Текст книги "Достойное общество"

Что мы можем сказать о злодее, которому представилась возможность осмыслить свою жизнь, но который несмотря ни на что ценит творимое им зло как результат собственного свободного выбора? Равнозначно ли это нарушению выдвинутого нами второго критерия, сводящегося к тому, что оправдывающее уважение качество не должно оставлять места для злоупотребления им? Николае Чаушеску верил, что действует как патриот во благо своей страны. Имеет ли значение тот факт, что он был свободен в своем выборе? Эйхман после суда над ним в Иерусалиме подтвердил добровольный характер своих нацистских убеждений. Не должно ли в таком случае быть достойным уважения содержание выбора, а не сама его возможность? В таком случае не должно ли содержание выбора, а не просто его возможность как таковая быть источником уважения? Оба упомянутых мной злодея – Чаушеску и Эйхман – жили как злодеи и умерли как злодеи. Их конец не стал искуплением злодеяний, совершенных ими при жизни. Однако, как уже подчеркивалось выше, уважение, о котором идет речь, не имеет отношения к прошлым деяниям и не привязано к способности человека меняться в будущем. Уважение это опирается на сам факт открытости будущего. Уважительное отношение к людям зиждется на представлении о том, что их будущее открыто и что они могут изменить свои жизни к лучшему посредством конкретных действий или переоценки своего прошлого.

Обоснование уважения к человеку с позиции радикальной свободы очевидным образом сталкивается с вопросом о том, являются ли люди свободными в радикальном понимании этого слова. Б. Ф. Скиннер справедливо связывает понятие достоинства с понятием свободы, только вот поддержание достоинства требует неоправданного, с его точки зрения, количества свобод. По мнению Скиннера, разница между свободой и несвободой сводится к разнице между скрытым и явным подкреплением. В первом случае сторонним наблюдателям сложнее проследить связь между стимулом и ответной реакцией, но в обоих случаях ответные реакции людей контролируются системой подкрепления. Скиннер считает достоинство как свободу от стимулирующих мер не более чем иллюзией. Самое большее, к чему можно стремиться, так это к замене стимулов негативных и неприятных стимулами явными и позитивными. В этом и заключается единственное отличие антиутопии, описанной в романе «1984», от утопии, представленной в «Уолдене Два».

По Скиннеру, идея достоинства иллюзорна и строить на ней социальные теории опасно. Вместо нее, считает он, желаемое общество должно строиться на позитивном подкреплении. Разница между свободным человеком и рабом заключается в природе движущих ими стимулов: первый испытывает удовольствие от позитивного подкрепления, тогда как второй страдает от негативного. «Перерождение» человека, ведшего греховную жизнь, является не актом его доброй воли, а результатом подкрепления. Кающийся в своих злодеяниях Альберт Шпеер ничем принципиально не отличается от Алекса из «Заводного апельсина», который подвергается жестокой процедуре перевоспитания с применением сложного оборудования. Разница между ними в том, что в случае со Шпеером мы не можем видеть явных стимулов к раскаянию, тогда как в случае с Алексом они налицо. Но только и всего. Возможность радикально поменять модель поведения в будущем является следствием подкрепления, а не выбора. Таким образом, эта возможность не может служить оправданием человеческого достоинства.

Значение качества, которое я предлагаю в качестве оправдания уважения к каждому человеку в отдельности – наличие способности менять свою жизнь, – зависит от ответа на вопрос о том, наделены ли люди такой способностью. Но можно сказать, что сам поиск оправдания уважения к людям предполагает ее наличие, так как способ обоснования, включающий похвалу и порицание, подразумевает, что люди могут вести себя иначе. Это значит, что, если я ошибаюсь в своем предположении касательно наличия у людей необходимой для оправдания уважения к ним свободы, моя ошибка заключается не только в выборе оправдывающего качества, но также и в допущении возможности обосновать что-либо вообще в области морали.

