Текст книги "Пёстрая жизнь (рассказы)"

Пёстрая жизнь
Рассказы
Артур Салахов

© Артур Салахов, 2023

ISBN 978-5-0056-1221-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Об авторе

Салахов Артур Асхатович, родился в 1962 —м году в семье нефтяников в рабочем посёлке Азнакаево Татарской АССР. Детство и школьные годы Артура Салахова прошли в столице татарских нефтяников – городе Альметьевске. После службы в Советской Армии закончил Казанский финансово-экономический институт и в 1987 году начал трудовую деятельность в Западной Сибири, где проработал до 1994 года на различных должностях в сфере труда и управления персоналом, в органах исполнительной власти, в частным бизнесе. Далее в биографии автора был длительный период работы на Ближнем Востоке и Западной Европе, на Южном и Среднем Урале, в Башкортостане и Казахстане, где он занимался разработкой и реализацией различных социально-экономических проектов регионального, национального и международного масштабов. С 2009 года А. Салахов активно и плодотворно работает в различных проектах Национальной системы квалификаций Российской Федерации в качестве эксперта и проектного управляющего, публикует научно-практические статьи в отраслевых, профсоюзных и научных изданиях. Под редакцией А. А. Салахова в 2010 году вышел сборник публицистических статей и докладов «Региональная система развития профессиональных компетенций и квалификаций Республики Татарстан», а в 2022 в издательстве Ридеро вышла электронная версия сборника публицистики «Трагедия российского образования– краткая история».

Нет смысла описывать содержание собранных рассказов. Проще и правильнее читателю самому познакомиться с автором и ответить на многие вопросы, который он ставит с своих пока не больших произведениях.

Когда я был…

Так и хочется начать рассказ со слов «когда я был маленьким», но тут же вспоминается сцена из кинофильма «Добро пожаловать или посторонним вход воспрещён!» и всякая неохота уподобляться товарищу Дынину требует поиска и применения новых, неординарных форм. А начну-ка я вот с чего:

Когда я не был ещё взрослым, а деревья в нашем дворе вообще не были даже посажены, чтобы называться большими, я записался на секцию бокса. Дело ответственное, в школу мы уже ходим целых три недели и пора бы уже серьёзно задуматься о свободном времени, которое правильнее всего посвятить физическому взрослению и становлению, мышценакачиванию и искусству драться кулаками. Ведь если в детском саду бить было некого в виду сопливости и «малышковатости» контингента, то школа почти сразу показалась лично мне некими джунглями, дающими волю и безнаказанную власть всяким «большим пацанам».

После разогрева и выполнения всяких общеукрепляющих упражнений мне назначили в пару такого же новичка, выдали перчатки размером в две наши «первоклассные» чубчиковые головы. Тренер поставил каждому стойку и дунул в свисток, давая сигнал к началу спарринга. Не долго думая, я ткнул огромной перчаткой своему напарнику в нос, он тут же сел на пятую точку и из его сопатки хлынула кровь…

Ни он, ни я больше в секцию бокса не пошли. Одному не хотелось больше получать по «вывеске», другому не понравилось разбивать чужие шнобели в кровь. Если бы я знал тогда, как это важно уметь в жизни бить по физиономии…

Первую же драку с заносчивым одноклассником Андрюхой Колесниковым за школьным двором я позорно продул, получив кучу безответных оплеух и тумаков. Потом было много разных приключений во дворе, в пионерском лагере, в деревне, куда я ездил иногда на летних каникулах. И с каждым инцидентом я всё чаще с сожалением вспоминал ту секцию бокса, куда сам себе заказал дорогу. Самое страшное было в том, что каждая предполагаемая драка вызывала во мне жуткий мандраж, панику и я начинал мириться с невыносимой мыслью, что во мне маленьком засел слюнявый пердунишка, рискующий вырасти в огромное дрейфло. Было стыдно, неловко перед пацанами и особенно перед девчонками. Где-то в средних классах моё детско-юношеское эго растущего самолюбия взяло верх над малодушием и капитулянтством. Я начал тренировать тело, накачивать мышцы, бегать на лыжах и наконец записался на секцию классической борьбы.

