Текст книги "История ислама с основания до новейших времён. Т. 2"

События следующего года можно сравнивать со знаменитой дуэлью втроем, по условиям которой каждый из соперников метит в своего соседа. Прежде всего Мухтар распорядился схватить в Куфе убийц Хусейна: Шамира, Омара и состоявших тогда у них под командой солдат. Казнили всех. Затем новый правитель провозгласил священную войну главным виновникам катастрофы – Убейдулле и Омейядам. С величайшим коварством пользовался он всем могущим разжечь фанатизм шиитов: для последователей учения Ибн Сабы отыскали подлинное седалище, на котором, по достоверным сведениям, восседал некогда Алий; подобно скинии завета иудеев эту святыню возили в торжественной процессии на лошаке. Держались голуби, изображающие из себя ангелов, и выпускались в самый разгар битвы, дабы заставить уверовать простаков в прилетевшие на помощь к правоверным небесные силы. Одаряли и деньгами; персидские вольноотпущенники накидывались с жадностью на дождь монет, бывших когда-то достоянием одних их господ – арабов. И весьма естественно, что глубоко запавшее ожесточение порабощенного народа, получившее в первый раз по истечении полустолетия возможность натешиться местью над чужеземным утеснителем, нередко проявлялось с дикой, страшной яростью. «С позаимствованным у самих же арабов мужеством и чисто персидской ненавистью» эти люди, составлявшие по преимуществу городскую чернь, набрасывались под благовидным предлогом отыскать всюду убийц Хусейна на все, носящее имя араба. И вскоре воцарился в Куфе настоящий террор, от которого могла спасти лишь принадлежность к Ши’а, да и то не всегда. Злоба этого первого проблеска национального персидского духа, направленного против арабского владычества, слишком понятна, но со стороны Мухтара было не только государственной изменой, но в то же время и ошибкой предоставить простор, и в таких широких размерах, персидскому элементу. Изо дня в день стали осаждать Мус’аба в Басре обобранные и обиженные беглецы. Да и действительно, нельзя же было допускать, как ни взглянуть на дело, чтобы вышедшие из рядов покоренных народов давили арабов в самом центре государства. Немедленно же послано было повеление Мухаллабу сдать команду над войском, действовавшим против хариджитов, другому, а самому спешить обратно в Куфу (Рамадан 6?=март 687).

Однако раньше, чем осуществилось это нападение, уже с другой стороны сделана была попытка положить конец произволу Мухтара. Умерщвление убийц Хусейна, несомненно, было прежде всего публичной пощечиной Омейядам и их приспешнику Убейдулле. Если бы даже Абд-аль-Ме-лик и не прослышал, что шииты намереваются вскорости вновь повторить поход «кающихся», все-таки халиф был поставлен в необходимость по возможности поспешнее направить войска против куфийцев. Туда же влекли его, как мы видели раньше, и высшие соображения: как раз в это время византийцы заняли Армению. Поэтому он отправил все того же Хусайна Ибн Нумейра с Убейдуллой с сильным войском в Месопотамию в конце 66 (весной 686). Прямой путь вниз по Евфрату сторожил Зуфар в Каркисии; щадить его пока было делом благоразумия, так как в сирийском войске находилось множество кайситов. Поэтому сирийцы потянулись далее на север к Мосулу, чтобы оттуда спуститься беспрепятственно по Тигру к Мадайну, но извещенные вовремя шииты поспешили воспрепятствовать вторжению врагов в Ирак. Оба войска сошлись на левом берегу Тигра, неподалеку от Мосула при Хазире, реке, впадающей с севера в великий Заб. Сирийцы далеко превосходили в военном искусстве сектантов, и когда (Мухаррем 67=август 686) начался бой, скоро стали одолевать противника. Но лишь только выпущены были голуби Мухтара, шииты воодушевились, уповая на божескую помощь, и в то же время заколебалось неприятельское левое крыло, предводимое Убейдуллой и сплошь состоявшее из кайситов. Пронесся по рядам их громовый клич: «мщение за луговину». Хладнокровно присматривались они потом, как враг поражал йеменцев, тоже пришедших в замешательство от неожиданной измены земляков. Убейдулла и Хусайн оба пали в сражении, а войска их рассеялись – свершилась отместка за Кербела.