Имеется и более серьезный аргумент против оправдания уважения к людям на основании их способности раскаиваться: такое оправдание не удовлетворяет требованию, гласящему, что уважительное отношение не должно основываться на качестве, которое может быть использовано во зло. Однако если обосновывающее качество – это способность радикально изменить собственную жизнь посредством раскаяния (или, иными словами, человеческая способность действовать свободно), то она может быть применена двояко: для изменения жизни как к лучшему, так и к худшему. На примере толстовского отца Сергия мы можем проследить движение в обоих направлениях в рамках одной жизни. Сосредотачиваться лишь на одном из них, а именно на изменении жизни к лучшему – значит совершать ту же ошибку, что и многие другие, кто пытался найти качества, которые бы оправдали уважение к человеку, но оставлял без внимания потенциальные негативные стороны этих качеств.

Критика способности раскаиваться как обосновывающего уважение к человеческим существам качества во многом справедлива. И все же это качество обладает особенностью, отличающей его от других перечисленных Кантом, включая способность вести нравственный образ жизни. Способность к раскаянию напрямую относится к условиям, когда проблема человеческого уважения наиболее остра, а именно к тем случаям, когда люди встают в своей жизни на путь зла.

Для начала рассмотрим более простой случай человека, который ведет нравственный образ жизни и которого, очевидно, можно за это уважать. Было бы странно отказывать такому человеку в уважении единственно потому, что он способен перестать жить нравственно и вместо этого переключиться на порочный образ жизни. Тот, кто живет нравственно, заслуживает уважения скорее за реальное достижение, нежели за некую присущую ему потенциальную способность. В качестве достижения нравственный образ жизни устанавливает презумпцию того, что ведущий его человек и дальше будет жить по тем же достойным принципам, если не будет доказано обратное. Такая презумпция приобретается путем собственно проживания жизни в нравственном ключе. Она не дана человеку от рождения, подобно кантовской способности вести нравственную жизнь, но скорее является следствием приложенных и прилагаемых им усилий.

Но как быть со злодеем, который живет дурно и, вероятнее всего, продолжит жить, руководствуясь все теми же гнусными принципами? Здесь не следует путать вероятность с презумпцией. Несмотря на высокую вероятность того, что он продолжит жить тем же образом, эту вероятность не следует подменять презумпцией, так как в принципе злодей все равно сохраняет способность измениться к лучшему и раскаяться. Наличие у него этой способности подразумевает, что он заслуживает элементарного человеческого уважения как человек, на которого нельзя «махнуть рукой», потому что у него есть пусть даже ничтожный, но все же шанс раскаяться.

Таким образом, будучи взятой в позитивном направлении своей реализации, человеческая способность вести нравственный образ жизни заслуживает уважения в качестве способности подтвержденной и составляющей презумпцию на будущее, тогда как в обратном случае уважение должно основываться на презумпции способности людей менять свою жизнь к лучшему.

Глава 5
Скептический подход

Скептический подход к проблеме обнаружения качества, которое могло бы оправдывать уважение к людям как к представителям человеческого рода, отражает сомнение в существовании такого качества. При этом скептический подход не является нигилистическим. С нигилистической точки зрения отсутствие обосновывающих уважение качеств означает, что люди не представляют собой никакой ценности, а значит, не заслуживают уважения. Скептический подход, напротив, опирается на представление о том, что в силу своего жизненного уклада люди считают всех представителей человеческого рода заслуживающими уважения. По мнению скептиков, это служит гораздо более убедительным оправданием уважения к людям, нежели потенциальное существование каких-либо оправдывающих это уважение человеческих качеств. При скептическом подходе уважительное отношение к людям имеет приоритет над любым присущим им качеством, благодаря которому они заслуживали бы уважительного к себе отношения.

В данном случае представляется полезным привести аналогию. Давно устаревшие экономические теории пытались объяснить вызывавшее недоумение стремление людей обменивать желанные и полезные товары и услуги на именуемые деньгами кусочки бумаги, «бумажная» ценность которых, по идее, делала такой обмен совершенно неравноценным. Эту странную, но общепринятую практику было принято объяснять тем, что ценность бумажных денег обеспечивается золотом: в любой момент можно было потребовать золото в обмен на такой чек. Бумажная купюра есть не что иное, как вексель, выписанный ее производителем для обмена на золото по требованию держателя. Хотя эта теория и впрямь опирается на исторические факты, ценность денег не определяется тем, чем они реально обеспечены, а скорее формируется благодаря готовности людей принимать их. Таким образом, именно люди наделяют деньги ценностью, ведь сама по себе она складывается из их готовности эти деньги принимать.

