поля битвы. Неужели опять не обошлось без рукоприкладства?

– Поначалу мы с ним слегка повздорили.

– Вот тип! И как же потом?

– Потом он взял себя в руки, и мы недурно побеседовали. Тем не менее, мне пока не удалось получить от него информацию, которую можно было бы опубликовать.

– Ну, это, как посмотреть. У вас на лице синяк, – не сомневаюсь дело его рук. Разве такое происшествие – не тема для статьи? «Пора забить в колодки этот ужас, гуляющий на воле», не так ли господин Мелоун? – старый редактор процитировал слова короля Клавдия из шекспировского «Гамлета». – Нужно сбить с него спесь. Завтра же помещу в «Вечерней газете» редакционную статью, от которой ему не поздоровится. Мы припечатаем на его высоком лбу такое клеймо, от которого он, как вечный Жид не избавится навеки. Дайте мне только материал. «Профессор Мюнхгаузен», «Сэр Джон Мандевиль», «Оживший Калиостро», – под каким-нибудь из подобных заголовков на отдельном вкладыше – блестящий разоблачительный памфлет, где будут упомянуты все известные аферисты и мистификаторы, а возглавлять позорный список будет шарлатан по имени Джордж Эдуард Челленджер. Ну, как вам моя идея?

– Думаю, не стоит, сэр?

– Почему же?

– Потому, что этот человек – не шарлатан.

– Как? – опешил Мак-Ардл. – Уж не поверили ли вы всем его байкам о мамонтах, мастодонтах и огромных морских змеях?

– Насколько я понял, ничего на счет конкретного он пока не утверждает. Бесспорно лишь то, что ему удалось повстречаться с чем-то до сих пор в науке неизвестным.

– Пресвятая сила! Так пишите же об этом! Немедленно пишите.

– Я бы рад. Но все, о чем от него узнал, пока не может быть обнародовано. Только при таком условии он согласился мне приоткрыть завесу над своей тайной.

Очень сжато, сведя рассказ Челленджера к нескольким фразам, я рассказал редактору о своем визите.

– Вот, таким образом, господин редактор.

Мак-Ардл смотрел на меня, не скрывая недоверия, словно соображал, не настало ли время список шарлатанов пополнить, включив в него и мое имя.

– Ну, хорошо, господин Мелоун, – сказал он, наконец. – В таком случае, давайте, по крайней мере займемся этим назначенным на вечер научным заседанием. Уж здесь то, конечно, не будет никаких запретных для публикации тем. Лондонская пресса вряд ли станет ломать копья. Выступления Уолдрона уже неоднократно освещались в газетах, а о том, что будет присутствовать Челленджер, скорее всего никому не известно. Если повезет, нам удастся почерпнуть в Институте Зоологии замечательный материал. Во всяком случае, поезжайте туда и составьте подробный репортаж. До полуночи буду сохранять полосу для вашей статьи.

Этот день я провел необыкновенно напряженно. Теперь предстоял не менее трудный вечер, и я решил пообедать пораньше. Заказав в клубе «Дикарь» столик и пригласив Генри Тарпа, я рассказал ему о моих сегодняшних приключениях. Он слушал со скептической улыбкой. А когда, в конце, я поведал, что поверил рассказу профессора, Генри, громко рассмеялся.

– Дорогой мой! Да где же это видано, чтобы человек совершил важнейшее научное открытие и после этого ухитрился потерять решительно все вещественные доказательства? Оставьте подобные сказки для сочинителей романов. Парень обладает шикарной фантазией, а способностью разыгрывать трюки превосходит обитателей обезьяньего питомника. Все, о чем он говорит, на самом деле чистая выдумка.

– А как же бродячий поэт из Америки?

– Его никогда не было на свете.

– Я видел его альбом для этюдов.

– Это – альбом Челленджера.

– Вы хотите сказать, что он сам – автор диковинных рисунков?

– Конечно – он. Кто же еще?

– А фотографии?

– А что фотографии. На них ничего особенного не запечатлелось. По вашим же словам, вы видели всего-навсего птицу.

– Птеродактиля.

– Это сказал Челленджер. Он внушил вам мысль о птеродактиле.

– В таком случае, как же тогда кости?

– Маленькую косточку он выудил за обедом из простого ирландского рагу, а большую – ловко сфабриковал. Долго ли умеючи? Вряд ли это сложнее, чем подделать фотоснимок.