Недолго Мухтару пришлось радоваться своей победе. Не прошло и полугода, как в область Куфы вторгнулось предводимое Мухаллабом войско Мус’аба. После нескольких предварительных стычек закипел решительный бой вблизи Куфы, у Харура, на том самом месте, где когда-то первые хари-джиты отделились от Алия. Арабы Ирака, за исключением разве чистейших фанатиков шиитов, уже давно тяготились Мухтаром. Ибрахим ибн Малик, назначенный после победы при Хазире наместником в Мосул, тоже покинул Мухтара на произвол судьбы. Куда же было ему при неравенстве сил справиться с Мухаллабом. Положим, персы ставили теперь на карту свое национальное существование, приобретенное с таким трудом, и храбро сражались за Мухтара; но все-таки ему пришлось поздно ночью отступить в город. Много еще дней держался Мухтар в укрепленном вокруг своей резиденции квартале с оставшимися ему верными 6000–7000 приверженцами. Но когда окончательно исчезла надежда на помощь Ибрахима, он потребовал от окружающих попытки пробиться с ним вместе или же по крайней мере дорого продать жизнь. Персы заволновались, подобное отчаянное предприятие показалось им ужасным, они сдались безусловно, рассчитывая покорностью спасти себе жизнь. Но не такой был человек Мухтар, чтобы согласиться на унижение, да и не мог он питать никаких иллюзий насчет предстоявшей ему участи: с 19-ю из храбрейших он ринулся в ряды неприятелей и после упорной схватки был изрублен (14 Рамадана 67=3 апреля 687). Так кончилось восстание шиитов, а с ним и попытка персидского народа снова отвоевать себе самостоятельность. Мщение арабов господ было ужасно: по настоянию обозленных куфийцев Мус’аб повелел перебить всех пленных, по большей части персов. Шиитизм не был, однако, окончательно искоренен: не появляясь въявь, он распространялся в течение долгого времени при помощи тайной пропаганды, столь подходящей к лживому характеру перса. Учение об истинном имаме из дома Алия мало-помалу заполонило все восточные провинции.

Итак, один из трех борцов пал. Ибрахиму нетрудно было помириться с Мус’абом, который желал заручиться содействием этого влиятельного человека, но наместничество Мосула вручено было надежному Мухаллабу. В этом значительном пограничном городе полководец мог одновременно наблюдать за сирийцами на западе и византийцами на севере. Вскоре же, по-видимому, предстояла развязка борьбы между обоими оставшимися соперниками, но новые побочные обстоятельства снова отсрочили ее. Заместитель Мухаллаба в войне с хариджитами не обладал искусством своего предшественника. Неприятели сумели его провести рядом маршей и контрмаршей, так что в 68 (687) сектанты выступили внезапно из внутренней Персии, заняли Мадайн, подступили к Куфе и чуть было ее не взяли. Отброшенные с великим трудом, они опустошили Мидию, взяли Рей (Тегеран), осадили Испагань и вернулись снова в Ирак. Предводимые новым полководцем, Катари Иба аль Фуджа’а, одаренным замечательной энергией и смелостью, хариджиты разлились по стране неудержимым потоком. Мус’аб уразумел тотчас же, что справиться с ними впору разве Мухаллабу. Испытанный полководец был снова выдвинут против сектантов, а место его в Мосуле занял Ибрахим. И Мухаллабу пришлось напрячь все силы, чтобы удержать хариджитов под стенами Басры и Куфы. Как кажется, более ничего он не мог пока и сделать: что-то не слышно за первые годы войны о больших победах. С своей стороны и Мус’аб вынужден был развернуть почти все свои силы против хариджитов, о движении же через Мосул на сирийцев нечего было и помышлять.

