Текст книги "Странствующий шторм"

***

Мы собрались в малом тренировочном зале. Белые лампы по периметру освещали светлые (как какао с молоком, в котором больше молока) стены зала. Желто-красный центр круга на синем татами пустовал. Кто-то переговаривался, кто-то старательно расправлял доги, кто-то отрешенно ждал Сенсея. Шестнадцать учеников младшей группы. В следующем году перейдем в среднюю. Сегодня нас было пятнадцать. Кимура не пришел, должно быть, он уже прилетел в Токио. Интересно, как ему небоскребы?

– Араши-кун, а где Кимура?! – Хашимото – худой загорелый мальчишка с большими щеками, стриженный будто под горшок на скорую руку, – взволнованно смотрел на меня.

– Он больше не будет с нами тренироваться.

– Почему?! – Ёшимура, до этого стоявший поодаль и обсуждавший то ли особенности катаканы ^[19], то ли «Драконий жемчуг» ^[20], обернулся ко мне. Поняв, что вопрос прозвучал раза в три громче положенного, он вздрогнул и поклонился на три стороны. – Простите мне мою несдержанность.

– Правда, Араши-кун, почему Кимура не будет тренироваться с нами? – ко мне подошел Хамада. Лицо его будто вписывалось в треугольник. Вздернутый нос, тонкие губы, острый подбородок, длинная шея, выпирающие ключицы добавляли в твердый образ Хамады остроту. Хамада был лишь немного ниже меня. Его густые иссиня-черные волосы были забраны в маленький конский хвостик. Мои же, собранные подобным образом, – доходили до середины шеи.

– Так сложились обстоятельства. – ребята обступили меня и, шикая друг на друга, наперебой спрашивали, куда делся мой напарник. – Я не могу рассказать сейчас. Кимура просил меня не говорить. Но он напишет вам, как только сможет.

– Как ты теперь будешь тренироваться? У тебя же нет партнера, Араши-кун! – подал голос Хашимото.

– Араши-кун может тренироваться со мной! Мы с ним почти одного роста, – заключил Хамада.

– Эй! Я вообще-то никуда не делся! – возмутился Сакаи – напарник Харады-куна.

– Что за шум?! – Сенсей подошел как обычно тихо.

– Мастер, вы знаете, что Кимура-кун?..

– Так… – крестный легко выдохнул и обвел нас внимательным взглядом. – Встаньте-ка в линию. – мы беспрекословно выполнили указание. – Ученики школы «Кайё» ^[21], представляю вам вашего нового товарища и твоего, Араши-кун, напарника – Хикари Джиро.

_____3_____

май – август 1994 г.

Медленно, точно ниндзя на задании, я продвигался к своему месту по проходу между столами с желтыми лакированными столешницами. Первая парта у окна. Ныне оккупированная.

– Сюр-приз, – по слогам произнес я и, склонив голову на бок, в упор посмотрел на Ёсиду – увлеченного обедом полноватого парня с короткой каскадной стрижкой, обрамляющей широкое овальное лицо. Он поглощал лапшу так осторожно и отодвинул коробочку бэнто ^[22] так далеко от края, что не оставалось сомнений: все эти меры были призваны уберечь его черный форменный пиджак, расстегнутый на одну верхнюю пуговицу.

– О, Араши, уже поправился? – мельком взглянув на меня, Ёсида вернулся к своему занятию.

– Да, – я прислонился к краю стола, – скоро соревнования: некогда болеть! Приятного аппетита, Ёсида-кун. – я сложил руки на груди и обвел взглядом полупустой класс. Несколько группок, расположившись у стены, как и Ёсида, поглощали обед, трое на заднем ряду – готовились к уроку, остальные… были где-то еще.

– Спасибо, – ответил Ёсида, не отрываясь от маринованных овощей.

– Араши-кун, ты как здесь?! – Исикава, вошедший в класс в сопровождении Сасаки, уставился на меня.

– Забрал справку и пришел!

– С выздоровлением, Араши-кун! – улыбнулась Сасаки.

– Араши, ты что-то хотел? – Ёсида, расправившись, наконец, с едой, недоуменно воззрился на меня.

– Сесть на место. – я ответил долгим взглядом на недоумение Ёсиды.

– Так это… – Ёсида почесал затылок и гаденько улыбнулся. – Теперь я здесь сижу.