Это действительно классический компромисс, если хотите доказать окружающим, что вы готовитесь стать мужчиной, но при этом не надо никому бить в морду и не получать самому. Тренировались мы три раза в неделю и уже через месяц я начал нащупывать твёрдость мускулатуры, а первые тренировочные схватки сразу вселили в меня уверенность в способности противостоять равному. На уроках физкультуры я не без гордости экспонировал не только накаченные бицепсы и юный атлетический торс, но и умелое выполнение гимнастических упражнений. Со временем мне начали нравиться осторожные оглядывания одноклассниц в мою сторону. Уверенность в своей самодостаточности росла, как и развивалась гормональная активность…

На первое своё свидание я пошёл уже в конце седьмого класса, то есть в пятнадцать лет, когда с головой влюбился в девочку Римму из соседнего квартала, которой исполнилось в том мае всего четырнадцать. Наверное, было смешно наблюдать, как по аллеям городского парка под руку гуляют мальчик и девочка с букетом цветов. Первая любовь скоротечна, но на дальнейшей судьбе человека она обязательно оставляет свой незабываемый привкус. В том числе и привкус крови на губах, когда, преодолевая страх в коленях, бьёшься впервые за свою девчонку с парнями из её района.

Позже с пацанами мы дрались район на район не только ради девочек, но и ради выплеска того самого тестостерона в период гиперактивной неугомонности. Я продолжал мужать, а первые прикосновения к девичьей груди побуждали не останавливать движения руки под трусики взволнованной девочки-подростка, дрожащей в смятении чувств и физических желаний. Гормоны молодого человека не спрашивают паспорт у девушки, но тогда всё обошлось без нарушений уголовного кодекса.

Армия – хорошая школа жизни, но некоторым её лучше пройти заочно. Мне повезло и я преодолел свою армейскую полосу препятствий, как и полагалось парням Советского Союза – в строю. В войсках расцветала «дедовщина» и отслужившие парни пугали нас страшилками первого года службы. С нашим призывом этого не случилось, а все поползновения «черпаков» и «дедов» закончились в первую же ночь, когда в казарму на шум драки прибежал командир дивизиона майор Павлов и обнаружил там с десяток разбитых в кровь унылых физиомордий старослужащих и радостные лица новобранцев. «Тяжела ты армейская служба, и крепка ты армейская дружба».

Женился в первый раз я рано, не выдержав повышенного внимания и штурмового приступа женского пола финансово-экономического института, где парней было по два на студенческую группу, а уж отслуживших в армии и того меньше. В стройотряде после первого курса я потерял невинность с тётей старше меня лет на десять, на втором курсе первый раз в жизни защитил честь девушки, отправив в два нокдауна и один нокаут языкастого придурка, распространявшего грязные сплетни о ней. Дело закончилось свадьбой.

Уезжая с двухлетним сыном и женой после института в Ханты-Мансийский округ я получил напутствие от руководителя своей дипломной работы, знавшего Крайний Север не понаслышке, что все двери в тех краях открываются с маху и ногой. Началась настоящая взрослая жизнь, где биться за право занимать своё удобное место в ней пришлось не только кулаками, но и всей своей сущностью, которая с каждой преградой и преодолением всё больше обволакивалась панцирем твердеющего характера и силы воли. Позже я убедился окончательно, что двери ногой открываются не только на Севере. Жизнь – борьба и не всегда классическая.

Жизнь действительно сплошное противоборство, особенно для человека который сам себе беспрерывно ставит препятствия, а потом энергично и с героизмом их преодолевает. Из меня получился удивительный искатель приключений, умудрявшийся постоянно выдумывать и создавать зачастую безвыходные ситуации на ровном месте. Безвыходные – это мягко сказано. Тупиковые – так будет точнее.

