Текст книги "Искусство побеждать в спорах. Мысли"

Dico ego, tu dicis, sed denique dixit et ille: Dictaque post toties, nil nisi dicta vides – Оно – это то, что я говорю, что ты говоришь, наконец, что он говорит; в итоге оно не что иное, как серия утверждений.

Тем не менее в споре с обыкновенными людьми можно пользоваться общим мнением как авторитетом.

Вообще, когда спорят между собою две заурядные головы, оказывается, что избираемое ими обоими оружие большею частью сводится к авторитетам; авторитетами они тузят друг друга. Если более способной голове приходится иметь дело с плохой, то и для этой последней самое благоразумное – взяться за то же оружие, выбирая его сообразно слабым сторонам противника. Против оружия логических оснований противника ex hypothesi, окунувшись в пучину неспособности к мышлению и суждению, достаточно крепко закален, как Зигфрид.

При законодательстве, в судах диспуты производятся только при помощи авторитетов, авторитета твердо установленного закона. Для осуждения достаточно отыскать и привести соответствующую статью закона, то есть такую, которая применительна к данному случаю. Но и здесь остается большое поле действия для диалектики, потому что, в случае надобности, данный случай и закон, хотя они, собственно, и не подходят друг к другу, переворачиваются на все стороны до тех пор, пока не окажутся подходящими или наоборот.

Уловка 27. Когда не знаешь, что отвечать на утверждения противника, то можно с деликатной иронией признаться в своей некомпетентности: «То, что вы говорите, недоступно моему слабому уму; может быть, вы и правы, но я не понимаю этого, потому отказываюсь высказать какое-либо мнение». Таким образом, слушатели, у которых пользуешься уважением, вполне убеждены, что твой противник говорит ужасный абсурд.

Так, например, по выходе в свет «Критики чистого разума» или, вернее сказать, в самом начале того периода, когда она стала интересовать и волновать людские умы, многие профессора диалектической школы объявили: «Мы этого не понимаем», думая, что таким путем им удалось очень тонко и хитро отделаться от этого.

Но когда некоторые последовали новой школы доказали им, что они вправе были это сказать, так как действительно ничего не поняли, то эти ученые старой школы страшно рассердились.

Этой уловкой можно пользоваться только в том случае, когда вполне сознаешь, что пользуешься в глазах слушателей большим авторитетом, чем твой противник; например, когда спорят профессор и студент.

В сущности, этот прием принадлежит к предыдущей уловке и составляет особенно коварный способ замены достаточных оснований собственным авторитетом. Опровергать эту уловку можно следующим образом: «Простите, но при вашей проницательности вам не составит ни малейшего труда понять это; виноват, конечно, я, так как слишком неясно изложил предмет», а потом следует разжевать и положить противнику в рот, вопреки его собственному желанию, для того, чтобы он сам пришел к убеждению, что действительно сначала ничего не понял.

Таким образом, уловка возвращена обратно.

Противник этим хотел внушить слушателям мысль, что мы принимаем за тезис «абсурд», между тем мы доказали только всю его «непонятливость».

И то и другое не переступает границ вежливости и приличия.

Уловка 28. Очень легко можно устранить или, по крайней мере, сделать подозрительными некоторые выставленные против нас утверждения противника. Надо только свести их к какой-нибудь презираемой всеми или неуважаемой категории, конечно, если эти утверждения имеют какую-нибудь, хотя бы самую слабую, связь с ними. В таком случае обыкновенно восклицают: «э, голубчик, да ведь это манихейство!» («это арианство!», «это пелапанство!», «это идеализм!», «это спинозизм!», «это натурализм!», «это пантеизм!», «это рационализм!», «это спиритизм!», «это мистицизм!..») и т. д.

При этом можно допустить следующее:

1) Что утверждение действительно идентично с приведенной категорией или, по крайней мере, в ней заключается, тогда мы кричим: «О, это уже давно всем известно!»

2) Что категория эта совершенно опровергнута и что в ней нет ни на йоту правды.

Уловка 29. «Может быть, это справедливо в теории, но на практике совершенно ложно».