– Ты сидишь сзади, – не разрывая зрительного контакта с оппонентом, я наклонился и понизил голос, – а это – мое место.

– Было. – Ёсида вскинул голову и сощурился. – Икэда-сенсей разрешил мне пересесть.

– Пока Араши-кун не вернется… – слабо протянула Сасаки.

– Я вернулся, придется тебе переехать. – я сжал губы в подобии улыбки и взглядом прочертил линию от первой до последней парты.

– А если нет? – с вызовом бросил Ёсида.

– Я помогу. С переездом. – тон в тон сказал я.

Я снял с плеча сумку и положил ее на стол, предварительно отодвинув пустое бэнто. Затем, подхватив указательным пальцем правой руки черный портфель, висевший на крючке сбоку, двинулся к последней парте.

– Положи на место. Живо, – сталью в голосе Ёсиды можно было рассекать яблоки.

– Я и кладу, – не замедляясь ни на шаг оповестил я.

– Ребят, вы чего? – нервно хохотнула Сасаки. – Это же просто парта…

– Не просто… – напряженно сказал молчавший до этого Исикава.

Дойдя до цели, я аккуратно опустил портфель на стол.

– Вот и всё, – я обернулся. – Не благодари.

– Совсем охренел, Араши?! – Ёсида медленно поднялся и вышел из-за стола. – Повторяю еще раз: Я. Больше. Там. Не. Сижу. – сверкнув взглядом, он схватил мою сумку и отправил в полет по проходу. С ноги. Как футбольный мяч. Голоса смолкли. Только что вернувшаяся в класс большая копания учеников застыла в дверях. Время провисло, как старая резина. А воздух впервые в истории обрел свойство проводить электричество.

Горячая волна в груди выросла с башню Фукуока и затопила разум. На картинке перед глазами Ёсида повторил траекторию моей сумки. Я сделал глубокий вдох, отряхнул сумку от пыли и, не разрывая зрительного контакта, медленно двинулся к Ёсиде.

– На крыше. После уроков. – тихо, но разборчиво для задних рядов, сказал я. – Кто победит, того и место.

***

В четыре часа мы поднялись на крышу. Ветер раскачивал провода, играя в прятки с самим собой. Он скользил в пышных кронах деревьев, то и дело цепляясь за ветки. Облака, похожие на чернильные кляксы, кочевали по небу, мало задерживаясь на одном месте. Посмотреть нашу драку пришел весь класс. Сложив все портфели в одну кучу у глухой стены, они встали у заграждения полукругом. Парни делали ставки. Девчонки жались друг к дружке. Двадцать пар жадных глаз были устремлены на меня и Ёсиду.

Сняв черные форменные пиджаки, мы положили их на «сумочную» кучу. Туфли поставили там же, у подножия «горы». Расстегнув воротники белых рубашек на две пуговицы, принялись за манжеты. Засучив рукава по локоть и вытащив на верх чуть помятые полы, мы встали в центр площадки. Распустив тугой низкий узел, я собрал волосы в конский хвост.

– Ну что, Араши, готов весь год на задворках просидеть?! – осклабился Ёсида.

– Мне не придется.

Ветер трепал мои волосы. Терзал края наших рубашек. Норовил забраться под длинные, плиссированные юбки девчонок. Мы с Ёсидой прожигали друг друга взглядом. Оба были чемпионами класса по игре в гляделки. Личный рекорд – три с половиной минуты. Не моргая. К нам подошел Исикава и взмахнул рукой. Бой начался.

Мы кружили по крыше. Не сводя друг с друга глаз. Периодически делая выпады. И уклоняясь. Мы кружили. Вот Ёсида пропустил удар по ноге. Вот я уклонился от удара в плечо. Вот Ёсида уклонился. А я пропустил ощутимый удар в бедро. И следом – в плечо. Отшатнулся. Но устоял. Должен был устоять. Ёсида не устоял. Удар пришелся в ребра. Сверкнув почерневшими глазами, он атаковал ногой. Я поставил блок. Пять лет боевой школы против полутора годов клуба. Следующий удар задел меня по касательной. Теперь ногой атаковал я. Ёсида шатнулся. Но устоял. Он сделал выпад рукой. Я блокировал удар. Провел захват и бросок.

