Текст книги "Пилюля"

– Присаживайтесь, – предложил Сергей, отпустил спинку стула и сделал шаг назад.

Фил забрался на предложенный стул с ногами и сел на корточки.

– А кролик ваш ждох, кажетша. Прыгал, прыгал, а потом – хлоп! Эх, думаю… – вдруг осекся, обратил внимание на свою странную позу. Усмехнулся самому себе и сел по-человечески.

У Сергея немного отлегло от сердца.

– Особо каких-то изменений я не наблюдаю, – обратился он к профессору. – Может, мы рано испугались?..

– Што? – спросил Фил, поджал руки к груди и потянул носом воздух. У него немного припухла верхняя губа, заметно стали выдаваться два верхних передних зуба.

– Вы как себя чувствуете? – обратился к нему профессор.

– Ой! – поморщился Фил. – Чего так орешь? – Уши у него неестественно зашевелились, причем одно пошло вверх, а другое подалось вниз, левый глаз начал моргать, кожа под ним задергалась, будто нерв защемило.

Ученые переглянулись. Профессор потупил взгляд, а затем и вовсе отвел его в сторону.

– Вы чего? – спросил Фил, снова с ногами взбираясь на стул.

Хуши сказал: «Женщины за наивностью часто прячут ум, мужчины за цинизмом, как правило, глупость»

Рита смогла подняться только через полчаса после пробуждения. Во всем теле ощущалась слабость. Не то что двигаться, говорить было трудно.

Отец все это время не отходил от нее. Держа дочь за руку, рассказывал обо всем, что случилось за последние полтора месяца. Это был неудержимый, бессвязный поток слов и эмоций. Девушка узнала, что папа поругался с Павлом Игоревичем и обещал сжечь лабораторию. У папы все время болит голова. Папа каждый день возит к ней новых врачей. С Николаем Ивановичем, партнером по бизнесу, после того как Рита отказала Вадиму, отношения у папы испортились окончательно. Несостоявшийся сват грозится продать свою долю, если Рита, как он выразился, и дальше будет выкобениваться. Рита также узнала, что не всегда лежала в постели. Через неделю после случившегося стала подниматься и, как лунатик, бродила по комнате. Чтобы не ушла, папа сделал так, чтобы замки изнутри открывались только ключами, и поставил на окна роллеты. Риту навещали подруги. Папе показалось, что у одной из них с Вадимом отношения.

– Вадим очень обижен, его можно понять, – говорил папа, – но он не бросил тебя прикованной к кровати, приходил каждую среду. И если ты способна ценить в людях верность, – он повысил голос, – то просто обязана восстановить с ним отношения.

– Папа, – с теплом отвечала Рита, – давай больше никогда не будем ссориться. Я так люблю тебя. Ты самый лучший папа в этом городе.

– Да… – отец задумался. – Ты так говорила в детстве. Маленькой ты была такая послушная. А теперь, – он покачал головой.

– Я не люблю Вадима, папа. Я люблю другого человека.

Отец рассмеялся, всплеснул руками.

– Ха-ха… доченька, какая глупость! Да это бред, фантазия, нет никакого другого! Ты же вот здесь, у меня перед глазами полтора месяца… Это помутнение, это пройдет. Придумала там себе кого-то и влюбилась. Мечты мечтами, малышка, но жизнь, она чуть-чуть другая. Идеал – это прекрасно, но придется выбирать из этих, из реальных. А мечты о принце на белом коне оставь в прошлом. Ты у меня взрослая девочка.

– Папа, я по тебе соскучилась. Дай я тебя обниму, – улыбаясь, сказала девушка и потянулась к отцу.

Он подошел, прижал ее голову к груди, поцеловал в макушку и прошептал:

– Рита, я чуть с ума не сошел. Если потеряю тебя – жить мне больше незачем. Я покончу с собой… Я курить опять начал…

– Чтобы бросил! – строго произнесла дочь.

– Угу… На балконе курю. Дверь приоткрою, смотрю на тебя и думаю: если умрет, вырою две могилы и скажу, чтобы рядом… Вены бы вскрыл и все…

Рита захлюпала носом.

– Ну что ты такое говоришь!

– Да-да…

– А я уезжаю, папа, – еще сильнее прижимаясь щекой к родной груди, прошептала она.

– Куда, дочка?

– В Мьянму.

– А почему не в Шанхай? Шанхай ближе.

– В Шанхае я никому не нужна.