В рамках скептического подхода ценность людей формируется схожим образом. Люди ценны потому, что другие люди их ценят, а вовсе не благодаря каким-либо первичным характеристикам, определяющим такую их оценку. Поскольку наша форма жизни фактически присваивает значение человеческим существам, получается, что свойство принадлежности к человеческому роду, которое, по идее, должно обосновывать уважение к людям, на деле является вторичным по отношению к данному аттитюду. Скептический подход переворачивает логику обоснования с ног на голову: отказываясь обосновывать уважительное отношение к людям через то или иное человеческое качество, скептики ставят во главу угла уважительное отношение как таковое, которое, по их мысли, и делает ценным само свойство принадлежности к человеческому роду.

Критики скептической аргументации заявляют, что если уж «наша» форма жизни и впрямь предполагает уважительное отношение к людям как представителям человеческого рода, то это не что иное, как пережиток религиозных воззрений, в рамках которых человек рассматривается как существо, созданное по образу и подобию Божьему. С религиозной точки зрения каждый человек заслуживает уважения как потомок Адама. Но даже если допустить, что данное утверждение корректно описывает возникновение установки на уважение к людям в обществах, на которые оказали влияние означенные религии, это вовсе не означает, что постулат о «творении по образу и подобию Божьему» применим к современности. Одной из причин, по которым люди по-прежнему готовы принимать бумажные деньги, является исторический факт того, что в прошлом эти банкноты представляли собой векселя, обеспечивавшие их владельцев правом получения эквивалентного номиналу количества золота. Многие люди продолжали верить, что бумажные деньги сохранили это свойство даже после того, как большинство экономик в мире отказались от золотого стандарта. И все же при всей своей исторической достоверности эти факты никак не оправдывают текущую стоимость денежных банкнот, поскольку в настоящее время она целиком и полностью определяется готовностью людей их принимать. Аналогичным образом контекст, в котором зарождалось уважение к людям, не имеет отношения к контексту, в котором это уважение сохраняется в наши дни.

Более прицельный аргумент против скептической позиции состоит в том, что коль скоро «наша» форма жизни действительно гарантирует уважение ко всем людям, то любые порождаемые ею общества исключают унижение как таковое и вследствие этого по определению являются достойными. Таким образом, необходимость углубляться в изучение источника уважения к людям в его связи с достойным обществом отпадает сама собой, так как такие общества уже существуют. Потребность в обосновании возникает только при наличии соответствующей проблематики. Получается, что раз достойное общество уже существует практически по умолчанию, то и обосновывать ничего не требуется. Причина, по которой мы ощущаем такую потребность, заключается в том, что многие – если не вообще все – общества (причем даже исповедующие близкий нам образ жизни) не являются достойными и тем или иным образом попирают человеческое достоинство. Поскольку это так, не представляется возможным укоренить уважение в том, что нашей форме жизни якобы присуще относиться к людям с уважением.

Так или иначе, в рамках данной критики нет необходимости обосновывать уважение к людям. В случае доказательства состоятельности скептической аргументации никакие дополнительные обоснования не требуются, поскольку она подтвердит существование достойного общества, не нуждающегося в таковых. Однако если скептическая аргументация окажется несостоятельной, так как люди лишены человеческого уважения, предложенное обоснование окажется бесполезным в силу своей пустоты даже в рамках скептического подхода. Как бы то ни было, это не имеет значения.