Мной внезапно овладела неуверенность. Неужели я ошибся, так опрометчиво склонившись на сторону скандального ученого? Потом мне пришла в голову хорошая идея.

– А вы не пойдете на лекцию? – спросил я.

Генри задумался.

– Этот гениальный Челленджер – не очень удобоваримая в обществе личность, – сказал он. – Многие не упускают случая, чтобы сводить с ним счеты. Пожалуй, он самый одиозный тип во всем научном Лондоне. Если на лекции окажутся студенты-медики, то начнется обычный скандал с выкриками, оскорблениями, возможно и не без драки. Я, видите ли, – не любитель подобного дурдома.

– Но профессор, по меньшей мере, заслуживает того, чтобы его выслушали. Не так ли? Отдайте ему справедливость хотя бы в этом. Послушайте своими ушами его аргументы.

– Здесь, пожалуй, вы – правы. Хорошо, вечером я поеду с вами.

В большом актовом зале Института Зоологии оказалось куда больше народа, чем мы предполагали. Из прибывавших к парадному один за другим электрокаров выходили седовласые профессоры. В то же время в центральный вход вливалась река публики, одетой попроще, из чего следовало, что на лекции будут не только знаменитости, но также и самый широкий контингент слушателей. И действительно, едва мы заняли наши места в партере, нам стало понятно, что галерка и отдаленная от сцены часть зала заполнена молодежью. Везде витало юношеское, я бы даже сказал, ребяческое легкомыслие. Оглянувшись, я увидел лица, явно принадлежавшие студентам-медикам. Должно быть, все больницы откомандировали сюда своих молодых практикантов. Большинство собравшихся были настроены благожелательно; но в то же время во всем сквозило озорство. То здесь, то там спонтанно возникали и затихали исполняемые нестройным хором популярные мелодии, прелюдия, согласитесь, достаточно необычная для научной лекции. Аудитория была настроена валять дурака, улюлюкать, выставлять на смех все что ни попадя. Понятно, что вечер обещал быть занятным для всех, кроме тех персон, против которых эти насмешки были обращены.

Едва на сцене появился старый доктор Мелдрам в своей всем известной шляпе – цилиндре, отовсюду раздались выкрики: «Где вы раздобыли эту кастрюлю?»

Старик снял цилиндр и поспешно спрятал его под стулом. Когда разбитый подагрой профессор Уодли ковылял к своему месту, многие из публики вслух интересовались, как чувствует себя косточка на большом пальце его ноги. Однако наибольшее оживление возникло, когда на сцене появился Челленджер. Пока он проходил к последнему креслу первого ряда президиума, в зале, не прерываясь, раздавались возгласы, которые можно было с одинаковой правотой принимать как за одобрение, так и за издевку. Когда же он, наконец, устроившись на стуле, принялся по своему обыкновению поглаживать волнистую бороду, в зале возник такой шум, что я подумал о том, насколько был прав Генри Тарп, предполагая, что вся «научная» ценность лекции скорее всего сведется к выяснению отношений между оппонентами. Мне показалось, на многих лицах среди хорошо одетой публики первых рядов блуждали одобрительные улыбки, словно эти уважаемые представители научной элиты одобряли крикливые изъявления злобствующей части молодежной аудитории. В общей шумихе, однако, преобладали интонации наполненные, если и не открытым доброжелательством, то, по крайней мере, неподдельным интересом к личности профессора, который лишь улыбался, как-то брезгливо-снисходительно полуопустив веки. Весь его вид говорил: «Ну что же, можете немного потявкать. В конце концов, на всех щенков и палок не хватит». Шум еще не вполне улегся, когда к кафедре подошли председательствующий и докладчик господин Уолдрон. Началась деловая часть.

Пусть профессор Мюррей меня извинит, но не могу не заметить, что он не избавлен от общего для многих англичан недостатка, а именно, – от плохой дикции. Просто удивительно, почему умные люди, имеющие за душой несметные интеллектуальные сокровища, не обременяют себя простой задачей, – научиться говорить ясно, чтобы все могли услышать и понять. Усилия таких декламаторов напоминают тех незадачливых хозяек, которые собрались, например вымыть посуду, установили бак, сложили в него тарелки, направили шланг, но в последнюю секунду забыли открыть водопроводный кран.

