Текст книги "Приключения суперсыщика Калле Блумквиста"

Сначала казалось, что на это вроде непохоже. Но, немного повозившись, он почувствовал, что замок подается. Неужели все так просто? Дверь жаловалась и стонала, поворачиваясь на заржавелых петлях. Калле заколебался, но всего на один миг. До чего ужасно спускаться одному вниз, в темные подземные ходы! Но теперь, когда путь свободен, надо быть последним дураком, чтобы не спуститься вниз хотя бы еще разок. Он зашагал вниз по лестнице, испытывая огромное удовлетворение при мысли о том, что он – единственный мальчик в городе, получивший возможность это сделать. А почему бы ему не написать еще раз свое имя на стене? Если он, Андерс, и Ева Лотта когда-нибудь снова спустятся сюда, он покажет им, что его имя красуется на стене в двух местах. А это значит, что он побывал здесь дважды.

И тут он увидел… На стене имен не было! Их перечеркнула толстая полоса фломастера, так что ничего нельзя было прочитать.

– Вот тебе и раз! – громко сказал Калле. – Неужто какой-то призрак былых времен, который терпеть не может, когда расписываются на стенах, явился и стер все следы?

Калле содрогнулся от ужаса. Но можно ли представить себе призрака, вооруженного фломастером? Калле вынужден был сознаться самому себе, что это малоправдоподобно. Но кто-то же, в самом деле, сделал это!

– Как я сразу не сообразил? – прошептал Калле. – Дядя Эйнар! Ясное дело! Ведь дядя Эйнар пытался помешать нам писать свои имена, и дядя же Эйнар перечеркнул их вообще. Он не хотел, чтобы кто-нибудь хотя бы когда-нибудь, спустившись вниз, в подземелье, узнал о том, что мы были здесь!

Настолько-то Калле соображал! Но когда мог дядя Эйнар перечеркнуть их имена?! Ведь имена – совершенно точно – целые и невредимые красовались на стене, когда они в прошлый раз покидали развалины.

– Ой, какой же я дурень! – сказал Калле. – Да конечно же ночью!

Дядя Эйнар побывал в развалинах замка нынче ночью. Поэтому-то он и купил карманный фонарик. Но неужели же он и вправду положил столько трудов только на то, чтобы замазать несколько имен на стене? А что тогда ему делать в сарае, где хранились инструменты и снасть? Может, взять оттуда фломастер?

Калле презрительно расхохотался. А потом огляделся вокруг, пытаясь обнаружить какие-нибудь другие следы визита дяди Эйнара. Через маленькие отдушины в стенах подвала туда проникал скупой свет, но его не хватало, чтобы осветить все углы и закоулки. Да и вообще, кто поручится, что дядя Эйнар побывал лишь в этой части подземелья, расположенной ближе всего к лестнице, там, где Калле, Ева Лотта и Андерс написали на стене свои имена? Подвал был большой. Темные ходы разветвлялись в разные стороны. У Калле не было ни малейшего желания продолжать свою изыскательскую экспедицию под сумрачными сводами и дальше. Да это и вообще бесполезно, раз нет фонарика.

Но одно ясно: дяде Эйнару не видать больше свою отмычку. Это Калле решил совершенно безоговорочно. Разумеется, совесть его чуточку восставала, говоря, что нельзя присваивать чужое, но Калле быстро заставил смолкнуть все доводы своей мятежной совести. Зачем отдавать дяде Эйнару отмычку? Кто знает, какие еще двери собирается он открывать с ее помощью? Если дядя Эйнар действительно личность подозрительная, то он, Калле, скорее всего, совершил доброе дело, изъяв ее. А кроме того, уж очень соблазнительно – сохранить ее для себя. Андерс, Ева Лотта и он могли бы устроить себе в этом подвале штаб-квартиру, они могли бы обыскать там каждый уголок и выведать, что делал в подземелье дядя Эйнар.

– Последнее – важнее всего, – решил для себя Калле.

Он уже собрался уходить, как вдруг у самой нижней ступеньки лестницы заметил какой-то крошечный белый предмет. Быстро нагнувшись, он поднял его. Это была жемчужина – белая, сверкающая жемчужина.

5

Калле лежал на спине под грушевым деревом. Ему хотелось как следует подумать, а это лучше всего получалось у него в лежачем положении.