– Ха-ха… – посмеялся отец. – Выдумщица. А в Мьянме нужна?

– Ему плохо. Я должна ему помочь.

– Высокий?

– Он высокий. Он даже выше тебя.

– Стройный?

– Да, стройный. У него красивое тело. Такой загорелый…

– Красивый?

– Очень красивый. Знаешь, как на него бабы пялятся! Космы бы повыдергивала.

– Врууунет?

– Блооондин, – возразила она.

Отец отстранился, взял ее за плечи.

– Рита, а ведь я сейчас злюсь. Какие еще блондины, малышка? Все! Добро пожаловать в реальность. Разговоры эти прекращай. А то меня слегка колотить начинает. Кстати, Вадим скоро придет. Вот удивится, представляешь? Тоже, так переживал. Подавленный ходил.

Рита спустила ноги на пол.

– А ты быстро набираешь силы, щеки порозовели, – отметил отец.

– Я пойду под душем постою.

– Давай-давай. – Сидя на кровати, с которой только что поднялась дочь, он положил голову на подушку и сладко вздохнул. – Полежи в ванной, наведи красоту, волосы заплети… Помнишь, как маме нравилось? Ты права, дочка, давай больше никогда не будем ссориться.

– Папа, а ты не помнишь, где мой загранпаспорт?

– Что?

Хуши сказал: «Хилые и глупые никогда не будут иметь власти над сильными и умными, звеня цепями, доказывал я тюремщику»

Через два часа отвергнутый Вадим, поднимаясь по лестнице, услышал с верхнего этажа крики и звон бьющейся посуды. Поднялся. Так и есть, ругались в квартире, которую он планировал посетить. От волнения сперло дыхание, закружилась голова. Рука потянулась к ручке, дверь поддалась. Не успел войти, как в полуметре от него об стену разбилось что-то белое, блестящее. Спасаясь от осколков, Вадим инстинктивно присел.

– О! – кричал Ритин папа. – Чуть Вадима не убила! Давай! Всех покалечь! Не стыдно?! Пусть! Пусть Вадим посмотрит, какая ты! Узнает твой характер, сам убежит!

– Рита, привет! – Вадим помахал рукой.

Девушка сердито зыркнула в его сторону, потом на отца, достала из серванта очередную тарелку и шваркнула об пол.

Отец скрестил руки на груди.

– И это наша тихоня! Взбалмошная, испорченная девчонка! Хоть все разнеси! Никуда не поедешь! На всех дверях замки повешу! Окна наглухо заколочу! Фигушки выйдешь!

Рита жахнула очередной тарелкой.

– Круши! Круши! Они же ничего не стоят! Не ты же за них горбатилась! Давай! Посмеши соседей!

– Где мой паспорт?!

– Паспорт тебе? Сейчас! – он полез в карман.

Рита, занеся очередную тарелку над головой, замерла в ожидании. Отец пошарил рукой в кармане:

– Ага, – вытянул фигу, показал гостю, потом дочери. – Вот ей паспорт.

Ба-бах!

– Михал Михалыч, здравствуйте, – сказал Вадим.

– Ага! Садись, Вадим, голову только в плечи втяни. А у нас, видишь, праздник. Доченька моя очнулась!

– Это хорошо. Я очень рад.

Рита, с намерением оторвать стеклянную дверцу шифоньера, потянула ее на себя, но за дверцей наклонился и подался весь шкаф и с грохотом ухнул о паркетный пол.

– Ух ты! – прокомментировал Вадим.

Папа ошалело взглянул на дочь и повернулся к гостю, ища у него поддержки.

– Ну… вот…

Рита, подбоченясь, с вызовом смотрела на родителя.

– Это уже слишком! – обратился к ней отец. – Это перебор! Вот за это я тебя накажу.

Девушка на миг улыбнулась, но тут же посерьезнела.

– Мой паспорт! – требовательно произнесла она. – Ты не имеешь права его забирать! Это нечестно! Я взрослый человек. Ты поступаешь аморально как отец и противозаконно как гражданин.

– Аморально… противозаконно… – Михал Михалыч взглянул на Вадима. – Вчера – папочка вытри сопельки. Папочка, я бабая боюсь! – пропищал он, – а сегодня – аморально, противозаконно! Слышал, да? Кто же вас таким поганым словечкам учит?

Рита жахнула очередной тарелкой.

– Круши! Круши! Они же ничего не стоят! Не ты же за них горбатилась! Давай! Посмеши соседей!