Однако годы 67–70 (686–689) и Дамаску нелегко достались. После сражения у Хазира, несомненно, еще долго приходилось Абд-аль-Мелику утишать ожесточение, возникшее между раздраженными йеменцами и кайситами; немало также хлопот доставляли ему и мардаиты. Когда же в 69 (688 – 9) он двинулся наконец с войском в Месопотамию, то у Айн-Вар-да его настигла весть, что за спиной у него в Дамаске вспыхнуло опасное восстание. Двоюродный брат халифа, Амр Ибн Саид Аль-Ашдак счел момент удобным для того, чтобы предъявить снова притязания на халифат, и ему посчастливилось склонить на свою сторону часть Омейядов, не совсем довольных слишком энергическим правлением Абд-аль-Мелика. Вернувшемуся назад с войском повелителю удалось заставить Амра положить оружие, но лишь после формальной капитуляции, по которой даровались восставшему жизнь и свобода. Вот тогда-то Абд-аль-Мелик; дабы раз и навсегда искоренить подобное действительно чудовищное неповиновение в среде своей же собственной семьи, нарушил слово, торжественно данное им: он повелел связать Амра и так как собственный брат халифа, Абд-аль-Азиз, не пожелал исполнить приказание умертвить пленного, то повелитель потребовал пику и меч и собственноручно зарезал лежащего у его ног безоружного самым отвратительным образом. В тот же самый день, гласит предание, допущена была к аудиенции вся знать. Посыпались снова отовсюду благоговейные приветствия «повелителю правоверных», а перед халифом лежал в то время развернутый Коран. Он захлопнул наконец священное писание и воскликнул: «Да, это отделит меня навсегда от тебя». Порядок был окончательно восстановлен в столице, но мардаиты, ободренные, вероятно, слухами о возникших было беспорядках в Сирии, снова зашевелились в Ливане, и в то же время византийцы, как кажется, предварительно укрепившись на Кипре, предприняли последовательный ряд грозных передвижений из Армении в пределы северной Сирии. Так или иначе, Абд-аль-Мелику пришлось решиться на заключение с греками нового договора, который, как ни унизителен был с виду, все-таки представляет собой в сущности образцовое произведение дипломатического искусства. Императору возвращалась Армения и половина Кипра[31]31
  * Ср. Ranke. V, 1, 188, прим. 2.


[Закрыть], сверх того халиф обязывался уплачивать значительную дань, а взамен этого Юстиниан обещал не только прервать на будущее время всякие сношения с мардаитами, но и понудить их покинуть страну и переселиться в византийские пределы. Промах, сделанный греками в данном случае, для нас поистине необъясним. Для каких-то минутных выгод византийцы решались на устранение воинственного племени горцев, засевшего глубокой занозой в арабское тело и оказывавшего постоянно неоценимые услуги грекам. Рядом с этой политической близорукостью не менее поразительно было также и то чисто греческое коварство, с каким Леонтий, наблюдавший из Армении за приведением в исполнение договора, приказал умертвить главного вождя мардаитов, дабы удобнее было от имени императора согнать в кучу преобладающее большинство годных к военной службе горцев и вывести их из страны. Переселенцев расселили по разным пунктам византийской империи (70=689). Незначительное количество оставшихся на месге не могло уже более вредить Дамаску. Наконец-то настал момент, когда Абд-аль-Мелик мог со всеми своими силами обрушиться на Абдуллу ибн Зубейра.

Положение напоминало прежние отношения Алия к Му’авии лет тридцать тому назад. И теперь Омейяды стояли твердой ногой в Сирии и Египте, а антихалиф номинально владел Аравией и всеми восточными провинциями. Но силы последнего дробились еще войной с хариджитами и отчасти поглощались внутренними смутами в Хорасане. Тем более было необходимо Абдулле собрать все, что находилось под рукой, и встретить сильным ударом нападение сирийцев, а еще лучше постараться предупредить неприятеля; но его стесняли в известной степени возникшие с недж-дитами неприязненные столкновения. Первоначальный нейтралитет этих хариджитов Аравии сменился внезапно враждебным положением с той поры, когда Мус’аб произвел из Басры в 69 (689) напрасную попытку оттеснить их с северо-востока полуострова. Впрочем Неджда не был пока в состоянии предпринять нападение на Медину, вскоре затем (около 71=690) недовольные из среды его же секты умертвили предводителя и выбрали на его место другого. Во всяком случае, едва ли арабские хариджиты могли вое-препятствовать Ибн Зубейру, если бы даже он сам непременно желал оставаться в Мекке, послать Мус’абу в подмогу против сирийцев хотя бы некоторую часть войск. Но в отношения между братьями, несомненно, закралось недоверие. Абдулла был набожен и скуп, Мус’аб – весельчак и мот. Прикрываясь высокопарными изречениями, давно уже разучился первый жертвовать своей собственной драгоценной особой, и другой, конечно, не особенно любил входить во все подробности сам – оргии и любовные похождения поглощали всецело его время; но когда замедление грозило явно опасностью, Мус’аб всегда готов был предупредить несчастье с энергией, не щадя себя самого. Его жестокость по отношению к шиитам Куфы, возбудившая в широких кругах негодование, послужила поводом к временному его смещению с занимаемого им высокого поста. Когда же он был снова назначен на прежнее место, у Абдул-лы засело в голове, что брат его, простой наместник, действует чересчур самостоятельно и самонадеянно. Одним словом, между этой разнохарактерной парой братьев никогда не могло существовать полного согласия. Казалось, следовало бы об этом забыть теперь, когда на обоих надвигалась гроза. Между тем Абдулла не шевельнул и пальцем во все время борьбы сирийцев с Мус’абом; словно барсук в берлоге, он улегся в своей Мекке один-одинешенек и высидел до конца. Разве этот последний акт его жизни не служит лучшим доказательством полной политической неспособности? По своей натуре он принадлежал к тому именно разряду людей, которые не в состоянии ни на что сами решиться и все ждут каких-то необычайных событий, могущих без их ведома изменить весь строй обстоятельств. Судьба уже раз преподносила ему при смерти Язида неисчислимое благополучие, но он не сумел воспользоваться им; счастливый случай промелькнул мимо и вторично не представлялся. Абд-аль-Мелик и не помышлял умирать в угоду ему. Наоборот, в данный момент халиф с величайшей энергией принялся подготовлять своему сопернику печальный конец. Все сирийское войско к 71 (690) было поставлено на ноги, а к концу лета уже выступало с севера Сирии в поход. На этот раз армия подвигалась вниз по течению Евфрата. Недолго, хотя и храбро, защищал Зуфар Каркисию, ввиду же превосходных сил неприятеля выказал наконец готовность уступить. Не в характере Омейядов вообще было препятствовать отступлению врага. Заключен был почетный и выгодный договор с кайситами; хотя он не мог устранить окончательно раздоров между войсками халифа, состоявшими большей частью из йеменцев, и исконными их врагами, но по крайней мере отдалил на десяток лет потрясающее событие, подобное хазирскому. Сирийские войска следовали далее влево от Евфрата, а Мус’аб при первом известии о появлении неприятеля также переправился со своими куфийцами через реку. В окрестностях Мескина, у малого Тигра (Дуджейль), неподалеку от монастыря Католикоса[32]32
  Дейр-аль-Гатилик. Гатилик (по общепринятому произношению Джатилик) – греческое catolicos, титул патриарха разных восточных христианских сект.