– Вполне вероятно, что жемчужина лежала там со времен Густава Васы[10]10
  Густав I Васа (1496–1560) – король Швеции с 1523 г. Избран королем восстания против датчан, которое возглавлял.


[Закрыть] и что какая-нибудь тяпа-растяпа – знатная дворянская девчонка – спустилась в погреб за бутылкой светлого пива да и рассыпала там свое жемчужное ожерелье, – рассуждал прославленный сыщик Калле Блумквист. – Но возможно ли это? Когда решаешь криминалистическую задачу, – продолжал он, поворачиваясь на бок, чтобы заглянуть в глаза воображаемому собеседнику, – нужно всегда считаться с реальностью, – знаменитый сыщик крепко ударил кулаком по земле, – а истина в том, что жемчужина эта не лежит там со времен Густава Васы, потому что в таком случае нашелся бы, верно, кроме меня, еще какой-нибудь глазастый парень, который мог бы найти ее. Вообще-то, если жемчужина лежала здесь не далее чем с позавчерашнего дня, когда мы были в подземелье, то столь бдительный молодой человек, как я, обнаружил бы ее тотчас же. Особенно если бы так же тщательно осмотрел земляной пол. Да, да… – Он, словно защищаясь, отмахнулся рукой от воображаемого собеседника, который выражал ему свое восхищение. – Это же самая обыкновенная рутинная работа и ничто иное. Таким образом, какой вывод можно сделать из вышесказанного? С величайшей приверженностью к истине можно утверждать, что этот так называемый дядюшка Эйнар потерял жемчужину во время посещения развалин замка. Может, я не прав?

Воображаемый собеседник явно не возразил ему, потому что прославленный сыщик Блумквист продолжал:

– Спрашивается: видел ли кто-нибудь дядюшку Эйнара с жемчужным ожерельем на шее? Расхаживает ли он по городу, так и сверкая жемчужинами и драгоценностями? – Рука знаменитого сыщика решительно хлопнула по земле: бац! – Определенно нет! Поэтому, – и он схватил воображаемого собеседника за отворот пальто, – если этот дядюшка Эйнар расхаживает тут, сея вокруг жемчуга, то вправе ли я рассматривать это как крайне подозрительное обстоятельство или нет?

Ни малейшего возражения не последовало.

– Однако, – продолжал суперсыщик, – разве я из тех, кто судит на основании одних лишь инди… индиций? Дело это необходимо расследовать, и я полагаю, я осмеливаюсь утверждать, что я с этим справлюсь.

Тут воображаемый собеседник разразился таким потоком лестных суждений относительно детективных способностей господина Блумквиста, что самому господину Блумквисту они показались даже чуточку чрезмерными.

– Ну, ну, без преувеличений, – мягко сказал он. – Лучший сыщик, который когда-либо существовал на свете?.. Это все же несколько преувеличено. Лорд Питер Уимси тоже был не промах!

Калле достал записную книжку. Под рубрикой «Особенно подозрительные обстоятельства» он добавил: «Наносит ночные визиты в развалины замка. Теряет жемчужины».

Очень довольный, он перечитал все свои записи о дяде Эйнаре. Теперь для полноты счастья оставалось только одно: получить отпечаток пальца дяди Эйнара! На это ушло все утро. Он часами болтался вокруг своей жертвы, подставляя ей самым коварным образом маленькую штемпельную подушечку из своей домашней игрушечной типографии. Он надеялся, что дядя Эйнар по рассеянности поместит указательный палец сначала на подушечку, а затем на нужный листок бумаги. Но как ни странно, дядя Эйнар так и не попался в ловушку.

– Видать, продувная он бестия, – фыркнул Калле.

Оставалось одно – усыпить его с помощью хлороформа, а затем попытаться взять отпечаток пальца, пока дядя Эйнар без сознания.

– Валяешься тут, лодырь несчастный, а представление через пятнадцать минут!

Андерс, повиснув на заборе, бросал уничтожающие взгляды на кайфовавшего Калле. Хорошо отдохнувший, Калле вскочил. Нелегко быть одновременно и сыщиком, и артистом цирка! Он пролез через дыру в заборе и помчался во всю прыть рядом с Андерсом.

– Хоть кто-нибудь пришел? – задыхаясь, спросил он.

