Текст книги "Отпусти меня к морю"

Ася Глейзер
Отпусти меня к морю

© Ася Глейзер, текст, 2019

© ООО «Издательство «Эксмо», 2019

* * * 

Этой книги могло бы не быть, если бы однажды я не решила отправиться на поиск той девочки, которую я помнила всегда. И которую я потеряла на долгих 25 лет.

Этой книги бы не было, но она есть. Вопреки всему, что происходило в моей жизни. Для меня это не просто книга, это доказательство того, что если очень верить даже в самые невероятные чудеса, то они обязательно случаются.

Мне было уже больше 40, когда я решила изменить все и наконец-то позволила себе быть тем, кем чувствовала себя всегда. Поэтом и писателем.

Не было четкого плана, не было опыта, не было уверенности. Было только огромное желание превращать кусочки, эпизоды, эмоции в слова.

Всю жизнь я наблюдаю картинки, людей, запахи, цвета. Всю жизнь в голове бежали строчки.

Мои тексты – это настроения, короткие зарисовки, маленькие картинки, которыми мне хочется поделиться с вами.

И конечно, я не могу не написать благодарности тем, кто верил в меня с самого начала. Моим подругам, которые верили и поддерживали. Моей сестре, которая настояла на том, чтобы я начала вести аккаунт dnevniksecretov. Моей тете, которая заботится обо мне и верит безусловно. Моим сыновьям, которые приняли меня в новом качестве.

И тем новым чудесным людям, которые вошли в мою жизнь и помогли мне осуществить мечту!

И особая благодарность моим читателям в инстаграм dnevniksecretov. Вы поддерживали меня с первого стихотворения, с первых робких моих строк. И это бесценно, как я всегда говорю.

Я пишу вступление от руки, чтобы передать вам частичку своей энергии.

Ваша Ася

Глава 1
Детство

огда ты ребенок, еще не свободный, окольцованный и опекаемый любимыми, родными на звук и на запах, бабушками, которые пахнут утренней выпечкой и блинами из кружева. Ряженкой, лаской, периной, спокойствием, тихими под ночником разговорами…

Младшей сестрой, которая пахнет сиренью, и маем, и теплым весенним двором, и смехом, и счастьем, простым до безумия. Ночью сирень наломаем с ней и в ванной разложим. То все утром удивятся за завтраком. Ставим и в банки, и в вазы, и в бутылки. Запах и счастье. Уставшие спать…

А может быть папой, с табачно-коньячным, крепким и вкусным до головокружения, с щекотной щетиной, до счастья в коленках. И пахнет закатом, защитой и силой.

А может быть Светкой, подружкой по классу, она карамельная и на вид, и на запах. Все время жует карамельки, без остановки, а когда надоест, то просто кидает ее в карман формы. Потом достанет, обмоет под краном – и в рот. И кудряшки под цвет. Карамельная девочка Света.

А он… Он на запах герой из романов, из Грина, Шекспира и чуть-чуть из Есенина. Я закрываю глаза и вдыхаю просто ту улицу, по которой он ходит. Город мой, шумный, с сиренью, черемухой, мытый дождями, украшенный радугой, город мой тоже пропах им. Лавочки, космос и прошлое с будущим, парк, и пруды, и мои два крыла. Я так вдыхаю его, что боюсь задохнуться. Птицами вольными, небом и чем-то таким в животе. Искрами, что ли? Или конфетти? Красные галстуки, книги, экзамены, хочется петь и крутиться юлой, а учиться никак. Хочется петь Пугачеву, а не соловушку. Хочется прыгать в резинку до вечера, ждать, что пройдет он, а я на десяточке.

Легкая-легкая, прям невесомая…

Прямо до неба, до солнца, до облака…

Вечер мой пахнет нарциссами желтыми, их Маргарита несла у Булгакова. Я засыпаю, мои конфетти в животе, тихонько трепещут. Как там у взрослых?

«Господи, дай замереть в этой точке. В этой весне и с сиреневым запахом. Дай не забыть мне все эти прекрасные, невыносимо прекрасные дни»…

* * *

 
У девочки были куклы
И книг пирамида,
В кармане ноты и буквы.
И дольче вита.
 
