Текст книги "Без границ"

Ай Вэйвэй
Без границ

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

Original title: Manifest Ohne Grenzen

© Kursbuch Kulturstiftung gGmbH, Hamburg, 2019

© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2023

* * *

Почему я пишу эту книгу. Предисловие

За свою жизнь я дал множество интервью – думаю, несколько сотен. Однако подобные беседы в формате «вопрос – ответ» напоминают разрозненные элементы пазла и относятся к конкретным, сиюминутным ситуациям. Ответы на вопросы – всегда лишь фрагменты реальной картины.

А книга, наоборот, позволяет очертить круг проблем, по-другому сформулировать свои мысли, представив их во всей многоаспектности. Вот почему я хочу призвать читателя стать свидетелем того, как рождаются мысли и как они воплощаются в действия. Для меня очень важно, чтобы люди увидели, как это происходит.

Без мыслей я пустой лист бумаги – до поры до времени. Стало быть, мое нынешнее «я» не существует (пока не существует).

Значит, прежде всего я должен найти самого себя. И только потом – если мои поиски увенчаются успехом – я смогу рассказать читателю, кто я и как мне удалось найти себя.

Путь к себе пролегает через жизни и судьбы других людей, через внимание к ним.

Я снял документальный фильм о миграционном кризисе и беженцах – он называется Human Flow («Людской поток»).

Работа над фильмом серьезнейшим образом повлияла на меня, несмотря на то что я уже затрагивал в своем творчестве некоторые аспекты так называемой проблемы беженцев, – и об этом я тоже хочу рассказать.

В сущности, все мы – часть этой вселенной беженцев, ибо когда-то прежде сами были беженцами или превратили в беженцев других людей, сделав их жертвами и виновниками одновременно.

Эту прямую зависимость нельзя отрицать. Мы слишком плохо знаем самих себя, но в то же время преисполнены чувства собственного превосходства – разве не в этом причина появления миллионов беженцев?

Ханжеское убеждение, что между нами и беженцами есть какая-то разница, – звено этой трагедии.

И поэтому я решил написать свой манифест: я хочу вместе с вами поразмышлять над тем, как относятся друг к другу люди, будь то беженцы или «местные».

Человечность – это не какое-то абстрактное понятие. Человечность становится ощутимой и может быть четко определена именно тогда, когда ее нет.

Люди страдают в любом регионе – следовательно, все люди страдают.

Вот так мы оказываемся в самом центре истории, гораздо более масштабной, чем моя жизнь.

Мое происхождение. Глава 1

Мое первое воспоминание – сказанная отцом фраза: «Мы должны идти дальше». К тому моменту мы уже проделали большой путь. Мы были далеко на западе Китая.

В тот год, когда я родился, мой отец, поэт Ай Цин, в результате политической чистки под названием кампания «против правых» попал сначала в тюрьму, а затем в ссылку. Ему пришлось покинуть Пекин, и в течение двадцати лет ему было запрещено писать стихи.

Регион, в который нас выслали, населяют в основном уйгуры. И вот как-то раз я услышал эту фразу: «Мы должны идти дальше, причем немедленно». В еще более отдаленное место, в еще большую неопределенность. Хотя уже тогда у нас ничего не было, даже кровати.

В этот очередной вынужденный переезд мы могли взять с собой только одеяла. И уголь.

Мы боялись, что новое место окажется очень холодным и мы не сможем согреться. Помню, как я сидел в вагонетке на крошечной кучке угля – прямо так.

Так вот что ты чувствуешь, когда приходится покидать место, пусть неприветливое и чужое, но уже ставшее немного родным, и двигаться дальше, в полную неизвестность. Вот что значит не иметь ничего или почти ничего. Исход, но не выход.

Своего рода не-ситуация или полубытие, ведь если человек ничего не имеет, следовательно, у него нет ничего, о чем можно заботиться или спорить, и ничего, что являлось бы частью его жизни – в радости и в горе.

Я до сих пор задаюсь вопросом, что это за состояние и можно ли выдержать подобную наготу.