– Спрашиваешь! – ответил Андерс. – Все места заняты. А многие стоят.

– Тогда мы, верно, почти разбогатели?

– Сбор – восемь крон пятьдесят эре, – ответил Андерс. – Вместо того чтобы валяться на зеленой лужайке, как турецкий паша, ты бы лучше сменил Еву Лотту в кассе.

Они ринулись вверх по лестнице на чердак пекарни. Там уже стояла Ева Лотта и смотрела в щелочку между ставнями.

– Битком набито! – сказала она.

Калле подошел к окну и тоже заглянул в щелочку. В саду сидели все ребята из их квартала, а также несколько пришлых чужаков. Кроме того, на самой передней скамейке восседал, словно на троне, дядя Эйнар. Рядом с ним сидели пекарь и фру Лисандер, а на следующей скамейке Калле увидел собственных папу и маму.

– Я так нервничаю, что у меня ноги подкашиваются, – пискнула Ева Лотта. – Будьте готовы к тому, что в акробатическом номере я свалюсь вам прямо на голову. И конь, который развозит хлеб, не в духе, так что опасаюсь худшего, зря я его дрессировала!

– Смотри! Не опозорь нас, – строго сказал Андерс.

– Пора начинать! – нетерпеливо воскликнул дядя Эйнар.

– Полагаю, это решаем мы, – заметил директор цирка.

Но все же надел на голову свой цилиндр (вернее, цилиндр пекаря Лисандера), открыл люк, схватился за веревку и приземлился на арене. Ева Лотта изобразила резкие звуки трубы, а публика доброжелательно зааплодировала. Тем временем Калле прокрался вниз по лестнице, отвязал коня, который развозил хлеб, а теперь стоял привязанный к дереву. На глазах радостно удивленных зрителей он протащил животное между скамейками. Директор снял цилиндр, учтиво поклонился, затем схватил бич, прислоненный к стене пекарни, и громко щелкнул… И сам он, и публика ожидали, что конь, развозивший хлеб, пустится бодрой рысью вокруг арены. Но у коня был совсем другой настрой. Он только тупо глазел на публику. Директор еще раз ударил бичом и громко, так, чтобы слышала публика, прошептал:

– Ну погоди, глупая скотина!

Тогда конь наклонился и стал поедать жухлую траву, кое-где пробивавшуюся сквозь опилки. С чердака послышалось радостное хихиканье. То хихикала ожидавшая своего выхода «наездница высшего класса вольтижировки», которая никак не могла совладать со своей веселостью. Публика тоже радовалась, особенно дядя Эйнар и мама Евы Лотты. В этот момент в дело вмешался шталмейстер Калле. Взяв коня под уздцы, он провел его прямо к чердачному люку. Схватив веревку, Ева Лотта приготовилась к решающему прыжку вниз, на спину коня. Но тут конь вдруг куда-то заторопился. Он совершил такой прыжок, который сделал бы честь заправскому цирковому скакуну. И когда Ева Лотта съехала вниз, никакой конской спины, куда можно было бы приземлиться, уже не было. Девочка висела в воздухе, беспомощно болтая ногами, до тех пор, пока Андерс и Калле, употребив силу, не приволокли коня назад. Ева Лотта плюхнулась ему на спину. Андерс ударил бичом, и конь, развозивший хлеб, вяло затрусил по арене. Ева Лотта сжимала голыми пятками его бока, чтобы придать коню немного огня, но все напрасно.

– Скотина, – шипела Ева Лотта.

Но, увы, конь не поддавался ни на какие уговоры. Предполагалось, что он будет бешеным аллюром скакать по арене и резвыми прыжками отвлекать внимание публики. А публика-дура и не заметит, как примитивны трюки Евы Лотты. Но теперь, когда конь, развозивший хлеб, отказался внести какой-либо подлинно весомый вклад в цирковое искусство, весь номер – ничего не поделаешь – производил довольно кислое впечатление.

«Сколько же овса я перевела за все годы на этого доходягу», – с горечью думала Ева Лотта.

Между тем, разъярившись вконец, директор ударил бичом перед мордой коня, развозившего хлеб. И конь от ужаса встал на дыбы. Это придало крайне драматичную концовку всему номеру и значительно скрасило общее впечатление.

