Текст книги "Невеста. История любви в городе N"

Ася Векшина
Невеста

1

– Не спорь со мной, все будет по высшему классу!

Дора наконец-то показала мне сценарий, безвкусный, как она сама. Какие-то цыгане, московская панк-группа, оперная певица, вышедшая в тираж, ведущий теленовостей в качестве тамады и двести человек приглашенных.

Об окончательной сумме этого бедлама я пока не заикалась Игорю, хотя, скорее всего, он оплатит все расходы, даже не проверив смету.

Игорь – это мой жених, а мероприятие, которое будет первым в карьере Доры – моя свадьба.

– Окей, – говорю я, разглядывая отутюженные края дориного «каре», – допустим. Но откуда взялся список в двести человек? До вчерашнего дня с моей стороны было двадцать пять, с его – едва с десяток наберется. Дора, кто остальные люди? Это какие-то твои гости?

– Это нужные вам люди! Неужели ты не понимаешь?! Вы должны взорвать город!

– Мы не террористы, милая. И для чего все эти «нужные люди», если после свадьбы мы отчалим отсюда, ты забыла?

– Тем более, дорогая, тем более! Нужно запомниться всем на-всег-да! Уйти со сцены, так сказать, красиво!

Уйти со сцены пока не входит в мои планы, к тому же это выражение я терпеть не могу.

Дора кривит рот и сверкает аквамариновыми линзами. Когда-то я любила ее такой, какой ее мало кто помнит: угловатой троечницей с жиденьким хвостом на затылке, боявшейся ляпнуть какую-нибудь глупость и потому улыбавшейся постоянно, подобно Моне Лизе в отрочестве. Сейчас «нести чушь» стало дориной профессией, а улыбка намертво приклеилась к ее белоснежному отшлифованному личику, но уже по другим причинам: Доре не стыдно показать новые зубки.

Я давно уже перестала уважать Дору и лишь терплю ее, потому что плохо схожусь с людьми. Дора – единственная, кто от меня ничего не требует, спокойно реагируя на все мои приступы мизантропии, самоедства и мании величия. По большому счету, теперь нам друг на друга наплевать, что делает наши отношения устойчивыми, а временами – даже приятными.

Я беру список и вычеркиваю из него тринадцать ничего не говорящих мне фамилий, перепрыгивая через одну. Подумав, убираю еще десять, которые плохо читаются. Дора округляет глаза и пытается объяснить мне, что я делаю глупость, ведь «Куксинские – это те, у которых салон красоты, Юдин ПэПэ – это же друг нашего мэра, Катенька Климова – его любовница, а Дробот, ну, Дробот, ну это же!… Ты его не можешь не помнить, огромный такой, бандит!»

Я щипаю Дору за руку, она ойкает и причитает:

– С ума сошла, у меня же синяк останется, а платье без рукавов. Ненормальная, садистка!

– Вычеркивай без разговоров до ста человек, поняла? И зал ищи другой, я не перевариваю этот туалет.

«Туалетом» у нас в городе именуют узкий и длинный банкетный зал, построенный на месте общественной уборной.

В этот момент мой мобильник тренькает смс-кой. Игорь ждет меня внизу у дориного подъезда. Я забираю смету, заляпанную по краю розовым лаком, и сбегаю вниз по лестнице на улицу.

Игорь без машины. Это очень странно, ведь он не расстается со своим джипом.

Он в незнакомой мне кожаной куртке с воротником из гладкого серого меха, в узких джинсах, заправленных в черные короткие сапоги. Выгоревшие волосы падают на лоб, глаза хитрые и довольные.

– Как я тебя, котеночек? Неожиданно?

Он обнимает меня за талию, притягивает к себе, скользит губами по моей шее.

Я отстраняюсь:

– Перестань, мне щекотно. Где машина?

Игорь и не думает обижаться, беря меня за руку.

