Текст книги "В сердце роза. Книга странствий Эртхиа"

В сердце роза
Книга странствий Эртхиа
Аше Гарридо

© Аше Гарридо, 2020

ISBN 978-5-0051-1751-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

***

Молодому аттанскому царю приснился вещий сон.

Царь не знал, что сон – вещий, и не попытался удержать его в памяти, как бывает, если сон ускользает, а чувствуешь, что было в нем что-то важное, и по лоскутку собираешь в связный узор. Один лоскуток сна и остался Эртхиа: будто идет он под низким темным сводом, и по левую руку от него тень, а по правую – пламя. И удивился Эртхиа, проснувшись, тому, что во сне разговаривал с тенью и пламенем, как с любимыми друзьями, и тому, что не знал ни конца, ни цели пути, а торопился.

Непочтительная муха села царю на щеку, поползла к губам. Царь сморщил лицо дунул вбок. Муха взлетела, пожужжала, села на прежнее место. Царь отмахнулся от нее, повернулся лицом в подушку и снова уснул.

Приснилась жена его любимая, богиня Ханнар, вся как наяву: брови насупленные, губы строгие, глаза рыжие яростные. Ни ласки, ни скромности женской – воительница.

– Ты во всем виноват, что на мне женился, а дитя мне дать не можешь. Себе жен человеческих завел, они рожают, одна вперед другой торопятся.

– Я разве знал? – оправдывался Эртхиа. – Ты одна и знала.

– А мне легче от того?

Что тут возразишь? А она не унимается. Да ведь у Эртхиа тоже в жилах не молоко. Хлопнул он дверью и уехал навсегда. Возвращается: дворец пустой стоит, зверями дикими заселен.

Проснулся: та же муха или не та же, кто их разберет, между лопаток пробежала. Вытер Эртхиа холодный пот со лба, натянул покрывало по самые брови. Рядом Ханнар лежит, дышит ровно, золотая волосинка на губах взлетает. Эртхиа к ней придвинулся, сон рассказал. Всегда так надо делать: если плохой сон приснится, тут же и рассказать близкому человеку, и непременно до полудня. И не сбудется тогда. Ханнар глаза рыжие раскрыла, глянула по-человечески, с нежностью и тоской.

– Куда же ты уехал? А если бы я умерла без тебя?

Эртхиа ее голову себе на плечо – утешать, а она оттолкнула, с постели спрыгнула, руки на горло и, всхлипывая, прочь, только дверь стукнула. Эртхиа за ней – чуть с постели не упал. Это всё тоже приснилось.

Тяжелой головой помотал Эртхиа по подушке. Покрывало сползло, солнце в самые глаза бьет.

Сон утек в едва ощутимый зазор между самим собой и радостным пробуждением того, кто молод, здоров и счастлив, кого труды и заботы наставшего дня окликают не тусклыми голосами неизбежной повинности, а звонким зовом, боевым кличем.

Жены не было рядом с царем, той, в чьих покоях он проснулся, Ханнар-богини не было на ложе рядом с супругом.

Эртхиа бодро поднялся и плеснул в лицо холодной ключевой водой из каменной чаши, вделанной в стену. С короткой курчавой бородки капли падали на грудь и живот, и Эртхиа подрагивал кожей, как поджарый конёк.

Накинув халат, он босиком вышел на выложенную цветными плитами веранду, на ходу подпоясываясь и приглаживая черные, синевой отливающие кудри. Здесь, во внутренних помещениях дворца, он был волен ходить как ему вздумается, не смущая умов подданных.

Веранду покрывала тень, только край её вдоль спускающихся во двор ступеней и сами ступени были залиты светом. Здесь нагревшиеся плиты слегка обжигали ступни, но Эртхиа это нравилось, и он нарочно подгадывал, чтобы поставить ногу между черных теней от колонн, поддерживающих галерею. Весь упругий, стремительный, в хлопающем по голым икрам халате, Эртхиа обошел двор по веранде и вышел в арку на противоположной стороне.