Ёсида приземлился на спину. В миг подоспевший Исикава склонился над ним, что-то говоря. У меня шумел в ушах… то ли ветер, то ли адреналин.

– Победил Араши! – выпрямившись объявил Исикава.

Кое-как поднявшись, Ёсида кивнул в знак согласия. Я посмотрел вокруг. Одноклассники также стояли полукругом, только теперь теснее. В их застывших, съеженных фигурах чувствовалось дрожание струны, готовой лопнуть в любую секунду. Глаза наших добровольных зрителей были полны удивления зайца, нежданно столкнувшегося с лисицей. Я действительно победил. Но… лучше бы проиграл.

***

Разворот. Удар. Он снова уклоняется. Еще удар. Блок. Я быстрее. Но во время боя он становится частью другой реальности. И в той реальности мои преимущества не имеют значения. Он оборачивает их против меня. Скорость становится поспешностью. Сила удара – неоправданной тратой энергии. Колючая злоба – пеленой рассудка. Удар. Я промахиваюсь. И получаю ответный. По спине. И еще один – в плечо. Резкий выпад. Снова поспешный. Противник проводит захват. Бросок. И… моя спина здоровается с татами. Кхм! Несладко же было Ёсиде приземляться на бетон…

– Я снова выиграл! – по лицу Хикари расплылась счастливая улыбка. В черных озорных глазах танцевали чертики. Он подал мне руку, помог подняться, и мы поклонились друг другу. Окумура-сан – помощник крестного – пригласил на татами следующую пару.

– Где сегодня Сенсей? – спросил меня Хикари уже в раздевалке.

– Уехал по делам, – сказал я, захлопнув желтую-коричневую дверцу своего шкафчика.

– Ты идешь? – вопросительно глядя на меня, Хикари в пол-оборота остановился в проходе.

– Нет, я пойду тренироваться в свободный зал.

Мой напарник коротко кивнул в ответ и, попрощавшись, вышел из комнаты. Я прислонился спиной к прохладной дверце и сполз на пол. Ноги и руки отказывались выполнять простейшие команды. Если бы можно было стать истуканом, статуей в храме – я бы согласился. Они не разговаривали со мной… Исикава, Сасаки, Ёсида, остальные… Никто! Никто в классе не разговаривал со мной! Со следующего дня после драки. Уже неделю. Я порывисто вздохнул и закрыл глаза. Из малого зала долетали отдельные звуки. Горло сводило спазмами. Вот только от этих спазмов человечество еще не изобрело лекарства. Я сжал зубы до скрипа. Жгло. В груди. В горле. В глазах. Я ведь… я… дрался честно! Так почему же?..

– Как тебе сидится за первой партой, Тору-кун? – нарочито ласковый голос крестного вернул меня в реальность. Я резко распахнул глаза. Мышцы шеи тут же начали каменеть. Теперь зайцем, соображающим, как прошмыгнуть мимо лисицы был я. Зайцем, напряженно следящим, как лиса обходит комнату по периметру и опускается на скамью.

– Был в твоей школе, – пояснил крестный, прочитав немой вопрос в моих глаза. – Ты не ответил, Тору. Как первая парта?

– Нормально… – я подтянул колени к груди и весь подобрался. «Кто мог настучать? Ёсида? Вряд ли. Нашу драку видел весь класс. Кто-то из них… Кто?!»

– Стоит парта такого позора?

– Позора?! – я вскочил. – Я дрался честно!

– Сядь! – гортанный, раскатистый бас крестного не оставлял и крошечной мысли о неподчинении. – Ты дрался за стенами моей школы… В ученической форме. С человеком, изучающим айкидо чуть больше года! Это ли не позор, Тору?! – крестный перешел на шепот. Я вскинул голову и прямо посмотрел ему в глаза.

– Я не позволю вытирать об себя ноги! Я должен был уступить место только потому, что он так сказал?! Он даже не попросил! – я скрипнул зубами и запальчиво продолжил:

– Я буду драться! Потому что честь…

– Что ты знаешь о чести?! – оборвал меня крестный. – Честь – защитить женщину. Честь – не дать в обиду ребенка. Люди могут драться за свободу. Могут – за жизнь. В твоей драке не было чести! Ты дрался за гордыню. – опершись ладонями о колени, Акира-сан резко поднялся:

– Если ты не понимаешь отличия – это моя вина, – горестно вздохнул он. – Но запомни: еще раз захочешь помериться габаритами… эго, ввязавшись в драку, – сорву с тебя пояс у всех на глазах!