Профессор Мюррей торжественно раскрыл рот и испустил несколько звуков, сила и ясность которых не превышала тиканья жилетных часов. Могло показаться, будто вначале он что-то сказал своему ослепительно белому галстуку, потом обратился к графину с водой и, наконец, заговорщически улыбнувшись стоявшему справа позолоченному канделябру, вернулся к своему креслу, оставив кафедру господину Уолдрону. Всем известный по линии науч-попа лектор был встречен аплодисментами. Он оказался суровым на вид, заносчивым, привыкшим к славе человеком, с резким, немного хриплым, но очень уверенным голосом. Прекрасно овладев искусством хватать на лету любую полезную информацию, он виртуозно ее обрабатывал, развивал и преподносил слушателям с таким занятным общедоступным снисходительным юмором, что даже самые скучные явления и материи вроде вековых смещений в цикле равноденствий, или процессы образования и совершенствования позвоночных в его пересказе обретали развлекательный, почти анекдотический характер.

Как-то отстранено, словно с высоты птичьего полета взирая на мир, он простыми, доходчивыми, порой исполненными образными сравнениями словами раскрывал перед нами сложнейшие тайны мироздания. Вначале он поведал о возникновении земного шара. О том, как огромная масса раскаленного газа неслась в бесконечном пространстве. Потом перешел к тому, как, сгущаясь и охлаждаясь из газа возникла твердая материя: складки земной коры из которых образовались массивы, о том как пар, конденсируясь, превращался в воду, таким образом, создавая доисторические подмостки, на которых со временем предстояло разыграться самой чудесной в природе драме, имя которой – жизнь.

Когда речь зашла о самом возникновении жизни, красноречие лектора немного потускнело. Впрочем, это был видимо намеренный профессиональный прием, позволявший слушателям самостоятельно сделать вывод о том, что в данном вопросе современная наука еще не нащупала удовлетворительных путей исследования. Неясность была во всем, – как в сроках, так и в причинно-следственных цепочках.

– Конечно же, – говорил докладчик, – любые, пусть самые примитивные, белковые соединения не могли возникнуть в тот период, когда на поверхности земли была температура, превосходившая точку кипения воды. Они сварились бы, превратясь во вполне съедобный бульон, еще не успев возникнуть. Беда лишь в том, что это блюдо некому было есть…

Одобрительный смех.

– Значит жизнь возникла позднее. Когда же и как? Из охлаждавшихся неорганических элементов земли? Очень возможно. Или может быть, первые белковые соединения были занесены на нашу планету метеорами? Вряд ли. Говоря по совести, ни один из самых просвещенных, самых гениальных ученых не способен дать на этот вопрос исчерпывающий ответ. Здесь мы попросту ничего не знаем. Мы не можем, или, по крайней мере, пока в условиях самых оборудованных лабораторий нам не удавалось смоделировать органическую клетку из неорганических элементов. Современная химия не в состоянии перебросить мост через пропасть, разделяющую неживую природу от живой. Однако природа вероятно в течение многих тысяч веков сама залатала эту брешь, оказавшись более совершенной биохимической лабораторией, нежели та, что способен построить человек.

Потом лектор перешел к долгой поэтапной эволюции в развитии живой материи, начиная с инфузорий и моллюсков ступенька за ступенькой переходя к рептилиям, рыбам и т. д., пока, наконец, не добрался до сумчатой крысы, которая являлась прародительницей всех млекопитающих, а стало быть, и тех кто присутствовал в этот вечер в зале.

– Ну, ну, – раздался скептический голос одного из студентов откуда-то из задних рядов.

– Если юный джентльмен в фиолетовом галстуке, сказавший: «Ну, ну» (он, видимо, со мной не согласен, и полагает, что вылупился из яйца), соблаговолит дождаться меня после лекции, я буду крайне восхищен, воочию узрев такое чудо.

Смех.

– Поистине удивительно сознавать, что природа, потратив столько веков на эволюцию, в конце концов, произвела такой шедевр, как мой уважаемый оппонент в фиолетовом галстуке!

Опять смех.