Там строили новую баню, большую, обширную, вместо маленькой временной, которая служила все то время, пока шла постройка дворца. Нижний пол был уже утрамбован, и на столбики, составленные из круглых кирпичей, укладывали широкие плиты, под которыми пойдет горячий воздух из топки. Эртхиа наблюдал за работой минуту-другую. Строили местные, аттанские мастера, но Эртхиа видел: работают споро и без суеты, выйдет почти как дома, – и был доволен. Все же ему было мало смотреть со стороны. Надо было еще подойти поближе, потрогать руками плиты, которыми будет вымощен пол, гладки ли, рассмотреть изображения на стенах. Была б его воля… Но он одернул себя сердито, потому что если правитель вмешивается в мелочи, на которые и без него довольно мастеров, это один из признаков того, что к своему делу он не способен.

И, наставив себя таким образом, Эртхиа вернулся во внутренний двор. Двор был обширен, но узорная кладка замыкавших его стен, кружевная резьба перил и карнизов галереи, поддерживающих ее колонн, и плитки, выложенные ковровым узором вокруг бассейна, придавали двору вид небольшого уютного покоя. Все было домашним, сокровенным. Даже деревья и кустарники, посаженные в засыпанных плодородной землей промежутках между плитами, делили двор на укромные уголки, словно ковровые завесы. Скрытые кустарником, умиротворенно журчали маленькие фонтаны.

Эртхиа обвел все счастливым взглядом, сел на горячую от солнца скамью у бассейна и сидел, улыбаясь.

Он всегда задерживался здесь, прежде чем отправиться в Дом Солнца.

Здесь было сердце его дома, то, что он более всего ценил из уделенных ему Судьбой сокровищ. Здесь сквозь благоухание цветов и дымок благовоний проступал запах молока и младенцев. Здесь были слышны голоса сыновей.

Эртхиа выбрал дерево с пышной кроной, усыпанной алыми цветами, ухватился за крепкую ветку, подтянулся, забрался повыше, в самую гущу ветвей, и затаился там. Ждать ему пришлось недолго. Шесть пар маленьких ног сбежали по ступеням веранды, шесть пар зорких глаз принялись искать отца, раздвигая кустраник, отрясая лепестки и облачка пыльцы на кудрявые головы. Эртхиа подобрался и, когда малышка Ирттэ оказалась под его деревом, взрычал свирепо, спрыгнул на землю и схватил восторженно пискнувшую добычу. Остальные мигом налетели, вцепились в халат. Старшие карабкались на плечи, младшие повисли на рукавах.

Его отец никогда так не делал. Эртхиа очень хотел быть таким царем, как его отец. Но никогда – таким отцом.

И он подхватил младших в охапку вместе с Ирттэ и, облепленный детьми, как абрикосовое дерево – плодами, двинулся к бассейну. Ханис-маленький и Шаумахр сопели, один – оседлав его плечи, другой ногами обвив поясницу и цепляясь за сползающий халат. Младшие верещали от восторга.

Дочь и младших сыновей он аккуратно поставил в воду в неглубоком месте, страших – просто стряхнул со спины. В конце концов в воде оказались все. Визгу и возни хватило бы, чтобы переполошить весь дворец, но только к концу забавы на галерее показались матери, нисколько не обеспокоенные происходящим: это повторялось каждое утро с тех пор, как по ночам перестал появляться иней на траве. Матери просто дожидались, пока мужчина вдоволь навозится со своим потомством и отправит его переодеваться под присмотром нянек.

Одна за другой выходили на галерею его женщины.

Младшая жена, степнячка Рутэ, прислонилась спиной к колонне, подставив солнцу тугой, крепкий, как созревающий плод, живот, и с улыбкой наблюдала за своими тремя: Шаумахром, Урмджином и малышкой Ирттэ.