– Машину отогнал на станцию. Пусть приведут в порядок до мероприятия. А пока нас повозит мой старый приятель, мы с ним когда-то занимались разной ерундой. Да, я хочу, чтобы мы прогулялись, погода какая, любимая, ты посмотри… «Осенняя пора, очей очарованье, прекрасна мне твоя…»

Нет, только не это, не надо стихов! Я морщусь, закрывая ладонью его рот, он кусает меня за пальцы и опять притягивает к себе:

– Не нравится? А я так стараюсь!… Скоро, скоро, Машуля, скоро мы с тобой будем уже не здесь. А там, где море и люди в белых штанах.

– Слушай, Игорь. Тут Дора подсунула мне смету неучтенных расходов, возьми, пожалуйста.

– «О, женщины, вам имя – вероломство»! Я ей про осень, она – замолчи, я про море – она смету. Ну, ладно, что там? Давай.

Как я и предполагала, сумма оставляет Игоря невозмутимым. Он небрежно складывает листок и прячет во внутренний карман. Мы бредем по наклонной улочке вниз, к набережной. До свадьбы три дня. Я уже вижу покосившуюся беседку у реки, и тяну Игоря в сторону, потому что…

… я вспоминаю, как очень давно Вит читал мне здесь свой рассказ. Точнее, он протянул мне пачку листов и просто сидел рядом, глядя на треснувший лед на реке. А я читала, переворачивая страницы покрасневшими пальцами.

В рассказе был эпизод из жизни старика. Он давно потерял связь с родными из-за своего любвеобильного нрава, и сейчас рассказать о своем прошлом и пожаловаться на жизнь он может только работнице собеса, навещающей его дважды в неделю. Сердобольная женщина обещает старику узнать что-то о его родных и довольно быстро находит его дочь с внуками, ожидая, что эта новость обрадует подопечного. Но старик в гневе выгоняет помощницу, а потом жалуется на нее начальству, обвиняя в придуманном грехе – краже его пенсии. Ночью старик умирает.

Помню, рассказ захватил меня. Я читала, не чувствуя боли в замерзших пальцах. Вит тихо сидел рядом, прищурившись, глядя на гремящий трамвай на мосту. И только когда я перевернула последний лист, спросил:

– Как ты считаешь, мне бросить писать?

Я подняла на него глаза – в них не было ни тени неуверенности. Спокойные и темные, как вода в трещинах мартовского льда.

– Ну что ты, Вит!… Ты пишешь потрясающе. Читать тебя – это… – я не могла найти слов, что мне всегда с трудом удавалось, – это как фильм с любимым актером, когда два часа пролетают, как один миг.

– Спасибо, Маша. Пойдем, холодно, – он поднял мои упавшие варежки и протянул мне. Я с трудом натянула их на покрасневшие пальцы. По пути домой мы молчали. Я мечтала, что Вит возьмет меня за руку и потянет в горку за собой, сапоги ужасно скользили по талой земле. Но он шел рядом, тяжело ступая широкими ботинками, думая о чем-то своем.

В тот год мы часто виделись, обычно в компаниях, на чьих-то днях рождения, на вечере выпускников, в театре, иногда на концертах заезжих рок-групп. Он ушел из школы, где преподавал историю, перебивался случайными заработками.

Как-то я прочла его повесть, напечатанную в плохо изданном местном альманахе, и по-прежнему провалилась в другое измерение, хотя его герои были обычными людьми с незатейливыми судьбами. Я набрала его номер телефона и долго ждала, когда на том конце снимут трубку. Вит спал и хриплым голосом равнодушно ответил мне. Но когда я начала сбивчиво говорить о том, как мне понравилась его повесть, он постепенно проснулся и пригласил меня к себе.

Полгода пролетели для меня, как во сне. Мы гуляли, ездили вместе на природу. Иногда я жила у Вита, читала то, что он написал. Мне казалось, что у него получается все лучше и лучше. Все отмечали, что Вит изменился, стал жизнерадостней и проще. Мои друзья находили меня очень счастливой, я давала читать им его рассказы, хотя не всем они нравились.

Но больше ни один журнал так его и не напечатал. Вит часто делался мрачным и уходил в себя, как раньше. В эти дни я возвращалась домой, думая, что мешаю ему.