– Не ищи союзников. Вадим не поможет. Разговариваешь со мной, смотри на меня. Трус.

– Я трус? – возмутился отец.

– Да, трус. Я хрупкая, ослабленная болезнью девушка, а вы, два амбала, накинулись!

Вадим удивленно вскинул брови, хотел возразить, что и слова еще не сказал, но передумал. Решил, что сейчас ее лучше не трогать.

Рита продолжала:

– Я столько пережила! Я такая слабая, такая несчастная… Я лежала, шевельнуться не могла… Может, умерла бы совсем! А может, вы этого и добиваетесь?! Ночью, подло, на цыпочках подкрался, перепрятал паспорт. Небось думал, только бы не очнулась.

– Он на столе лежал, вот здесь, – отец ударил ладонью по столу. – И не думал прятать. Просто переложил. Куда, не скажу. И хватит давить на жалость! Хрупкая, слабая… – здоровее меня будешь.

Рита начала притворно кашлять: – Кх-кх… кх…

– Что с тобой? – подозрительно спросил отец.

– Мне надо уехать. Ну как ты не понимаешь, папа?

– Никуда я тебя не отпущу.

– Как можно так издеваться над ребенком? – снова закашляла. – Кх-кх… кх… Ты жестокий человек! Тебя надо лишить родительских прав!

– Меня?!

– Тебя!

– Лишить родительских прав, значит?!

– Да! Ты детей ненавидишь! Ты злой человек!

– Я злой человек?!

– Злой человек и ворюга. Ты у меня паспорт украл. Тебя надо в полицию сдать.

Отец насупился:

– Да уж… Вот так, дочка, да? Дождался от тебя теплых слов…

Глаза отца увлажнились, он шмыгнул носом и вышел из комнаты. Вернувшись, бросил на стол паспорт, вытащил из внутреннего кармана висящего на спинке стула пиджака пачку сигарет и вышел на балкон.

Рита спрятала паспорт в шкаф между бельем и пошла вслед за отцом. Подкравшись на цыпочках, обняла его со спины, крепко обхватив отцовский живот руками.

– Отстань, – рявкнул отец.

Девушка обняла его еще крепче.

– Давай мириться.

– Ты хоть иногда думай, что ляпаешь. Так нельзя, Рита.

– Я тебя люблю, значит, мне все можно, – возразила она.

– Тебе же не пять лет.

Девушка расцепила руки, выхватила у него изо рта дымящуюся сигарету, сломала и выбросила. Он усмехнулся и достал из кармана пачку. Дочка ухватилась за нее, но отец зажал пачку в руке, и Рите не удалось завладеть ею. Тогда она отогнула толстый отцовский мизинец, другой рукой вырвала пачку и бросила вниз.

– Мы больше не курим, – заявила безапелляционно дочь.

– Знаешь, почему я отдал тебе паспорт?

Она снова прижалась к нему:

– Потому что ты самый хороший папа в нашем городе.

– Я отдал его тебе потому, что ты права: ты взрослый человек, и это принадлежит тебе и только тебе. Я не имею права забирать у тебя паспорт. Хоть загран… хоть… не важно. Но я имею право заблокировать твою карточку. Научишься зарабатывать – лети куда хочешь. А пока ты на моем обеспечении, изволь слушаться.

Девушка опустила руки и шагнула назад.

– А вот это подло.

По лицу мужчины пробежала нервная дрожь, он не оглянулся.

– Думай, как хочешь, я свое слово сказал.

Хуши сказал: «Умей ждать и дождись своего поезда, учат они. На перроне, а не на рельсах, добавляю я»

Рита еще не знала как, но твердо решила, что сегодня улетит.

«Где ты, где ты, Саня? – переживала она. – Где же тебя теперь искать? Молния, проклятая молния! Может, ты ослеп, может, у тебя опаленное лицо и руки… Мне все равно! Ты будешь со мной, что бы ни случилось. Как страшно думать о том, что больше не увижу тебя. Как привыкла. Как плохо без тебя. Милый, любимый мой Саня. Я найду тебя и ни за что никогда никуда не отпущу. Обниму и буду держать долго. И пройдет ночь, и день, и еще много ночей и дней. Я буду держать тебя в объятиях, пока не постарею, пока не ссохнутся, не рассыплются мои косточки. Откуда ты взялся в моей жизни? Зачем сделал такой слабой и зависимой? Жила бы себе, ходила в институт, по расчету вышла бы замуж, родила от нелюбимого ребенка, одного. Ему и одного много. Пила бы в беседке чай с плюшками и угасала тихо. Серенькая предсказуемая судьба, серенького человека. А тебе, тебе я рожу двух, или даже трех. Еще те будут фантазеры! Непутевые, но очень хорошие, добрые, как их папа. И может, будет такая же беседка и такие же плюшки… Такие – да не такие! Они будут такие мягкие и сладкие. Такие плюшки я люблю».