Способ разрешения последнего вопроса кроется в проведении различия между актом уважительного отношения к людям и самим понятием уважения как таковым. Общество способно унижать зависимых от него людей, но при этом иметь четкое понятие о необходимости уважать всех людей как представителей человеческого рода. Такое общественное лицемерие, выражающееся в разрыве между тем, что декларируется, и тем, что реально делается в отношении человеческого достоинства, убедительно свидетельствует об осведомленности данных обществ как о понятии человеческого достоинства, так и о необходимости его уважать. Для решения проблемы оправдания уважения к людям в скептическом ключе вовсе не требуется жесткая привязка к императивному соблюдению норм человеческого уважения, достаточно уважения как общей идеи, то есть принципиальной позиции или подхода такого рода. Более того, общество, в котором допускается намеренное унижение, будь то на институциональном или индивидуальном уровне, основывается на посылке, что унижающий и жертва унижения разделяют понимание человеческого достоинства, ведь в противном случае сам акт унижения был бы лишен всякого смысла.

Отдельного обсуждения требует еще один тревожащий аспект критики скептического решения рассматриваемой проблемы. Я имею в виду факт того, что обоснование уважения на основе существующего положения вещей без необходимости привлечения аргументов может с тем же успехом служить оправданием расистских взглядов, в соответствии с которыми уважения заслуживают лишь представители «высшей расы» и которым сопутствует унижение представителей «низших рас».

Скептический подход как расистский

В соответствии со скептическим подходом оправдание уважения к людям как к носителям ценности основывается на факте наличия у нас уважительного отношения ко всем представителям человеческого рода. Если бы уважительное отношение распространялось не на все человечество в целом – например, если бы греки питали уважение исключительно к грекам, не считаясь с варварами, евреи – исключительно к евреям, не считаясь с неевреями, немцы – исключительно к арийцам, не считаясь с евреями, белые – только к белым, не считаясь с черными, – тогда каждое из этих сообществ обратилось бы к скептической аргументации для оправдания уважения к своим, но не к чужакам. Чужаки считались бы недостойными уважения попросту в силу таковой данности. Этот довод порождает две проблемы. (1) Почему следует уважать всех людей, а не только какую-то определенную их группу? (2) Почему следует ограничиваться уважением одних лишь людей, при этом обделяя такой же мерой уважения других живых существ, например блох?

При рассмотрении расистского подхода, в рамках которого «человеческое достоинство» приписывается только определенной группе людей, а не всему человечеству в целом, важно различать расизм на основе дискриминации по определенному качеству («качество-ориентированный расизм») и расизм аттитюдный. Качество-ориентированный расизм – это система видения мира, в рамках которой представителям «своей» расы (в широком понимании этого термина) приписывается определенное качество, обуславливающее уважительное, человеческое к ним отношение. Одновременно все лишенные этого качества воспринимаются как недостойные уважения недолюди. В общем и целом качество-ориентированный расизм не представляет проблемы для скептического оправдания человеческого достоинства, так как качество, которое носители подобных взглядов приписывают представителям «своей» расы и в наличии которого они отказывают другим, либо основано на эмпирически несостоятельной расистской теории, либо же лишено морального смысла.

Применительно к парадигме качество-ориентированного расизма умственно отсталые люди представляют собой более сложную, к тому же далеко не всегда основанную на ошибочных эмпирических посылах проблему. В данном случае ошибка качество-ориентированных расистов лежит скорее не в эмпирической, а в моральной плоскости. Я полагаю, что пример с умственно отсталыми сам по себе служит серьезным аргументом против помещения кантовских качеств вроде разумности или моральной способности в основу оправдания уважения к людям и одновременно является важным доводом в пользу скептического обоснования.

Приверженцы качество-ориентированного расизма нередко начинают с умственно отсталых, после чего переключаются на представителей других рас. «Окончательному решению» еврейского и цыганского вопросов предшествовала «кампания по эвтаназии», во время которой умственно отсталые стали первыми жертвами газовых камер. Методы, позднее применявшиеся в лагерях смерти, были изначально разработаны для уничтожения умственно отсталых.