При помощи этого софизма люди в принципе соглашаются, но в то же время опровергают выводы, вопреки правилу: a ratione ad rationitum valet consequentia — верная причина порождает верное следствие. Подобное утверждение домогается и требует невозможного, ибо, как известно, то, что верно в теории, должно быть верно и на практике, в противном случае надо предположить, что в самую теорию вкралась какая-то ошибка, которую в данную минуту не заметили.

Уловка 30. Когда противник не дает никакого прямого ответа на вопрос или приведенный аргумент, а уклоняется посредством косвенного ответа, или задает в свою очередь вопрос, или каким-нибудь совершенно другим путем, не относящимся к делу, стремясь в то же время перескочить на какую-нибудь другую тему разговора, – то это именно служит лучшим доказательством, что мы коснулись случайно его слабой стороны, иначе, что он умышленно умалчивает об этом. Поэтому надо все время напирать на этот пункт и не выпускать противника даже тогда, когда мы сами еще не знаем, в чем именно заключается эта слабая сторона, которой мы коснулись.

Уловка 31. Данная уловка, если только ею можно воспользоваться, заменяет собою все остальные. Вместо того чтобы производить влияние на ум противника основаниями, надо при помощи мотивов действовать на волю противника и слушателей. Ничего, если слушатели склоняются на сторону противника, они сейчас вернутся к нашему мнению, хотя бы оно происходило из дома умалишенных. Обыкновенно один лот воли гораздо больше имеет значения, чем целый центнер понимания и убеждения. Конечно, так поступать можно не всегда, но только в известных случаях, например, если можно дать понять противнику, что если он своему взгляду будет придавать большое значение, то сильно повредит своим интересам. И он моментально откажется от своего взгляда с такой быстротой, как обыкновенно бросают неосторожно взятый руками раскаленный кусок железа.

Если, например, духовное лицо защищает какой-нибудь философский догмат, то стоит только ему напомнить, что оно таким образом грешит против основного догмата своей церкви, как оно моментально от него отступится. Если землевладелец распространяется и доказывает громадную пользу машин в Англии, где паровая машина исключает почти совершенно людской ручной труд, дайте ему понять, что скоро паровые машины заменят упряжных лошадей, причем он понесет большой убыток, так как упадет цена на лошадей всех заводов, а следовательно, и его многочисленного и благоустроенного завода, и увидите, что из этого выйдет. Quamtemere in nosmet legem sancimus iniquam — как легко мы принимаем законы против себя.

То же происходит, если слушатели принадлежат к одной с нами секте (роду занятия, оружия, клубу и т. д.), а противник к другой. Пусть его тезис будет верен, но раз мы намекнем, что он противоречит «общим интересам» упомянутого цеха, все слушатели станут считать его аргументы слабыми и жалкими, хотя бы даже они были превосходны, наши же – на самом деле самые фантастические – кажутся им верными и хорошими. Присутствующие хором подадут за нас голос, а побежденный противник сойдет, понуря голову, со старта.

Уловка 32. Озадачить и сбить противника с толку бессмысленным набором слов и фраз. Эта уловка основывается на том, что «люди, если что-нибудь слышат, привыкли думать, будто под фразами скрывается какая-нибудь мысль».

Если противник такой человек, который в душе сознает свою слабость и привык слышать много непонятных вещей и делать вид, что все отлично понимает, то можно импонировать ему, засыпая его с совершенно серьезным выражением лица ученым или глубокомысленно звучащим абсурдом, от которого у него онемеют слух, зрение и мысль; все это можно выдавать за бесспорное доказательство своего тезиса. Всем известно, что подобную уловку употребляли в последнее время немецкие философы с поразительным успехом, когда имели дело даже с большим скоплением публики. Но так как exempla – примеры были бы odiosа — ненавистны, то сошлемся на старый пример, приведенный Гольдсмитом (Vicar of Wakefield, p. 30).

Уловка 33. (Эту уловку надо употреблять одной из первых.) Когда противник на самом деле прав, но, на счастье, приводит плохие доказательства, легко бывает опровергнуть это доказательство и приписать это опровержение опровержению всего тезиса.