***

О-Бон в Фукуоке не похож на О-Бон в Киото. В древней столице каждый год провожают гостей из Мира Духов особыми Прощальными огнями. Костры вспыхиваю в вечерней мгле. Слагаются в символы. Выжженные на теле гор, они устремляют свое сияние к небесам.

Каждое лето крестный возил меня в Киото, в гости к дедушке и бабушке. В первый день Бона дедушка вешал на крыльце четырехгранные деревянные фонари, горевшие до конца праздника. На домашний алтарь, рядом с табличками посмертных имен, он клал подношение и ставил фигурки буйвола – из баклажана, и лошади – из огурца (волшебный транспорт для гостей с другой стороны). Расставлял по углам алтаря тонкие, зеленые ветви бамбука, связанные веревкой. На алтаре в доме дедушки были таблички с именами его родителей, родителей бабушки и моего отца.

Два следующих дня мы посещали кладбище. Убирали семейные могилы. Ставили в серые мраморные вазы белые, желтые, розовые цветы. Мои родители были похоронены вместе, хоть мама не приняла Буддизм. Таблички с именем мамы не было на алтаре. Я не мог написать его на бумажной стенке речного фонарика в последний день О-Бона. За маму мы с крестным молились в Фукуоке. Каждое первое сентября ходили в церковь, цвета запылившейся посеревшей карамели, с высокой узкой колокольней и крестом на самом верху. Внутри пахло ладаном и редкие прихожане, сидевшие на длинных скамейках, имели одинаково скорбные лица.

В этом году крестный не смог поехать в Киото. Мне тоже пришлось остаться. В Фукуоке пели другие песни. Танцевали другие танцы вокруг деревянной башни – ягуры. На возвышении «башни» Барабанщик, облаченный в белое кимоно, ударами задавал ритм самой Вселенной. От ягуры в четыре стороны расходились нити с полосатыми бумажными фонарями: бело-красными, бело-зелеными, бело-синими. Красные, желтые, зеленые фонари четвертый день тянулись вдоль городских проспектов, парковых аллей. Свет, окрашенный цветами радуги, вёл незримых гостей домой.

Людское море захлестнуло набережную Накагавы. Уже спустившие светящийся фонарик на воду уступали место вновь прибывшим. Держа в руках желтый бумажный фонарик с четырьмя гранями на красной деревянной подставке, я встал у заграждения, ожидая своей очереди. Голоса слились в монотонный гул. Смысл слов проходил сквозь меня. Я неотрывно смотрел на иероглиф с именем отца. Свеча дрожала внутри, подсвечивая буддийскую молитву и черный символ посмертного имени. Спустившись к реке, я опустил фонарик на воду. Слившись с потоком сотен светящихся точек, он поплыл прочь.

Я шел сквозь толпу, не глядя в лица, стараясь не слышать чужих речей. Остановившись у заграждения, поодаль от каменного спуска, я смотрел во след уплывающему огню. Отец однажды сказал: «Человека определяет твердость духа. И только она». Значит ли это, что люди, молчавшие со мной четвертый месяц, не определяют меня?! Они молчали до летних каникул. И вряд ли заговорят после. Они молчали… Потому что я нарушил кодекс? Потому что я победил? Потому что никогда не молчал сам? Потому что я?..

– Араши! Здравствуй! – в глазах Хикари отражались тысячи речных огней. – Я звал тебя, но ты даже не повернулся…

– Я не слушал, прости, – потеснясь у заграждения, я позволил Хикари стать рядом.

– Как думаешь, – тихо сказал он после непродолжительной паузы, – они действительно приходят к нам?

– Думаю, они приходят не только раз в году…

Мы стояли в молчании, окруженные сотнями голосов. Тесно прижавшись к металлической ограде, смотрели как звезды, упавшие в воду, глядятся в небесное зеркало. И, становясь сплошным потоком света, возвращаются домой.

_____4_____

январь – март 1995 г.