[Закрыть], сошлись обе армии – Омейядов и Зубейритов. По издавна заведенному обычаю Омейядов в неприятельский лагерь проникли тайные агенты, рассыпая направо и налево золото и обещания, оделяя окольными путями иракских офицеров посланиями с весьма соблазнительными предложениями. А для них, собственно говоря, за исключением разве искренних приверженцев Алия, выбор между Зубей-ром и Омейядами не составлял большой разницы. Положим, восстание, затеянное было одним из доверенных лиц Абд-аль-Мелика в Басре, не удалось, но неприятелю пришлось оставить в городе сильный гарнизон. Между тем Мухаллаб был в отсутствии, он по-прежнему сражался с хари-джитами в глубине Персии; у Мус’аба под рукой оставался один только надежный полководец – Ибрахим, сын Ашта-ра. И тот в свою очередь вместе с прочими получил тайное послание от Абд-аль-Мелика, но он один из всех показал полученное письмо главнокомандующему, которому все изменяли. Им обоим не приходилось склоняться к ногам Омейяда. Дошло наконец дело до сражения у монастыря Католикоса. Большинство иракцев струсило и воздержалось от боя. С несколькими тысячами оставшихся верными знамени военачальники сделали все, что могли, и пали смертью героев. Рядом с Мус’абом погиб и его сын Иса, не пожелавший покинуть отца в крайности (13 Джумада II 71=22 ноября 960).