– Но вполне ли я справедлив, произнеся только что слова: «в конце концов»? Ведь процесс не завершен. Эволюция продолжается и в наши дни. Поэтому молодого джентльмена нельзя рассматривать как заключительный этап развития природы, ее цель, венец ее творения. Какими бы добродетелями и совершенствами ни обладал упомянутый господин (разумеется, с его собственной точки зрения, факт существования которой я не имею оснований не учитывать и даже не уважать), великие законы вселенной к счастью продолжают управлять процессами развития живой субстанции, и конечно же это развитие не оправдало бы себя ни физически, ни морально, если конечным результатом этих грандиозных изменений явился бы столь несовершенный экземпляр. Созидательная энергия вселенной не исчерпана. Она постоянно действует, генерируя все большие чудеса.

Виртуозно разделавшись со своим молодым оппонентом, докладчик вернулся к картинам геологического прошлого: к высыхающим морям, образованьям песчаных структур, к слизистым белковым соединениям, обитавшим на границе между водой и сушей, к лагунам, кишащим земноводными, имевших здесь пищу из-за обилия илистых наслоений.

– Таким образом, леди и джентльмены, здесь мы уже имеем дело с первобытными ящерами, пугающими наши взоры, когда их останки удается обнаружить в вельденских или золенхофенских сланцах. К нашему с вами счастью, задолго до появления первых представителей человеческой расы эти чудовища исчезли с лица земли.

– Как знать? – раздалось негромким, но уверенным басом откуда-то из президиума.

В умении вести дискуссии господин Уолдрон был непревзойденным мастером. К тому же он обладал безотказной находчивостью и язвительным чувством юмора. Прерывать его было опасно, как это стало ясно из эпизода с молодым человеком в фиолетовом галстуке. Однако новая реплика несогласия была настолько нелепой, что на мгновение он растерялся. Так, наверное, просвещенный шекспировед смотрел бы на какого-нибудь заскорузлого бэконианца, или ученый-астроном на чудом попавшего на научный симпозиум невежу-фанатика, решившего вдруг провозгласить, что земля – плоский блин.

Сделав небольшую паузу, докладчик повторил последние слова, чуть повысив голос:

– До появления первых людей эти чудовища исчезли с лица земли.

– Как знать? – повторилась фраза из президиума громоподобным басом.

Уолдрон с изумлением окинул взором лица ученых, заполнявших кресла президиума, и остановился на профессоре Челленджере. Тот, запрокинув голову и прикрыв глаза, благодушно, словно во сне, улыбался.

– А-а-а, – с несколько наигранной веселостью пропел лектор. – Это мой товарищ по науке профессор Челленджер.

В зале засмеялись, и Уолдрон продолжил лекцию с таким видом, будто недоразумение было исчерпано одним упоминанием имени Челленджера.

Но, как вскоре выяснилось, инцидент отнюдь не был исчерпан. О чем бы докладчик ни говорил, касаясь геологического прошлого планеты, он так или иначе вынужден был упоминать о ящерах, и только лишь речь заходила о том, что они вымерли, из президиума неизменно слышалось:

– Как знать?

Молодые люди в зале уже установили закономерность и принялись развлекаться. Всякий раз, когда Уолдрон говорил о динозаврах, они, предваряя реплику Челленджера, дружно орали:

– Как знать? – чем раздражали не только докладчика, но и бородатого профессора. С задних рядов неслись такие протесты:

– Потише!

– Какое безобразие!

– Дайте говорить выступающему!

Уолдрон, крепкий, закаленный в битвах полемист, в конце концов, растерялся. Сказал что-то бессвязное, сбился с мысли, вернулся к тому, о чем уже говорил, запутался в длинной фразе и наконец, набросился на виновника неразберихи.

– Это превосходит всякие пределы! – задыхаясь, прохрипел он, глядя в президиум. – Уважаемый профессор! Прекратите ваши выходки. Видимо вам захотелось подурачиться. Примите, однако, в расчет, что после столь безответственных шуток вас могут принять за дремучего невежду.

Наступила тишина. Студенты в восторге оцепенели. Шутка ли, – на их глазах два титана на научном Олимпе затеяли свару. Когда еще такое увидишь? Челленджер торопливо поднял свою грузную фигуру из кресла.

– В свою очередь, попрошу вас, господин Уолдрон, перестать делать публичные заявления, смысл которых не соответствует научным фактам, – сказал он.

Эти слова породили бурю эмоций.

Выкрики:

– Позор!

– Это недостойно!

– Дайте возможность слушать!

– Долой дилетантов!