Как-то раз, когда я уже неделю жила у себя, приходя поздно вечером с новой работы (устроилась в фирму по производству входивших в моду шкафов-купе), он позвонил мне и объявил, что уезжает в Москву, к приятелю.

– Когда? – я заметила, что мелко дрожу, хотя в комнате было тепло.

– Послезавтра вечером, – ответил Вит спокойно. Повисла пауза, мне захотелось сказать ему что-то грубое, раскричаться, расплакаться, но вместо этого я лишь сухо произнесла:

– Отлично. Думаю, там ты найдешь себя.

Его голос потеплел:

– Правда? Спасибо, что веришь в меня. Придешь меня провожать?

– А разве завтра мы не увидимся? – Мне опять зябко.

– Завтра?… Да, конечно… Увидимся, наверное. Только мне нужно закончить новый рассказ.

Тогда мы так и не увиделись. Я слегла с температурой. Вит звонил мне каждый час, беспокоясь о моем здоровье, и я почти поправилась, поднялась в день его отъезда, но провозилась перед выходом в поисках засунутого куда-то ключа от двери и опоздала к поезду. На заполненном провожающими перроне я долго смотрела, как люди обнимаются, смеются, пьют, машут и бегут за вагоном.

Поначалу Вит часто звонил мне из Москвы. Ему было трудно и одиноко, он делил с другом маленькую комнату, писал для газет, репетиторствовал, по ночам сторожил или грузил. Потом куда-то пропал, но со слов общих знакомых, с ним все было в порядке.

Как-то я увидела в телевизионном фильме его фамилию в качестве сценариста, испытав радостное возбуждение. Я всегда была уверена, что у Вита не может быть однофамильцев.

Он по-прежнему не звонил и не писал мне. Каждый день я внушала себе, что всё, что было с нами, я просто придумала себе, ведь он никогда ничего мне не обещал, но легче от этого не становилось. Я свела общение со всеми до минимума, работала допоздна, все выходные проводила дома, рисуя или читая, выключив телефон.

Тем временем, шкафы-купе шли на ура. Мы наводнили ими город и окрестности, а я возглавила должность менеджера по развитию, с хорошей зарплатой и возможностью ездить на учебу к поставщикам в центр.

В одну из командировок в Москву мы встретились. Я позвонила по имеющемуся у меня номеру, его приятель ответил, что Вит сменил квартиру, и неохотно продиктовал какие-то цифры.

Эту встречу я долго не могла забыть.

В нем появился столичный лоск, Вит сильно похудел и непривычно коротко стриг волосы. Теперь он писал для какого-то модного журнала, по двум его сценариям ставились фильмы. Тот увиденный мной фильм, оказалось, не имел к Виту никакого отношения, и он добродушно подшучивал надо мной с новой для него мягкостью, показавшейся мне обидно снисходительной.

После ресторана, где Вит быстро и небрежно расплатился по ужаснувшему меня счету, не оставив чаевых, мы гуляли по ночной Москве. Он обнял меня и поцеловал так, как мы никогда не целовались раньше.

– Пойдем к тебе в гостиницу, – его шепот лишил меня способности соображать, но я зачем-то спросила:

– А почему не к тебе?

По-прежнему обнимая меня, Вит сказал:

– Потому что я живу не один.

И все-таки мы провели ту ночь у меня. Наутро спустились в ресторан и спокойно позавтракали, как коллеги или семейная пара, с поспешной нежностью попрощались в холле гостиницы.

Я вернулась домой с протрезвевшей головой и затаенной обидой, которая в течение следующей пары лет превратилась в цинизм и наигранное равнодушие к мужчинам.

Я культивировала свою независимость и почти примирилась с новой собой, жесткой и самодовольной. Модный фитнес-клуб с одержимой моим преображением инструкторшей Таней сделал мое мягкое тело точеным. Парикмахер, у которой стриглась Дора, с жаром курирующая новый имидж подруги (то есть – меня), привела в порядок мою бесформенную рыжую шевелюру, превратив в каскад блестящих локонов. Я стала одеваться в когда-то смешившем меня магазине, предпочитая уютной и бесформенной облегающую и яркую одежду.