И по сей день, если я слышу слово семья или дом, перед глазами встает та громыхающая вагонетка и я вижу себя, совершенно потерянного, сидящего на крошечной кучке угля.

Настоящий дом так не построить. В деревне, где мы в итоге оказались, нас продолжали подвергать гонениям и дискриминации. Сейчас в таких случаях говорят «вынужденная миграция», но это звучит очень высокопарно. А вот как все выглядело в действительности.

Моего отца преследовали, оскорбляли и избивали прямо на улицах. Ему на голову выливали нечистоты и чернила. Он был вынужден выполнять самую тяжелую и грязную работу, например мыть общественные туалеты.

В сельской местности туалеты были дико примитивными: ни туалетной бумаги, ни воды – только зловонная жижа и песок.

И по сей день я вижу этот враждебный материальный мир, слышу крики и проклятия деревенских жителей. Я рано столкнулся с постоянным глумлением и оскорблениями, и это сильно на меня повлияло. Я хорошо понимаю, каково это – быть чужаком, на которого окружающие смотрят как на опасность, которую нужно уничтожить.

Однако тогда мы не считали себя беженцами, и, разумеется, никто не придавал этому слову никакого романтического или героического оттенка. Нас просто называли «врагами государства» или «врагами народа». У нас не было никакого статуса, и это осложняло наше положение.

Самое главное: у нас не было голоса, мы не могли рассказать, кто мы такие. От этого же страдают и вынужденные переселенцы последней волны – и это общемировой опыт.

Меня поражает один факт (вероятно, он объясняется лишь какой-то темной логикой): механизмы изгнания остаются неизменными вне зависимости от времени и места действия. Сначала человека делают в глазах общественности изгоем, который не соответствует принятым нормам и стандартам. И вот он уже в шаге от того момента, когда его начинают воспринимать как опасность, угрозу для окружающих, якобы «нормальных» людей.

Как же быстро можно внушить большинству, что ты здесь лишний. Однако образ зловещего чужака – это фикция, которую кто-то должен был когда-то выдумать.

А этим выдумщиком может стать любой – я или с таким же успехом ты.

Чтобы не угодить в ловушку, следует всегда помнить об этом.

Изгнание – первый и самый главный элемент ненависти и плод этой ненависти.

Никто не защищен от ненависти – ни жертва, ни преступник.

С ненавистью может столкнуться любой человек – ему причиняют страдания или распространяют о нем клевету. Сначала человек теряет свое доброе имя, а потом перестает существовать. Его, так сказать, изолируют от общества, а в некоторых случаях и от собственной жизни. В подобной ситуации найти того, кто готов помочь или проявить солидарность, труднее, чем отыскать драгоценный камень.

Каждый, кто поможет тебе или всего лишь выразит сочувствие, рискует превратиться в предателя, а предателей изгоняют из общества.

Описанный механизм существует с незапамятных времен, но это не просто пережиток прошлого. Ведь он заявляет о себе даже в современной жизни, в политической повестке демократических режимов и становится весьма действенным инструментом.

Политик, чрезмерно сочувствующий судьбам беженцев, может представлять собой скрытую угрозу для коллег, которые стремятся понравиться электорату.

Подобные открытия сопровождали меня с самого рождения и до тех пор, пока мне не исполнилось двадцать лет. Как раз тогда реабилитировали моего отца, и мы смогли вернуться в Пекин. События, которые нам пришлось пережить за эти годы, оказали влияние на всю мою последующую жизнь. Человек, однажды ставший беженцем, будет им до конца своих дней. Даже если ему разрешили «интегрироваться» и обстоятельства его жизни изменились в лучшую сторону.

Более того, положительные перемены лишь усиливают ощущение экзистенциальной чуждости. Во всяком случае, я воспринимал это именно так.

Вот почему я ухватился за возможность уехать в Америку. Там началась новая глава моей жизни в качестве беженца, хотя и при других, более благоприятных обстоятельствах.

Существование между мирами порождает непреходящее ощущение чуждости.