Так в моей жизни были и попытки исключить из института, и краткий карьерный скачок в государственной службе, и неожиданное миллионное обогащение и такое же разорение, и баснословные долги, бандиты с погонями и разборки на «стрелках», и душераздирающие разводы, новые пылкие влюблённости и краткосрочные браки, жизнь и работа на Ближнем Востоке, многозначные бизнес-проекты в Западной Европе и в Средней Азии, социальные инициативы и программы на Большом Урале и в Поволжье; гуманитарные конвои в разгорающийся Донбасс и наконец участие в боевых порядках добровольческих бригад ополчения. Последнее, кстати, случилось, кроме прочего, из-за неудержимого желания в который раз доказать самому себе, что конь ещё с яйцами и они у него медные.

И конечно же дети, родившиеся от разных мам и все по любви, живущие далеко от меня, но так и не ставшие мне чужими. Дети – это не только счастье, но и боль, которую также приходится преодолевать внутри себя.

Когда-то все мы были маленькими, дворы просторными, дома высоченными, а кусты казались деревьями. Жизнь впереди представлялась безбрежным туманным океаном. Блаженство и упоение детством пролетело мгновенно и я, как и все, вступил в реальность, наполненную не только радостью побед и наслаждением успехами, но и горем потерь и разочарований, бедами личного и вселенского масштабов, враждой, ненавистью, завистью, предательством, вынужденным унижением и унижающей нуждой. Всё это требовало умения противостоять и жить в постоянном ожидании столкновения, состоянии соперничества и конфронтации.

Позади поверженные враги и обойдённые горы, оставленные дворцы и руины после баталий, забытый привкус былых побед и обидные разочарования от утраченных надежд. И тем не менее я считаю, что у меня всё получилось, хотя хочется надеяться, что до финиша далековато и впереди много интересного.

Но, не смотря ни на что, мне огорчительно и досадно, что я не попросил прощения у мальчика из детства, которому я разбил лицо в кровь на ринге. Самая невинная и самая первая жертва на пути моего самоутверждения в жизни. А я так и не узнал, как его зовут.

Сын Тукая

В России проживает очень много разных народов, разделённых по своим национальным «квартирам» и автономным «коммуналкам», дружно и добровольно ассимилированных в общую громадную трансконтинентальную нацию, именуемую – россияне. Каждая национальность имеет свою самобытность, искусство, традиции, характерные черты и нравы, не годами, а веками, незаметно вплетаемые в общую пёструю мозаичную палитру страны, раскинувшуюся от некогда прусских берегов Балтийского моря до островов Курильской гряды. Мы – россияне – постоянно познаём друг друга, переводим национальную литературу на общий для всех русский язык, любуемся живописью, орнаментами, архитектурой, посещаем национальные театры, понимая суть спектаклей через наушники-переводчики и слушая музыку без них.

Каждый национальный анклав имеет собственный гуманитарный (как правило, педагогический) университет, где с большим удовольствием и весьма в доступном формате получают высшее образование дети разных народов, но с условием хотя бы умеренного погружения в дебри местной национальной истории, филологии, искусства, литературы, живописи и тому подобной, так сказать… Ну! Вы меня поняли…

Вот точно в такой университет в Казани, имея неплохие лингвистические способности, как-то поступил и как-то учился один мой давний приятель Владислав, он же Владик, он же Славик, он же Влад. Это уж кому и как понравится.

Где-то лет за сто до описываемых событий в Казани проживал, учился и трудился великий сын татарского народа, поэт, журналист, переводчик Габдулла Мухамедгари́фович Тукаев – Габдулла Тукай, которого справедливо называют татарским Пушкиным. Перу этого гения мировой литературы принадлежат не только переводы Александра Сергеевича на татарский язык, но и собственные произведения, на основе которых были в последствии поставлены балеты «Шурале» и «Су анасы», переведены на многие языки мира сказки Тукая, ставшие по сути татарским эпосом – «Кырлай». Но этот наш рассказ не о нём…

