Текст книги "Звездная карта царя Саула"

3

В Суходолове лил дождь. Пока Егор Кузьмич клевал носом в зале ожидания, Крымов сделал несколько необходимых звонков. Последние были – в музей, где работал директором Вениамин Малышев, и его дочери Галине. Телефон ему дали в том же музее. В машине, которую они тормознули, Добродумов то засыпал, то прищуренным глазом поглядывал на серые мокрые улицы.

Но в краеведческий музей Суходолова он заходил гордым и важным, разве что лицо его пылало огнем, но седая лопатообразная борода придавала благообразности.

Тамара Петровна Ястребкова, нынешний директор музея, встретила их радушно. Еще на вокзале Крымов позвонил в музей и представился учеником Малышева из Царева. Нагло соврал. Сказал, что с ним будет и старинный друг покойного – профессор Егор Кузьмич Добродумов. Тамара Петровна, милая женщина среднего возраста, еще недавно служившая помощницей Малышева, рассказала все обстоятельно. И показала тот самый зал на втором этаже, где обнаружили у стены труп сторожа Фомы Никитича Жаркина с распоротым горлом, и в центре – задушенного Вениамина Вениаминовича Малышева.

– Гляди, кровь так и въелась в паркет, – хмуро кивнул Добродумов на бледное пятно. – Лак поистерся, вот и осталась. Теперь уже не выведешь.

– Да, страшная метина, – согласилась Тамара Петровна. – Наши это место теперь обходят.

– Не дыши на директрису, – когда они возвращались в ее кабинет, строго прошипел Крымов.

Из двухчасовой беседы с новым директором музея детектив вынес главное: Вениамин Малышев был человеком добродушным и открытым, но только в те часы, пока находился на работе. Знали, что он увлекался геологией, коллекционировал какие-то кристаллы, а когда был помоложе, то уходил в длительные походы, в том числе и на Хазарский полуостров, таинственное место на Волге, на ее знаменитой луке. Никто и ничего не знал о его личной жизни, кроме того, что у него были недавно овдовевшая дочь Галина и двое внуков – Коленька и Мишенька, кажется, семи и девяти лет. «Вот чьими жизнями шантажировали его убийцы, – слушая разговорчивую Ястребкову, сразу догадался Андрей Петрович. – Вот почему он назвал имя Федора Бестужева, своего друга, куда более важной птицы в этой игре, чем он сам». И обвинять его за это было трудно. Тамара Петровна сказала и много и мало. Крымов уяснил главное: Вениамин Малышев был крайне закрытым для мира человеком, но виртуозно прятал эту закрытость под маской доброжелательного начальника и фанатично преданного истории родного края ученого мужа. И Бестужев, и Малышев вели двойную, а то и тройную жизнь, и посторонним через их раковину было не достучаться.

– Тебе стыдно бывает? – на улице спросил Крымов у спутника.

– Бывает, Андрюша, – ответил тот. – А чего случилось-то?

– Ты у директрисы весь кабинет спиртом продышал, вот что случилось.

– Подумаешь, какие мы нежные, – с вызовом заметил Егор Кузьмич. – Свежачком-то и дыхнул пару раз.

– Там не только свежачок был, – горячо возразил Крымов. – Там такой букет – о-го-го! И не пару раз, а два часа дышал. Окна запотели. Хорошо, она женщина догадливая, сказала мне на выходе: понимаю, мол, скорбит человек. Поминает товарища.

– Вот, – Добродумов ткнул пальцем в товарища. – Умная женщина. Не то что ты – балбес. Куда мы теперь, поводырь?

– Поезд в Бобылев идет в семь утра, – когда они шли по улице, сказал Крымов. – На вокзале торчать не хочется. Снимем номер на двоих в недорогой гостинице. Что скажешь?

Уже через пять минут машина остановилась у гостиницы под названием «Дом колхозника».

– Гнусное название, – отреагировал Добродумов. Но быстро унялся. Увидев интерьер ресторанчика, прилагавшегося к гостинице, снисходительно махнул рукой: – Ладно, уговорил, осмотримся.

Взяв недорогой двухместный номерок, они бросили вещи и спустились вниз. Отобедали в ресторане.

– Я еду к дочери Малышева, а ты без меня веди себя скромно. Ага?

– Буду тише воды и ниже травы, – пообещал Добродумов. – Веришь?

– Хочу верить, – откликнулся Крымов.

Андрей выскочил в серый непогожий день, поймал мотор и назвал адрес. Он ехал к дочери Малышева – Галине Саниной, овдовевшей год назад. Андрей Петрович уже знал, что ее муж разбился на машине.