Тебе некомфортно, и ты несвободен от ограничений. Ты оказываешься лишен всякого ощущения безопасности, тебе приходится каждый день чувствовать, какая огромная пропасть лежит между тобой и обществом с его культурой. И даже если ты поменяешь свои жизненные обстоятельства, тебе не удастся перекинуть мост через эту пропасть.

Моя мотивация. Глава 2

Все вышеописанные события, безусловно, повлияли и на мое искусство – хотя, по иронии судьбы, я понял это лишь много лет спустя. Пережитое мною, мой опыт – вот все, чем я располагал. Других ориентиров у меня еще не было, и я не мог использовать разные точки зрения. Об этом тоже следует помнить, когда мы упрекаем беженцев, оказавшихся в бедственном положении, в том, что они не всегда готовы «идти на компромисс».

Каждый человек – продукт своего окружения; и счастлив тот, кто сумел заранее раздвинуть границы своего жизненного опыта.

Моя жизнь – яркий тому пример. Понимая, что могу угодить за решетку, я начал вести свой блог еще до того, как попал в китайскую тюрьму. Среди записей в моем блоге есть и одна о зависти.

Честно говоря, я всегда завидовал отцу, ведь он побывал в тюрьме, а я нет. Я завидовал, думая, что, в отличие от него, я никогда не смог бы выжить в подобных обстоятельствах. В этом все дело. Только научившись понимать и четко выражать словами свои чувства – среди которых бездна ужаса и страха, – можно проникнуть в самую суть того, что значит быть человеком. И в ту же секунду ты увидишь (словно с глаз упали шоры), из чего сделан ты, а следовательно, и любой другой человек – что не менее важно.

Чтобы научиться доверять другим, нужно познать себя и принять тот факт, что мы все похожи.

Хотя это и не просто. Ведь никто и никогда не учил нас понимать друг друга.

Наверное, поэтому не так много людей занимается проблемами беженцев. Кому захочется объезжать сорок лагерей и беседовать почти с шестью сотнями человек? Я же стремлюсь по-настоящему разобраться в том, что меня интересует.

Я ищу новые впечатления, связываю их с уже имеющимися и пытаюсь осмыслить происходящее. Я не называю свое занятие работой – это образ жизни: я ищу ответы, чтобы понять, могу ли я что-либо сделать.

Ибо что-то меняется в твой душе, когда видишь ребенка, в глазах которого поселился пережитый страх войны или смертельно опасного бегства по морю. Мое нынешнее «я» непосредственно связано с тем маленьким мальчиком, который в самом раннем детстве испытал мощное влияние среды в той далекой китайской деревушке. Так сформировалась моя картина мира.

Можно ли найти слова, чтобы передать подобные переживания? Я не писатель, я художник. Долгие годы я был не в состоянии выразить это ощущение чужеродности словами – и это тоже сближает меня с кажущейся «немотой» сегодняшних беженцев, их молчанием и их нерешительностью, когда их засыпают вопросами журналисты или представители разных ведомств.

Чтобы заговорить, требуется время и какое-нибудь тихое место, тогда и можно будет рассказать о своем жизненном опыте.

Только мысленно отстранившись от остроты пережитого события и получая иные впечатления в течение длительного периода, ты можешь точно выразить свои чувства. Именно поэтому я начал писать и оставлять комментарии в интернете только после 2005 года. Постепенно я заново собрал воедино свой опыт. В этот момент и возникло нечто новое – письменный дискурс.

Что такое искусство? Для меня это синоним жизненного опыта, который передается из поколения в поколение.

Причем такой опыт может принимать различные формы – это длительный, зачастую болезненный и противоречивый процесс. Но все свои усилия я прилагаю именно в этом направлении, они линейны – как траверс в альпинизме или переправа через реку. В подобных ситуациях нам известен только отрезок, который мы уже преодолели.

А на этапе пути, который нас ждет, мы в любую секунду можем провалиться в пропасть или угодить в стремнину – правда, об этом мы пока не знаем. Как не знаем и о том, что находится на другой стороне склона, – даже если поднялись на вершину горы.

Ведомые любопытством, мы должны продолжать путь – именно потому, что наша жизнь, равно как и срок, отведенный человеческому виду во Вселенной, слишком коротки.