Насколько мне известно, аттитюдный расизм никогда не принимался на вооружение какой-либо группой людей, однако нельзя полностью исключать теоретическую возможность такого. Аттитюдный расист утверждает следующее: «Я не могу объяснить, почему исключительно члены моей группы заслуживают уважения, которое вы, универсалисты, по какой-то причине распространяете на всех людей, но факт остается фактом: уважительное отношение распространяется только на членов моей группы, в то время как наше отношение к другим существам, именуемым людьми, ничем не отличается от вашего отношения к домашним животным. И в силу этого факта наше отношение представляет собой скептическое обоснование уважения к членам именно нашей группы, но не к другим людям. Все, кто не мы, ничего не стоят, потому что мы не приписываем им никакой ценности. Я не понимаю, за счет чего ваша инфляционная позиция, которая подразумевает наделение всех людей „человеческой ценностью“, может обладать какими-либо преимуществами по сравнению с нашей дефляционной позицией, ограничивающей круг достойных уважения рамками нашей собственной группы». Аттитюдный расист может также добавить, что несмотря на большую распространенность качество-ориентированного расизма этот последний является всего лишь плодом ошибочной рационализации – попыткой обосновать расистское мировоззрение путем привлечения так называемых объективных качеств. Честные в своих убеждениях расисты могли бы – хоть и не в столь уничижительном ключе – обосновать свой расизм, заявляя, что их изоляционистский подход к проблеме уважения соответствует нормам, принятым в их группе.

В качестве одного из возможных опровержений расизма можно привести следующий довод: так как в реальности существуют только различные виды качество-ориентированного расизма, следовательно, даже расистская теория содержит презумпцию человеческого достоинства как достоинства, присущего всем людям без исключения. Чтобы парировать этот аргумент, расисты прибегают к сомнительным отговоркам о якобы присущих представителям других рас изъянам, позволяющим отказывать им в человеческом достоинстве. Однако поскольку качество-ориентированный расизм является единственной реально существующей формой расизма, мы вправе пренебречь на практике расизмом аттитюдным: последний важен для нас исключительно в концептуально-теоретическом плане. Вместе с тем аттитюдный расизм представляет собой реальную проблему с точки зрения скептического обоснования необходимости уважительного отношения к каждому человеческому существу. Факт отсутствия исторических примеров такого оправдания расистских идей не снимает теоретическую проблему, которую ставит перед нами аттитюдный расизм.

Чая найти подходящее качество, которое оправдывало бы человеческое уважение ко всем без исключения, скептическая модель обоснования такого уважения довольствуется тем, что уважительное отношение к людям является неотъемлемой частью нашего образа жизни. При этом характерно, что данный факт содержит в себе дополнительный аспект: позиция уважения к людям вне зависимости от их принадлежности к той или иной группе как нельзя лучше соотносится с нашими моральными устоями. Первое лицо, множественное число как составляющая выражения «наши моральные устои» включает всех, кто разделяет наш способ жизни. Причем в данном случае речь идет не о согласованности с какой-то теорией нравственности, а о согласованности с устоями нашего общества. Эти устои не обязательно согласуются друг с другом, однако предположение о том, что все люди достойны уважения, спаивает их в единую систему гораздо лучше и эффективнее любой альтернативы.

Обоснование посредством согласованности применимо не только против расистских взглядов, но также против идеи распространения уважения, равного человеческому, на всех живых существ без разбора. Мы также можем представить себе другую форму жизни с отличным от нашего отношением к животным – например, таким, как описывает Уолт Уитмен:

 
Они не скорбят, не жалуются на свой злополучный удел,
Они не плачут бессонными ночами о своих грехах,
Они не изводят меня, обсуждая свой долг перед богом,
Разочарованных нет между ними, нет одержимых бессмысленной страстью к стяжанию,
Никто ни перед кем не преклоняет коленей, не чтит подобных себе, тех, что жили за тысячу лет…1616
  Уитмен У. Песня обо мне / Пер. К. Чуковского.