Ему открыла женщина лет тридцати в джинсах и майке, она оказалась миловидной и совершенно подавленной. Смерть отца, как видно, поразила ее до глубины души.

Галина сварила гостю кофе, подала печенье.

– Что вас интересует, Андрей Петрович? – напрямую спросила она. – Вы не похожи на тех, кто дружил с отцом. На историков. На его учеников. Кто вы и что вам нужно?

– Вы правы, я не историк, – сказал он. – Я – детектив. В Цареве скончался, а предположительно был убит, товарищ вашего отца – Федор Бестужев.

– Я помню его, – хмурясь, оживленно кивнула Галина. – Хорошо помню.

– Так вот, я друг его дочери – Марии.

– И о ней я слышала не раз. – Она заметно побледнела. – Смерть папы и убийство Бестужева как-то связаны?

– Пока я не знаю, – Крымов не хотел пугать молодую женщину. – Но пытаюсь узнать. Для этого мне надо, чтобы вы рассказали об отце. Вспомнили что-то важное. О его друзьях. Коллегах. О занятиях. Чем он увлекался? Что любил? За что с ним могли обойтись так, как обошлись?

– Вы думаете, это не ограбление музея?

– А вы серьезно верите в то, что кто-то полезет в краеведческий музей за медяшками и бусами из разрытых курганов? Да еще совершит ради этого двойное убийство? Я так не верю.

– Что же тогда?

– Об этом я и пришел вас спросить.

Сделав глоток кофе, Галина поставила чашку на блюдце.

– Вы пришли не по адресу, Андрей Петрович. Странно это услышать от родной дочери убитого, верно? – Она грустно улыбнулась. – Папа на самом деле был очень закрытым человеком. Я понимала, что у него есть другая жизнь, но не знала какая. И всегда ревновала его к этой жизни. Особенно после смерти мамы – мне тогда было лет двадцать, не больше. Маму тоже угнетала его обособленность. Мне кажется, она так и жила с этой горечью и недоговоренностью в сердце.

С ее слов портрет покойного Малышева вырисовывался все ярче. Едва он сбрасывал маску открытого и веселого человека, как раковина его захлопывалась даже для домашних и он становился затворником и молчуном. Даже обидчивым недотрогой, если ему перечили, пытались нарушить его одиночество.

– Был у него один товарищ, который у нас в Суходолове знал его лучше других, – Эрнест Эрнестович Крэмм, – в конце беседы сказала Галина. – Яркое имя – просто так не забудешь. Он из поволжских немцев. Они еще в университете вместе учились. Не знаю, где он живет, но они дружили много лет. Ссорились, мирились. О чем-то спорили по ночам. Не знаю. – Она пожала плечами. – Найдите его, если вам так это нужно. Конечно, если он еще жив.

Уже в коридоре она спросила:

– Почему Мария Бестужева сама не приехала ко мне, а наняла вас – сыщика?

Крымов покачал головой:

– Она пропала. Вернее, ее похитили. Вчера утром.

– Похитили?! Боже мой. – Галина даже закрыла ладонью рот.

– Простите, не стоило вам этого говорить. С другой стороны, может быть, и стоило. Просто будьте осторожны, Галина Вениаминовна. Это все. Еще раз простите за беспокойство и прощайте.

Выйдя в интернет, Крымов узнал, что Эрнест Эрнестович Крэмм жив. А вскоре узнал и где живет семидесятипятилетний пенсионер, доктор исторических наук.

4

– Эрнест Эрнестович? – спросил Крымов у отворившего дверь старика в домашнем халате. – Господин Крэмм?

Их разделяла цепочка в проеме двери. Хозяин дома с подозрением выглядывал из своей норы.

– Он самый, – ответил он. – А вы Суздальцев Петр Андреевич? Следователь? Дайте документ, пожалуйста.

Важно проглядев очередную крымовскую липу, Крэмм еще раз посмотрел в глаза гостю:

– Я вам верю. – Цепочка была снята. – Вот как судьба распорядилась с моим другом-недругом Веней Малышевым. Ужас, ужас… Проходите, Петр Андреевич, милости прошу.

Гостиная Эрнеста Эрнестовича была завалена книгами и папками.

– Да у вас тут целая библиотека, – заметил гость.

– Вы еще кабинета моего не видели, – не оборачиваясь, откликнулся хозяин квартиры.

На большом раскладном столе, распухшем от книг и папок, примостился ноутбук. «Продвинутый профессор, – с улыбкой решил Крымов. – С ним держи ухо востро».