– Ну, если и акробатический номер провалится, – сказал Андерс, когда артисты снова поднялись на чердак пекарни, – то нам придется вернуть деньги за билеты. Цирковой конь, который останавливается, чтобы пощипать травку, – это просто неприлично! Не хватает только, чтобы Ева Лотта начала лопать булочки во время акробатического номера!

Но Ева Лотта не стала этого делать, и трех desperados ожидал колоссальный успех. Дядя Эйнар отломил ветку белой сирени и с глубоким поклоном преподнес ее Еве Лотте. Остальная часть программы прошла на менее высоком уровне, но номер клоуна произвел сильное впечатление, и песенка Евы Лотты тоже. Вообще-то ведь песенки в цирке не распевают, но надо было чем-то заполнить программу. И Ева Лотта сама сочинила ее. Речь в песенке в основном шла о дяде Эйнаре.

– Но, Ева Лотта, – сказала ей мама, когда девочка кончила петь, – нельзя быть такой язвой, когда речь идет о старших.

– Когда речь идет о дяде Эйнаре – можно, – возразила Ева Лотта.

Когда представление окончилось, фру Лисандер пригласила всю труппу и гостей в беседку на чашку кофе. Бакалейщик Блумквист и пекарь Лисандер частенько сиживали по вечерам в этой беседке, рассуждая о политике. Иногда они рассказывали разные истории, и тогда Ева Лотта, Калле и Андерс тоже присаживались на скамейку и слушали.

– Неужели сегодня на всех чашках ручки целы? – удивился пекарь. – Должно быть, настал конец света! Что с тобой, милая Миа? – спросил он, бросив ласковый взгляд на жену. – Наверно, у тебя сегодня было столько дел, что ты не успела отломать хотя бы несколько ручек?

Фру Лисандер беззаботно рассмеялась и пригласила фру Блумквист отведать кусочек бисквита. Пекарь погрузил свою дородную фигуру в садовое кресло и бросил испытующий взгляд на кузена жены.

– И не скучно тебе, Эйнар, слоняться без дела? – поинтересовался он.

– Я не жалуюсь, – ответил дядя Эйнар. – Я вполне могу обойтись без работы. Хотелось бы только, чтобы сон был получше.

– Хочешь снотворного? – предложила фру Лисандер. – У меня еще остались порошки с тех пор, как у меня болела рука и мне прописал их доктор.

– А по мне, работа – лучше всякого снотворного, – сказал пекарь. – Встань-ка завтра в четыре утра и помоги мне печь хлеб. Гарантирую, следующую ночь будешь спать как убитый!

– Спасибо, я предпочитаю снотворное, – сказал дядя Эйнар.

Великий сыщик Калле Блумквист, сидя рядом со своей мамой по другую сторону стола, подумал: «Лучший способ заснуть – спокойно лежать в своей постели. А если шатаешься всю ночь напролет, то, верно, не удивительно, если не можешь сомкнуть глаз. Но если дядя Эйнар примет снотворное, то, пожалуй, угомонится».

Андерс и Ева Лотта уже выпили кофе. Сидя на лужайке перед беседкой, они дули в травинки, страшно радуясь жутким пронзительным звукам, которые им удавалось извлечь оттуда. Калле, знавший, что он – непревзойденный мастер свистеть в травинки, только было собрался присоединиться к ним, как вдруг в голову ему пришла идея. Светлая и просто гениальная идея, достойная суперсыщика. Он утвердительно кивнул головой: «Да, да, именно так и должно быть!»

Он вскочил, сорвал травинку, подул в нее, и в воздухе разнеслись пронзительные и ликующие звуки фанфар.

6

Конечно, затея была не без риска. Но знаменитый сыщик должен идти на риск. А не хочешь – выбей из головы мысль о профессии сыщика и стань продавцом горячих сосисок или кем-то еще в этом роде. Калле не боялся, нет. Но затея была волнующей и напряженной, жутко напряженной.

Он завел будильник на два часа ночи. Два часа ночи – время подходящее. Интересно, когда подействует снотворное? Калле точно этого не знал. Но уж в два-то часа ночи дядя Эйнар будет спать как убитый. Калле иначе и не думал. И тогда он осуществит свой план. Потому что, если уж ты встретил наконец таинственную личность, то необходимо получить отпечатки ее пальцев. Особые приметы, родимые пятна и все остальное в этом роде, вероятно, прекрасно, но, во всяком случае, ничто не идет в сравнение с неподдельными отпечатками пальцев!