[Закрыть]
 

Но даже если мы, в отличие от Уитмена, не склонны приписывать животным столь превосходные качества (пусть он и делает это без малейшей доли критики по отношению к нам, людям), мы тем не менее можем помыслить себе включение в ареал уважения к живым существам – не важно, ко всем ли без разбора или только к некоторым – формы жизни, отличной от нашей собственной. Но раз так, с какой стати нам ограничивать круг существ, достойных элементарного уважения, рамками человечества? И здесь тоже скептический ответ должен сводиться к тому, что ограничение уважительного отношения рамками человеческого вида лучше соотносится с присущими нашей форме жизни нравственными суждениями, нежели распространение такого отношения на всех живых существ в принципе. Это отнюдь не отменяет настоятельной необходимости улучшения нашего отношения к животным; однако суть проблемы нашего к ним отношения кроется не в унижении, а в жестокости, а ее решение – в осознании боли, которую испытывают животные. Напротив, для нашей формы жизни главной проблемой в отношениях с другими людьми является унижение, тогда как уважение служит ее решением. В отношении обществ с отличным от нашего укладом, проповедующим распространение уважительного отношения на всех живых существ, следует руководствоваться принципом «уважай, но проверяй». Такие общества далеко не всегда могут похвастаться выдающимися достижениями в области уважения к человеку.

Обоснование человеческого достоинства от противного

Вместо стремления найти оправдание уважения к людям, обоснование человеческого достоинства от противного предполагает всего лишь поиск причин, по которым не следует их унижать. В некотором смысле это все, что требуется нам для объяснения понятия достойного общества, так как оно было определено отрицательно, как не унижающее общество, а не позитивно, как общество, гарантирующее сохранение человеческого достоинства.

Обоснование от противного не является скептическим. Оно скорее основано на том, что люди – это существа, способные чувствовать боль и страдания не только в результате физически болезненных действий, но и как следствие действий символических. По словам Эрнста Кассирера, человек – это символическое животное, то есть животное, обитающее среди символов. Человеческая способность испытывать «символические» страдания наряду с физическими и является тем качеством, которое оправдывает избавление человека от унизительного к себе отношения. В целом аргументация здесь следующая: жестокость – это абсолютное зло. Предотвращение жестокости – это высшая моральная заповедь. Унижение – это распространение жестокости с физической области страдания на психологическую. Унижение – это психологическая жестокость. Достойное общество должно быть привержено идее искоренения как физической, так и психологической жестокости его институтов.

Способность переносить психологическую жестокость, так же как и способность выносить физическую боль, присуща разным людям в разной мере. Некоторые люди обладают высокой чувствительностью к унижениям, проявления которых глубоко потрясают все их духовное существо. Другие же, наоборот, могут обладать иммунитетом к таким проявлениям, будь то в силу толстокожести или владения эффективными техниками самообмана, позволяющими им воспринимать любой плевок в их адрес в духе джайнизма. Но в таком случае не обладает ли степенью качество резистентности к унижению, равно как и отношение к потенциальным жертвам унижения в соответствии с их чувствительностью к боли и оскорблениям?

Этот вопрос относится к ограничениям в отношении качеств, оправдывающих уважительное отношение к людям, а конкретнее, к требованию того, чтобы качество, оправдывающее уважение, не давало оснований уважать разных людей в разной степени. Однако данные ограничения не применимы к обоснованию от противного, поскольку обоснование принципа недопустимости унижения проистекает из необходимости избегать жестокости, учитывая, что унижение рассматривается как один из аспектов жестокости. Крайне важно не проявлять жестокость к людям, и дело здесь вовсе не в вопросах равенства. Недопущение унижения, причем его недопущение в равной степени для всех – вот что действительно необходимо. Вопрос о градации людей по их способности к страданию не возникает в рамках обоснования от противного.