Вся суть заключается в том, что мы выдаем аргумент ad hominem за аргумент ad rem. И если противнику или слушателям случайно не придет на ум настоящее доказательство, тогда мы победили. Например, если кто-нибудь, доказывая, что Бог существует, приведет онтологическое доказательство, которое легко опровергнуть. Вот путь, благодаря которому плохие адвокаты проигрывают хорошие дела и стремятся оправдать их законом, который неприменим в данном случае, и не находят соответствующей статьи.

Отсюда заключительный вывод: между спором in colloquio privatоs familiaris — один на один и disputatio solemnis publica – принародной дискуссией нет существенной разницы, разве только та, что в последнем случае требуется, чтобы тот, кто отвечает (respondens), непременно оказался прав против возражающего (opponens) и потому, в случае надобности, председательствующий (prаeses) спешит к нему на помощь. Кроме того, аргументация производится более формально, причем эти аргументы очень охотно облекают в форму сурового, строгого вывода.

Последняя уловка. Когда замечаешь, что перед тобою более сильный противник, придирайся к нему при первом удобном случае, будь с ним груб и двуличен.

Придирка состоит в том, чтобы удалиться от предмета спора (так как здесь дело проиграно) и перейти на личную почву, т. е. таким или другим путем напасть на личность спорящего. Этот прием можно было бы назвать argumentum ad personam — апелляция к личности, чтобы отличить от argumentum ad hominem — апелляции к оппоненту. Этот последний аргумент возвращается к объективному предмету и заставляет придерживаться того, что противник сказал или какого мнения придерживался о данном предмете раньше; когда же дело доходит до личности, то предмет уходит совершенно на задний план и нападение направляется на личность противника язвительно, злобно и грубо. Такой переход можно назвать скачком от сил духовных к силам физическим или животным. Это излюбленный прием всех людей, так как большинство из них обладают способностью к выполнению его.

Возникает вопрос: как надо поступать противной стороне, чтобы отразить это нападение? Если эта сторона захочет воспользоваться этим же орудием или тем же приемом, неизбежно произойдет драка, возникнет дуэль или судебный процесс об оскорблении. Ложно мнение, будто совершенно достаточно не обращать на это внимания и самому не переходить на личность противника. Гораздо больше можно разозлить противника, доказывая ему совершенно хладнокровно, что он неправ, а потому неправильно рассуждает и высказывает мнение (подобное встречается при всякой диалектической победе), чем грубым и оскорбительным возражением.

Почему? А потому, что так говорит Гоббс: («De cive», cap, 1) «Omnis animi voluptas omnisque alacritas in eo sita est, quo dquis habeat, quibuscumque conferens se, possit magnifice sentire de se ipso» («Все удовольствия и порывы души происходят от наличия оснований быть о себе хорошего мнения»). Для человека нет ничего выше удовлетворения его тщеславия, и ни одна рана не болит сильнее той, которая нанесена ему самому. (Отсюда происходят подобного рода мнения, что «честь дороже жизни» и т. д.). Удовлетворение тщеславия возникает главным образом из сравнения самого себя во всех отношениях с другими, в особенности же по отношению духовных сил. Это действительно в сильной мере замечается во время спора. Отсюда понятно озлобление побежденного, хотя бы к нему и не отнеслись несправедливо; вот отчего он хватается за последние средства, за эту последнюю уловку, которой нельзя избежать при помощи простой вежливости.

Однако хладнокровие может помочь и здесь. Стоит только, когда противник переходит на личную почву, заметить ему, что это к делу не относится, и, возвратившись опять к предмету, продолжать доказывать, не обращая внимания на нанесенное оскорбление, то есть сделать нечто вроде того, что Фемистокл сказал Эврибиаду: «Бей, но выслушай». Правда, не всякий способен так поступить. Поэтому единственно верное правило – то, которое указывает уже Аристотель в последней главе своей «Topicа»: Не спорить с первым встречным, а только с тем, о ком знаешь, что у него достаточно ума для того, чтобы не сказать какого-нибудь такого нелепого абсурда, что потом самому же станет стыдно: с тем, кто может спорить основаниями, а не сентенциями, выслушивать доводы, вникать в них и, наконец, с тем, кто ценит истину, охотно выслушивает доводы даже из уст противника и достаточно справедлив, чтобы быть в состоянии, оказавшись неправым, если истина на стороне противника, мужественно вынести это. Отсюда следует, что из ста людей едва ли один достоин того, чтобы с ним начать спор. Что же касается остальных, то пусть они говорят что им угодно, так как desipere est jus gentium — народ имеет право на глупость, и следует подумать над тем, что говорит Вольтер: «La paix vaut encore mieux que la verite» («Мир лучше правды») и чему учит одна арабская пословица: «На дереве молчания висит плод его, мир».