– Что вы хотите узнать о моем друге-недруге? – когда они сели в кресла друг против друга, спросил хозяин дома.

– Почему друг – понимаю, – улыбнулся Крымов. – А почему недруг?

– Спорили много, ругались много, не уступали друг другу. Впрочем, конечно, Веня никогда мне недругом-то не был. Просто однажды перестали общаться, и все. Непонимание пересилило, перебороло давнюю дружбу. Так бывает, господин Суздальцев.

– Вот о непонимании мне и хотелось бы с вами поговорить, – убежденно сказал гость. – Как говорил Толстой: все семьи счастливы одинаково, а несчастливы по-разному. Это можно сказать и о друзьях. Разве не так, Эрнест Эрнестович?

– Вы – мудрый человек, – усмехнулся старик. – Не по годам, я бы так сказал, – уже насмешливым тоном добавил он.

Как-то сразу их разговор принял вяло-научный оборот и неожиданно затянулся: Крэмм говорил о разных с Малышевым точках зрения на исторические факты и теории, Крымов, пытавшийся поначалу вникнуть в суть дела, на втором часу слушал и грустил. Ему это было неинтересно. Затем Крэмм сказал, что Малышев никого не пускал дальше порога своей настоящей частной жизни, даже родных. Это было куда лучше, и гость оживился. Его наводящие вопросы то и дело подталкивали старика к новым ответам.

И наконец он услышал то, ради чего пришел сюда:

– Я открою вам страшную тайну, – улыбнулся Эрнест Эрнестович, – Вениамин Вениаминович был не в себе. Су-ма-сшед-шим, – произнес он по слогам. – Иногда, конечно. Хотите правду? Он верил, что является одним из духовных лидеров какой-то секты, называл себя Хранителем ключей, говорил, что эти обязательства передаются по наследству. И утверждал, что сам он – царских кровей. – Крэмм подался вперед. – Не Романов какой-нибудь, Габсбург или Бурбон! Нет! Тех кровей, которые поважнее будут! И подревнее! – Эрнест Эрнестович мелко рассмеялся и вновь откинулся на спинку кресла. – Веня был убежден, что история человечества, нам известная, многое упустила. И многое из того, что было на самом деле, хорошо «знал» он, наш Вениамин Вениаминович Малышев. И еще некие «избранные». О них он никогда ничего не рассказывал. А я, уважаемый господин из органов, не отказался бы взглянуть на его единомышленников!

– Так как же было на самом деле? Я про историю в интерпретации Малышева, – уточнил Крымов.

– А вот и послушайте, уважаемый Петр Андреевич. Он утверждал, что был упущен важный исторический факт. История перечисляет расы, существовавшие или существующие народы и племена, вероисповедания, но вот один народ упомянут не был, как и его вероучение. Я, знаете, в превосходство ариев над другими расами не верю: знаем мы, что эти самые арии натворили. Но у Вени была своя теория: якобы существовал некий доисторический арийский царь по имени Расен, и он, этот царь, имел трех сыновей, ставших впоследствии тоже тремя царями на Ближнем Востоке. Это еще до фараонов, представляете? Царства их, уже имевшие исторические названия, впоследствии были покорены, уцелели только те потомки, что жили в Малой Азии, на территории Лидийского царства. Они-то и бежали на Апеннинский полуостров, в Италию, и образовали там свое царство – этрусков. И правили этим царством одновременно четыре вождя, именовались они лукомонами.

– Как вы сказали? – даже подался вперед Андрей.

Недавний разговор с Антоном Антоновичем в его саду под сливовую настойку вспыхнул в его памяти. Так что, он был не напрасным? Не просто так вызвал его к себе этот путешественник по временам?

– Лукомонами, – повторил Крэмм. – Как вы оживились.

– Просто уже слышал о них.

– Ясно. Это еще до возвышения Рима, разумеется, – Эрнест Эрнестович махнул рукой. – Лукомоны-то существовали, Петр Андреевич, это исторический факт, хотя о них мы мало что знаем, и против этрусков я ничего не имею, многие позже царями Рима были, но Вениамин Малышев утверждал, что они, лукомоны, первые из носителей арийской расы, потомки… кого бы вы думали?

– Понятия не имею, – честно ответил Крымов.

– Пришельцев, – злорадно улыбнулся Крэмм.

– Каких пришельцев?

– С других планет. И Веня даже сказал с каких. Представляете?

– Ну, договаривайте, Эрнест Эрнестович, или это тайна, которую вы унесете с собой в могилу?