Когда известие о гибели главнокомандующего дошло до Мухаллаба, недолго размышлял полководец, как ему поступить. Он понимал очень хорошо, что ему, представителю арабского владычества в Персии и заклятому врагу секты хариджитов, совершенно безразлично, кто бы ни стал разыгрывать роль халифа там, далеко на западе – Абд-аль-Мелик или ибн Зубейр. И он объявил без дальних околичностей, что готов признать Абд-аль-Мелика. Халиф утвердил его в прежнем сане и тем охотнее, что полководец был по происхождению йеменец, подходя как раз к преобладающему в Сирии направлению. Хотя в 72 (691) новый наместник, посланный Абд-аль-Меликом в Басру, вздумал было без ведома халифа сменить этого полководца, но уже в 74 (693) его снова назначили. Преемники его терпели постоянные поражения от неутомимого Катари, отстаивавшего свое дело по образцу старинных героев степей – мечом и песней. Мы скоро увидим, каким образом даровитый военачальник успел окончательно разрешить свою трудную задачу, пока же Абд-аль-Мелик довольствовался и тем, что по крайней мере Басра не попадет снова в руки хариджитов. После присяги, принесенной куфийцами новому повелителю Ирака, первой заботой халифа стало, понятно, покорение священных городов и уничтожение Абдуллы ибн Зубейра. Медина была занята без сопротивления; наместник Ибн Зубейра рассудил заблаговременно скрыться. С Меккой, однако, требовалось обойтись поосторожней. Если Абд-аль-Мелик сам распростился раз и навсегда со своим Кораном, то многие из его подданных так или иначе держались еще крепко священного писания. Надо было хорошенько дообдумать, где бы отыскать человека, подобного Муслиму либо Ибн Нумейру совесть которого не помешала бы в случае нужды обстреливать хотя бы святой храм. Старинные приверженцы, единственное вероисповедание которых, если они какое и имели, заключалось в преданности к дому Омейи, пали все искупительной жертвой мщения за Хусейна. Приходилось действовать на авось. Высшие чины брезгливо устранялись от исполнения далеко не лестного поручения. Выискался, однако, один из второстепенных офицеров, до сих пор ничем особенно не отличившийся; он сам навязывался под предлогом, что ему приснилось, будто он сдирает кожу с Ибн Зубейра. Человеку этому – звали его Аль-Хаджжадж Ибн Юсуф, из племени Сакиф – не часто приходилось прежде грезить: он был бедный школьный учитель из Таифа, за что потом нередко корили его прошлым. Во всяком случае, он принадлежал к числу тех исключительно редких школьных учителей, которым удалось закончить великую войну. По какому-то странному капризу ему-то и вручил Абд-аль-Мелик начальство, а Хаджжадж вскоре же выказал себя, каков он есть на самом деле. Новый полководец, который так же мало, как и Ибн Нумейр, стеснялся святостью Мекки, обложил город со всех сторон. Заработали без перерыва метательные машины, а вылазки осажденных каждый раз были отражаемы с успехом. Шесть месяцев стойко выдерживали мекканцы осаду, но ряды друзей Ибн Зубейра поредели от страшного голода. Хаджжадж и не думал питать злобы к врагам: стоило только сложить оружие, и в лагере принимали каждого благосклонно. Вскоре кругом Абдуллы остались лишь немногие. За последнее время претендент только и делал, что усердно проповедовал. Но наконец араб взял верх над духовным владыкой. Как передают, склоняясь на увещания своей столетней матери, Абдулла решил покончить свою неудачную жизнь честной смертью воина и пал вместе с горстью преданных 14 (или 17) Джумада I (14 октября 692).

Итак, с антихалифом было покончено, но все еще Абд-аль-Мелик не достиг конечной цели – воссоединения всей территории ислама под одним скипетром сынов Омейи. В сущности он властвовал ныне лишь в Сирии, Египте, северо-западе Аравии и Ираке. В большей части Аравии, Мидии и Персии хозяйничали хариджиты, а Хорасан был раздираем племенной враждой аздов, мудари-тов и раби’итов. Сходство основных черт управления халифа с приемами Му’авии высказалось и тут в яркой форме. Захотелось и Абд-аль-Мелику иметь своего Зияда, и он нашел его готового в лице Хаджжаджа, школьного учителя из Таифа. Все чаще и чаще стали получаться халифом в 75 (694) жалобы Мухаллаба. Этот полководец никак не мог справиться с хариджитами благодаря тому именно обстоятельству, что жители Куфы и Басры после восстановления спокойствия в Ираке и слышать не хотели о тягостной борьбе с раскольниками в персидской и мидий-ской гористой местности. Когда наместники высылали на подмогу к полководцу отряды, люди попросту, никого не спрашиваясь, возвращались к себе домой при первой возможности. В это время Хаджжадж, распоряжавшийся по-свойски и весьма грубо в Медине с остатками староверующих, вдруг получает приказ о своем назначении на пост наместника всего Ирака. Тотчас же отправился он в Куфу, а в Раджабе 7 5 (ноябрь 694) уже въезжал в город. Подобно Зияду сложилось у него правильное убеждение, что прежде всего нужно уметь говорить с народом прямо без обиняков, чисто по-арабски. С утренней зарей нагрянув неожиданно в город, новый наместник направился в мечеть и приказать собрать всю общину. Между тем куфийцы, с тех пор как им удалось прогнать Убейдуллу, несколько поотвыкли от повиновения наместникам. Не принимая даже в расчет восстания персов при Мухтаре, положения совершенно исключительного, за последние десять лет жители делали что хотели и почти всегда наперекор воле так называемых эмиров. Поэтому толпы беспечно повалили в мечеть. Говорили, что какой-то человек, приехавший с закрытым лицом, хочет там что-то сообщить общине. Многие спешили в надежде принять снова участие в свеженьком, веселеньком скандале. Их постигло, однако, неприятное разочарование. Когда вся община собралась, поднялся на кафедру какой-то никому не известный человек. Вместо обычного «хвала тебе, Создатель», которым начиналась каждая речь в этом священном месте, незнакомец провозгласил, срывая с лица покрывало и цитируя строфы одного языческого поэта[33]33
  Сухейма, жившего неоспоримо при Османе, но примыкавшего по своей манере к старым языческим поэтам.