О значении логики и редкости ума

По моему мнению, значение логики – исключительно теоретическое, как науки, необходимой для познания существа и правильного течения умственной деятельности, и вследствие этого логика должна быть только аналитикой, а отнюдь не диалектикой. Никакой практической пользы относительно правильного мышления и поиска истины логика не содержит.

Большой вопрос, поможет ли кому-нибудь в спорах это знакомство с диалектикой? Нет сомнения, что одержит победу в спорах всегда тот, кто от природы одарен остроумием и быстрой смекалкой, а не тот, кто отлично выучил правила диалектики. Если кто захочет приобрести навык в ведении споров, то, по моему мнению, он достигнет гораздо скорее успехов, читая диалоги Платона, из которых многие представляют прекрасные образцы диалектической ловкости, в особенности же в тех местах, где Сократ строит ловушки софистам и потом ловит их, чем тщательным изучением диалектических трудов Аристотеля, так как его правила слишком далеки от каждого данного случая для того, чтобы можно было применить их; для того, чтобы подбирать их и приноравливать к случаю, нет времени.

Логика должна и может привести единственно к формальной истине, но не к материальной. Она рассматривает понятия как данную вещь, и единственно поучает, как с ними надо обращаться, причем всегда остается в сфере понятия; но существуют ли действительно – in rerum natura вещи, соответствующие этим случаям, согласуются ли понятия с настоящими вещами или с вещами самовольно вымышленными, это ее совершенно не касается. Вот почему при самом серьезном и при самом правильном мышлении может быть полнейшее отсутствие содержания, или содержание может блуждать и кружиться около абсолютных призраков. Так было в схоластике, так бывает во многих важных рассуждениях при произвольных тезисах, особенно же в философии.

Выводить мнения из мнений – вот все, чему поучает логика и что может сделать ум, предоставленный самому себе. Но, чтобы как следует и безошибочно исполнить это, ум вовсе не требует никакой науки о законах своей деятельности, но действует правильно совершенно самостоятельно, лишь только ему предоставлен полный произвол и коль скоро он предоставлен самому себе. Совершенно безосновательна мысль, что от логики можно иметь какую-нибудь практическую выгоду и что она может научить правильному мышлению: в таком случае следовало бы вывести заключение, что тот, кто не учился логике, всегда противоречиво мыслит, не признает закона исключенного третьего, то есть что между двумя противоположными положениями не может быть третьего, или же соглашается с выводами, подобными следующему: все гуси имеют две ноги – Хай имеет две ноги – следовательно, Хай – гусь. Тогда пришлось бы думать, что только благодаря логике человек узнает, что думать и выводить такие заключения, как мы сейчас привели, нельзя.

Конечно, в таком случае логика была бы необходима, но человечеству пришлось бы очень плохо. На деле, разумеется, это не так; совершенно неправильно говорить о логике там, где разумеешь здравый ум. Приходится иногда читать такого рода похвалы «писателю»: «в сочинении много логики» – вместо того чтобы сказать: «оно содержит правильное суждение и выводы»; или часто слышишь: «ему бы следовало прежде поучиться логике», вместо: «ему бы следовало поработать умом и подумать, прежде чем писать».

Много встречается ошибочных суждений; ошибочные же заключения, когда дело касается чего-нибудь серьезного, встречаются замечательно редко; можно сделать ошибочный вывод только второпях, но стоит немного подумать, и ложность этого вывода сразу обнаруживается и исправляется. Здравый разум настолько же всеобщ, насколько редко правильное и серьезное суждение. Но логика дает указание только насчет того, как следует заключать, то есть как обращаться с суждениями уже готовыми, а не насчет того, как получить первоначально эти суждения. Возникновение их лежит в наглядном познании, которое находится вне сферы логики. Суждение переносит наглядное познание в абстрактное, а для этого в логике мы не встречаем правил. В заключении никто не ошибется, потому что оно состоит только в том, что там, где ему даны все три термина, оно правильно определяет их соотношения, а в этом никто не ошибется.