Удар. «Чертовы ублюдки!» Удар. «Только и можете, что хихикать за спиной!» Разворот, – «а как в лицо, так я не существую», – удар ногой. Груша, повинуясь закону физики, летит прочь по траектории, равной углу приложения силы. Затем возвращается обратно. Маятник. Я бью снова. «Хикари… – удар. – У него бесконечно счастливые смеющиеся глаза. В лучах света кажется: на дне его глаз кружатся искры». Удар! Удар! Удар! Ловлю грушу, в обратном полете. Прижимаюсь лбом к серой шершавой клеенке ее бока. Прохладный воздух обжигает горло.

– Тору… – голос Акиры-сана возник из ватной пустоты. Кровь у меня в висках стучала намного громче. – Тору, отвлекись. Давай выпьем чаю. – ласково добавил он. Я обернулся:

– Акира-сан, мне еще стенгазету дорисовывать, – крестный улыбнулся лучившимся в тусклом свете взглядом:

– Стенгазета подождет. Жду тебя через двадцать минут в чайном домике.

– «Стенгазета подождет!» – передразнил я, плеснув себе в лицо холодной воды из умывальника в надежде отогнать начинавшуюся мигрень. «Ну конечно, шесть часов сна – слишком много для ученика первого класса ^[23] средней школы! Пусть будет пять. А то и четыре с этим дурацким сочинением». Я окинул взглядом свое праздничное кимоно: рисунок покрывал черный шёлк сеткой тонких белых ромбов.

Крестный иногда проводил чайные церемонии для старшей группы школы «Кайё» и для своих друзей, если те приезжали в город. Когда я был младше, Акира-сан брал меня на такие церемонии. Учил составлять цветочную композицию, рассказывал, как одним изречением мудреца задать тему всего действа. Во время чайной церемонии я сидел рядом с крестным. Выполнял мелкие поручения: поднести закуски гостям, забрать у последнего гостя чашу… Я с большей охотой вымыл бы пол во всем доме или лишний час упражнялся бы в каллиграфии. Скорость письма зависит лишь от пишущего. Как и красота выводимых иероглифов. Наверное, крестный понял мое настроение, раз освободил от повинности бывать в чайном домике. Что же изменилось сейчас?

Я шел среди сосен, между кустами, по извилистой дорожке. Путь мне освещали огни, запертые в клетках шестигранных каменных фонарей. Я остановился на полпути. Точно так же, шесть лет назад, в июле или августе я прыгал по этой дорожке. Солнце клонилось к горизонту. Россыпь лучей, пробившихся сквозь сосновые лапы, лежала на серых камнях плавленым золотом. Ветер скользил между веток, трепал меня по волосам. Дразнил. Чудилось, стоит подпрыгнуть и он подхватит, понесет над деревьями, никогда не вернет на землю.

У чайного домика крестный поприветствовал меня легким поклоном. Поклонившись в ответ, я хотел пройти внутрь, но Акира-сан взглядом указал на колодец. «Ах да, омовение». Подойдя к невысокому колодцу, сложенному из разноликих камней, я зачерпнул воды ковшиком с длинной ручкой. Вода и воздух, дополняя друг друга, холодили кожу. Умывшись и вымыв руки, я двинулся было ко входу, но вовремя вспомнил, что нужно также ополоснуть ручку ковшика.

Склонившись у низкого (даже для меня) входа, я зашел внутрь. Чайную комнату – в моей памяти светло-серую от потолка до пола, теперь же янтарно-коричневую – освещали четыре больших фонаря. Оставив сандалии у входя, я осмотрелся. В очаге потрескивал огонь над ним стоял черный чугунный котелок. В нише висел свиток ^[24], гласивший «Выпей-ка чаю!»

– Да ладно?! – выдохнул я. – «Ещё бы „Проголодался – поешь, устал – поспи“ написал!»

– Присаживайся, Тору-кун, – радушно произнес крестный, бесшумно преодолевший низкий и тесный вход. Моих мыслей он, конечно же, не услышал.

Я, как и подобает в таких случаях, сел на колени, подобрав под себя ноги, и нетерпеливо воззрился на Акиру-сана.

– Отведай угощение ^[25], Тору-кун, – улыбнулся крестный, поставив передо мной черный деревянный поднос. Нарезанная ломтиками рыба была выложена на белой тарелке в форме «бесконечности». Над «бесконечностью» – дольки лимона расходились от большого кружка, точно солнечные лучи. Под «бесконечностью» была сложена зелень в виде земного шара.