 
Душа всегда нараспашку,
И нос в веснушках.
Она носит дома его рубашку
И спит на его подушке.
 
 
У них на двоих одна история,
Придуманная случайно.
Ее глаза цвета дальнего моря,
Его глаза цвета чая.
 
 
У девочки были бабочки,
Ручные и настоящие.
Зимой кружили под лампочкой,
И получалось счастье.
 
 
Они никогда не расстанутся,
Весна венчала их.
Гадалка видела, шар стеклянный
Один на двоих.
 
 
У девочки было все по полочкам,
Легко и просто.
Она умела сложить осколочки
В калейдоскопе пестром.
 
 
Девочка знала простые истины
И верила в справедливость,
Скупала охапками пионы пушистые
И чувствовала себя счастливой.
 
 
Она распахивала окно весеннее,
Впускала воздух.
И сочиняла стихотворение,
Рифмуя звезды.
 
 
Девочки верят всегда в чудеса,
А все остальное после.
Девочки верят во все глаза,
Но однажды становятся взрослыми…
 
 
Звезды мои, кому вы светите?
Где вы, мои облака?
Вроде вчера шестнадцать отметила,
А вот уже к сорока…
 
 
Куклы и книги, друзья, весна.
Где это все осталось?
Любовь – переменная величина,
Жаль, что так оказалось.
 
 
Вечность лишь вымысел Куприна,
Мудрость – лишь томик Хайяма.
Уже проверено. Теорема верна.
Любовь только в мелодрамах…
 
 
Чаще тоскливо и реже смешно…
Сердцу не отогреться.
Завтра весна, я открою окно…
Господи, верни меня в детство…
 

* * *

не 10 лет, я живу на Патриарших прудах в розовом старом доме. Коммуналка, в которой мы живем с мамой и папой Леней, небольшая и дружная. Комнату справа занимает известный футболист, молодой, курносый и модный. В его комнате есть бар с заграничными напитками, и иногда он угощает меня жвачкой. Он некрасивый, с простецкой внешностью, но щеголь и все время улыбается, широко и искренне, до самых золотых коронок.

В комнате слева живет Маргоша, преданная поклонница Аллы Пугачевой. Маргошу описывать не нужно, она выглядит как двойник Пугачевой, только красивая и высокая. Статная, и видно ее издалека. Маргоша после работы спешит к дому своего кумира, почти бежит. Переулками и налево по Тверской, в надежде увидеть великую певицу проводит там все вечера, а иногда и ночи. Это Маргошина жизнь. Есть еще одна часть жизни, та, где Маргоша работает секретаршей у начальника какого-то треста с длинным непонятным названием. Начальник прочно женат, лыс и стар. Поэтому там жизни нет. И будущего нет.

Иногда Маргоша приходит счастливая, глаза ее янтарные лихорадочно блестят, и она начинает быстро и путано рассказывать, как встретилась с Аллой. В такие моменты вся наша коммуналка прячется по норам, у всех тут же находятся неотложные дела государственной важности, и меня посылают на кухню за чем-нибудь срочно. Маргоша ловит меня, сажает за свой стол, закуривает и, размахивая руками с неизменным красным маникюром, начинает свой рассказ. Я в ловушке. Я никогда не смогу отказать Маргоше в своем внимании. Я слушаю уже сотую историю про Аллу, в чем приехала Алла, как посмотрела она на Маргошу, что за красавец был с Аллой и сколько чемоданов было у них с собой. Если Алла была на гастролях, то я слушала про домработницу Аллы, про дочь Аллы, про водителя Аллы, про соседей Аллы.

Я жалела Маргошу, мне уже тогда казалось, что она не совсем здорова. Я мечтала, чтобы она переключилась таким же ураганом на Юрия Антонова. И тогда я смогла бы помочь ей. Я знала его адрес (родители дружили с ним). И могла бы добыть ей номер телефона. Я даже фантазировала, как они могли бы быть парой. Правда, Маргоша была на голову его выше, но в моих мечтах они виделись мне одного роста.