Уже ближе к нашему времени в Башкирии родился другой будущий яркий представитель татарской культуры – советский и российский живописец и скульптор, член-корреспондент Академии художеств Российской Федерации, заслуженный художник России и Татарстана Абрек Амирович Абзгильдин, кистью которого были изображены многие персонажи и сюжеты тукаевских произведений. Но и этот человек в нашем рассказе является лишь фоновой фигурой и всё наше внимание мы полностью уделим моему давнему приятелю Владиславу, который, как это обычно бывает в студенческие годы, пришёл сдавать экзамен на очередной сессии. Предмет не был основным на языковом факультете, но, как и любой кирпич в несущей стене дома, слыл важным и необходимым в многоэтажной пирамиде знаний будущего филолога, языковеда и переводчика. Назывался предмет – «Искусствоведение Татарстана».

Надо сказать, Владик был человеком несколько легкомысленным, по-доброму весёлым и даже балагурным, участвовал в художественной самодеятельности и со сцены пересказывал всякие юмористические монологи популярных сатириков, часто пародируя не только политиков и артистов, но и некоторых преподавателей родной Alma-mater, чем сникал уважение в студенческой среде и особую популярность в её прекрасной половине, где каждая вторая первокурсница спала и видела Славика, ухаживающим именно за ней, а каждая вторая выпускница питала надежду проснуться в постели с ним в профессорской квартире его родителей, руководивших какой-то немыслимой научной лабораторией в Академии наук Татарстана. В общем, мальчик был с приданным и считался перспективным женихом с маститой родословной, что никак не сказывалось на его успехах в учёбе, к которой Славик относился по принципу – «учу то, что интересно». Искусствоведение Татарстана, где проживало за долго до рождения Влада три или четыре поколения его предков, в круг его научных и жизненных интересов не входило, а потому на экзамен Славик пришёл на удачу, то есть ничего не зная и весьма приблизительно и очень отдалённо представляя сам смысл слова «искусствоведение».

Бодро, весело и размашистым шагом войдя в аудиторию, Владислав, не глядя на преподавателя, вытянул первый попавшийся билет и, широко улыбнувшись белыми крепкими зубами, громко отчеканил: «Билет номер пять. Творчество А. А. Абзгильдина». На лице его отражалась полная уверенность, присутствие духа и совершенное олимпийское спокойствие. Важные свойства на государственном экзамене, особенно, когда вы не знаете по заданному вопросу буквально ничего. «Ничего» от слова «совсем»!

Оглядев аудиторию, Владик выбрал место подальше от экзаменатора, но поближе к невзрачной девушке в очках, внешний вид которой выдавал в ней откровенную «зубрилку», возможно живущую в общаге и приехавшую в Казань из какой-нибудь сельской местности на лесистых берегах Камы или степных просторов Свияги. По глубокому убеждению нашего весельчака, гуляки и повесы расфуфыренные столичные барышни, пришедшие в институт исключительно ради «корочки» и удачного замужества, были откровенно слабыми «донорами» знаний и на экзаменационных сессиях чаще сами становились жертвами привычной праздной жизни, «где под каждым лепестком был готов и стол и дом». «Замухрышкам» же, получившим направление из родного села и имевшим патриархальное воспитание, ничего не оставалось, как «учиться, учиться и учиться» в соответствии с доктриной вождя мирового пролетариата, выложенной на красном плакате при входе в фойе любого советского вуза.

Выбор Влада оказался правильным – девушка знала фамилию и даже имя художника Абзгильдина – Абрек. Не поворачивая головы, лишь губами через плечо, к восхищенному удивлению Славика, девушка, как это возможно в тишине аудитории, прошептала и название одной из самых известных картин заслуженного члена —корреспондента художественной живописи: «Сын Тукая».

Именно так услышал Владислав, получив от столь «богатого» багажа знаний невероятное воодушевление и прилив эмоциональной энергии, какие испытывал на студенческой эстраде перед влюблённой аудиторией, мастерски разрывая зал экспромтом искромётного юмора и эксцентрики. Дело было в шляпе – имя есть, картина известна, осталось дело за малым: всё это обернуть в более-менее красочный ответ, насыщенный массой помпезных словоблудий, «лапшой на уши» и откровенной «водой из пустого в порожнее».