– У вас есть чувство юмора – это хорошо. Так вот, Веня сказал, что предки лукомонов, или расенов, как они сами себя называли, прибыли на землю с планет созвездия Орион. А если быть точнее, из туманности, из того мириада планет, что прячется за Поясом Ориона. За «небесной лесенкой», как ее называют астрономы, за тремя планетами: Альнитак, Альнилам и Минтака. Как вам это?

– Удивительно, – кивнул гость.

– Вот именно – удивительно! Когда эти инопланетяне к нам прибыли, не представлял даже Веня Малышев, зато он знал другое. У Расена и его сыновей, а соответственно и у лукомонов Этрурии, было особое знание.

Крымов был на удивление терпелив. Он давал возможность выговориться хозяину дома, которому не терпелось это сделать. Столько лет молчать! Прорвало человека. Но, если оставаться честным до конца, детектив был и удивлен столь запутанной историей. Он бы даже сказал, историческим детективом сроком в несколько тысячелетий.

– И что же это за знание? – когда взятая хозяином дома театральная пауза затянулась, поинтересовался гость.

– Якобы они хранили тайну некоей Звездной карты, дарующей раз в тысячелетие бессмертие тому, кто к ней прикоснется. Бессмертие на тысячу лет! И тайна этой карты передавалась по наследству веками – от отца к сыну. Или внуку. Только не к дочери. Свои законы, знаете, были у этих лукомонов! Не доверяли они своим дамам. Карта была из черного камня внеземного происхождения и имела в себе гнезда – каждый для самого драгоценного камня. Не для любого – только для своего. И отпечаток для руки. Этакую вмятину! Соберутся эти камушки раз в тысячу лет – вот тебе и почти вечная жизнь. А Веня был одним из потомков этих этрусских царей. – Крэмм азартно ткнул пальцем в сторону Крымова: – Каково?! Одним из наследников лукомонов. Хранителем Ключей. Представляете? Должность такая. Ну, там, был у императоров статс-секретарь, был старший камергер или гофмейстер, а тут «Хранитель Ключей»! В историю же якобы карта вошла как «Звездная карта царя Саула», потому что попала в руки одному малоазийскому деспоту. Вот однажды пили мы с Веней коньяк – он об этом и рассказал. Малышев спиртное переносил плохо, знал за собой грешок. Крышу, как говорит молодежь, ему сносило. Да и я тоже не злоупотреблял. А тут Веня поддал и разговорился. Мы в тот вечер оба хорошенько надрались. Веня мне еще сказал, что есть повод. «Какой?» – спрашиваю я. А он говорит: «Прости, не скажу». Я ему: «Обижусь». А он: «Твое дело, Эрни, – так он меня звал, – но это не только моя тайна». Я спрашиваю: «Профессиональная?» Все мы завидовали друг другу. Он отвечает: «Нет, личная». Ну ладно, думаю, если личная, то так и быть – не стану донимать человека. Принес коньяк, и хорошо. Правда, я еще тогда знал, что у Вени был роман на стороне. У нас в издательстве, где мы наши труды выпускали, работала машинистка – хороша была, передать не могу. Милой звали. Высокая, стройная как березка. Муж у нее погиб. Все за ней ухаживали, я в том числе. А потом как-то вижу: они под ручку с Веней идут. На другом конце города. Меня увидели – их как током дернуло, сделали вид, что не заметили. Так, думаю: видать, есть что скрывать этой парочке! Веню спросил, он говорит: мы в кино сходили, и все. Пожалел, мол, даму. Не проговорись только: Катя узнает, переживать станет, а у нее сердце больное. Мила вскоре уволилась, нашла другую работу. А много лет позже, когда мы с Малышевым уже рассорились, вижу я нашу Милу, пополневшую, с мальчиком лет двенадцати. И что вы думаете – копия Вени Малышева! Худой, долговязый, с копной светлых волос, с таким же носом и губами. Только уменьшенный. Подсчитал года, когда мы с ним сидели и отмечали. Вот, думаю, оно, «событие-то», как на ладони! Залюбуешься! Веня всегда страстно хотел мальчишку, но у Кати были проблемы со здоровьем, и Галина, он знал это, была их первым и последним ребенком. А спустя еще годков семнадцать я Костика Голикова, это его имя и фамилия, в городской библиотеке увидел. В отделе редких книг. Теперь уж он совсем копией Вени стал – не отличишь. Малышев-младший, да и только!

– И когда же это было? – поинтересовался Крымов.