Прежде чем залезть в кровать, Калле бросил последний взгляд в окно. Белые шторы в окне напротив тихо колыхались от ночного ветерка. Там, в комнате, дядя Эйнар. Может, он только что принял снотворное и лег спать. Калле, волнуясь, потирал руки. Это будет вовсе не трудно. Много-много раз Ева Лотта, он и Андерс пользовались пожарной лестницей. Последний раз весной, когда на чердаке у Евы Лотты устроили разбойничью пещеру. А уж если дядя Эйнар может вылезти из окна, то Калле сумеет туда влезть!

– Итак, в два часа ночи, клянусь жизнью!

Калле залез в постель и мигом уснул. Спал он неспокойно, и ему снилось, что дядя Эйнар гонится за ним по саду пекаря. Калле мчался изо всех сил, но дядя Эйнар догонял его. В конце концов, крепко схватив Калле за шиворот, он спросил:

«– Разве ты не знаешь, что у всех сыщиков должны быть крепко привязаны к хвосту жестянки, чтобы издали было слышно, когда они идут?

– Да, но у меня ведь нет хвоста, – защищался несчастный Калле.

– О, пустая болтовня, он у тебя, ясное дело, есть! А это, по-твоему, что такое?

И когда Калле посмотрел, он увидел, что у него точь-в-точь такой же хвост, как у Туссе.

– Вот так, – сказал дядя Эйнар, привязав ему к хвосту жестянку.

Калле несколько раз подпрыгнул, и жестянка ужасающе задребезжала. Он был так несчастен, что чуть не заплакал. Что скажут Андерс и Ева Лотта, когда он явится в таком виде, с дребезжащей жестянкой на хвосте? Никогда больше не доведется ему играть с ними. Никто, верно, не захочет водиться с тем, от кого исходит такой страшный шум. Но тут вдруг рядом оказались Андерс и Ева Лотта; они смеялись над ним.

– Так всегда бывает с сыщиками, – сказал Андерс.

– Правда, что у всех сыщиков жестянка на хвосте? – простонал Калле.

– Абсолютная правда, – ответил Андерс. – Таков закон.

Ева Лотта закрыла уши руками.

– Черт побери, как ты гремишь, – сказала она».

Калле должен был признаться, что такого просто невыносимого шума он никогда не слышал. Звон, грохот, дребезжание…

Калле проснулся. Будильник – ой, как громко он звонит! Калле поспешил выключить его. И в этот миг он проснулся окончательно. Боже мой, никакого хвоста у него нет! Сколько в мире такого, за что надо быть благодарным! А теперь – скорее за дело!

Он подбежал к письменному столу. Штемпельная подушечка лежала в ящике. Он сунул ее в карман. Ой, бумага ему тоже нужна. Ну вот, все готово!

С величайшими предосторожностями прокрался он по лестнице, избегая ступенек, которые, как он знал, скрипели.

«Полный порядок! – сказал воришка».

Калле даже развеселился.

Он легко протиснул сквозь дыру в заборе свое худенькое мальчишеское тело – и вот он уже стоит в саду пекаря. Как тихо кругом! И как благоухает сирень! А яблони! Все совершенно иначе, чем днем. Во всех окнах темнота. Даже в окне дяди Эйнара!

В душе Калле что-то затрепетало, когда он поставил ногу на нижнюю ступеньку пожарной лестницы. В первый раз он почувствовал, как в нем просыпается едва заметный страх. Стоит ли столько терпеть ради того, чтобы снять отпечаток пальца? Собственно говоря, он даже не знает, зачем ему этот отпечаток.

«Но, – рассуждал он, – дядя Эйнар, вероятно, мошенник, а у мошенников всегда берут отпечатки пальцев. Значит, ты возьмешь отпечаток пальца у дяди Эйнара. Это ведь самая обыкновенная, рутинная работа!» Так, подбадривая себя, суперсыщик начал подниматься по пожарной лестнице.

«Ну, а если дядя Эйнар не спит? Только я суну голову в дверь, а он сядет в кровати и как уставится на меня! Что я скажу тогда?» Калле лез уже менее уверенно. «Добрый вечер, дядюшка Эйнар! Какая сегодня ночью прекрасная погода! Я вот вышел из дома и прогуливаюсь тут взад-вперед по пожарной лестнице!»