– Я не голоден, – тоном «давайте сразу чай» ответил я.

– Как пожелаешь, – по-доброму сказал Акира-сан. – Когда ты сам будешь проводить чайную церемонию, можешь и вовсе вычеркнуть пункт с угощением. Только помни, Тору: не угостить своего гостя – значит выразить к нему глубокое неуважение. Отказаться принять угощение – нанести обиду хозяину.

Повинуясь уколу совести, я молча принялся за еду. Покончив с рыбой, я отложил палочки и отставил поднос:

– Благодарю, – поклонился я. – Мне нужно выйти: размять ноги? – в уме всплыла очередная «чайная» традиция.

– Если они затекли, – хитро улыбнулся крестный.

Коротко вздохнув, я поднялся. Оказавшись на улице, прошелся по каменной дорожке взад и вперед. Луна, стремившаяся к идеальной форме, выглядывала из-за сосны. В доме, на втором этаже, свернутая в рулон, лежала незаконченная стенгазета. Там же, на столе, осталась тетрадь с ненаписанным сочинением. «Новый год как новое рождение». А в небе, над всей несуразностью «нового года», над всеми «рождениями», «смертями» и «надеждами» светила Луна. Своим сиянием она обнимала меня за плечи. Успокаивало одно: я умел пить большими глотками.

Вернувшись в чайный домик, я уселся на прежнее место. В нише теперь стояла цветочная композиция ^[26]: ветка сосны с тремя шишками и красный цветок камелии. Рядом красовался нефритовый дракон. Акира-сан низко поклонился сидя перед котелком. «Кажется… в самом начале я должен был поклониться свитку?»

Вдох ^[27]. Он взял поднос с чайной утварью. Выдох. Светло-коричневый ковшик с длинной ручкой такой же, как у колодца, опустился рядом с котелком. Вдох. Черная шкатулка с чайным порошком оказалась по правую руку Мастера. Выдох. Белая чаша с надписью «День за днём Солнце рождается на Востоке», бамбуковым венчиком в внутри и ложечкой на ней – спереди от Мастера.

Треск огня заполнял пространство комнаты, не позволял пробиться ни одной мысли. Акира-сан достал из-за пояса красный шелковый платок, сложенный треугольником. И хлопнул им, потянув концы в разные стороны. Держа платок на весу, он провел рукой по красному шелку и сложил его на правой ладони. Подняв черную шкатулку, Акира-сан круговым движением очистил блестящую крышку от несуществующей пыли. Затем расправил платок. Хлопнул еще раз. Сложил в левой руке. Взял ложечку для чая и очистил ее тоже. Положил на шкатулку. Вытащил венчик. Взял в правую руку ковш. Проворно снял крышку котелка и положив ее рядом.

Пар, вырвавшись на свободу, заструился вверх. Бурление в котелке вторило треску дров в пламени. Акира-сан зачерпнул воды. Налил в чашу на треть. Положил ковш на котелок и выверенным движением вскинутой ладони медленно опустил ручку. Обмокнув венчик в кипятке, он принялся взбивать воду, точно яичный белок. Отставил венчик. Взял в руки чашу. Осторожным круговым движением омыл стенки изнутри. И слил воду в стоящий по левую руку глиняный горшок.

Вдох. Взяв с отставленного подноса белое полотенце, Акира-сан вытер чашу внутри и снаружи. Выдох. Убрал полотенце в сторону. Вдох. Изящно перехватив ложечку, открыл шкатулку. Зачерпнул зеленого порошка и аккуратно насыпал его в чашу. Выдох. Закрыл шкатулку. Вдох. Отставил в сторону. Выдох. Накрыл ложечкой. Вдох. Зачерпнул ковшиком воды. Налил в чашу где-то на четверть. Выдох. Отточенным движением вернул ковшик наместо. Вдох Взял венчик. Сделал несколько медленных вращательных движений. Принялся «взбивать» чай. Выдох. Отставил венчик. Вдох. Долил в чашу воды до половину. Выдох. Вернул ковшик на котелок. И, протянув мне платок, поставил чашу передо мной.

Я поклонился. Осторожно взял чашу правой рукой. Поставил на левую, поверх красного шелка. Повернул по часовой стрелке так, чтобы иероглифы смотрели на крестного. И сделал глоток.