На мои намеки она реагировала бурным протестом, хмыкала пренебрежительно и, выпуская мне в лицо струйку дыма, говорила, что я хоть и неглупая девочка, но ничего не понимаю в музыке. Она говорила мне, что нельзя даже вслух сравнивать «этого свина» с «богиней».

Так и жили мы под нескончаемый «Миллион алых роз».

Общая кухня, на которой стояло три плиты, три стола и пять разномастных стульев. Плита Маргоши и плита моей мамы чаще всего были залиты убежавшим кофе, они поглощали его на завтрак, обед и ужин. Плита соседа-футболиста была девственно чиста. Он питался только в ресторанах.

В нашем холодильнике всегда стояла трехлитровая банка томатного сока, обязательный черный хлеб и докторская колбаса. Весной появлялись пахучие, ароматные, кривенькие огурцы с горькой попкой и непременно ежедневные арбузы летом.

Арбузы приносил сосед-футболист. Он лучше всех умел выбирать их, чтоб были упругие и сладкие. Сахарные, как говорила мама. Секрет, по которому он их выбирал, строго держал в тайне и всегда на вопрос, как отвечал, что это «чисто мужская интуиция» Один раз я случайно узнала тайну сладких арбузов. Клетку с арбузами выставили за дверь магазина прямо на улицу. Я сидела в комнате своей школьной подружки, окна комнаты находились как раз над дверями овощного магазина. Мы сидели на широком подоконнике и, лениво переговариваясь, иногда смотрели на улицу, рассматривая прохожих. Решали, пойти ли на Патрики или рвануть в «Детский мир», просто так, поглазеть и поесть мороженого с лотка, в хрустящем вафельном стаканчике. И никак не могли решить, то ли в стаканчике сливочное хочется, то ли желе со сливками в кафе «Шоколадное». Каникулы, лето, задачка.

Тут вижу соседа нашего, футболиста. Он с широкой улыбкой пересекает Малую Бронную и направляется прямо к овощному магазину. Крепко жмет руку продавцу и просит два арбуза.

Вот, думаю я, сейчас разгадаю тайну правильного выбора. Застыла, свесившись из окна.

Георгий – огромный, кудрявый дагестанец, продавец из овощного магазина, – входит в арбузную клетку. Я представила его в клетке с тиграми, по внешности ему бы больше подошла работа дрессировщика в цирке. Он легко, но нежно берет арбуз из горы, стучит костяшкой среднего пальца, задумчиво вслушиваясь в звук, как в музыку. Он простучал с десяток арбузов и, удовлетворенно хмыкнув, положил два из них в сетку. Вот и весь секрет.

Вечером дома мы всей квартирой сидим на кухне, арбузы порезаны, и взрослые смеются о каких-то своих делах. Арбуз – это праздник: как и водка, он объединяет людей. Мне отдают самую середину, самый сахар, «душу», как говорят в Украине, и я щурюсь от удовольствия.

Все хвалят соседа за его неизменно шикарный выбор. Он улыбается, и видно, что очень доволен. А я молчу. Пусть останется тайной. Хотя очень хочется рассказать про могучего арбузного короля Георгия. Но это коммуналка, соблюдаю правила общежития.

А вечером я делаю картины из арбузных косточек. Море, парус и облака.

* * *

 
Мне десять лет, и вся жизнь – игра:
Плеер и новые джинсы.
Бабушка, мама, моя сестра
И я, королева жизни.
 
 
Завтра тринадцать, бегу в кино,
А после мы с ним за ручки.
В школе проблемы, мне все равно, —
Бабочки точно круче.
 
 
Скоро пятнадцать и рухнул мир,
Метеориты в карманах.
Мне бы английский учить до дыр,
А я влюблена в хулигана.
 
 
Мне двадцать два, я опять в слезах
На стыке тысячелетий,
Маленький сын на моих руках…
Господи, мы оба дети!
 
 
Мне двадцать пять, и я снова жена:
Ревность и прочие глупости.
Мир по ночам и с утра война.
Господи, дай мне мудрости!
 