Старшая жена, Дар Ри Джанакияра из царского рода Хайра, медлительно облокотилась на перила, изогнув располневший стан. Она притворно хмурила густые брови, когда Кунрайо или Лакхаами слишком вольно, на её взгляд, обращались с барахтавшимся в воде отцом. А уголки её губ подрагивали, и в глубине темных хайардских глаз мерцали искорки. Нянька стояла позади нее, баюкая на руках младшего царевича.

Не было только Ханнар.

Вылезали, расплескивая воду; с халатиков и вышитых рубашек текло ручьями. Лёгонькие туфельки Ирттэ унесло на середину бассейна. Они качались на воде, посверкивая золотым шитьем. Стоя по грудь в воде, Ирттэ тянула за ними ручки… Ханис, только что выжавший подол рубахи, спрыгнул в бассейн и достал их. Он был чуть не на голову выше своего одногодки Шаумахра, и вел себя, и смотрел порой – как взрослый.

– Бегите, бегите, – велел Эртхиа, ласково подталкивая детей в спины, приглаживая, кому успел, вихры на макушках. И, сняв мокрый насквозь халат, бросил его на каменный бортик. Слуга тут же поднес ему другой, помог натянуть липнущую к телу ткань, повязал пояс.

Рутэ, придерживая обеими руками живот, осторожно спустилась по ступенькам и присела на край бассейна.

– Верно, у тебя там двое, – улыбнулся ей Эртхиа, положив ладонь на плодоносное чрево. – Две, стало быть, колыбели надо готовить.

– Все, что ты мне дал, я верну, ничего не утаю, себе не оставлю, – усмехнулась довольная степнячка.

Подошла Джанакияра, нянька неотступно следовала за нею. Эртхиа перехватил ревнивый взгляд старшей жены, взял маленького Шаутару из нянькиных рук, прижался лицом к тонкой рубашечке.

– Не сердись, старшая сестрица, – поклонилась ей Рутэ. – Я вперед тебя не бегу. У меня нашему господину дочка.

Вот хорошо, – согласился Эртхиа. – Еще одна царевна, красавица!

Неслышная, появилась Ханнар. Присела на краешек бассейна, опустила белые пальцы в воду. От маленьких волн побежали дрожащие блики по ее лицу, нахмуренному, отстраненному. Эртхиа поймал ее руку в воде и тихонько сжал холодные пальцы. Ханнар высвободила руку, не поднимая на него глаз. Эртхиа перехватил ее за запястье.

– Пойдем.

О богине

– Так и будет всегда.

Ханнар хмурилась, накручивала на пальцы рыжие кудри.

– Так и будет. Всегда. Они будут рожать тебе детей. А я – что? За что?

– Не плачь.

Ханнар вздернула подбородок.

– Я не плачу. Никогда. Ты это знаешь.

– Ты этим гордишься. А я – плакал не раз. Разве сила – в сухих глазах и твердом сердце?

– И не в слезах.

– Нет.

– А в чем?

– Не знаю. Сила – просто сила. Она сама в себе.

– А в тебе есть?

– Ханнар!

– Ты, сильный, ты, царь! Можешь ты сделать что-нибудь, чтобы я родила тебе детей?

– Ханнар, ты прежде всех нас знала, что так будет. Ты моя жена, и я все сделаю для твоего благополучия. Но ты говоришь о невозможном.

– Я знала, – согласилась Ханнар. – Всё. Кроме того, что люблю тебя. Кроме того, что захочу родить ребенка хайарду. Что теперь ты называешь невозможным? Сделай что-нибудь. Я стояла сегодня перед Солнцем. Я просила об одном. Но Солнце не ответило мне. Оно никогда не отвечает. Почему, Эртхиа?

– Я не знаю, любимая.

Эртхиа обнял ее, жалея, но она не приняла жалости, вырвалась.

– Потому что я люблю человека, и мысли, и желания мои – человеческие, и мне нет дела до Солнца. И Солнцу – до меня. А Ханис презирает меня за то, что я заставила его сделать, и за то, что я напоминаю о его вине. И выходит, что у меня нет никого, ни защиты, ни помощи. Только ты. И раз ты теперь – мое Солнце, я прошу тебя: сделай что-нибудь. Сделай невозможное.