Больше с отцом Рита не разговаривала. Хотела позвонить подругам, но на телефоне кончились деньги. Просить у папы в сложившейся ситуации девушка посчитала ниже своего достоинства. К подругам она отправилась пешком. Надо во что бы то ни стало раздобыть денег на дорогу.

Алена, самая верная и близкая, не помогла. Рассказала, что звонил Ритин папа, предупредил, что дочка не в себе, и взял с Алены слово денег Рите не одалживать.

С телефона подруги Рита обзвонила всех, кто мог одолжить, но везде слышала одно и то же: «Только что звонил Михал Михалыч…»

– И что – не дашь? – уточняла Рита.

В ответ неизменное: «Прости, подруга».

«Ну, папа! – сердилась Рита. – Вот уперся! Всегда ведь слушался. А тут, просто другой человек. Ничего, я тебе этот бунт потом припомню. Какая подлость! Ладно, ты их зарабатываешь – оставь себе. Это принципиальный вопрос. Но при чем здесь мои подруги? Зачем ставить мне палки в колеса? Это свинство! Это не благородно! Мужчина не должен так поступать! Вот мой Саня никогда бы так не поступил. А если бы поступил, я бы один раз ему объяснила, что хорошо и что плохо. И все, и никогда бы такого не повторилось. Это не значит, что я сделаю из него подкаблучника. Разве папа мой подкаблучник? Ну, совсем чуть-чуть. Так, в меру. Все-таки своим мужчиной хочется гордиться, уважать его. А разве получится уважать рохлю? Вот Саня совсем не рохля. Просто он добрый. А какой характер у него проявился! Такой – у-ух! Но он еще меняется, и я меняюсь. Странно, были так близки, а до конца не узнали друг друга. Приглядеться бы, а я злилась только, недостатки искала. Как мы будем вместе? О чем говорить? Как он станет на меня смотреть? А ссориться будем?

Рите неожиданно стало плохо, ее начало знобить, и она прилегла на диван. Ей всюду мерещились куры и свиньи, ладони ощущали холод и тяжесть пистолета.

«Пистолет, пистолет… Это Кастро, – подумала она. – А с ним что? Вот этот бы сейчас что-нибудь ляпнул. Подковырнул бы. Он такой. А ведь я и по нему скучаю. Он чем-то похож на папу. Папа, только наоборот. Папа наоборот, вот ведь бред придумала. Ну да. Лихорадит меня чего-то. Мысли путаются. Если пистолет держит, значит, стреляет. Стреляет, значит, пока еще живой».

Когда озноб прошел, у Риты созрел новый план, и она стала собираться домой. Попрощалась с Анжелой и тут же в подъезде столкнулась с Таисией. Та кинулась обниматься.

– Ой, подружка моя золотая, светлый мой человечек! Выздоровела, куколка! А я как узнала, думаю, возьму и к тебе. Я так молилась! Каждый день молилась! И всем говорила: «Просите Боженьку за Ритусичку-лапочку. Бедняжечка лежит в постельке, как ангелок…» Нет, думаю, не может быть, чтоб такая красота, эта мордашечка, белые рученьки… Но как папа твой позвонил, у меня камень с души. Есть! Есть справедливость, говорю ему…

– И до тебя добрался…

– Меня первую набрал, что ты. Ты ж самая-самая моя подружка. Говорит, сама не своя, бежит куда-то. Спросил, кто тебе еще одолжить может. Ну, я ему телефонов десять надиктовала, а так больше и не знаю никого.

– Спасибо.

– Для тебя же стараемся, глупенькая ты наша ласточка.

Рита отстранилась от подруги.

– Тая, не хочу юлить, я тебе сразу скажу, ладно. Ты больше ко мне не приходи. Увидишь меня, проходи мимо. Здороваться со мной не надо.

Тая всплеснула руками.

– Что случилось, милая моя?