Самая большая трудность и опасность ошибки лежит в установлении и распределении аргументов, а не в извлечении из них заключений: последнее делается неизбежно и само собою. Другое дело – отыскание аргументов, а здесь как раз логика покидает нас: отыскать сначала propositio major – основную посылку есть дело рефлектирующего рассудка, например, сказать: «Все животные, имеющие легкие, имеют голос». Если суждения эти правильны и сие налицо, то вывод заключения есть детская игра, а к нему только и относятся логические правила. Правильность суждений логика предоставляет рассудку, и в этом вся трудность. Итак, нечего бояться ложных заключений, а только ложных суждений, как это и подтверждается на каждом шагу опытом.

Не только рефлективный рассудок, которому обязаны все великие открытия и важные истины, оказывается исключительным в единичных личностях и вообще совершенно не составляет принадлежности человека, но даже рассудок, имеющий уже правило, понятие, абстракцию и массу отдельных случаев, данных ему наблюдением, – рассудок, вся задача и цель которого основывается единственно на том, чтобы убедиться, подходят ли известные случаи под данное правило; даже субсуммирующий, как я утверждаю, рассудок едва ли можно приписать обыкновенному человеку; по крайней мере у большинства людей он чрезвычайно слаб. Мы видим, что даже там, где суждение людей не совсем подкуплено личными выводами и интересами (как большей частью бывает), все-таки главным основанием считают авторитет; они идут только по чужим следам, повторяют только то, что слышали от других, и хвалят, и ругают все единственно по примеру других.

Раздались аплодисменты – они начинают аплодировать, раздается свист – и они начинают свистеть. Если видят, что другие бегут за кем-то, – и они, не отдавая себе отчета, бегут вслед за ними. Если видят кого-нибудь покинутым, боятся подойти к нему. В жизни большинства людей, наверное, нет ни одного такого случая, о котором можно было бы сказать, что они решили так поступить и обсудили единственно на основании собственного рассудка.

Они похожи в этом случае на овец, идущих за бараном: если он перескочил через забор или через ров, скачут все до одной; и если он обошел, обходят и они.

Не будь этого, как можно объяснить факт, что каждая новая, освещенная собственным светом, вооруженная вечною силою истина, несмотря на все эти достоинства и преимущества, всякий раз при своем появлении должна выдерживать такой отпор со стороны застарелого заблуждения. Поройтесь в истории наук и вы убедитесь, какой богатырский бой выдерживала всякая важная новая истина при своем появлении. Сначала принимают ее гробовым молчанием, не обращают на нее никакого внимания, потом противопоставляют ей с триумфом божка старого заблуждения в надежде, что она окаменеет перед ним, как перед головой Горгоны. Но так как подобный опыт, конечно, терпит фиаско, то поднимается отчаянный крик, шум и гам, затем начинают критиковать и поносить ее. Благодаря чему же она остается целой и невредимой? Естественно, благодаря тому, что с течением времени начинают с ней соглашаться и принимают ее отдельные лица, добиваются какими-либо путями авторитета и в конце концов переносят свое мнение и прививают толпе. Совершается это весьма медленно, и окончательный результат получается только тогда, когда человек, сделав открытие, окончил свое жалкое существование на земле и отдыхает после многотрудной и многострадальной работы. Кому нужны примеры, пусть вспомнит историю Коперника, Галилея, пусть прочитает историю открытия кровообращения Гарвея и признание ее всеми учеными спустя тридцать лет. Насколько всякий человек одарен рассудком, свидетельствует история литературы всех народов.