Эртхиа молчал, глядя в пол. Он был в Аттане царем, но не богом и не умел разговаривать с солнцем. Он знал только Судьбу, а какие с Судьбой разговоры? Вот не родятся дети у богинь от человеческих мужчин и у человеческих женщин – от богов. И вся им судьба.

Ханнар посмотрела на него пристально. Ей казалось таким легким прочесть его мысли.

– Судьба?

Эртхиа развел руками.

– Знать не знаю! – крикнула Ханнар. – Никакой Судьбы знать не знаю! Сделай что-нибудь, если ты мужчина. Разве ты не делал невозможного?

– Ханнар, Ханнар, успокойся. У Судьбы не просят, не требуют, она дает или не дает, но только сама. Что там у нее задумано – не знаю, только ей дела нет до наших чувств. Надо принимать ее дары и довольствоваться тем, что есть. Больше не выпросишь.

– Мне и Ханису-маленькому так сказать, когда он вырастет? Ему скоро шесть. Наши дети взрослеют раньше. Или ты сам ему скажешь – ведь он тебя зовет отцом. Когда он придет к тебе просить позволения жениться, что ты ему скажешь?

– Ханнар! – возмутился Эртхиа. – В чем я-то виноват?

– Во всем! – вскрикнула она, и если в глазах ее слез не было, то голос ее был солон. – Если бы ты не придумал на мне жениться и не отдал бы за Ханиса свою сестру…

А не поэтому был во всем виноват перед нею Эртхиа. Он был для неё всем, и все было от него и из-за него. Но сказать такое человеку богиня не могла, а уж Ханнар и подавно – не могла даже додумать эту мысль по-настоящему до конца. И Эртхиа, хмурясь, подбирал слова для оправдания, недовольный, чувствуя, что, и в правду, во всем и всегда перед Ханнар будет виноват только он. Настоящей причины и он не знал.

– Что я придумал? Судьба моя такая – увидеть тебя и любить, – тут Эртхиа проглотил проклятия, – любить тебя, ненаглядную, на горе себе. И тебе. И Ханису, и маленькому Ханису, и Атхафанаме… А только никто тебя не заставлял за меня идти. Мы сами это все устроили так, как оно есть. И не все ли равно теперь, кто что знал, кто чего не знал. Вот оно так есть. Надо нам жить и постараться быть счастливыми.

– Хорошо говорить! Полный дом детей тебе нарожают, одна вперед другой стараются. А я – что? А моему сыну кто невестой станет? Пойду к Ханису. Пойду. Надо мне дочь родить.

– Думать не смей! – закричал Эртхиа, схватив ее за руки.

– Пусти, больно! Не смей кричать на меня!

– Да как ты можешь? Чем шутишь? Я ведь вас обоих убью. Тогда не убил – теперь убью. Слышишь? Не смей говорить, не смей думать! А Ханису я скажу…

– Что твоя жена собирается к нему в опочивальню? Скажи…

Эртхиа отошел от нее подальше, на другой конец комнаты. Чтобы не ударить.

Ханнар перекинула косы за спину, оправила платье. Оглядела белые пятна на запястьях, уверилась, что синяки будут. Одернула рукава.

– Что ты можешь сделать? И как запретишь? Если сам не можешь дать мне ребенка?

Эртхиа повернулся и молча вышел. Ему пора было в Дом Солнца.

О сестре

Он не хотел идти через внутренний двор, где наверняка еще сидели жены, обсуждая свое самочувствие и радостные надежды, похваляясь недомоганиями и опасениями. Едва не крадучись, он обогнул двор по веранде, проклиная все на свете, а более всего – женщин, из-за которых мужчина и повелитель в собственном доме хуже вора, с утра крадется в обход. Но было невмоготу улыбаться им, а обругать – не за что. Справедливость же полагал Эртхиа отличительной чертой и достоинством сильного.