И тут появился Игорь. В один из суматошных дней он спас мою неудачно припаркованную машину от эвакуатора. Игорь принадлежал к тому типу мужчин, которые точно знают, что будет завтра.

Акции комбината, кормившего наш город, принадлежали ему в довольно весомой доле, позволявшей жить беззаботно, сыто и «правильно», как он любил говорить.

В тот вечер мы решили отметить знакомство в дорогом японском ресторане, где я отравилась соевым соусом. Всю дорогу домой меня мутило, а Игорь, поставивший на уши весь ресторан, стоически терпел мои желудочные спазмы в окно его джипа.

Он не остался ночевать у меня, а утром прислал букет. Огромный букет из чайных роз, хризантем и веточек с синими ягодками, в вычурной золотистой сетке. Я не люблю розы, от их сладковатого аромата у меня начинает болеть голова, но сам факт доставки букета, не поместившегося ни в одну вазу и стоящего в высокой кастрюле, настроил меня на сентиментальную волну. Мы стали встречаться.

2

Сегодня последняя примерка свадебного платья.

Моя портниха живет на окраине. Пока я крадусь по объездной в потоке машин, пробивающихся через мокрую метель, слушаю по радио песенку о скамейке в старом парке, хранящей безумства былой любви. Все популярные песни о любви кажутся мне глупыми, но эта трогает какой-то жалобной интонацией. Ведь если подумать, у каждого из нас есть такая вот скамейка, качелька или что-то еще, занозой впившееся в сердце. Красная «ауди» впереди меня, забыв показать поворот, ныряет на кольцо прямо передо мной, я давлю на клаксон, привычно вырывается ругательство.

Портниха встречает меня оживленно. Милая женщина без возраста, похожая скорее на учительницу, чем на модистку. Ее зовут Анна. В единственной комнате, служащей мастерской и жильем, на вешалке висит платье, в котором я предстану перед Игорем.

Оно тяжелое, скользкое, из старого муслина цвета слоновой кости, бережно хранимого бабушкой для меня. Вырез лодочкой, юбка-колокол и высокие перчатки делают меня похожей на героиню старых фильмов.

– Сидит идеально, не морщит. Великолепно, – портниха удовлетворенно кивает, прикалывая к поясу причудливый цветок из накрахмаленной ткани, с жемчужиной в сердцевинке – единственное украшение лаконичного наряда.

– Вам нравится? – Анна смотрит на меня слишком пристально, слишком вызывающе или мне это кажется, и я взрываюсь:

– Нравится?! Помилуйте! Оно – совершенство. Вы – Донна Каран свадебной моды. Коко Шанель, или – кто еще там есть? Все дело в том, что… В общем…

Ее взгляд не меняется, только тревожно поднята бровь и улыбка чуть натянутей, чем обычно:

– Все невесты переживают накануне свадьбы. Им всем кажется, что платье не произведет нужного эффекта.

– Не то, совсем не то.

– А давайте по чуть-чуть ликеру? Дочь делает, смородиновый.

– У вас есть дочь?

Портниха смеется:

– Да. И я уже дважды бабушка. Дочь живет одна с детьми, много работает. Любит иногда экспериментировать с напитками. По своему рецепту готовит то настоечки, то ликерчики. Нет, не подумайте, сама не пьет, так, угощает друзей, знакомых. Этот ликер ее фирменный, всем нравится.

Ликер оказался вкусным, Анна – моложе, чем я думала. Платье начало казаться мне трогательно старомодным, а Игорь – малознакомым человеком. Я пустила пьяную слезу, пока портниха паковала платье и помогала спустить вниз, к машине.

– Ну, с богом. Счастья вам, Машенька!

Нетвердыми руками я вывернула руль и полетела по скользкой дороге. Впрочем, этот путь был так хорошо знаком, а гаишники, промерзнув, попрятались, что через полчаса я уже вывешивала платье на окно в бабушкину комнату. Я превратила ее в гардеробную, чтобы она не казалась такой заброшенной в слишком большой и пустой квартире.