И никто не дает нам никаких гарантий, и с этим тоже придется смириться. Шансы, риски и даже угрозы – все это часть жизни и искусства, и от этого никуда не деться.

Когда я настаиваю на том, что права человека универсальны, поначалу это может показаться чем-то абстрактным.

На самом же деле все наоборот: нет ничего более конкретного, чем принятие самой простой правды, что в этих правах выражаются врожденные потребности. Действительно, неужели кому-то захочется жить в страхе, что его будут подвергать пыткам и дискриминации?

Будучи далеко не «западным изобретением», вопрос человеческого достоинства и защиты врожденных прав касается всех нас.

Во всяком случае, это защищает нас от деструктивного потенциала, скрытого внутри каждого человека. Без этих механизмов защиты не может быть свободного и относительно стабильного общества. Некоторые люди, живущие на Западе, искренне убеждены, что говорить о правах человека можно исключительно по отношению к ним, однако это в корне неверная точка зрения: люди обладают врожденными правами не только в Западной Европе, но и на Ближнем Востоке, в Азии, в Африке и в Латинской Америке.

А поскольку этот вопрос касается каждого человека в отдельности, он актуален и для всего человечества в целом.

Врожденные потребности – потребность в честности, справедливости, свободе слова, в полноценной жизни – существовали задолго до моего появления в этом мире и будут существовать и дальше.

В этом и заключается преемственность. Каждый день – это новый день, новый опыт, новые ощущения. Как художник я пытаюсь найти этому выражение – вербальное или невербальное.

Занимаясь темой миграции беженцев, я столкнулся с особо сложной проблемой. Какую форму, какой язык, какой жанр подобрать, чтобы описать все происходящие события?

Я перепробовал много всего – от постов в интернете и инсталляций до моего документального фильма Human Flow, но я все еще нахожусь в поиске.

Одновременно меняется и мое окружение. Вскоре после моего переезда в Германию местные СМИ вдруг обнаружили, что я не тот воображаемый герой, который некогда сражался с диктатурой. С тех пор обо мне почти перестали писать.

Здесь есть одно крайне интересное недоразумение: на меня проецируют то, чем я не являюсь или являюсь лишь отчасти.

То, с чем я борюсь, против чего выступаю, намного страшнее любой диктатуры. Я оказываю сопротивление всем идеологиям, которые душат общество, борюсь с глупостью и ограниченностью. Ибо такого рода зло, к сожалению, носит универсальный характер.

Почему люди спасаются бегством. Глава 3

Беженство – это фундаментальная антропологическая константа. Доказано, что не существует ни одного развитого общества, которому ни разу не пришлось бы сниматься с места или возникновение которого не было бы результатом миграции либо переселения.

Умение приспосабливаться к новому окружению и справляться со всеми сопутствующими трудностями, с которыми человечество сталкивалось с незапамятных времен, – это, наверное, важнейшая характеристика нашего развития как индивидуумов и общества в целом. Правда, здесь мы имеем в виду не только бегство, но и переселение. Хотя часто одно переходит в другое. И я ничуть не идеализирую подобные процессы: это явление, история которого исчисляется тысячелетиями, приводило и до сих пор приводит к войнам и изгнанию людей.

Однако, независимо от нашей трактовки, мобильность, а вместе с ней и увеличение возможностей выбора – все-таки часть человеческой культуры. И мы должны решить, как воспринимать подобные процессы, какие границы устанавливать.

При этом мы забываем, что нации – понятие относительно новое. Возникшие не так давно в ходе истории человечества, они кажутся мне чем-то временным, условным. И они еще будут развиваться – тем более давно понятно:

нации не всегда являются оплотом свободы – напротив, они часто ведут себя деструктивно и душат свой народ.

Давайте немного углубимся в эту тему.

Не только диктатуры ведут себя подобным образом. Даже кажущееся более или менее демократично структурированным государство не защищено от всякого рода зверств.

Это происходит за счет тех преимуществ, которые подобное государство создает для себя, притесняя недемократичные и экономически менее успешные страны. Столь вопиющие явления возникают, конечно, не в угоду какому-то политическому идеалу, а, скорее, из-за стремления человека к наживе.