 
Мне тридцать два, я дважды мать,
Дети синхронно болеют.
Хочется выпить, реветь и спать.
Господи, я старею!
 
 
Мне тридцать девять, пропала жизнь
Быстрыми декабрями.
Прошлые драмы и виражи
Спрятаны под замками.
 
 
Где-то за сорок, совсем чуть-чуть,
С опытом наперевес
Я начинаю свой новый путь.
Господи, дай мне чудес!
 
 
Дай мне чудес и немного удачи,
А остальное мелочи.
Выросли дети, я больше не плачу,
Я же крутая девочка!
 

* * *

не 15 и впереди вся жизнь. Я знаю о ней уже так много, что сама удивляюсь, как мне еще не присвоили звание кандидата жизненных наук? Я учу полкласса, как прогуливать уроки, писать сочинения по Достоевскому, не читая Достоевского. Как отказать парню из 10 «Б» и пригласить на свидание смазливого Димку из параллельного. Как одеваться модно без денег и как начесывать правильно челку.

И как обогнуть чертову гигантскую очередь в Макдоналдс на Пушкинской. А еще я ловко покупаю американские сигареты у барыг на Комсомольском проспекте и никогда не жадничаю. И нагло с утра перед школой пью стопку ликера «Амаретто», тихонько краду из Галюсиных запасов.

Остальная половина класса меня тихо ненавидит, потому что громко ненавидеть побаиваются. Я же и драться полезу в случае опасности. Психическая. Зря боятся. Я трусиха до ватных ног. Просто лицо научилась держать и имидж хулиганки заработала.

Подружки у меня разные, и девчонки из соседних пятиэтажек, и старые подруги из английской спецшколы, и полоумная Маруся, которая ходит по вечерам в троллейбусный парк. Там она чувствует себя настоящей женщиной, желанной и сексуальной. У Маруси от рождения страшное мятое родимое пятно на пол лица. Пятно залазит на левый глаз и левую губу, делая Марусю кривой и внешне и внутри. Психологов тогда еще не было, да и какие психологи? Ее мать – уборщица в нашей школе, отец неизвестен.

Я защищаю ее как могу, разбираюсь с обидчиками, часами слушаю после школы про мужиков из троллейбусного парка и подбадриваю. Маруся считает меня подругой, и мне стыдно за то, что я только прикидываюсь подругой. Из жалости. И на пятно ее страшно смотреть всегда. Испытание.

А подруг у меня много в новой школе. Свита целая. Мы сидим у одной из подруг после школы и едим гречку с майонезом, еда неудачников, но другой тогда не было. И я солирую в своих розовых дутиках и модных лосинах. Я же, мать вашу, кандидат жизненных наук. И все слушают, слушают, восхищаются, впитывают. У меня уже солидная свинья-копилка с историями в арсенале. И про секс, и про несчастную любовь, и про сиротство, и про предательство, и про гламур.

А главное – про светлое будущее. Я часами могу об этом. В красках, с жестами итальянки, да покруче, чем Ванга! И не только про свое будущее. Про чужое тоже люблю погадать. Рисую картинки и всем хорошо. Щедрой рукой отсыпаю бриллианты и счастливую любовь, всем кто готов слушать. Дарю будущие подвиги и открываю Америки с Парижами. Мне не жалко, пусть у всех все сбудется. И каждой по кабриолету!

Уроки? Домашка? Да ну его! Жизнь куда круче, чем Фет с геометрией. А химия просто тоска. История может быть только? Но тоже, кому это нужно? Старье ни о чем. Все правили и умирали, крутили, вертели, боролись.

Да ладно, вон говорят, что евреи бегут до Америки! Может и мне рвануть? Через Италию, феличита! Снова домашку не сделала, ужас!

А через несколько лет, я встретила одну из тех, с кем мечтали. Она шла с коляской, уже как и я молодая мамаша. Моя одноклассница.

Мы сели на лавочке, закурили. Как ты? Как она, а помнишь? А он?