– Лишите его слова!

– Несправедливо! Докладчика нельзя обрывать! – покрывали общий ор удивления, возмущения, а подчас и одобрения.

Председатель вскочил и, растерянно тряся руками, невнятно что-то объяснял Челленджеру. Из его блеяния можно было различить только несколько слов:

– Профессор Челленджер, прошу вас. Частные замечания по окончании доклада.

Виновник скандала понял; почтительно кивнул председателю и, поглаживая бороду, опустился в кресло. Красный, как рак, до предела взвинченный Уолдрон продолжил лекцию. Делая то или иное утверждение, он теперь постоянно бросал озлобленные взгляды на маститого оппонента, но тот, опять прикрыв глаза, словно сквозь дрему, лишь благодушно улыбался.

Наконец лекция закончилась. Мне показалось, что докладчик скомкал заключительную часть, так как завершающие положения не вполне увязывались с тем, что он говорил раньше. Наконец он, отирая белым платком вспотевшее лицо, занял свое кресло в президиуме. После недолгого щебета председателя к кафедре проследовал Челленджер. В интересах дела я решил зафиксировать его выступление дословной стенограммой.

– Леди и джентльмены! – начал он под еще не утихший гул в задних рядах. – О, прошу прощения, леди, джентльмены и дети! Неумышленно я почему-то выпустил из виду значительную часть аудитории.

Шум в зале.

Выставив вперед бороду и немного переждав, профессор поднял над головой руку, словно священник, собиравшийся благословить свою паству.

– Меня пригласили сюда для того, чтобы я как представитель ученого общества поблагодарил господина Уолдрона за его увлекательное, красочное выступление, которое мы с вами только что имели удовольствие слышать.

В его речи есть положения, с которыми я не согласен. Считая своей обязанностью незамедлительно на это указать докладчику, я позволил себе во время лекции произнести с места несколько коротких замечаний. Как бы там ни было, лектору удалось в яркой доходчивой форме обрисовать историю нашей земли в свете общепринятых научных представлений. Популярные лекции, читаемые таким мастером своего дела как господин Уолдрон очень легко и благодарно слушаются любой публикой. Но господин Уолдрон, – тут Челленджер метнул в сторону сидевшего в президиуме лектора лукавый взгляд, – но господин Уолдрон, надеюсь меня простит, если я скажу, что подобные выступления чаще всего представляют собой поверхностный обзор, а порой и явную дезинформацию, так как в них докладчику приходится приспосабливаться к, как правило, низкому уровню слушателей…

Недовольный шум.

– Лекторы, практикующие популярные темы, по своей природе – паразиты…

Уолдрон протестующе машет руками.

– Они эксплуатируют талант и наживаются на труде своих менее известных и менее богатых собратьев. Самый скромный, самый незначительный результат, полученный в лаборатории, один лишь кирпичик, из которого строится храм науки, во сто крат важнее любой самой громкой лекции, самого красочного спектакля, на котором можно поразвлечь благосклонные к знаниям, но, по сути, праздные умы, не давая при этом никакого полезного для человека результата.

Я сейчас указываю на это различие вовсе не для того, чтобы как-то уязвить лично господина Уолдрона, а лишь из желания поддержать в вас способность не путать между настоящими жрецами науки, сколь скромными они бы ни представлялись, и обыкновенными прислужниками, сколь яркими и достославными ни были бы их имена.

Здесь господин Уолдрон что-то очень активно начал шептать председательствующему. Тот немного привстал и, сказав несколько слов, адресованных, по-видимому, графину с водой, опять опустился в кресло.

– Но об этом – достаточно.

Громкие одобрения.

– Позвольте мне перейти к теме, представляющей куда больший интерес. В чем, с моей точки зрения, – самое уязвимое место в прозвучавшей лекции? Вы, конечно, по моим репликам заметили, что оно заключено, прежде всего, в утверждении докладчика, будто определенные виды некогда якобы исчезли из жизни на нашей планете. Я выступаю перед вами не как дилетант и не как общедоступный лектор, а как человек, чья профессиональная совесть побуждает его строго придерживаться истины. В докладе господина Уолдрона не содержалось ни одного серьезного аргумента, на котором можно ответственно утверждать, что ящеры и другие виды давно поголовно вымерли. В качестве единственного основания он, вероятно, может выдвинуть то обстоятельство, что сам он за всю жизнь не встречал ни одного динозавра. А раз это так, то они не существуют. Как он совершенно справедливо заметил, ящеры являются нашими далекими предшественниками. От себя могу прибавить лишь то, что они – не только предшественники, но и современники человека. Сложность состоит лишь в том, чтобы отыскать место, где они обитают и, преодолевая опасность, туда добраться. Таким образом, существа, которых мы беспечно относим к юрскому периоду, силой и размерами во много раз превосходящие самых крупных известных млекопитающих, способные, будь они в состоянии спуститься с отвесных скал, охотиться на слонов и носорогов, как гепард на зайца, существуют и сегодня.