Когда через отпущенное время преподаватель поверх роговых очков взглянула на аудиторию, то с удивлением отметила, что среди опущенных «повинных» голов именно голова Владислава была гордо поднята, а из горящих взором глаз его просто так и кричала жажда блеснуть знаниями по теме задания.

– Вы уверены, что готовы отвечать, молодой человек?

– Более чем и даже больше, – с напущенной уверенностью гордо произнёс экзаменуемый, сразу встал и направился без приглашения к импровизированной «голгофе».

– Очень отрадно. Очень хорошо! Всегда радуют смелые студенты, особенно парни. Присаживайтесь к столу и давайте мне ваш билет… И так, что мы скажем нового о творчестве художника Абзгильдина?

– Почему нового? Ничего нового я не скажу. Только то, что есть.

– Но вы же сами сказали, что «более чем и даже больше». Значит, вы знаете нечто из того, чего нет в наших лекциях. Или вы погорячились?

Владислав оторопел от внезапного поворота, но тут же нашёлся:

– Нового, может быть, я и не скажу, но свежий взгляд на творчество этого именитого живописца, полагаю, будет не лишним, – сразу перешёл в атаку студент, чем приятно удивил, видавшую многое на своём веку, пожилую «копилку» энциклопедических знаний по искусствоведению не только Татарстана, но и, как говорил ординарец Чапаева – «в мировом масштабе».

Славик не стал присаживаться к преподавателю и, развернувшись лицом к аудитории (а что вы хотите от артиста?), начал своё выступление, поднеся еле сжатый кулачок правой руки ко рту, как это делал с микрофоном на сцене:

– Что мы знаем о великом… Я подчёркиваю «великом» художнике нашего времени, замечательном последователе традиций русской и татарской живописи, отражающем сквозь призму социалистического материализма и коммунистической морали жизнь простого народа? Народа, создавшего монументальную базу для построения общества равных и свободных людей, именуемого Союз Советских Социалистических Республик!

Бабушка-искусствовед сняла очки и посмотрела на Славика, как, наверное, впервые глядела в годы пионерской юности на памятник молодому Володе Ульянову на «сковородке» перед главным зданием Казанского университета. Возразить сказанному было нечем и поэтому пришлось слушать новоявленного «оратора» дальше. Она снова водрузила тяжёлую оправу себе на нос, показывая выступающему, что готова дальше внимать весь около революционный пафос дышащего молодостью организма.

– Репин, Суриков, Левитан и другие знаковые живописцы невольно стали учителями Абзгильдина, хотя и жили в тёмные времена произвола самодержавия, стремясь отразить в своих эпохальных картинах всю мрачность жизни простого народа до эпохи созидания и всеобщей победы человека труда над узкими кругами эксплуататоров трудового народа и просвещённой интеллигенции жестокого периода царского режима.

Роговые очки свидетельницы времён сталинских репрессий снова оказались в её пальцах, которые нервно начали перебирать линзы и ушки оправ, как это делают особо верующие в мечети или в церкви, когда неистово молятся или читают важную молитву в моменты «прямого» общения в Богом. Владик же никак не останавливался, лишь повышая градус кипения своей неистовой речи:

– Достаточно сказать, – тут он сделал многозначительную паузу и далее выдал, – об одной из самых наиважнейших картин Абрека Абзгильдина, которая круто повернула сознание молодых почитателей его непревзойдённого таланта и стала символическим эпилогом литературного гения другого великого сына татарского народа – Габдуллы Тукая.

Бабуля на этот раз не на шутку оживилась и, сбросив с себя налетевшую пелену ступорного обалдения, вдруг выдала вопрос, прозвучавший, как спасительный круг для её ушей, изрядно обвисших под грудой словесной мишуры и демагогических «макарон»:

– Так назовите же нам, уважаемый лектор, что же это за картина такая, что вывернула остатки мозгов сельской молодёжи и умы колхозной интеллигенции, а в придачу татарского Пушкина возвысила в глазах его же народа?