[Закрыть]:

«Я сын того, кто светит[34]34
  То есть я уподобляюсь первому рассвету утра, при виде которого каждый восклицает: вот он, светящий! В переносном же смысле: я тот, кто преодолевает все трудности, подобно утренней заре, рассеивающей мрак ночи. И следующее выражение «восходящий над горами» скрывает двойной смысл и может также быть истолковано как «подымающийся на горы», т. е. осиливающий опасные предприятия.


[Закрыть] и над горами воспаряет. – Лишь только я сорву покрывало, вы меня узнаете!

О, клянусь Богом, – так продолжал он далее, – я взвалю на зло всю тяжесть ответственности за него, я выкраиваю наказание по мерке[35]35
  Буквально: я выкраиваю (зло как кожу) по сандалии его.


[Закрыть], и за равное воздаю равным. Клянусь Богом, я вижу головы, которые уже созрели, настало время скосить их, и мне чудится, что кровь уже струится меж чалмами и бородами…»

Через несколько строф он воскликнул:

«Жители Ирака, я вам не винная ягода, которую можно сдавить, и не верблюд, которого можно запугать, гремя старым бурдюком[36]36
  Подобно тому как поступают с пугливым верблюдом, которого подгоняют, постукивая в пустые высушенные меха, и заставляют испуганного шумом подвигаться вперед.


[Закрыть]. Меня ощупали, чтобы узнать мой ум[37]37
  Подобно осмотренной по зубам лошади для определения ее возраста.


[Закрыть], и на ристалище я уж добежал до столба. Повелитель правоверных, Абд-аль-Мелик, рассыпал свой колчан и испробовал зубами древки стрел своих[38]38
  Дабы испытать твердость каждой отдельной стрелы.


[Закрыть]. Меня он избрал – крепчайшего из всех и на излом тугого. И вот он послал меня к вам – давно уж вы упорствуете в заблуждении, блуждаете в своем ослеплении. Клянусь Богом! Драть кожу буду с вас, как дровосек кору с деревьев, и скручу вас и буду бить, как мимозовые ветви (листья мимозы употребляют на дубление. Шипы препятствуют обрыванию, поэтому стягивают и связывают ветви веревкой, а затем бьют палкой по связке. Листья падают на землю, и их собирают.), и исколочу вас, как бьют чужого верблюда… (его подгоняют к воде вместе со своими, а потом прогоняют).

В таком же тоне продолжал наместник и далее. Можно себе представить, до какой степени возмущены были слушатели подобной речью. Когда же под конец по заведенному издавна обычаю новый правитель повелел прочесть официальное послание, в котором Абд-аль-Мелик объявлял ко всеобщему сведению жителям Ирака о назначении Хаджжаджа, и произнесено было вступительное обращение: «От Абд-аль-Мелика, повелителя правоверных, к верующим и муслимам Ирака. Мир с вами!» – не нашлось ни одного в толпе, кто бы произнес согласно этикету. – «Мир также и тебе, о повелитель правоверных!» – Хаджжадж немедленно же крикнул, обернувшись к чтецу: «Стой! А вы, рабы палки (то есть заслужившие палочные удары. – Л. М.), повелитель правоверных вас приветствует, и никто из вас не нашелся воздать должное на привет? Так вот как понимал вежливость Ибн Нихья (бывший доселе начальником полицейских в Куфе. – Л. М.)! Клянусь Создателем, я вас приучу к другой!» – И когда снова по знаку эмира начал чтец послание, все присутствующие в один голос как бы по команде произнесли: «Мир тебе, повелитель правоверных!»