Завтра утром – визит в салон. Парикмахер придумала мне «нечто в моем стиле». Я смотрю на часы – всего десять. Меня невыносимо тянет спать. Я пишу Игорю нежную смс-ку, и он мгновенно отвечает:

«Мальчишник в самом разгаре, все ждут стриптиз, но я хочу улизнуть к тебе, любовь моя!»

Я поспешно набираю, что ко мне сегодня нельзя, у меня ночует платье, а видеть наряд невесты до свадьбы – плохая примета. В ответ прилетает что-то нежно-невнятное, и связь обрывается. Спать, спать…

Мне приснился сон. Зал ожидания вокзала. Практически пустой, только уборщица возит по мраморному полу тряпкой-мешковиной и вдруг натыкается на мои чемоданы – красный и белый. Она толкает белый чемодан шваброй и зло смотрит на меня:

– Мешаете, уважаемая. Пересядьте туда! – тычет рукой в скамейку в самом углу, возле закрытого газетного киоска.

У уборщицы лицо постаревшей портнихи. Я безропотно пересаживаюсь и вдруг понимаю, что я забыла дома билет, а поезд уже на перроне. Я встаю, хватаю чемоданы и бегу к выходу. Домой, домой, нужно успеть за билетом, поезд стоит сорок минут! Но выход в город закрыт. Я бегу к другому, боковому выходу, но его нет. Мечусь по вокзалу, но все входы и выходы закрыты. Бросаю чемоданы и кричу уборщице, толкающей перед собой ведро:

– Мне нужно домой, за билетом! Где здесь выход?

Но она на глазах растворяется в воздухе, и зал наполняется людьми, толкающимися, равнодушно и сердито гудящими, что-то обсуждающими, без вещей и почему-то в зимней одежде, когда на мне лишь тонкий свитер. Никто не обращает на меня внимания. Я в растерянности сажусь на пустующий уголок скамейки… и просыпаюсь.

На мобильнике пять пропущенных от Доры. У нее жуткий переполох, но в целом все готово к свадьбе. Она не понимает, почему я до сих пор не у мастера, когда это я собираюсь делать прическу? Уже девять, а церемония в ЗАГСЕ в два, времени не осталось!

Плетусь в ванную и вижу в зеркале отекшее лицо. Рассеянно собираюсь и спускаюсь во двор. Снег ослепительной белизны сменил вчерашнюю слякоть. Дети лепят снеговиков, я улыбаюсь, слушая их радостные возгласы, и получаю несильный удар в спину снежком. Мальчишка в полосатой шапочке выжидающе смотрит на меня. Я лишь машу ему рукой, и он убегает, размахивая лопаткой.

Машина словно маленький сугроб. Сегодня она мне не понадобится, салон находится совсем рядом с домом. Моя мастер с легким запахом перегара, заглушенного цитрусовыми ароматами парфюма, как обычно уже ждет меня. Мне нравится, как скупыми движениями, бережно она распутывает мои тонкие волосы, моет их, расчесывает. Она не спрашивает меня о свадьбе, наверное потому, что мир свадеб для нее – не более, чем источник дохода. Я слышала от кого-то, что мужчинам она предпочитает женщин и даже живет с симпатичной девушкой долгое время.

Моя прическа, по ее замыслу, совсем простая: тугая ракушка на затылке, сколотая шпильками с жемчугом, и волна выбившихся прядей сбоку от лица. Я соглашаюсь и вижу, как в умелых руках мое лицо приобретает знакомые контуры.

Бабушка умерла пять лет назад, примерно в это же время года. Я уезжала в командировку, вернувшись, долго жала на кнопку звонка, понимая, что что-то случилось. Обычно шаркающий звук тапочек успокаивал меня, но в тот день за дверью была тишина.