Оставившие свои шпаргалки и экзаменационные билеты студенты уже давно забыли, с какой целью они тут собрались и даже с некоторой досадой посмотрели на «старую перечницу», осмелившуюся так бессовестно прервать выступление их соратника по борьбе с учёбой. «Да как она посмела?! Да как она могла себе позволить перебить такое крутое выступление всеми любимого артиста?! Ах, она такая – раз такая!» Но все быстро опомнились, когда тяжёлым взглядом пожилая тётя начала по очереди вглядываться в каждые пары глаз, наблюдавших за происходящим. Всем ещё только предстояло отвечать на вопросы именно этой самой тёти, которая, как всем показалось, будет уже сейчас «топить» Владислава, словно Герасим бедную Муму.

Но не тут-то было! Кульминации по Тургеневу не случилось. «Муму», в лице Владика, оказалась на редкость плавучей и живучей тварью, а пределу сопротивления и не было видно конца.

– Главным полотном Абрека Абзгильдина, за которую, очевидно, он и был достоин множества наград, премий и званий, является его эпический труд… «Сын Тукая»! – чуть ли не фальцетом прокричал будущий филолог, лингвист и переводчик, уверенно полагая, что окончательно опрокинул навзничь дотошную старушенцию своей эрудицией и теперь осталось лишь малюсенькое усилие, чтобы «добить врага в его собственном логове», получить заслуженно незаслуженную «пятёрку» и отправиться в популярный пивной бар «Бегемот» для празднования победы пассионарной юности над пенсионерской безысходностью.

Если бы в тот момент кто-нибудь бросился соизмерять пятикопеечную монету с окружностью раскрытых глаз бедной профессорши, то медный пятак оказался бы в проигрыше. Раскрытый от крайнего удивления и профессионального возмущения учёный рот начал самопроизвольно заглатывать уходящий из лёгких воздух. Руки её уже нащупали где-то на углу стола внушительный том «Картины Казанской галереи», как вдруг толстенная книга была оставлена в покое, воздух наконец был забран в нужном количестве, а глаза, так и не выйдя окончательно из орбит, приобрели прежний размер овала. Женщина с трудом успокоилась и перевела взгляд снова на аудиторию, очевидно надеясь увидеть сочувствие в глазах сокурсников Владика. Но кроме скромной очкастой замухрышки, стыдливо опустившей головку с двумя тонкими косичками чуть-ли не ниже «ватерлинии» стола, буквально все, нагло улыбаясь, открыто выражали торжественную солидарность с «народным артистом студенческой эстрады». Их лица, не стесняясь, так и говорили: «Ну что? Старая кошёлка, съела ты нашего „Колобка“? Сейчас он тебе выложит всё по мастям! У него полная пазуха козырей!»

– Хорошо, – еле сдерживая себя от возмущения наглой уверенностью Владислава, дрожащим тоном произнесла наконец учёная женщина, – расскажите же нам об этой «эпической», как вы сказали, картине. Что, к примеру, там изображено? Очень интересно. Прошу вас.

Но Вадика в эту минуту остановить мог только пулемёт «Максим» или выход к воротам противника нападающего «Ак Барса» Даниса Зарипова в финальной игре плей-офф. Других препятствий, как и названных, в обозримой видимости не было, а потому Владик в прежнем темпе и задоре продолжил свой доклад.

– Кто же не видел этого полотна, которое, если мне не изменяет память, вывешена на стенах Казанской картинной галереи.

Тут надо сказать, что докладчик других заведений, где могли быть представлены художественные полотна в Казани, не знал, да и в названном был разве что в раннем детстве, куда его водили учёные дед с бабкой.

– С этим вы угадали, – с некоторой долей ехидства произнесла женщина-экзаменатор.

– На картине, нарисованной маслом на холсте…

– И тут вы попали в точку, – продолжила издеваться уже улыбающаяся тётя со степенью доктора искусствоведения, – если дальше вы скажете, какого цвета багет окаймляет холст, то очень удивите меня.