В таком случае даже кажущаяся легитимной демократия действует по законам джунглей. И даже если внутри государства царит определенный порядок, который ограничивает варварское начало в человеке, оно все равно найдет способ «проявиться», используя множество людей в других странах. Джозеф Конрад наглядно продемонстрировал это в своей повести «Сердце тьмы».

Многие из тех, кого притесняют на родине, устремились сюда, на Запад. Я не утверждаю, что западные страны виноваты во всех бедствиях, которые происходят в других частях мира, но давайте вернемся к основам: права человека нельзя поделить. Именно поиск тех самых базовых прав человека объединяет беженцев всех времен и народов. Это стремление связывает тех, кто спасается бегством, с людьми, которые не являются беженцами, – несмотря на все национальные, религиозные, этнические, гендерные или поколенческие различия.

Признание того, что люди изначально равны в своих правах, дает неизмеримый, но чрезвычайно конкретный шанс обеспечить спокойствие и мир в обществе. Иными словами, мы имеем «выгодную для всех участников ситуацию».

Так что же нужно сделать, чтобы добиться чего-то позитивного? Возможно, для начала отказаться от деления людей на категории, которое столь негативно влияет на наше мышление.

Ведь нам нравится делить беженцев на тех, кто спасается от войны и преследования, и тех, кто покинул свою страну, предположительно, только из экономических соображений.

Однако в подобной сепарации есть нечто в высшей степени своевольное. И почти никогда такое разделение не отражает действительности.

А сколько случаев, когда так называемая экономическая миграция происходит из-за политических репрессий!

Причем провоцируют такую миграцию коррумпированные, несправедливые общества, создавая у человека ощущение – или, что еще хуже, опыт – собственной бесправности, когда у тебя нет никакой надежды даже на минимальное социальное продвижение.

Что остается делать этим людям? Они пытаются защитить свою жизнь и ищут лучшего будущего для своих детей.

Возникает вопрос: неужели на твой дом должна упасть бомба, чтобы тебя признали «настоящим» беженцем?

Ни один из нас не должен мириться с подобным беззаконием. Война – последняя и наиболее радикальная фаза социальной несправедливости, но и ее многочисленные предпосылки тоже могут быть смертельно опасными.

И на это нельзя закрывать глаза. Тем более что вплоть до настоящего времени политика опирается на упомянутое искусственное разделение

как на позорную тактику уклонения от ответственности. В лучшем случае речь идет о поразительном отсутствии воображения и знания человеческой природы.

Давайте будем честны: кто возьмет на себя груз ответственности и, схватив ребенка в охапку, скажет «поехали»? Не продиктованы ли эти действия ужаснейшими из обстоятельств? Те, у кого все хорошо, остаются дома.

Неужели кто-то искренне думает, что беженцы проделывают весь этот рискованный путь просто потому, что им так захотелось?

Для некоторых политиков беженцы, ищущие защиты, – это нечто среднее между террористами, бомжами и попрошайками. Выражая такое мнение, политики надеются заполучить побольше голосов на выборах, но лишь запугивают и дестабилизируют общество.

Наверное, каждому из нас знакомы первобытный страх неизвестности и сопутствующее ему желание отгородиться. Вот почему так важно посмотреть в лицо этой опасности, поразмыслить о ней. И осознать, что страхи и чувство обиды у нас такие же, как были у других людей на протяжении веков.

История знает множество примеров, когда людям приходилось занимать круговую оборону или проявлять отвагу перед лицом смерти, но известны и случаи человеческой ловкости и находчивости в попытках избежать неблагоприятных для себя ситуаций. Люди устанавливали границы, возводили стены, выкапывали рвы, делали насыпи – это демонстрация грубой силы, своего рода пролонгация войны.

Границы – это выраженный в камне отказ разговаривать друг с другом и понимать другую сторону. Поэтому границы выступают своего рода опорой полнейшего невежества и свидетельствуют о неспособности оценить, что на самом деле происходит за ними.