Нет, это не годится!

«Надеюсь, тетушка Миа дала ему жутко сильнодействующее снотворное», – подумал Калле, пытаясь подбодрить самого себя. Но все-таки, поднимаясь над подоконником, он почувствовал себя как человек, сующий голову в змеиное гнездо.

В комнате было сумрачно, но не настолько, чтобы нельзя было ориентироваться. Калле похож был в эту минуту на маленькую испуганную и любопытную зверюшку, готовую исчезнуть при первых признаках опасности.

А вот и кровать. Оттуда слышалось глубокое дыхание. Слава богу, дядя Эйнар спит! Бесконечно медленно Калле перелез через подоконник. Время от времени он приподнимал голову, чтобы прислушаться. Но все было спокойно.

«Уж не дала ли она ему крысиного яду, больно крепко он спит», – подумал Калле.

Он лег на пол и, осторожно извиваясь, пополз по-пластунски к своей жертве. Да, самая обыкновенная рутинная работа! Какая неожиданная удача! Правая рука дяди Эйнара вяло повисла над краем кровати. Оставалось только взять ее и…

Но как раз в эту минуту дядя Эйнар что-то пробормотал во сне и, подняв руку, закрыл ею лицо.

«Тук, тук, тук!» Калле подумал, уж не спрятана ли в комнате какая-нибудь паровая машина. Но это колотилось, словно желая вырваться наружу, его собственное сердце.

Между тем дядя Эйнар по-прежнему спал. Теперь рука его уже покоилась на одеяле. Калле поднял крышку штемпельной подушечки и осторожно, словно притрагиваясь к пылающим угольям, схватил большой палец дяди Эйнара и прижал его к штемпельной подушечке.

– Э-фу! – выдохнул дядя Эйнар.

Теперь остается лишь вытащить листок бумаги. Но куда он, черт побери, запропастился? Да, ведь он был светло-голубым! И вот на кровати перед ним лежит его личный мошенник с чернилами на большом пальце, все готово, а он, Калле, не может найти листок бумаги! А, вот! Он там! В кармане брюк! С величайшей осторожностью Калле прижал большой палец дяди Эйнара к листку бумаги. Дело сделано! Есть отпечаток пальца дяди Эйнара! Калле не радовался бы так, даже получи он в подарок белую мышь, которой больше всего жаждало его сердце.

Бесшумно отползти назад, а затем перемахнуть через подоконник! Проще простого!

Да, все бы прошло как по маслу, не будь тетя Миа такой любительницей цветов. На одной половине подоконника, там, где окно было закрыто, стояла в горшке маленькая скромная герань. Калле осторожно поднялся и…

В какой-то миг он подумал, что произошло землетрясение или еще какое-то другое стихийное бедствие, вызвавшее такой чудовищный грохот. А это был всего-навсего маленький жалкий горшок с геранью.

Калле стоял у окна, спиной к кровати дяди Эйнара. «Сейчас я умру, – подумал он, – да это и к лучшему!» Всеми фибрами своей души он слышал, чувствовал и понимал, что дядя Эйнар проснулся. А вообще-то ничего удивительного! Горшок с геранью загремел так, словно все горшки в цветочной лавке разбились вдребезги.

– Руки вверх!

Это был голос дяди Эйнара и в то же время чей-то незнакомый голос. Да, в нем звучала… да, в нем звучала сталь…

Опасности лучше смотреть прямо в глаза. Калле обернулся и заглянул прямо в дуло пистолета. Ах, сколько раз он мысленно стоял под дулом пистолета. Но никогда не падал духом. Быстрым ударом оглушал он целившегося в него противника и со словами: «Зачем так торопиться, милостивый господин» – ловко отбирал у него револьвер. В действительности же все обстояло несколько иначе. Калле не раз в своей жизни испытывал страх. Однажды он испугался, когда на городской площади на него бросилась собака банковского служащего. И еще зимой, когда он въехал на лыжах прямо в прорубь… Но никогда, никогда в жизни не чувствовал он такого парализующего, такого удушающего страха, как в этот миг.

«Мама», – подумал он.

– Подойди ближе! – приказал стальной голос.