– Ну, ты, Тайка, и лицемерка! – с упреком произнесла Рита. – Актриса! Но я тебя вижу насквозь. Теперь вижу. Я, Тая, никого не боюсь, но есть люди, которых опасаюсь. Подленьких, мелких… Такие злобу затаят, гадостей наделают таких, что простому человеку и в голову не придет.

– Понятно, – сказала Тая, меняясь в лице. – Трепло, Анжелка, разболтала уже. На полчаса опоздала, а она… Я сама рассказать хотела. Это все Вадим виноват! Неделю вокруг крутился, шагу не давал ступить – везде он. «Я такой дурак! Я такую ошибку сделал! На фото наше старое смотрю и плачу, плачу!..» Ну и что делать, приняла его. Жалко стало. Тем более у вас уже все, сама говорила…

Рита покачала головой, спустилась на один лестничный пролет, оглянулась и тихо спросила:

– Ты зачем про Саню наврала?

Тая вернулась к ней, подошла близко и заглянула в глаза. В ее взгляде было что-то новое, такого взгляда, такого выражения лица Рита у подруги еще не видела.

– А как Вадим меня бросил, помнишь? – спросила Тая. – А через месяц с тобой стал встречаться. Он же из-за тебя меня бросил. Конечно, ты же красавица у нас. А я что, пугало огородное? Думаешь, на меня мужики не оглядываются? Еще как оглядываются. Но у тебя же папочка богатенький. Вот и слетаются к тебе парни, как мошки на скисшее варенье. Думаешь, ты им нужна? Да если бы не приданое твое, кто б на тебя позарился! Весь институт про твой стервозный характер только и говорит! Ты же стерва, Рита. Эгоистка! Ты ж людей и в грош не ставишь!

– Вот и выяснили, – произнесла Рита, развернулась и двинулась дальше, вниз по ступенькам.

– А я рада, что сказала тебе! – крикнула ей вслед Тая. – Может, спеси поубавится!

– Плохой ты человек, Тайка, – бросила через плечо Рита, спускаясь. – Завистливый. Накопила яда. Куда же девать-то столько?

– Я плохой человек? Никто тебе денег не даст. А я дам! Честно! Я принесла! Специально взяла! Поднимайся! Я покажу тебе, какой я человек!

– Оставь себе, – прозвучало в ответ, и через секунду хлопнула входная дверь.

После такого откровенного разговора на душе было нестерпимо гадко.

«Как в грязи вываляли, – думала Рита, торопливо шагая по тротуару под палящими лучами солнца. – Противно! Противно! Ведь как нахваливала, в дружбе клялась: «Ритусик, даты думаешь, как я, подмечаешь все, как я, независимая, как я». Не как ты! Неправда! Мы не похожи! Мы разные в корне! Слышишь? Разные! Притворялась, ненавидела, только и ждала случая подножку подставить. Сядут сейчас с Анжелкой, та ей колы холодной нальет, и будет эта лицемерка хлебать эту колу и считать себя хорошим человеком. Справедливым и всеми обиженным. Никаких угрызений совести. Никаких сомнений. И ведь каждый подлец придумает сто оправданий своей подлости».

Рита не заметила, как пришла домой, как сняла платье и залезла под душ. Она нашла себя только когда, стоя перед зеркалом, вытиралась полотенцем. На столе, у вазы с цветами, которые принес Вадим, она увидела отцовскую кредитку. Девушка задумалась:

«Ну что ж, я простой человек. И я умею находить оправдания. Я ведь не навсегда возьму. При первой возможности верну. Вон, серьги продам и верну. Не эти только, а те, с рубинами. Я их не люблю. А все-таки я хорошенькая, – отметила, разглядывая свою фигуру. – Саня меня никогда не разлюбит. Никогда. О чем это я? А, кредитка. Мою заблокировал – хорошо. Могла бы взять у подруг, в долг… Могла, но он вмешался. Значит, сам виноват. Конечно, сам! Толкнул дочь на преступление. О, я оставлю записку! Напишу, что он пожалеет о своем поступке. Агрессор и тиран. За деньги с карточки напишу, чтобы не волновался. Пусть продаст мои любимые серьги, те дурацкие, с рубинами. Положу их на записку».

Когда Рита добралась до аэропорта, уже смеркалось. Она долго не могла сориентироваться и понять, куда же идти. Волновалась, сердце трепетало.

«Скоро, скоро я увижу ЕГО! – воображение рисовало романтическую сцену встречи: объятия, долгий, полный страсти поцелуй. – Никто и ничто меня не остановит!» – подбадривала себя девушка.