Восклицания с мест:

– Какой вздор!

– Этого не может быть!

– Где доказательства?

– Откуда это известно вам?

– Откуда мне известно? Мне известно потому, что я сам побывал в окрестностях тех мест, где они обитают, и некоторых из них видел своими глазами.

Аплодисменты, рев возмущения, одинокий возглас:

– Лжец!

– Я – лжец?

Единодушное согласие в публике.

– Кажется, кто-то назвал меня лжецом? Не соблаговолит ли это сделавший господин встать, чтобы я его увидел?

Чей-то голос:

– Он – здесь, сэр.

И над головами небольшого скопления молодых людей взметнулось поднятое на руках тело тщедушного человека в очках. Он отчаянно отбивался, стремясь свалиться на пол.

– Вы себе позволили назвать меня лжецом?

– Нет, сэр, нет! – испуганно завизжал обвиняемый и, ловко извернувшись, исчез в ногах толпы, как чертик – в табакерке.

– Если кто-нибудь из присутствующих осмелиться выразить вслух сомнение в моей честности, я буду рад поговорить с ним с глазу на глаз после окончания собрания.

– Лжец!

– Кто это сказал?

И опять щуплый очкарик возник на руках у студентов. Его раскачивали с дурашливо-восторженным подобострастием, как чествуемого юбиляра, а он нелепо дрыгал руками и ногами.

– Я, ведь, могу спуститься с эстрады!

Крики:

– Валяй, дружище, спускайся! Нам тебя здесь, ох, как не хватает!

Тихоголосый председатель беспомощно жестикулировал, как дирижер оркестра, музыканты которого взбунтовались и вместо стоявшего на пюпитрах свадебного марша Мендельсона, вдруг заиграли польку-бабочку Иогана Штрауса младшего. Профессор стоял перед толпой с пылающим гневом лицом. Ноздри его раздувались, – даже борода, казалось, растопырилась, как иглы у дикобраза:

– Чего можно ждать от вас? Любое подлинное открытие в науке всегда встречало в толпе дремучее недоверие. Вы способны лишь обливать грязью людей, рискующих жизнью ради того, чтобы вывести человечество на новые пути в познании мира. Вы преследуете пророков. Так было с Галилеем, с Дарвином и теперь вот происходит со мной!..

Голос профессора тонет в продолжительном шуме.

Все это я смог лишь кратко законспектировать, так как от волнения перестал справляться со стенографическими иероглифами. Мои блокнотные заметки дают лишь приближенное представление о великом хаосе, воцарившемся в зале Института Зоологии к концу заседания. Беспорядок достиг такого градуса, что многие дамы поспешно выбегали из зала. Пожилых господ тоже захватил воинственный студенческий азарт. Я видел, как седобородые господа вскакивали и потрясали кулаками и тростями в адрес упрямого профессора. Широкая аудитория шипела и свистела, как кипящий котел. Профессор сделал несколько шагов к авансцене и властно поднял над толпой руки. В его движениях сейчас была такая уверенность, такой мощный волевой порыв, что общий ор как-то сам по себе стих.

– Я вас не задержу, господа, – сказал он. – Как бы там ни было, в жизни человека, как и в фундаментальной науке, истина – важнее всего. Истина всегда остается истиной, как бы ни злопыхали отдельные не очень умные молодые люди и их не более благополучные в этом отношении старшие наставники. Я заявил, что открыл в науке новую страницу. Вы с этим не согласны. Вам нужны доказательства? В таком случае, что мешает вам провести расследование, чтобы проверить мои заявления? Изберите из своего контингента одного, или нескольких человек, которым вы доверяете, и которые согласятся от вашего имени проверить принесенные мной сведения.