Да, приблизишься тут, если у тебя вместо ног всего лишь пара мягких отварных макаронин. Но Калле все-таки сделал попытку подойти.

– Боже мой, неужели это ты, Калле?

Из голоса дяди Эйнара исчезла сталь. Однако он строго продолжал:

– Что, собственно говоря, ты делаешь здесь среди ночи? Отвечай!

«Помоги мне, Господи, – взмолился в душе Калле. – Как я смогу ему объяснить?»

В час величайшей беды на тебя иногда находит озарение, которое может спасти. Калле вспомнил вдруг, что несколько лет тому назад он имел обыкновение бродить во сне. Бродил вокруг по ночам до тех пор, пока мама не свела его к врачу и тот не прописал ему успокоительное лекарство.

– Да ну же, Калле? – сказал дядя Эйнар.

– Как я попал сюда? – спросил Калле. – Как я попал сюда? Уж не начал ли я снова бродить во сне? Ой, теперь я вспоминаю, мне ведь приснились вы, дядюшка Эйнар. («И это – правда», – подумал Калле.) Так что извините, пожалуйста, что я явился сюда и помешал вам спать.

Дядя Эйнар убрал пистолет и похлопал Калле по плечу.

– Да, да, дорогой мой суперсыщик, – сказал он. – Сдается мне, это все твои криминальные идеи! Это они заставляют тебя бродить во сне. Попроси маму угостить тебя капелькой брома перед сном, и, вот увидишь, тебе станет лучше. А теперь я выпровожу тебя отсюда.

Дядя Эйнар проводил его вниз по лестнице и открыл наружную дверь. Калле поклонился. Секунду спустя он уже пролезал через дыру в заборе со скоростью намыленного кролика.

– Ай да я! Мал, да удал! – прошептал Калле.

Он чувствовал себя как человек, только что спасшийся после кораблекрушения. Ноги не держали его, их била какая-то странная дрожь. Он с трудом смог протащить себя вверх по лестнице, а когда вошел наконец в свою комнату, то рухнул на кровать, ловя ртом воздух.

– Ай да я! Мал, да удал! – снова прошептал он.

Он долго сидел не шевелясь.

Опасная профессия – профессия сыщика! Многие думают, что это всего-навсего самая обыкновенная рутинная работа… но это не так. На каждом шагу приходится подставлять голову под дуло пистолета, да… по меньшей мере! Калле почувствовал, что ноги перестают дрожать. Парализующий страх прошел. Он сунул руку в карман брюк. Там лежал драгоценный клочок бумаги. Калле больше не испытывал страха. Он был счастлив! С чрезвычайной осторожностью вытащил он маленький клочок бумаги и положил его в левый ящик письменного стола. Там уже лежали отмычка, газета и жемчужина. Мать не могла бы нежнее смотреть на своих детей, чем Калле – на содержимое своего ящика. Он тщательно запер его и положил ключ в карман. Затем, вытащив записную книжку, открыл ее на страничке, посвященной дяде Эйнару. Нужно было сделать еще одно небольшое добавление.

«У него пистолет, – записал Калле. – Держит его во время сна под подушкой».

В это время года семейство Лисандер обычно завтракало, сидя на веранде. Они как раз принялись за кашу, когда Калле и Андерс вынырнули поблизости, чтобы привлечь внимание Евы Лотты. Калле было страшно интересно, скажет ли дядя Эйнар что-нибудь о его ночном визите. Но дядя Эйнар как ни в чем не бывало ел кашу.

– Ой, Эйнар, какая досада! – воскликнула внезапно фру Лисандер. – Ведь я забыла дать тебе вчера вечером снотворное!