И в собственных покоях не нашел он успокоения: раб, поклонившись, доложил, что прибыла царственная супруга бога Ханиса, сестра государя Эртхиа, почтенная Атхафанама. И хочет видеть брата.

Эртхиа взвыл сквозь зубы и повелел:

– Одеваться!

Пока ему расчесывали и умащивали благовониями волосы и бороду, пока надевали и стягивали многослойным поясом штаны, да наверх рубашку, да поверх рубашки кафтан, а потом еще пояс – любимый царем широкий пояс лучника, усаженный железными бляхами, да натягивали сапоги, да покрывали голову расшитым платком, да обвивали поверх этого другим, скрученным в жгут и перевитым золотыми шнурами и жемчужным низаньем, да прихватывали рукава браслетами над локтями и на запястьях, да укладывали оплечье и золотой нагрудник, да подавали кинжал, который он заткнул за пояс, и меч в ножнах, которые он пристегнул к поясу… нет, не успокоилась душа, не отошла от обиды.

Для нее, для нее одной оставил родной Хайр и пошел против отца, для нее же делил кров и пищу с немытыми кочевниками-пастухами, водил их по степи, сбивал в войско… Всё тут вспомнил Эртхиа, чего и знать не хотел. Ведь в ту самую ночь, когда натравила на него бывшего раба, Аэши-побратима, друга дорогого, и тот по рукоять всадил нож, насмерть… Ведь в ту самую ночь понесла своего ублюдка от родного брата, от другого побратима Эртхиа.

Ох…

Эртхиа только вздрагивал от клокочущего внутри. Пелена застилала глаза, вокруг головы тонко, тягуче звенело.

– Где царица Атхафанама? – спросил он. Никто из видевших его сейчас не мог видеть, насколько он похож на своего отца.

Ему указали дорогу и проводили в сад.

Атхафанама сидела у фонтана, там же, где – и часа не прошло, – Эртхиа здоровался с женами. И тремя дорогами сразу побежали мысли Эртхиа, когда он увидел сестру.

Во-первых, была она с его старшей женой Джанакиярой – одно лицо, одна стать. Ведь Джанакияра им приходилась родственницей и по отцу, и по матери. Только раньше Атхафанама, вдосталь накочевавшаяся по степи, была смуглее двоюродной сестры, стройнее, вольнее в движениях и речах. А теперь казалась почерневшей и иссохшей, и Эртхиа, никогда особенно не заботившийся о сестре (самовольно ведь пошла за Ханиса, без спросу и благословения!), испугался, как он раньше не замечал, что какая-то злая хворь изводит сестру. Ведь одни они были здесь родные друг другу, и вместе пережили бегство из Хайра и войну в степи. Джанакияра – не то. Общность судьбы сильнее общности крови и ложа.

Во-вторых, сидел у ног Атхафанамы маленький Ханис, уставившись в коленки, а тетка, глядя жалобно ему в макушку, гладила воспламененные солнцем рыжие кудри, такие же, как у ее мужа. Сама-то она не могла ему родить. И Эртхиа, еще корчась внутри от старой, старой обиды, понял, какая мука источила сестру. Но, нахмурясь, одернул ее:

– Избалуешь мне мальчишку!

Атхафанама вздрогнула, сорвала руки с головы Ханиса, смяла пальцы, виновато улыбаясь брату, встала навстречу.

– Он еще маленький, не избалую.

Ханис тоже вскочил, на лице его было и облегчение, и радость увидеть отца в неурочное время; и мысли Эртхиа, побежавшие по третьей дороге, наконец добежали, и он прикусил губу, и прокусил, спасаясь от стыда. Это Ханис-то маленький – ублюдок? Да я горло любому… Эртхиа протянул руку. Ханис подбежал к нему. Трепанув его по волосам, подняв и подбросив, но так и не заставив себя посмотреть сыну в глаза, Эртхиа ничего лучше не нашел, как отправить его к Рутэ. Матери все равно сейчас не до него. Посмотрел, как мальчик пробежал в арку, за которой стояла нарядная юрта: дети летом вились там, как пчелы вокруг улья, не давая покоя Рутэ. А Рутэ и не жаловалась: много детей – счастье в доме. Уж она-то, старшая из восьми у своих родителей, умела с малышней управляться. Даже Джанакияра, устав от воплей младшего царевича, частенько отправляла его к степнячке в гости.