И тут она мне говорит: «Послушай, а ты не меняешься. Все такая же странная. Ох, как мы тебя ненавидели в школе. Ты была такая, другая. И мы ненавидели сильно. Ты была тем человеком, который как только за дверь, о нем одни гадости в спину. Но тихо всегда, ибо громко боялись»

* * *

 
Не спешить и успеть, даже в рассветах.
Полюбить, умереть. Такое длинное лето.
Я поставила точку. Ты самый лучший.
Я закончила. Без тебя невозможно скучно.
 
 
Есенин повесился в Англетере. Драма.
Мне грустно от этого очень, мама.
Одна. Уроки. Не сдан экзамен. Химия.
Его глаза не мои. История непоправимая.
 
 
Зачем мне химия, если не совпадает?
Ромашки оборваны. А ведь он все знает.
Он просто мимо. И нас уже не спасут.
Есенин повесился. А остальные живут.
 
 
Я выросту, мама. И буду странной.
В чужих глазах как осколок острый.
Застывшая девочка, вечная драма,
Которая делает сложным простое.
 
 
Есенин повесился. Верю в причины.
Сама бы рядом. Но дела не окончены.
Проходят мимо подруги, мужчины.
Соедините с Есениным, это срочно.
 
 
Уроки. Химия. Борщ. Бесконечность.
Я параллельность сама придумала.
Есенин повесился. Я гадаю на свечках.
Полуприкольная. Полубезумная.
 
 
Есенин. Смерть. Объяснять так длинно.
Болезнь проклятая разыгралась.
Ищу веревку. И к ней причины.
И исключаю любовь и жалость.
 
 
Я вечно мимо. Сама все придумала —
Любовь безумную и глаза голубые.
Я очень надеялась, думала, самая умная.
Есенин умер. И я через запятые.
 
 
Я так надеялась. Химия с геометрией.
Шестнадцать лет. У меня есть ты.
Есенин повесился. Отчаяние до смерти.
И я. Глаза. Любовь моя. И мечты.
 

* * *

огда я закрываю глаза, я оказываюсь далеко от того места, в котором нахожусь сейчас. Среди велюровых американских кресел и штор с голубыми кораллами. Я стараюсь дышать спокойно и ровно, дабы не спугнуть свое внутренне путешествие. Я переношусь туда, куда не продают горящие туры и билеты по специальным ценам. Туда, куда нет дороги, и проще добраться на полюс к пингвинам, через Чили и сто пятьдесят пересадок. Я оставляю свои взрослые американские горки и путешествую налегке.

Я покидаю Швабинг, сытый и благополучный, весь в цветном Югентстиле, со множеством странных магазинчиков, торгующим барахлом и немодными вещами, с сотней странных кафе, в массе своей безликих, как и весь немецкий дизайн… Люблю гулять по этому району, но, закрывая глаза, оказываюсь на Патриарших. Еще до всего, еще до того, как нам всем пришлось эмигрировать в новую реальность.

Туда, в розовый кирпичный дом и коммуналку, в которой ванна на львиных лапах, черный телефон на стене в коридоре, и двое странных соседей, он футболист (комната с окном во двор) она поклонница Аллы Пугачевой (огромная комната в два окна)

Квартира была достаточно интеллигентной, без висящих по стенам тазов и ржавых велосипедов. Три плиты на кухне, наша вечно залита сбежавшим из турки кофе, три холодильника, три стола. Холодильник футболиста заполнен импортным пивом, поклонница Пугачевой варит супы, а в нашем всегда есть трехлитровая банка с томатным соком, черная икра, вонючий сыр Рокфор (где только мама его покупала?) и непременный черный хлеб. Белого в доме не держали, мама была стройной и тонконогой.

Жили дружно, кофе с сигареткой – неотъемлемая часть быта, шепот и слезы на кухне, летом арбузы огромные, за которыми ходил футболист к знакомому продавцу овощного на малой Бронной, виноград Изабелла, мелкий и черный, первые весенние огурцы, такие, что пахли на всю квартиру.

Когда я закрываю глаза, я переношусь туда. В бассейн Москва, зимний, морозный, окутанный паром от теплой воды, и в метре невозможно разглядеть, кто плывет с тобой рядом. Запах хлорки и непременные резиновые шапочки, без них нельзя. У модниц в розах, у женщин попроще гладкие.