7

«Самое интересное – это когда готовишься к чему-либо», – к такому выводу пришел Андерс сразу после премьеры в цирке. Представление само по себе было тоже довольно увлекательно и интересно, но все равно в памяти осталось лишь время, предшествовавшее премьере, дни, целиком заполненные репетициями и напряженными тренировками. Бывшие цирковые артисты расхаживали вокруг, не зная, куда себя девать. Калле меньше всех страдал от безделья. Работа сыщика заполняла не только его дни, но иногда даже и ночи. Его кипучая деятельность, которая раньше носила скорее общий характер, теперь полностью сконцентрировалась на дяде Эйнаре. Андерс и Ева Лотта частенько поговаривали о том, что, мол, скорее бы этот дядюшка Эйнар катился подальше. Однако Калле с ужасом ожидал того дня, когда его личный мошенник упакует свой чемодан и исчезнет. А он, Калле, останется один, без всякой таинственной личности, занимавшей его мысли. И еще досадней, если бы дядя Эйнар убрался прежде, чем Калле успеет разузнать, какое, собственно говоря, преступление он совершил. В том, что он был преступником, Калле ни минуты не сомневался. Правда, все, кого он прежде считал преступниками, оказывались в конце концов вполне добропорядочными людьми, или, во всяком случае, их нельзя было уличить в каком-нибудь злодеянии. Но на этот раз Калле был абсолютно уверен в том, что дядя Эйнар – преступник.

«Столько индиций, что иначе и быть не может», – повторял он, убеждая самого себя всякий раз, когда его охватывало сомнение.

Но Андерс и Ева Лотта ни капельки не интересовались борьбой с преступностью. Они слонялись без дела, томясь от скуки. К счастью, случилось так, что в один прекрасный день, когда Андерс шел по улице Стургатан в обществе Евы Лотты, сын почтмейстера Сикстен заорал ему вслед: «Юбочник!» И это как раз в то время, когда шайка Сикстена и шайка Андерса заключили на время перемирие! Вероятно, и Сикстену было смертельно скучно, так что даже по такому пустяковому поводу он захотел пустить в ход боевую секиру.

Андерс остановился. Ева Лотта тоже.

– Что ты сказал? – спросил Андерс.

– Юбочник! – повторил Сикстен, буквально выплевывая это слово.

– Вот как! – ответил Андерс. – А я-то думал, что ослышался. Жаль, придется отдубасить тебя, несмотря на жару!

– О, пожалуйста! – обрадовался Сикстен. – Я могу положить потом кусок льда на твою голову. Если останешься в живых!

– Встретимся вечером в Прерии, – предложил Андерс. – Иди домой, подготовь свою мамашу… Старайся, по возможности, щадить ее нервы!

На этом они и расстались; Андерс и Ева Лотта, необычайно оживленные, отправились домой – поднять боевую тревогу и оповестить обо всем Калле. Заваривалась драка, которая наверняка скрасит дни их летних каникул.

Калле между тем был занят по горло. Через дыру в заборе он неотрывно наблюдал за дядей Эйнаром, когда тот словно неприкаянный метался по саду.

Вообще-то Калле не желал, чтобы ему мешали. Но весть о том, что Сикстен снова поднял боевую секиру, он счел весьма обнадеживающей. Втроем уселись они в беседке Евы Лотты и принялись обсуждать радостную весть. И тут внезапно откуда-то вынырнул дядя Эйнар.

– Никто не хочет со мной играть, – захныкал он. – Что здесь, собственно говоря, происходит?

– Мы собираемся пойти в Прерию и вступить в драку, – отрезала Ева Лотта. – Андерс будет биться с Сикстеном.

– А кто такой Сикстен?

– Один из самых сильных ребят в городе, – сказал Калле. – Андерсу наверняка зададут перцу.

– Это уж точно, – весело согласился Андерс.

– Может, мне пойти и помочь тебе? – предложил дядя Эйнар.

Андерс, Калле и Ева Лотта вылупили глаза – неужто он и вправду думает, что они станут вмешивать взрослого человека в свои драки? Чтобы все испортить?

– Ну, Андерс, что скажешь? – спросил дядя Эйнар. – Идти мне с вами?

– Не-а, – ответил Андерс, неприятно задетый тем, что приходится отвечать на такой глупый вопрос. – Нет, это было бы нечестно!

– Да, пожалуй, что так, – согласился дядя Эйнар, но вид у него был несколько оскорбленный. – Хотя это было бы целесообразно. Но ты, пожалуй, чуточку слишком молод, чтобы понять значение слова «целесообразность». Понимание приходит с годами.

– Надеюсь, к нему никогда такая дурость не придет, – заявила Ева Лотта.

Тут дядя Эйнар, круто повернувшись на каблуках, ушел.

– По-моему, он разозлился, – сказала Ева Лотта.

– Да, взрослые, пожалуй, бывают чудные, но уж такого чудного, как этот, не сыщешь, – усмехнулся Андерс. – К тому же он с каждым днем становится все занудливей.