– Да с год назад. Не знаю, виделись ли они с отцом, – Эрнест Эрнестович пожал плечами, – и если да, то как часто? Но коли уж Веня и своим мало уделял внимания – и Катюше, жене его, святая женщина, скажу я вам, и дочке Галочке, – не уверен, что сыном он интересовался как-то особенно. Или напротив – уделял много? Только никто об этом ничего не знал? Но отчего же тогда гордую свою фамилию не дал сыночку? – усмехнулся Крэмм. – Сколько вопросов, товарищ сыщик!

– Пожалуй, что вопросов много, – задумчиво откликнулся Крымов.

– Что до всей его ахинеи, которую он тогда нес, я бы сам ее в жизни не запомнил. И выпили многовато, и чертовщину такую только во сне и услышишь. Проснулся, очухался, и все ушло. – Крэмм хитро прищурил глаза. – Да только мы с Веней в тот вечер под гитару пели, на два голоса, у меня – фальцет, у него – басок. Вот магнитофон и включили. Я его только купил – новинка, чудо техники! Спеть-то мы спели, а выключить аппарат забыли. Так на пленке и остались его лукомоны. Четыре царя: Повелитель Звезд, Великий Звездочет, Воин Света и Хранитель Ключей.

– Вы запомнили всех?

– Еще бы! Я сколько раз ее слушал! Наизусть выучил! Веньке только ничего не говорил. Как-то было нехорошо, точно я специально все подстроил. Потому что на трезвую голову он бы всего этого мне никогда не рассказал. Он даже и не спросил меня на следующий день: ничего, мол, странного я вчера тебе не наплел? Я же сказал: не пил он никогда прежде. Вот и переклинило. Из тайников души вытащил эту историю. Кстати, еще он сказал, откуда взялась та карта из черного камня внеземного происхождения.

– И откуда же?

– Якобы она попала в руки этому царю Расену как подарок от внеземной цивилизации, – Крэмм рассмеялся. – Нравится вам эта история?

– И что, сохранилась эта пленка?

– Нет, – махнул рукой Эрнест Эрнестович. – Сколько прошло – тридцать лет? Пленка от старого магнитофона-то. Сыпаться начала. Когда мы с Веней поругались, я ее и выбросил. Зол я был на него, да и сейчас зол, хотя, каюсь, на покойников обиды держать не стоило бы.

– А его сын, Костя Голиков, до сих пор в библиотеке работает? – взглянув на часы, спросил Крымов.

– Сходите – узнаете. Да, забыл, четыре царя должны были скрывать истинное месторасположение этой карты, пронести эту тайну через века. Чтобы однажды Звездная карта царя Саула набрала силу. За царями, кстати, охотились – противоборствующий лагерь. И эта вражда также длилась тысячелетиями! Почему Малышев не писал романы? Не хуже чем у Ефремова бы вышло. Вот только кто должен был воспользоваться картой, ее силой, я так и не узнал. Мы начали спорить, ругаться. Может, сам Веня имел на нее виды, – саркастически усмехнулся Крэмм, – а может, кто-то другой? Царя же четыре! Это еще не считая их врагов! – Старик оживленно покачал головой. – Кажется, я рассказал вам все. И знаете, испытал облегчение. Да-с! Точно на исповеди побывал! Только меня за сумасшедшего не принимайте, господин из органов, прошу вас.

– Уверены, что вспомнили все? – деловито спросил Крымов.

– Уверен. – Эрнест Эрнестович хлопнул по тощим стариковским коленям. – Даже кое-что от себя прибавил, – пошутил он. – Может быть, чайку на дорожку, Петр Андреевич?

– Да нет уж, – поспешно вставая, искренне обрадовал гость разговорчивого хозяина дома. – Я в конторе выпью. Казенного. Эмвэдэшного. Дел у меня сегодня еще, – он приставил тыльную сторону ладони к твердому кадыку, – по самое горло. – И той же рукой неожиданно козырнул: – Будьте здоровы!

Выйдя из подъезда, он тотчас набрал номер своего куратора, Антона Антоновича Долгополова, мастера фантастических рассказов и еще более фантастических поручений. Вот сейчас он спросит у него, просто ли так он слушал ту историю про царя Саула и Звездную карту или тут был дальний проброс? С умыслом? Нагромождение тайн, в путах которых, как рыба в сетях, суждено бултыхаться ему, Андрею Крымову? Но телефон, как назло, откликнулся только гудками. Не брал трубку старый чудак. Писать СМС детектив не стал – быстро остыл. Позже поинтересуется – сейчас были дела поважнее.