Когда я закрываю глаза, я иду вокруг Патриаршего пруда и все время пытаюсь высчитать лавочку, именно ту, на которой сидели Воланд и поэт Иван Бездомный. Мне кажется это очень важным, мне кажется, если я найду ее, то сбудется что то волшебное. Как минимум чудо, и я прикоснусь к главному роману века вживую. Я знаю наизусть все железные скульптуры из басен Крылова. И половину гуляющих на прудах, некогда богемных старушек, даже летом одетых в меховые воротники…

Когда я закрываю глаза, я вижу трех девочек весной, идущих из школы без курток, им не холодно. Молодость теплая и не чувствует ветра. На патриарших снимают кино.

Мы, затаив дыхание, наблюдаем за съемкой во все глаза. Девочка, наша ровесница, максимум на класс старше, в школьной форме и красном галстуке, по команде «Камера! Мотор!» бежит через школьный двор. И так раз пять. Мы обнаруживаем в этом новый смысл наших советских жизней. Это потом мы узнаем, что видели, как снимали «Гостью из будущего», и что девочка, не больше не меньше, сама Алиса Селезнева, кумир нашего детства.

В восторге и шоке от увиденного, мы сидим на лавочке и, перебивая друг друга, взахлеб мечтаем. Мои одноклассницы тут же открещиваются от еще бывшей с утра прочной и реальной мечты стать врачами и космонавтками, я предаю на одном дыхании мечту о журналистике, и мы клянемся стать актрисами. Как та девочка в галстуке.

Я бегу домой вприпрыжку, восторженно, заряженная новой мечтой, новой целью. Я счастлива. У меня два желания. Быть актрисой и выпросить у мамы собаку Лесси. Что, что может быть сильнее мечты десятилетней девочки? Бегу по Бронной, сворачиваю в Малый Козихинский, взлетаю по старинным ступеням розового кирпичного дома…

Верю, верю, в новую жизнь, и, что желания сбудутся…

Через три месяца я действительно снималась в кино.

А еще через год мама подарила мне собаку Лесси.

Глава 2
Квартира моя

«Дом не там, где вы родились, дом там, где прекратились ваши попытки к бегству».

1

а всю мою жизнь домов у меня случилось много. Я, как цыганский табор, перемещалась из дома в дом, из города в город, из страны в страну, теряя по дороге все, что напоминало мне о детстве. Фарфоровая дрезденская маленькая балеринка с ажурным платьем, оббитым по краям. Теннисная ракетка от Бориса Беккера, легкая, для новичков. Белые снегурки из мягкой кожи с обтрепанными посеревшими мысами. Барби на роликах и в джинсовой короткой юбке. Пакет с письмами школьных и дворовых поклонников, открытками от подруг и телеграммами от того самого голубоглазого мальчика (он был не такой как все). Тетрадь моих детских стихов и мамина красная записная книжка, в которой были ее рисунки. Долго ездил со мной по квартирам мамин телефонный столик с резными ножками темного дерева, но и он где то не выжил, потеряла.

Я не помню деталей, цветов и нюансов своих квартир, а может быть нарочно забываю их, чтобы не привязываться и не переживать, когда приходится их оставлять. Ведь все проходит, и это пройдет. Я никогда не тосковала ни по одному месту так сильно, как тоскую по своей последней московской квартире. Может быть потому, что именно в ней я чувствовала себя дома, и из окон с высокого пятнадцатого этажа могла подолгу смотреть на свое детство уже будучи взрослой женщиной. Окна моей квартиры были тем самым несуществующим в реальности порталом, в который все бы хотели, но никогда не могли бы вернуться. Из окон кухни была видна моя школа, из окон спальни я видела парк и дома по ту сторону парка, где я жила еще девочкой. Из окон гостиной я смотрела на дома моих одноклассников и высотку университета на Воробьевых горах.