Поднялся господин Саммерли, пожилой профессор, заведующий кафедрой сравнительной анатомии, высокий, сухой желчный тип с аскетичной внешностью теолога.

– Я хотел бы спросить у господина Челленджера, – сказал он, – являются ли так называемые открытия, о которых идет речь, результатом поездки в верховья Амазонки, произведенные им два года назад?

– Разумеется, именно так, – ответил Челленджер.

– Тогда хотелось бы, чтобы господин Челленджер объяснил, как могло случиться так, что господа Уолас и Бейтс и ряд других уважаемых ученых, исследовавшие эти места еще раньше господина Челленджера, не пришли к аналогичным результатам?

– Видимо уважаемый коллега Саммерли, – ответил Челленджер, – по каким-то причинам спутал Амазонку с Темзой. Амазонка намного больше Темзы. Думаю, что господину Саммерли будет небезынтересно узнать, что бассейн Амазонки вместе с Ориноко (рекой, с которой она соединена протоками), составляет около пятидесяти тысяч квадратных миль, и что на такой обширной площади вполне может произойти так, что открытия одного исследователя не совпадут с результатами, полученными другими.

Озарив лицо уксусной улыбкой, Саммерли заметил:

– Я полагаю, что в данном случае значение имеет не сравнительные размеры бассейнов английской и американской рек, а тот факт, что любые сведения, касающиеся Темзы, можно без труда проверить, тогда как аналогичную проверку в отношении Амазонки провести несравненно сложнее. Я был бы очень обязан господину Челленджеру, если бы он любезно согласился сообщить мне точные координаты местности, где, по его словам, можно встретить ныне здравствующих доисторических животных.

– До настоящего времени, – сказал Челленджер, – у меня были веские причины воздерживаться от сообщения точного местонахождения упомянутого ареала. Но сейчас с определенными оговорками я согласен предоставить необходимые ориентиры к сведению комиссии, которую вы изберете. Может быть, уважаемый господин Саммерли войдет в эту комиссию и, возглавив экспедицию, лично проверит мои утверждения.

Саммерли: – Да, я согласен.

Дружные аплодисменты.

Челленджер: – В таком случае обещаю вам предоставить точные указатели, по которым вы найдете дорогу. В то же время полагаю, что, коль скоро господин Саммерли намерен проверять меня, то совершенно справедливо, если в составе экспедиции окажется человек, который будет проверять его самого. Не имею не предупредить о том, что ваше предприятие будет сопровождаться разного рода трудностями и опасностями. А потому придется бросить клич: «Есть среди вас добровольцы?»

Вот так в одно мгновение порой круто изменяется жизнь человека. Разве мог я, входя в актовый зал для ученых советов Института Зоологии, предположить, что в конце вечера под впечатлением услышанного настолько ошалею, что завербуюсь в экспедицию, отправляющуюся на край света в непроходимые джунгли Южной Америки? Что меня там ждало? Честно говоря, даже думать было страшновато. Но разве не о том говорила мне накануне Глэдис? Да, именно такое, полное опасных приключений путешествие, может меня прославить и таким образом проложить мне путь к сердцу возлюбленной? Вскочив со стула я закричал, предлагая свою кандидатуру. Слова вырвались у меня сами собой. Сидевший рядом Генри Тарп тщетно пытался меня усадить дергая за фалы пиджака. Я слышал, как он шипел:

– Да сядьте же, Мелоун. Не будьте ослом. На вас все смотрят.

В этот момент я увидел, что через несколько рядов впереди кто-то тоже поднялся со стула. Это был высокий атлетического сложения немного рыжеватый господин лет сорока. Он с досадой посмотрел в мою сторону, но я не отступал:

– Господин председатель! Запишите меня. Я согласен ехать. Я согласен. Вы слышите? – повторял я, закусив удила.

– Назовите себя! Кто вы?

Неслось ко мне со всех сторон.

– Меня зовут Эдуард Дэн Мелоун. Я – штатный корреспондент «Вечерней газеты». В возникшем споре обещаю быть непредвзятым хладнокровным судьей.

– А вас как зовут, сэр? – спросил председатель у моего рослого соперника.

– Лорд Джон Рокстон. Мне уже доводилось бывать в верховьях Амазонки. Неплохо знаю те места и полагаю, что был бы полезен в предстоящем путешествии.