Аромат чая ударил в ноздри. Окутал сознание изнутри. Этот чай невозможно было пить быстро или большими глотками. Сводило горло. Я пил. Не часто. По глотку. Густой зеленый чай, разливался внутри жгучим теплом. Казалось, он заменил собой кровь. Допив, я вернул чашу Акире-сану и низко поклонился.

– Спасибо.

Крестный ополоснул чашу кипятком. Слил воду в тот же горшок. Вытер края белым полотенцем и вернул мне. Пока я вертел ее в руках, разглядывая керамику, Акира-сан готовил для меня чай в маленькой чашке.

– «День за днём Солнце рождается на Востоке», – прочитал я. – Почему здесь только половина фразы? – я поднял взгляд на Акиру-сана.

– Потому что – вот! – улыбнулся крестный, поставив передо мной маленькую чашку с надписью «День за днём Солнце гаснет на Западе».

Я поклонился и сделал глоток. Сегодня было много чая.

– Тебе лучше, Тору-кун?

– Да… – вдруг пришло осознание: мигрень исчезла.

– Я знаю, что ты не любишь чайных церемоний… – просто сказал крестный.

– Акира-сан, – я понизил голос и обвел комнату взглядом, – разве здесь можно об этом говорить?!

Крестный рассмеялся:

– Здесь можно говорить обо всём, кроме религии, политике и войны.

– Если бы чайная церемония проходила в три раза быстрее… – вздохнул я.

– Нужно уметь замедлять время внутри себя, Тору. Помнишь, года три назад мы с тобой смотрели танец «Великой Змеи»?

Я кивнул. Перед глазами мгновенно возник образ человека в красных одеждах ^[28]. Извивавшийся на сцене, он пронзал взглядом огромный зал. Глядя на него, казалось, ты больше себе не принадлежишь. Больше не вспомнишь, как дышать.

– Я видел много попыток повторить этот танец. Грустных попыток, Тору. Знаешь, как безошибочно определить: танцует в Кабуки японец или европеец? – я отрицательно качнул головой. – Как бы европеец ни старался, он будет делать то же самое, но в три раза быстрее.

– Я думал, дело в таланте…

– Дело в предназначении, Тору. Есть люди, рожденные для сцены. Есть те, кто рожден держать в руках скальпель или штурвал… Были те, кто рождался «с мечом в руках». Если ты на своем месте, ты, словно сливаешься с пространством. Становишься его частью. Подчиняешь себе время. Последнему нужно учиться. Это можно назвать талантом.

– Исикава-сэнсей говорит, что талантливый человек долго не живет… – поёжился я, точно маленькие глазки куратора клуба мировой литературы могли проникать сквозь стены.

– Смотря как человек распоряжается своей жизнью, – задумчиво сказал крестный.

– Я не могу победить Хикари два года и три месяца! Но я же выигрывал соревнования в парах с другими… – я в упор посмотрел на Акиру-сана. – Что со мной не так?

– Настоящий талант зреет медленно, – по-доброму усмехнулся крестный. И, должно быть, заметив мое недовольство, продолжил:

– Назвав причину по имени, я не помогу тебе победить, Тору. Мы поступим иначе, – он сложил ладони в молитвенном жесте, переплел пальцы и опустил на них подбородок. – Мы проведем по очереди… тридцать две чайные церемонии.

– Но я не умею! – фраза вырвалась быстрее, чем я успел вспомнить о приличиях.

– Лучшее обучение – это практика, – улыбнулся Акира-сан. – Устраивать чаепитие будем не каждый день. Но… до весны, думаю, управимся. И в конце ты сам ответишь на свой вопрос. Тору, иногда нужно просто выпить чаю.

***

– Путь – понятие многозначное… – глубокомысленно изрек Акира-сан.

Готовясь к своей первой чайной церемонии, я перебрал не меньше сотни свитков. Буддистская мудрость лежала в пределах от «Пустоты» до «что вообще хотел сказать автор этой фразой?!» Я остановился на свитке с одним единственным иероглифом «Путь». Кэндо. Айкидо. Буси-до. Тядо ^[29].