Приведу одну из возможных линий критики представленных выше положений. Утверждение о не требующей доказательств недопустимости унижения как формы психологического насилия базируется на уже знакомой нам ошибке категориального свойства. Выражение «психологическая жестокость» принадлежит к тому же семейству понятий, что и «духовное уничтожение», а также «душевное заболевание». В каждом из них существительное обозначает нечто имеющее два аспекта. Есть физическое уничтожение, и есть духовное уничтожение. Есть физические заболевания, и есть душевные заболевания. По аналогии, существует жестокость физическая и психологическая: первая связана с физической болью, а вторая – с болью душевной. Ту же смысловую ошибку мы наблюдаем, когда Голда Меир приравнивает ассимиляцию евреев к их «духовному уничтожению», что, по ее мнению, даже хуже физического уничтожения в газовых камерах, и когда людей помещают в психиатрические лечебницы по причине душевной болезни. Считается, что употребляемые в таких случаях выражения состоят из существительного и прилагательного и что их употребление сродни употреблению таких словосочетаний, как «круглый стол» и «прямоугольный стол». Но точно так же, как взятое в идиоматическом смысле выражение «круглый стол» означает «обсуждение чего-либо на равных» и не является простой комбинацией существительного «стол» и прилагательного «круглый», выражение «духовное уничтожение» по своему смыслу не равнозначно уничтожению с духовной точки зрения, а «душевное заболевание» – заболеванию души. То же самое критики могут сказать и о выражении «психологическая жестокость». Унижение есть унижение, и оно достаточно плохо само по себе, но при этом не тождественно физической жестокости и не является ее проявлением. Мадам де Севинье, автор знаменитого эпистолярия XVII века, выразила эту мысль в следующей сентенции: «Не существует недуга страшнее, чем сильная телесная боль; все остальное – лишь плод нашего воображения». Вот что должно служить предупредительным сигналом, скажут критики, ведь физическое насилие и есть корень всех зол, по сравнению с которым унижение – всего лишь рядовой порок.

На это я отвечу, что психологическое насилие, выражающееся в унижении, является насилием в самом что ни на есть прямом смысле этого слова. Очень часто акт унижения сопровождается актом причинения физической боли, в результате чего физическая травма сопутствует травме психологической. Несомненно, в сентенции мадам де Севинье содержится зерно истины, однако его оболочка легко может ввести в заблуждение. Зерно истины заключается в том, что в краткосрочной перспективе, в которой, как правило, определяется длительность физической боли, большинство людей склонны стремиться к избавлению от нее любой ценой, пусть даже ценой унижения. Однако это вовсе не значит, что человеческий выбор будет столь же очевиден в долгосрочной перспективе. Как правило, психологические травмы, наносимые посредством унижения, лечатся гораздо труднее, чем травмы, сопряженные исключительно с физической болью. Критик может парировать этот аргумент, назвав его очередным метафорическим заблуждением, ведь «сердечные раны» – вовсе не то же самое, что раны физические, равно как и «душевная боль» – это не боль в прямом смысле слова. «Унижение» обозначает иные вещи, нежели «жестокость». Однако мой ответ остается прежним: унижение не сводится к действиям сугубо символического характера и может сопровождаться причинением физической боли. Психологическое насилие есть часть того, что обозначается словом «жестокость», следовательно, высшая заповедь о необходимости искоренения всех проявлений жестокости относится и к унижению в том числе. Ниже приведен фрагмент газетной статьи (Втоптанные в грязь // Гаарец. 1991. 29 дек.), посвященной унижению новобранцев на военной базе, который иллюстрирует взаимосвязь между физическим насилием и унижением:

Сержант Мэнни Мор приказал рядовому Яакову Ехецкелю безостановочно пить воду. Когда несчастного рядового начало рвать, сержант заставил его пить дальше, а сам побежал звать остальных сослуживцев, после чего вместе с ними стал передразнивать рвотные спазмы товарища по части.

Жестко. В свою очередь, капрал Иосеф Гохайн швырял ногой песок в лицо лежащим на земле рядовым и заставлял новобранца с травмированной рукой поднимать этой рукой тяжелый предмет.

Еще того жестче. При этом и Мор, и Гохайн высмеивали другого рядового, передразнивая его заикание в присутствие других.

Оправдание человеческого достоинства от противного, то есть непрямое, в основе которого лежит идея недопустимости унижения, опирается на постулат о том, что любой вид жестокого обращения с человеком или животным есть зло. Однако только люди страдают от жестокого обращения посредством унижения достоинства – например, когда кто-то передразнивает чье-то заикание. Общество может считаться достойным, когда в нем искореняются подобного рода правонарушения, в частности связанные с унижением человеческого достоинства. В свою очередь, необходимость искоренения всех форм жестокого обращения, в том числе унижения одних людей другими, не требует обоснования, поскольку типичным примером нравственного поведения является поведение, препятствующее проявлению жестокости. На этом обоснование подходит к своему логическому концу.