Я не смогла открыть дверь ключом, она была закрыта изнутри на защелку. Бабушка, всегда деятельная и разумная, в последнее время стала всего бояться: стука, шорохов, темноты. Сосед помог мне сломать дверь. Она лежала на полу в кухне, в чистом халате, с посиневшей частью лица и рукой, нелепо вывернутой. На столе застыли в миске разбитые для стряпни яйца.

В день ее похорон было так же красиво и чисто от выпавшего за ночь снега, как и сегодня. На кладбище собралось совсем немного народу: старики из подъезда, незнакомая дальняя родственница, Дора и мои коллеги по работе.

Мама приехать не успела, не получилось быстро сделать визу. Она лишь звонила и сдавленно плакала в трубку, обещая выбраться летом, но так и не приехала.

Бабушке понравился бы Игорь, она всегда любила мужчин, которые знают, что будет завтра. Правда, она была замужем за совсем другим человеком: мой дед имел репутацию правдолюба, со всех работ уходил со скандалами, часто замыкался в себе, неделями ни с кем не разговаривая, но, в сущности, был милым чудаком и добрым человеком. Он умер во сне, в больнице, куда лег, чтобы сделать операцию на глаза.

Мне осталось только собраться и ждать машину, которая привезет меня в ЗАГС. Я отменила привычные церемонии в виде поездок по городу, фотографирования у каждого столба и распитию шампанского на холоде. Игорь и я должны увидеть друг друга только в ЗАГСЕ. Эта идея, изначально встреченная Дорой в штыки, сейчас казалась ей жутко романтичной. Из-за большого количества гостей, многие из которых даже не знают, как мы выглядим, часть из них будут дожидаться нас в откупленном для свадьбы местном театре (ресторан– «туалет» Доре спешно пришлось вычеркивать из сценария).

Дома я принимаю душ, стараясь не намочить прическу и не задеть праздничный макияж. Долго смотрю на себя в высокое зеркало в прихожей. Мне кажется, что сегодня я похожа на маму и это выглядит насмешкой: мама никогда не была невестой. Не знаю даже, мечтала ли она об этом. Мы никогда не могли с ней говорить ни о чем, кроме невыученных уроков, немытой посуды и моего позднего возвращения с прогулок. Иногда, правда, мама расспрашивала меня о подругах, о моих планах на будущее, о прочитанных книгах, но о себе она не говорила. Мама всегда была чем-то занята: она работала в доме культуры и организовывала досуг для пенсионеров и ветеранов. Ребенком я ходила на все эти концерты, взрослея, начала их избегать под разными предлогами. То, что мама эмигрировала в страну, представляющуюся мне и поныне совершенно недоступной, вызвало у нас с бабушкой долгое оцепенение. Как ей удалось это сделать, мне не понятно и по сей день. Я отказалась ехать с ней наотрез, бабушка – тоже.

Сейчас мама, будучи когда-то атеисткой, верит в неизвестного бога и воспитывает приемного сына. Мой брат, судя по фотографии, живой и умный мальчишка с раскосыми глазами. Когда-то мне очень хотелось, чтобы они с мамой приехали, точнее, я видела, как об этом мечтает бабушка, вчитываясь слабыми глазами в редкие мамины письма. Но потом я подумала, что новая родина и новая жизнь с новым ребенком сделали маму счастливой, и это новое счастье отрезало ее от нас. Глядя на старые фотографии, где мама в неуклюжих очках деловито руководит театральной постановкой, мне трудно совместить ее с мамой теперешней: отсутствующе улыбающейся женщиной с седыми прядями в коротких волосах, стоящей на фоне пластикового домика с зеленой лужайкой.

Опять серия звонков от Доры: я не забыла, что уже через час за мной приедет машина, арендованный белый лимузин? Собралась ли я или мне нужна помощь? Звонил ли мне Игорь, он «недоступен», Дора набирает его уже час.

Стоп… Игорь – недоступен? Вспоминаю, что сегодня мой жених не позвонил мне ни разу. Он вообще жив там после фееричного мальчишника? Набираю – действительно, недоступен.

«Позвонит, никуда не денется» – услужливо подбрасывает мне спасительную фразу подсознание. Сейчас меня больше волнует другое. Мои туфли.