Книга: Исповедь - Аврелий Августин

Августин говорит с богом, но звучит так, будто он пытается убежать от себя. Он отрицает всё, что составляет живую, уязвимую и прекрасную человеческую природу: сексуальность, сомнение, бунт, радость случайности. Он говорит о похоти, как о язве, о женщине — как об испытании, о себе — как о падшем. И в этом его исповедь становится не очищением, а механизмом контроля: над телом, над чувством, над словом.

Но знаете, что действительно пугает? Эта книга до сих пор работает. До сих пор учит чувствовать вину за желания. До сих пор говорит, что путь — только вверх, к свету, к «отцу», а не вглубь — к себе, к хаосу, к правде. Это текст, который хочет выжечь из человека всё женственное, всё телесное, всё свободное. И делает это языком поразительной красоты — красивой ловушки.

Августин был бы счастлив, если бы знал, сколько поколений будут учить себя ненавидеть благодаря его словам. Но мы живём в другое время. И моя исповедь была бы совсем другой: не в форме покаяния, а в форме протеста.

Оценка: 4 из 10. За силу языка, но против всех его смыслов.

Августин откровенно описывает свои жизненные ошибки, заблуждения и поиск истины, что делает его рассказ глубоко личным и искренним. Он исследует темы греха, покаяния, божественной милости и познания Бога, делая акцент на важности внутреннего преобразования.

"Исповедь" не только автобиография, но и философское размышление о природе человека и его взаимоотношении с Богом. Августин использует свой опыт как пример для других, показывая, что истинное счастье возможно только через познание Бога и следование Его воле.

Эта книга остается актуальной на протяжении веков благодаря своей глубокой духовной мудрости и способности вдохновлять читателей на собственные размышления о вере и жизни. "Исповедь" Аврелия Августина — это произведение, которое требует вдумчивого чтения и открытого сердца, чтобы понять его истинное значение и красоту.

Почему же ненавидел я греческую литературу, которая полна таких рассказов? Гомер ведь умеет искусно сплетать такие басни; в своей суетности он так сладостен, и тем не менее мне, мальчику, он был горек. Я думаю, что таким же для греческих мальчиков оказывается и Вергилий, если их заставляют изучать его так же, как меня Гомера. Трудности, очевидно обычные трудности при изучении чужого языка, окропили, словно желчью, всю прелесть греческих баснословий. Я не знал ведь еще ни одного слова по-гречески, а на меня налегали, чтобы я выучил его, не давая ни отдыха, ни сроку и пугая жестокими наказаниями. Было время, когда я, малюткой, не знал ни одного слова по-латыни, но я выучился ей на слух, безо всякого страха и мучений, от кормилиц, шутивших и игравших со мной, среди ласковой речи, веселья и смеха. Я выучился ей без тягостного и мучительного принуждения, ибо сердце мое понуждало рожать зачатое, а родить было невозможно, не выучи я, не за уроками, а в разговоре, тех слов, которыми я передавал слуху других то, что думал. Отсюда явствует, что для изучения языка гораздо важнее свободная любознательность, чем грозная необходимость.

Про заинтересованность манихейским учением, и как одного ученика получилось отучить от гладиаторских боёв, но привлечь к манихейству. Как автор сам отошёл от этого учения, при этом помог ему человек, которого называли сильным вдохновителем и знающего ответы а вопросы. Немного автор рассказывает о преподавательской (риторской) карьере, об отношении к браку. Как понял 11 часть (книга) была посвящена теме времени и размышлениям о прошлом, настоящем и будущем. Запоминающейся, не уверен только, что правильно, оказалась глава, где на примере толкования чужих слов объясняли, в чём разница уточнять и спрашивать о толковании или выводить на передний план собственное толкование.

И я помню, что я помнил, и если потом вспомню, что мог сегодня это припомнить, то вспомню об этом, конечно, пользуясь силой моей памяти.

Пространство. Мизерная доля конкретики, трогающие душу упоминания о воде, опавших листьях, небесных светилах и луне, о земном и небесном. Оно представлено у него в основе своей пространством человеческого тела и души. Не он сам обладает пятью чувствами, его душа и сердце выполняют эту функцию. Душа суетится, она видит, она слышит, она радуется и горюет, она надеется. Мы же у него все без исключения в Господе, а не Господь в нас - суть одна и та же, но формулировка опять же побуждает мыслить. Время. Впечатляюще действует чтение о попытках размышления над категорией времени из того далекого времени, когда такое количество знаний было закрыто перед лицом человечества. Одиннадцатая книга поглощает тебя без остатка! Прошлое, настоящее, будущее, долгое и краткое время становятся перед тобой как на ладони! Память. Для памяти у Августина есть собственное аллегорическое пространство: дворцы и кладовые, целостный внутренний дом выстроен ею, а сам книжник бродит по ее закоулкам и пещерам! Он превозносит силу памяти, отчаянно твердя, что все происходящее уже есть внутри, вложено Господом нашим, все мысли уже были, нам стоит только вспомнить. Любопытную идею подкинул. Целостность. Подводит итоги всему этому наш Аврелий исполненные оптимизма. Часть не отделить от целого, пусть и может функционировать отлично от всех прочих, но все части - элементы одной системы.

Итак, мы видим, что и каждое создание хорошо, а все, взятое вместе, очень хорошо.

Эта мысль тесно сопряжена как с образом современного общества, так и с обществом всех времен и эпох. Возможность окунуться в словесность четвертого века - сама по себе чудо. Кроме того, радует то обстоятельство, что язык ритора чертовски красноречив, он живой, благодарственный тон и тон поучения перемежевываются в нем с самыми горячими восклицаниями. Страстное желание жить и познавать чувствуется в словах его!

Я есмь, я знаю и я хочу; я есмь знающий и хотящий; я знаю, что я есмь и что я хочу, и я хочу быть и знать.

P.S.: иногда засыпаешь от необъятного количества словесных нагромождений, но оно того стоит.