«Путь чая» оказался труднопроходим. Как горная дорога в сезон селей. Я ошпарился. Трижды. Крупные капли обожгли колени даже сквозь шёлк кимоно. В довершение позора, я чуть не уронил ковшик, попытавшись опустить его на котел взмахом ладони – фирменным жестом крестного. И… впервые в жизни почувствовал, как пылает лицо до кончиков ушей. Благо, с едой проблем не возникло – спасибо магазинам! Найти рыбу и рисовые пирожные не составило труда. Что до цветочной композиции… Китайские пионы – у нас не роскошь. Для чайной церемонии я выбрал красные. Предположим: «Путь к цели всегда окрашен кровью идущего». Или, как любит говорить Акира-сан: «Любая мечта подается с привкусом крови мечтателя».

– Путь домой, – я начал загибать пальцы. – Путь к поставленной цели. Путь как свод жизненных правил идущего. Пу-уть… – приложив похолодевший палец к губам, я силился сообразить, какие еще бывают пути.

– Путь к самому себе, Тору-кун, – заботливо подсказал крестный. – Самый трудный из всех путей.

– Почему? – карие глаза Акиры-сана отражали свет фонарей.

– Мало кто проходит его с чистой совестью, – крестный переплел пальцы и опустил на них подбородок. – Истинное желание человека всегда будет соседствовать с нуждами. В еде, в крове, в признании. Говорят, в прошлом было проще: одни рождались, чтобы выращивать рис, другие – чтобы умереть за лорда. Но были и такие, кто оставлял поля в поисках своей судьбы или, отказываясь совершить сэппуку, уходил в горы. Значит ли это, что и раньше рождение в конкретных условиях не определяло Путь? Лишь подталкивало к выбору?

Голос Акиры-сана, ложащийся на звук бурлящей воды, уносил сознание по волнам, прочь из данности четырех стен.

– Наверное… – медленно кивнул я, пытаясь собрать разбегающиеся мысли.

– Многие люди не задумываются о Пути, – продолжил крестный, глядя на красный пион. – Просто нужно что-то делать, чем-то зарабатывать на жизнь. И они идут в ту же компанию, где работал их отец. Или помогают в магазине, где работает мать…

– Почему так, Акира-сан? Неужели так трудно найти себя?!

– Не знаю, Тору… – вздохнул крестный. – Я встречал многих людей, всю жизнь искавших предназначение. И тех, кто отчаялся его найти.

– Взрослых? – выдохнул я, распахивая глаза.

– Да… – Акира-сан поджал губы. – Зачастую в юности поиск дается легче… В юности мы не боимся мечтать.

Заслушавшись, я опёрся ладонью о татами и сел на бедро, освободив затекшие ноги:

– Открыть школу всегда было вашей мечтой? – спохватившись, я быстро принял положение, приличествующее чайной церемонии.

– Не с самого рождения, – улыбнулся крёстный. – Я просто жил, ходил в школу, помогал матери в огороде… А потом будто осенило! Я не думал о школе, но понял: моя жизнь будет связана с искусством боя.

– Акира-сан, расскажите про Тибет! – поставив локти на колени, я опустил подбородок на кулаки и подался вперед всём телом. Крёстный тепло рассмеялся:

– Давай перенесем сеанс воспоминаний на завтра? Съездим к морю…

– А как же чай?!

– Я напою тебя чаем, Тору! После прогулки нам понадобится много чая.

***

На следующий день мы действительно поехали на набережную. Дождя не было. Но ветер, налетевший с залива, норовил сдуть любого, кто осмелится нарушить границы его владений. Мы с крестным мужественно прошли метров десять сквозь водную крошку и свист в ушках, а после – укрылись в кафе. Ели горячий одэн ^[30] за маленьким черным столиком. Над нами висел красный бумажный фонарь. Большой и круглый. Крестный рассказывал про Тибет. Как первые полгода мыл посуду в монастыре. Как начал тренироваться. Как поначалу засыпал на медитации…

Вечером мы снова пили чай. Говорили о том, что «У неба нет эго». Акира-сан показал, как нужно наливать воду, чтобы кипяток не забрызгал колени. И медленно опускал ручку ковшика, давая мне возможность рассмотреть это движение.

Мы с крестным по очереди проводили церемонию по вечерам. Не реже трех раз в неделю. Иногда – чаще. Обсуждали Снег, Пустоту, Начало, что лежит вне системы отсчета, и стремление вести отсчет. Акира-сан говорил: «Из прошлого в будущее не ведут две дороги» и «Верх глупости – Искать мудрость вне себя».