За словами последовали и деяния. Три дня роздыху даровал Хаджжадж куфийцам, а затем погнал всех в поход. Некоторым взбрела было на ум несчастная мысль прикрыть свое непременное желание остаться на родине более или менее пустыми отговорками; их попросту казнили. С этой самой поры Мухаллаб не имел недостатка в солдатах. 20 Рамадана 75 (12 января 695) он разбил Ката-ри при Казеруне в Фарсе, и началось отступление харид-житов в Кирман, медленное, но постоянное. В этой области между сектантами возник новый раскол из-за того, что многим не нравился образ действий Катари. Полководцу халифа оставалось только преследовать отдельные отряды и уничтожать их без особых затруднений. Сам Катари погиб в 77 (696), вместе с ним закончили свое существование так называемые азракиты – наиболее отчаянные фанатики из хариджитов. Конечно, приходилось и впоследствии усмирять в некоторых провинциях новые вспышки пуритан. В Аравии, по-видимому, десятки лет спустя после того, как окончательно усмирены были в 73 (692) недждиты, вспыхивали изредка новые движения, но о них до нас не дошло точных известий. Гораздо опаснее, во всяком случае, были отголоски хариджитского восстания в Ираке и Персии. Пока Мухаллаб побеждал Катари в Фарсе и Кирмане, вдруг у Мосула (76=695) появились целые толпы хотя менее фанатических и свирепых, но все-таки храбрых сектантов под предводительством Салиха Ибн Мусарриха. А по смерти его даже на Хаджжаджа навел страх в 76 и 77 (695 – 6) преемник его Шебиб Ибн Язид, соединявший большую энергию с человеколюбием по отношению к мирным жителям страны. Тщетно упрямый наместник Ирака пытался сломить в открытом поле этого пылкого поборника чистого учения об исключительном верховенстве Аллаха и общины. Поражения следовали за поражениями, как вдруг к концу 77 (в начале 697) несчастный случай избавил сразу наместника от опасного врага. Вместе со своим боевым конем Шебиб сорвался с моста и утонул в волнах вздувшейся речки Карун (в Хузиста-не). С ним рухнуло и защищаемое им дело. Безмерное ожесточение арабов Персии и Ирака на строгости Хаджжаджа понемногу утихало, хотя потребовалось не раз еще возобновлять борьбу, чтобы подавить всякое сопротивление; но зато нигде в этих провинциях более не доходило впоследствии до общего восстания. В 78 (697) Абд-аль-Мелик мог уже убаюкивать себя полнейшей уверенностью, что всяческое неповиновение придушено на всем протяжении громадного государства.