– К сожалению, я был в столь раннем возрасте, когда меня впервые познакомили в полотном Абрека Абзгильдина, что цвет его оправы не остался в моей памяти.

– Но, очевидно, вы помните содержание и скорее поведаете нам об этом. Ведь после такого пафосного вступления хотелось бы окончательно убедиться в ваших непревзойдённых познаниях по данному вопросу.

Тут Владик наконец почуял неладное, как загнанный зверь определяет нюхом, слухом, пятой точкой западню, но отступать было поздно, да и некуда. И он пошёл дальше…

– На фоне летних скошенных лугов со стогами, на развилке двух наезженных степных дорог стоит маленький татарский мальчик в тюбетейке, скудном камзоле и в рубахе, перетянутой широким кушаком. На ногах его плетёные лапти, что говорит о незавидной участи деревенских татар в годы жизни Габдуллы Тукая.

– А что там делает этот мальчик и кто он такой, по вашему?

– Ответ очевиден из названия картины. Это сын поэта, вышедший на дорогу, по– видимому, ожидающий возвращения отца из-за горизонта, где уже восходит солнечный круг.

– Солнечный круг, небо вокруг, – чуть не спела преподаватель искусствоведения, как вовремя опомнилась и спросила: – А может вы усматриваете в этом мальчике, смотрящем за горизонт, некую иную аллегорию? Вспомните, как Тукай относился к чаяниям своего народа?

– Да, вы совершенно правы! Я и сам думал, что в этом рисунке заложен более глубинный замысел мастера, пытающегося, так сказать, живописать поэзию кистью художника. Мальчик действительно вглядывается в даль с полной надеждой во взгляде.

– Что же он пытается там увидеть?

– Как же не понять? Он полон чаяний своего народа, живущего надеждой на светлое будущее татар в дружной семье советских народов, которая сложилась после Великой Октябрьской Революции, до которой, к сожалению, так и не дожил всенародно почитаемый и любимый поэт Габдулла Тукай.

– А сын?

– Что – сын?

– Сын, спрашиваю, дожил до светлого будущего татарского народа?

Вопрос не застал врасплох Владика.

– К сожалению, биографы поэта не оставили нам данных о его наследниках, хотя, хочется надеяться, что дожил, а художник Абзгильдин об этом что-то знал. Иначе, как писать картину о не существующем человеке?

– Весьма логично и по-своему справедливо. Вы закончили ваш ответ?

– Полагаю, что да и надеюсь на положительную оценку моих стараний, – ответил Слава, открыто улыбаясь.

Немного помолчав, женщина взяла в руки тот самый внушительный том с картинами Казанской галереи, веером пролистала его и остановилась на странице, где была изображена та самая картина. Она подняла высоко над головой книгу с раскрытой страницей и пошла по рядам, показывая её смеющейся аудитории, которая ещё больше наполнялась хохотом по мере продвижения преподавателя по рядам. Когда студенты уже буквально валялись на партах, сжимая животы от дикого ржания, она подошла к Владиславу и наконец показала картину ему…

В жанре станковой живописи декоративным языком аллегорий были изображены колоритные татарские мотивы, разноцветной палитрой хаотично разбросанные по всему полотну, где так же нашлось место и самому поэту, покинувшему белый свет слишком рано. Не было там ни мальчика, ни полей с дорогами, ни стогов сена, ни горизонта с солнечным полукругом, как и не было у Тукая вообще никаких детей. Потом доктор наук приблизила книгу ближе к лицу Владика и указательным пальцем ткнула ниже рисунка…

После слова «название» было написано – «Сон Тукая»…

По словам нашего рассказчика за экзамен он получил «тройку», как нечто среднее между «двойкой» за знание предмета и «пятёркой» за оригинальность жанра и артистизм. А бабушка – искусствовед потом стала завсегдатаем и самым верным поклонником Владислава на различных его выступлениях на студенческой эстраде.

Искусство, в конце концов, победило.