Наконец нашла нужную кассу. Отстояла очередь.

– Ваша карточка заблокирована, – с сожалением объявила кассирша.

Рита почувствовала, как кровь отхлынула от лица и по позвоночнику прокатилась волна холода. – Не может быть! – удивилась она. – Я только что сняла сто долларов. Все было хорошо, и денег хватало…

Кассирша проверила еще раз, подняла усталый взгляд на девушку, улыбнулась и отрицательно покачала головой.

– Значит, только что заблокировали…

Крепко сжимая телефонную трубку, Рита возмущенно кричала:

«Это нечестно! Это гадко! А как же все твои разговоры о свободе выбора, о независимости мышления, о воспитании индивидуума?! Демагогия?! Зачем надо было врать и чему-то учить, если все равно все решают деньги. Хочешь, чтобы я такой стала? Хочешь, чтобы я любила и уважала тебя только за то, что ты властен давать или не давать?! Завтра, папа, я выйду замуж за богатого козла. Назло тебе выйду! И ты придешь ко мне, а я крикну: «Гоните вон этого старика. У него денег меньше чем у меня, а других причин терпеть его рядом – нет!» Переубеди меня, папа! Переубеди любовью! Но только не деньгами! Это гадко! Гадко! Гадко!.. Я не слушаю?.. Нельзя загонять в угол, а потом делать вид, что у человека есть выбор… Это не разговор равных, папа!.. Это разговор господина и раба!.. А ты меня?.. А ты меня?.. Не передумала!.. Да, права!.. Я выслушаю! Да! Разблокируешь карточку, я перезвоню, и у тебя будет полчаса, чтобы меня переубедить… Нет, сейчас слушать не хочу… Хочу говорить на равных… Да, если ты не трус… Как знаешь! Я не приду. Я буду здесь жить!.. Я хочу надеяться… Буду проверять каждые полчаса… Вот как!.. Я сказала!.. Все? Отлично!..»

Она не улетела вечером. Всю ночь просидела в зале ожидания, каждый час подходила к банкомату и все надеялась, что отец одумается. Под утро от отчаяния и накопившейся обиды заплакала. Соленые капли скользили по ее щекам и подбородку, оставляя тонкие серые полоски туши, а она отрешенно смотрела перед собой, сжимая в кулаке носовой платок.

– Вам нужна помощь? Что-то случилось? – спросила сначала женщина с большим чемоданом на колесиках, потом военный с красивой девочкой на руках, непоседливый мальчик, сновавший туда-сюда и размахивающий замусоленной шоколадкой.

– Все хорошо… все хорошо… – шмыгая носом, коротко отвечала она.

Люди с их расспросами нагоняли на Риту тоску. Ей казалось, что она растворяется в шуме аэропорта, топоте и шарканье чужих ног, многоголосом гаме чужих голосов. Ее как бы нет. Находиться здесь ей было неприятно, но вернуться в привычный мир было еще хуже.

«Пусть кричит, суетится, кашляет, пусть так. Только бы себя не слышать, – думала Рита. – А все эти люди… А они чем озабочены? О чем думают? О чем говорят? Что там крикнула та женщина? А та веселая девушка, чего она смеется? А тот неприятный старик, все время на меня смотрит – почему?»

Неопрятный, шумный старичок сидел напротив, метрах в десяти. Он пришел минуты две назад откуда-то из центра зала и подсел к двум молодым веселым людям. Ребята оглядывались и по очереди пили сок из пластиковой бутылки. Судя по их настроению, в сок каким-то образом попал спирт.

Старик показывал им медали. До Риты доносились слова:

– … лично Сталин! Лично Сталин вручил! Три немецких дота, в одном бою лично подорвал! Уважал меня Сталин. Жуков руку жал! За переправу на Днепре, вот этот орден, видишь!

– Да не нужен он мне! – отмахнулся один из парней. – Куда мне его цеплять?

– Десять тысяч не даешь, тогда дай пять! Вот медаль, гляди! Роту пулеметчиков ночью саперной лопатой зарубил. Такая медаль, знаешь, сколько стоит?!

– Да где написано, что зарубил? Тут написано: «Двадцать пять лет выслуги…» Это же не то, дед. У меня отец полковник, у него таких полшкафа. А это что такое?