Хотите ли вы нового примера, прогрессивное движение которого и развитие, наверное, все переживет? Возьмите теорию Гёте; в этой теории величайший человек из тех, кого в течение многих столетий произвела Германия, опровергает самым ясным, убедительным и доступным образом старое заблуждение ньютоновской теории красок. Книга его написана уже десять лет назад; с тех пор я и еще несколько других признали ее справедливость и открыто объявили это миру. Остальная часть ученого мира ругала ее и твердо держится до сих пор старого мнения: верить Ньютону. Своим отношением к этому вопросу Гёте готовит потомству прекрасные анекдоты.

Так мало принадлежит рассудок существенным свойствам человека как такового! Величайшие крикуны – бараны-вожаки. Благодаря им могут существовать литературные журналы, посредством которых люди позволяют себе составлять суждения для неизвестных лиц, достаточно бесстыдных, чтобы являться непризнанными судьями, и достаточно трусливых, чтобы нападать анонимно на книги, написанные не анонимно; и люди позволяют a priori навязывать себе эти суждения. Таким образом, оказывается, что венки эти, символы славы и триумфа, раздают современникам журналисты, венки, зелень которых не увядает, пока не вышел из обращения годичный журнал. Но никогда не увядающие венки, украшенные не сусальным золотом и мишурой рождественских елок, а настоящим – венки, которые не увядают и перед которыми одно за другим проходят столетия, – эти венки раздаются далеко не журналистами.

Недостаток рассудка, заменяемого по большей части чужим авторитетом, имеет еще сильного врага в собственной воле и склонности. Воля всегда тайный враг разума. Потому-то чистый рассудок и чистый разум означают такой рассудок и разум, которые совершенно свободны от влияния воли, то есть склонности, и только подчиняются собственным законам. Вследствие этого я дам вам правила, как следует поступать, когда стремитесь убедить кого-нибудь в истине, находящейся в прямом противоречии с заблуждением, которого он крепко придерживается, а следовательно, составляющем для него некоторые интересы.

Интерес бывает или материальный (то есть сущность заблуждений составляет для него выгоду, например, если он имеет много подданных, а ты стараешься доказать ему варварство крепостного права), или же единственно формальный (то есть придерживается ошибочного взгляда единственно потому, что один раз уж он согласился с этим взглядом и отречение от него и в то же время признание правоты другого стоило бы ему слишком дорого). Правила, как поступать в данных случаях, чрезвычайно легкие и естественные; а между тем, несмотря на все это, очень редко применяются. Обыкновенно поступают наоборот: вследствие горячности, поспешности и желания добиться во что бы то ни стало правоты с громким шумом и криком мы заставляем человека, придерживающегося совершенно противоположного заблуждения, согласиться с нашим выводом. Благодаря этому упомянутый человек закусывает удила, напрягает свою волю против всех оснований и суждений, приводимых нами впоследствии, о которых он уже знает, к какому ненавистному для него заключению они приведут.

Благодаря этому приему все сразу рушилось. Согласно же нашему правилу, мы должны, наоборот, хранить свое заключение совершенно in petto — в тайне, изолировать его и выставлять только аргументы, но зато полно, ясно и всесторонне. Отнюдь мы не должны выводить сами заключения, но заставить это сделать того, кого хотим убедить. Признать это он может потом втайне, сам для себя и с тем большею правдою. Тогда он легче согласится с истиной, так как не будет стыдиться, что его убедили, а наоборот, – будет гордиться тем, что познал истину и пришел к такому убеждению сам. Так тихо и незаметно должна проникать истина среди людей. В торжественных и опасных случаях, где является некоторый риск в противоречии, освещенном заблуждениями, бывает недостаточно не высказывать и скрывать заключения; можно даже вывести совершенно ложное заключение, согласное с освященным заблуждением, когда аргументы вполне установлены.

Антоний: «Yes, Brutus says he was ambitious – And Brutus is an honorable man» («Да, Брут назвал его спесивым, а Брут – уважаемый человек»). Как бы обман ни был очевиден, он замечается не сразу, так как люди слишком объяты и опутаны заблуждением. Правильное заключение постепенно могут вывести только они сами – люди, – ибо основа познания, как и всякая основа, влечет за собою неизбежно свое последствие и истина выходит наружу (так поступал Кант). Вот каким образом должна в этот мир прокладывать себе путь истина!