Однако уроженцы Куфы и Басры, которые постоянно и довольно успешно изыскивали увертки, когда действительно важное предприятие требовало их поддержки, всегда были готовы, увлекаясь самыми невероятными расчетами, принять участие в любом рискованном предприятии. Всячески они старались подготовлять халифу и его заместителю в Куфе какой-нибудь новый и неожиданный сюрприз. В данный момент они предусмотрительно выбрали первым местом своих действий отдаленный Кабул, чуть ли не на самой индийской границе. Еще до падения Ибн Зубейра Абд-аль-Мелик повелел привести к присяге Ибн Хазима в Хорасане. Когда же тот вздумал уклониться, против него был направлен подчиненный ему полководец, командовавший в Мерве, который с помощью других одолел и умертвил строптивого наместника (72 или 73=692, 693). Послали немедленно и туда, и в Седжестан новых наместников. Кое-какой порядок был восстановлен, но требовалось еще многое сделать. В 78 (697) по усмирении хариджитов туда же отправился с широкими полномочиями Мухаллаб, одержавший некогда в этой местности немало побед. Укрепившись твердо в Хорасане, он стал вскоре тревожить частыми набегами область Бухары, но стареющему полководцу как-то не удавалось завершить свою славную карьеру прочным присоединением земель по ту сторону Оксуса. Управление Седжестаном вверено было одному из наиболее уважаемых куфийских предводителей, Абдуррахману Ибн Мухаммеду, внуку киндита Аш’аса, изменившего Алию. Он считался искусным генералом, и солдаты боготворили его. Рядом предусмотрительных, а равно и энергических военных действий ему удалось мало-помалу вытеснить из Кабула турок, успевших, понятно, во время междоусобной войны снова отречься от ислама; он подчинил также гористые малодоступные страны нынешнего Афганистана. Но Хаджжаджу, соединявшему в своих руках, как некогда Зияд в качестве управителя всего Ирака, верховное наблюдение над всеми восточными провинциями, редко кто мог угодить; всякий генерал казался ему недостаточно энергичным. Вечно жаловался он на их медлительность. Когда же Абдуррахман вздумал заикнуться, что люди его совершили пока достаточно и заслуживают вполне разрешения вернуться на время к своим семьям в Куфу, наместник прислал строгий выговор и повелел немедленно же выступить в поход к индийским границам. Заклокотала гордая кровь киндита: как, с ним, внуком южно-арабских царей, осмеливается говорить таким грубым тоном какой-то школьный учителишка из Таифа! Солдаты охотно примкнули к вождю, приветствуя радостно его предложение свергнуть тирана и его халифа. Войско повернуло назад (81=700) с ясно выраженным намерением действовать на погибель обоим. По дороге присоединялись к ним отовсюду свежие силы. К величайшей досаде Хаджжаджа Мухаллаб не нашел удобным преградить дорогу возмутившимся, но, с другой стороны, отказался действовать с ними заодно. Между тем какие только были в Персии шииты, хариджиты и другие недовольные, все устремились под знамена бунтовщика. Уже в Кирмане он возымел смелость провозгласить себя халифом. При подобном восстании Хаджжадж никоим образом не мог рассчитывать на иракцев; сирийцев же в его распоряжении было немного, так что даже с посланным от Абд-аль-Мелика подкреплением силы Абдуррахмана далеко превосходили средства наместника. В первом сражении в Хузистане мятежники одержали победу (конец 81=февраль 701), но под Басрой они в свою очередь были разбиты (Мухаррем 82=март 701), благодаря доблестным усилиям начальника конницы Суфьяна Ибн аль-Абрада. Все же нельзя было наместнику удержать за собой город. Абдуррахман потянулся к Куфе, земляки встретили его с распростертыми объятиями, мятежники почти пересекли Хаджжаджу путь через Месопотамию и грозили прервать всякие сообщения его с халифом. Рады-радешеньки были сирийцы, когда удалось им проникнуть до Куфы, на запад от Евфрата, и стать на самой границе пустыни. Теперь, по крайней мере, они восстановили связь со своей родиной. Тут же очутился и Абд-аль-Мелик с главными силами, недоумевая, на что решиться. Неожиданный успех мятежников, к которым притекали ежедневно со всех концов Ирака толпы единомышленников, страшно озадачил халифа. Он решился попытаться справиться с опасным врагом по средством задабривания, столь часто выручавшего Омейя-ов. Не обращая никакого внимания на отсоветывания Хаджжаджа, в глазах которого не существовало иного средства, кроме силы, даже в самых крайних обстоятельствах, халиф послал к Абдуррахману своего родного брата Мухаммеда Ибн Мервана с предложением выбрать для себя любое наместничество и с обещанием иракцам сместить ненавистного главноначальствующего. Сам Абдур-рахман охотно готов бы был заключить выгодный мир, но его подчиненные, упоенные победой, понятно, возгордились и требовали по меньшей мере низложения халифа. Итак, приходилось решить распрю мечом. Много месяцев протекло в незначительных стычках обеих армий у Дейр аль-Джамаджим[39]39
  «Черепной монастырь», милях в пяти от Куфы, по пути в Басру.


[Закрыть]. Наконец в Джумаде II 83 (июль 702) дошло до общего сражения. И снова стремительная атака конницы, предводимой Суфьяном, решила бой в пользу сирийцев. Однако иракцы с необычным упорством продолжали войну далее. Потребовалось новое поражение их при Мескине, чтобы убедить большинство в бесполезности дальнейшего сопротивления. В данном случае и Хадж-жадж оказался настолько благоразумным, что значительно облегчил большинству возможность возврата к повиновению своевременным обнародованием амнистии. Лишь несколько тысяч последовало за Абдуррахманом; по той же самой дороге, ознаменованной рядом блестящих побед, принужден был несчастный полководец бежать в обратную сторону. Разбитый снова в Хузистане, он держался еще довольно долго в гористой местности округа Герата, благоприятной для ведения малой войны, отчасти поддерживаемый турками Кабула. Лишь в 85 (704), к концу правления Абд-аль-Мелика, выступил Язид, сын и преемник умершего в исходе 82 (начало 702) Мухаллаба, чтобы положить конец волнениям в соседней провинции. В этой последней войне пал и Абдуррахман, давно уже переставший быть страшным халифу и его куфийскому наместнику. Вместе с ним погас последний возмутитель мира обширного исламского государства. Итак, благодаря энергии двух замечательных людей наступал наконец более долгий период внутреннего спокойствия и внешнего блеска арабской державы.