ВДВ? А это что? Тут танки какие-то… – комментировал паренек, разглядывая медали. – Это же разные рода войск… Смотрю, ты везде послужить успел, – засмеялся молодой человек: – Ха-ха… Где спер, дед? Покажи место. Я тоже героем быть хочу.

– Дай хоть двести рублей, – жалобно канючил старик. – К однополчанину на могилу еду. На билет не хватает. Мы с Митяем под Пуховичами семерых полицаев штыками закололи. Двоих. Для тебя лично. Дай двести рублей…

– Ладно, если отстанешь, сто рублей за одного полицая заплатим, – сжалился над дедом один из приятелей. – И больше не проси, самим кушать нечего. Видишь, – показал на пластиковую бутылку, – лимонад без закуски дрынькаем.

Старик взял деньги, положил медали в карман и, прихрамывая, побрел к Рите.

– Я в сорок третьем, под Камышином, три поезда под откос пустил, – обратился он к пожилой даме, попавшейся на его пути.

Та с пониманием закивала. Он полез в карман.

– Вот эту медаль мне товарищ Рокоссовский вручил, когда я его из плена спас…

Рита больше старика не слушала, снова задумалась о своем. Ее дыхание стало порывистым, по щекам опять покатились слезы.

– … За Польшу! – крикнул старик совсем близко.

Рита подняла голову. Дед сел рядом на свободный стул и протянул ей горсть медалей.

– Вот там я ступню и потерял.

– Что?

– Немцы на островке укрепились. Комдив говорит, кто завтра вон к той ветке флаг привяжет, того к награде. Ну, я утра дожидаться не стал, подговорил дружка…

– Дедушка, я не куплю медаль, – остановила его Рита. – Мне не за что купить.

– К однополчанину хочу поехать, – объяснял старик. – Мы с ним под Москвой в сорок втором одной парой валенок спасались.

Девушка полезла в сумочку, достала кошелек.

– Я вам пятьдесят долларов дам. Мне все равно уже не помогут, а вам, может, как раз хватит. – Всхлипнув, протянула купюру.

– Ой! – обрадовался старик. – Американские деньги! Мы в сорок пятом тушенку американскую ели. Всю жизнь эти джорджики мне помогают.

– Да, – отвернувшись в сторону, выдохнула девушка.

– Мало, конечно, могла бы еще добавить, – сказал старик. – Жадные вы люди. С голоду сдохну, никто не поможет. Воевал-воевал… мятую бумажку с заморышем патлатым навоевал. Свиньи вы все, свиньи…

Рита не ожидала такой странной благодарности, удивленно взглянула на старика.

Он, не замечая ее возмущения, продолжил:

– За пятьдесят долларов, внучка, я б дальше Румынии не сунулся, а немец так бы в Берлине и жировал. Дай еще, не пожалей старому вояке.

– Нет больше.

– Чего так, богатый папочка денежек не дал? Без денег в самолеты не пускают.

– Правду говорю. У меня больше нет. Я вам последнее отдала.

– Нет, значит. То-то я гляжу, сидит дурнушка зареванная. Чего реветь? Подумаешь, некрасивая. Не всем же красавицами быть.

Старик задумался, побренчал медалями в кармане.

– Это плохо, что у тебя больше нет. Человек ты, сразу видно, глупый. Я бы у тебя еще выцыганил.

– Дедушка, – чуть не плача сказала Рита, – уйди, пожалуйста.

– Обиделась, что ли? Ты не переживай. Ну и что, что дурочкой родилась. И дураки на земле живут. Порой получше умных. Не дал Бог ума, ну и плюнь. Некрасивой и глупой, конечно, трудно, но если много работать… Но смотрю на тебя, откровенно – дрянь фигура, много не наработаешь, надорвешься, – никак не успокаивался дед.

Рита начала сердиться. Апатия на секунду отпустила сознание, и она обратила внимание на мелочи: заметила, как отвратительно одет старик, как смердит его одежда, какие грязные, слипшиеся у него волосы.

– Уйди, дедушка.

– О-ой! И характер у тебя… Та еще змея… Глазами как, а! Прям Геббельс. Сидеть с тобой страшно, вот-вот старика колотить начнешь.

Рита хотела крикнуть, набрала воздух в легкие, но вместо крика всхлипнула и, закрыв лицо руками, зарыдала.

– Да что с тобой, девочка? – не своим голосом спросил старик и погладил по руке.

«Что-то в этом голосе не так, и со стариком этим что-то не так», – подумала Рита, отдернула руку и всмотрелась в его лицо.