Квартира досталась мне совершенно случайно, каким-то волшебным образом. Путем странного обмена с внезапно разрешившейся доплатой, и я долго не могла поверить в то, что она теперь моя. Один из тех запоминающихся моментов, когда счастье ощущаешь физически, как когда мне купили первого щенка, или день, когда меня приняли в пионеры на Красной площади.

Когда я вошла в нее первый раз, я совершенно не обратила внимания на ужасный древний ремонт, точнее его отсутствие. Там жила семья физиков-шестидесятников с дочкой, комната которой была раскрашена в психоделические цвета. Старые клоповые диваны еще советских времен, отвалившийся голубой кафель в ванной, кухня с покосившимися на ней облезлыми дверками. Все это было не важно. Вид из окна, я смотрела только на вид из окна и думала, что хочу видеть это всегда. И еще ощущение, энергетика. Это как любовь с первого взгляда, когда ты понимаешь, что это оно и чувствуешь страх и трепет от восторга.

Через год в квартиру вошла дизайнер и мы стали творить с ней мое личное маленькое чудо. Мы могли часами выбирать оттенок пола и неделями оттенок краски для стен. Чего стоили одни только наши с ней совместные выборы пятидесяти оттенков бежевого для коридора и правильный пыльно-розовый для обивки кровати. Тяжелые двухцветные плотные шторы на окнах и множество пестрых цветов и подушек. Квартиру собирали по всему свету – мебель из Азии, картины из Рима, столики из Америки и диванные подушки из Англии. Через год мы закончили, и я получила самое уютное место на свете, мое милое стильное убежище, с его неповторимым запахом вечного кофе и московской весны сквозь приоткрытые окна. Вечерами шумел Ленинский, блестя огнями рекламы и автомобильных пробок, и я могла часами разговаривать по телефону, глядя на мой огромный город, в котором я была теперь редкой гостьей.

Мы все любили мою квартиру, и наши ночные девичники с шампанским и клубникой я вспоминаю с особенной нежностью. Милые девочки. Сколько споров, сколько секретов не на жизнь, а на смерть, сколько слез и сколько смеха вмещала в себя моя молочная кухня. Как много раз мы гадали на кофе, слушали по очереди любимые песни (колонка сломалась и телефон с музыкой помещался в стеклянную салатную миску, для лучшей акустики), крутились перед зеркалами, собираясь вечером в бар, наводили марафет в ванной у огромного зеркала в серебряной раме, пробуя друг у друга румяна и блески для губ.

Как много мы планировали, обсуждали, придумывали, очаровывались и разочаровывались, в миллионный раз твердя другу, что все будет хорошо. Наш маленький девичий остров, куда мы сбегали от проблем этого мира, в попытке решить все эти проблемы или хотя бы на время забыть о них.

Какое же это счастливое время, когда ты по-детски просто сбегаешь из дома в другое пространство, где все для тебя и о тебе.

* * *

 
Жизнь в разноцветных бабочках,
Тех, что беспечно на старых дачах.
Жизнь милая, невероятная лапочка
Даже тогда, когда девочка плачет.
 
 
Жизнь как Париж золотистой осенью,
Вечно прекрасный и невероятный.
Жизнь – это я, молодая, русоволосая,
И все мои рифмы, не напечатанные.
 
 
Жизнь – она в черно-белых фото.
И в землянике дикой и сладкой.
В мае тебя поцелует кто-то.
А после стихи об этом в тетрадке.
 
 
Жизнь даже там, где ты уже взрослая.
Жизнь там, где больно и невыносимо.
Там, где ты пишешь тоскливыми прозами.
И пузырьки в бокале лопаются красиво.
 
 
Жизнь там, где рейсы ночные длинные.
Там, где бегу от себя и от нас с тобой.
Бабочки в чемодане, сердце малиновое.
Солнце закатное в океан голубой.
 
 
Жизнь на руке так хрупка и доверчива.
Сердцебиение свежими ранами.
Жизнь на ладони морщинкой прочерчена.
Жизнь, не покинь меня. Мне еще рано.
 
 
Я проживу тебя, длинную, разную,
Что бы там ни было, будет весна.
Я проживу тебя яркими красками.
Я принимаю тебя до дна.