В Китае находится самая длинная и высокая стена в мире. Возвести ее повелел Цинь Шихуанди, могущественный правитель своего времени.

Даже чисто с физической точки зрения эта стена до сих пор остается грандиозным сооружением. Однако если говорить об истории, то эта стена никогда не была способна предотвратить ни одного иноземного вторжения. Ее назначение постепенно сошло на нет, и стена превратилась в известную во всем мире туристическую достопримечательность, которая кормит целый сонм гидов и продавцов сувениров. Но не более того.

Первоначальный план правившего тогда императора – построить стену, чтобы не впускать никого извне, – давно стал полным анахронизмом. И я с радостью повторяю: стена так и не была использована по назначению – проще говоря, она никогда не функционировала.

Все это нагромождение камней было призвано защищать государство от захватчиков и междоусобиц. Но что произошло на самом деле? Страна по-прежнему вела кровавые войны – многие из них даже на своей территории. Поэтому смешно полагать, что можно сдержать человеческие действия со всей их амбивалентностью, просто создав физическое препятствие. В этом заключается одно из наших фундаментальных заблуждений о характере человеческой природы, такая удобная отговорка.

Между тем Соединенные Штаты угодили в ловушку, которую сами же себе и устроили, и постепенно превращаются из страны, как магнит притягивавшей беженцев, в крепость. Таково, судя по всему, намерение нынешней администрации, вся политика которой свидетельствует о категорически отрицательном отношении к беженцам.

Но это ненадолго. Ведь народ может существовать только в соответствии с собственной природой. К счастью, мы знаем, что миграция и США – это не существующий с незапамятных времен симбиоз, а в некотором роде одно и то же. И поскольку каждое действие отдельного человека или общества в целом, противоречащее собственной сути, обречено на провал, то и эта последняя глава в истории строительства стен тоже закончится крахом. Сколько растраченной впустую энергии, достойной лучшего применения!

Мы должны воспринимать всерьез переживания местного населения – будь то потомки иммигрантов первой волны или нынешние беженцы. Но и здесь нужно все хорошенько взвесить и обдумать, не поддаваясь истерии, обычной для некоторых политиков и средств массовой информации.

Давайте разберемся: а что, собственно, означает стабильность? Действительно ли случайно то, что динамичные, процветающие в экономическом смысле общества с помощью стабильности пытаются не допустить ситуации, когда социальное неравенство станет слишком заметным? Это что-то очень конкретное, и тут есть о чем поговорить в каждом отдельном случае. Однако когда такие государства, как Северная Корея или Куба, снова и снова говорят о «стабильности», они, должно быть, имеют в виду нечто совсем иное. Что же на самом деле обеспечивает обществу защиту: жесткость или гибкость?

Полагаю, уже один этот пример показывает, как важно размышлять, сравнивать и взвешивать, прежде чем начинать оперировать такими сложными понятиями.

Идея о том, что так называемый чужестранец является для нас неким бременем, а то и вовсе представляет собой опасность, в конечном счете парализует нас самих.

Тот, кто когда-либо брал на себя экзистенциальный риск бегства, скорее всего, сможет стать динамичной частью любого общества при условии, что это общество готово ему доверять и создавать совместное будущее.

Мотивированные беженцы и иммигранты (и вся предшествующая история это доказывает) – от гугенотов в Германии до немцев и азиатов в Америке – могут стать даже более деятельной частью общества, чем уже сложившиеся социальные группы.

Это нужно постоянно держать в голове – как некое разумное обращение к традиции. Только так можно мотивировать и интегрировать беженцев, чтобы принести пользу всему обществу.

В чем же тогда заключается моя задача?

Опишу в двух словах: смысл в том, чтобы создать пространство для мышления вне старых идеологических рамок и обид.

А это требует времени и специального языка, который не торопит и не предписывает. А еще веры в добрые намерения ближнего, кем бы он ни был.

Но и о своем особом статусе забывать тоже нельзя.

В конце концов, не у каждого есть возможность посвящать большую часть своего времени размышлениям.

Итогом этого прозрения должно стать не бездумное сострадание, а реальное чувство ответственности.