– Ты только не шуми, договорились? – сказал дед прежним скрипучим голосом и, показав белые прямые зубы, взглянул куда-то в сторону, а затем снова на Риту. – У меня, когда я под Минском партизанил, друг был, Саня – красавец парень, – вспоминая молодость, дед мечтательно посмотрел вверх. – Баба у него была, страшненькая как черт, – Марусей звали.

От этих имен девушка вздрогнула и теперь смотрела на старика совсем по-другому.

«И с руками у него что-то не так… сильные, молодые… Саня, Маруся, да что происходит?..»

– И повадилась она к нему в лес из села бегать, – продолжал старик. – А Сиданко, полицай, узнал. Стал следить. Глупая баба Маруся не смотрела по сторонам и навела на Саню фашистов. А уж они его пытали!.. Хоть и забрали все, что им надо… а все ж таки убили… потому как твари и отродье, – назидательно выставляя указательный палец, подытожил старик.

– Навела? – спросила Рита.

– Ага, навела, навела… – дед покачал головой. – Я этого Сидэнко в пятьдесят третьем встретил и вилами проткнул. Хотели посадить, а вместо этого почетную грамоту дали. – Старик сунул руку в карман, достал и протянул Рите бумажный сверток. – Хрущёв вручал. Пятьдесят долларов, думаю, грамота стоит. Так что все по-честному.

Рита взяла сверток и хотела раскрыть, но старик, сильно закашлявшись, похлопал ее по коленке, постучал по сумочке и, кряхтя, поднялся.

«Хочет, чтобы я положила в сумку», – догадалась девушка.

– Эй, ты! – окликнули старика, но тот и не оглянулся. – Герой войны, к тебе обращаюсь! – позвали снова.

Рита подняла взгляд. В нескольких метрах от нее стоял высокий человек в полицейской форме.

Дед медленно повернулся на голос.

– Ась? Эт ты мне, внучок?

Человек в форме посмотрел на девушку.

– Чего он хотел от вас?

– Да так, ничего, – ответила Рита. – Он к однополчанину летит.

– Проверьте, не украл ли чего?

Рита заглянула в сумочку, развела руками.

– Ничего не украл, все на месте.

Зоркий страж порядка снова взглянул на старика.

– Документы есть?

– Какие документы, внучок?! Сожгли немцы мои документы в сорок втором под Киевом.

– Давай на выход, – строго сказал человек в форме.

– А что я сделал, внучок? Мало эсэсовцев убил, мало грудь под пулеметы подставлял, а? Чем я хуже других? А-а-а… Старым стал, ненужным стал.

– Иди к церкви, там попрошайничай. Здесь нельзя. Давай-давай, дед, по-тихому, без скандала, тебе же лучше будет.

Старик сделал несколько шагов и остановился.

– Помоги, внучок, трудно мне идти. Осколок на печень давит. Дай хоть на плечо обопрусь. Парень ты крепкий, сдюжишь.

Сержант подошел, дед повис у него на плече. Полицейский отвернулся, брезгливо выдохнул.

– Фуф… Ну и вонючий ты, дед. Может, сам пойдешь?

– Не побрезгуй, внучок, помоги.

Они медленно двинулись к выходу. Дед терял силы на глазах. Вот он уже обхватил крепкую шею полицейского двумя руками.

– Я в сорок пятом в Будапеште вот так же политрука из-под артобстрела вынес, – погрузился в воспоминания старик. – А меня через Вислу пацаны шестнадцатилетние перенесли. А тут автоматчики. Всех и положили. Вот то ребята были! Герои, прям как ты! А я тебя видел возле ларьков, вот только что… Это вы хорошо придумали. Они с жары пиво хлещут, а туалет на ремонте. Они за ларьки, а тут выхлоп! Тяжелая у тебя работа, внучок. Как же мы без вас? Дай-ка я тебя поцелую! От всего народа нашего за службу твою. – Старик потянулся губами к стражу порядка. Тот отстранился.

– Помоги, внучок, трудно мне идти. Осколок на печень давит. Дай хоть на плечо обопрусь. Парень ты крепкий, сдюжишь.

– Прекращай, дед. Пошли, пошли. Ну и воняет от тебя…

– Это в сорок первом, когда двое суток под Смоленском в свинарнике прятались. Вот с тех пор…

– Ты быстрее можешь?

– Скажи, внучок, много заработал?

– Много там заработаешь, бомжи одни, такие вот, как ты.