Эртхиа вздохнул.

– Что ты такая, сестра? – обернулся к Атхафанаме.

Атхафанама и глаз не подняла.

– Разве сам не знаешь, брат?

Сговорились они, что ли?

– Знаю. Иди к Ханнар, плачь вместе с ней. Но ты ведь ей завидуешь.

Атхафанама покачала головой.

– Чему завидовать? Разве он ей ребенок? Он ей – выполненный долг, и победа, и стыд, и вина, и долг невыполненный, потому что…

– Замолчи, прошу, я знаю, только не говори этого еще и ты, сестра, не говори. Мне что – убить ее? За что? По своим законам она во всем права, только эти законы не по людям кроены, вот мы с тобой и пропали, сестра.

Атхафанама согласно выслушала всю его скороговорку. Он посмотрел на нее внимательно, удивился:

– Почему я с тобой раньше не говорил?

– В голову не приходило.

– Да.

Он взял ее за руку, повел по саду, все не решаясь начать. Непривычно как-то было о самом трудном говорить с женщиной. Вдруг вспомнил, что безнадежно опаздывает в Дом Солнца. Но ведь и Ханиса сейчас видеть – поперек души.

Атхафанама заговорила так внезапно и так страстно, что он вздрогнул.

– Ты был в Долине. Эртхиа, ты побывал в Долине, с тобой произошло чудо. Не может ли быть так, что ты заразился чудесным? Что рука милостивой Судьбы оставила след на твоем плече? Не может ли это передаваться через тебя тем, кто с тобой рядом, кто дорог тебе? Эртхиа?!

Эртхиа помотал опущенной головой.

– К чему об этом говорить? Нет, сестра, чудесного во мне нет ничего. Если бы было… Разве мы так встретили бы сегодняшний день?

Он помолчал, гладя ее руку.

– Пора мне.

– Сделай что-нибудь! – Атхафанама повалилась к его ногам, обхватила колени.

Эртхиа рассердился, схватил, потащил ее вверх.

– Что ты, женщина! Так просят только мужа. И… он у тебя бог. Может быть, он может что-то сделать для тебя?

Атхафанама, шатаясь, отошла от него, захлебываясь рыданиями.

– Да почему ты просишь меня? – возмутился Эртхиа. – Я – просто человек, как и ты. А Ханис…

– Не может он ничего сделать. Не может. Я и говорить с ним об этом не смею. Знаешь ли, почему он так мало участвует в делах правления и почему проводит всё время в библиотеке? Да он ее еще в детстве всю наизусть выучил. Но он ищет… Искал. А вчера он пришел весь черный и не разговаривал со мной. Но я-то его понимаю, о, как я понимаю всё, чего он мне не говорит!

– Он что-то нашел? – нахмурился Эртхиа.

– Нашел. И это – не то, на что он надеялся.

– Так мне надо спешить, – встрепенулся Эртхиа. – Сегодня – Великий Совет, а Ханис там один.

– Если кто-то и может сделать невозможное, это только ты.

Эртхиа кивнул, повернулся и бегом бросился к парадному крыльцу. Недалеко пробежав, замер как вкопанный.

– Почему это – я?

– А кто же? – Атхафанама вытирала лицо рукавом. – Ты всегда делал то, что невозможно.

Эртхиа открыл было рот, чтобы возразить. Но вспомнил, что торопится, упрекнул себя за долгий и, кажется, бессмысленный разговор с женщиной, велел себе не тратить время зря – и пустился бегом.