Текст книги "Исповедь = Аһыллыы"

Парни, помотавшись между дачного типа постройками, вышли наконец к занесенной по окна снегом хибарке.

– Моя рези – и – иденция! – заявил, ударил в грудь себя Ромка. – Пра – а – ашу, господа… Вперед! До победного конца!

В хате Ромки дубак стоял, казалось, покруче, чем на улице: остатки чая в грязных граненых стаканах замерзли, покрылись тонкой корочкой льда. Окна, кривые, узкие, были частично забиты кусками фанеры, а дырки заткнуты рваными тряпками. Несмотря на морозный свежак, в хате пахло едким дымом дешевых папирос и родимо – неистребимым запахом водяры. А скатерть на столе, кстати, некогда шикарная, расшитая разноцветными шелковыми нитями, была теперь лилово – липкой, заляпанной пятнами от местной густо – тошнотворной «бормотухи». Уют и комфорт на лицо! Красота!

Ромка, как гостеприимный хозяин, быстро запихал в полуразвалившуюся печь охапку сырых дров, все это торопливо залил из банки бензином – поджег. Пламя длинное, сине – зеленое тотчас вырвалось из пасти топила и чуть не спалило хозяину его лохматые битловские волосы.

– Баста! – радостно подпрыгнул Ромка. – Гуляем, пацаны! Сарынь на кичку!

Он тотчас, не вандалясь долго, разлил по мерзким стаканам водку, крикнул:

– Первый тост за дам… Задам! За старуху! Не чокаясь… Ну!

– А чего за старуху – то? – недовольный покосился на него Валерка. – Пили ведь… Скоко можно? Давайте за живых теперь. За тех, кто в море.

– В морге, – едко перевернул острый на язык Ромка. – Ладно, ты, паря, прав. О’кей! Пьем за тех, кто плавает, плывет и всплывает всегда. За нас, живчиков и триумфаторов «Агдама»! Уря, товарищи!

– Зиг! Зиг! – рявкнули и опрокинули родимое до дна.

– Теплее, теплее… – радостно потер руки Ромка. – Пошла! Лед тронулся, господа присяжные! – он схватил «бормотуху», рявкнул: – Разбавим это красненьким… Запьем! И запоем… Запоем! – Ромка весело затянул свою «коронную под шофе»: – ай дала, ай дала, ай балалайка… Ба – ла – ала-а-айка!

Все разом загалдели, стало в холодной хибаре веселее… Огонь в печи разгорелся, и чайник на плите с остатком воды участливо засипел, оживился.

Пошли разговоры, воспоминания о «славном заложном прошлом», о друзьях, которых уже нет или сидят по новой ходке. Бутылки пустели, жалобно позвякивали… Все путем.

И вдруг Ромка, улучив паузу, громко спросил у меня:

– Слышь, Бориска, а что за такой железный ящик ты вытащил из сумки на похоронах? Будто хотел его старухе в гроб положить… Зачем?

– Ее это было… – повернулся к нему я, чувствуя, что сильно хмелею… – добро и… и богатство.

– А расскажи! – сразу оживился любопытный Ромка. – Тут чую что – то остренькое, интересненькое есть… Тайна! Не так ли?

– Да я… какая там… – хотел отмахнуться я от него, но что – то этакое изнутри толкнуло меня, заставило выдавить наболевшее, вытащить эту «занозу» из плоти души своей.

И я, дурак, идиот последний, конечно, рассказал под дураком всю историю с ящиком своим «корешам». Ребята, разумеется, ничего такого не ожидали услышать от меня, но были и они, «тертые и стреляные», удивлены этой историей, таким поворотом в моей обыкновенной, тускло – серой жизни. Ведь золото, богатство, крупная валюта – это все не про нас, «простых советских парней», а из другой жизни, из другого «кина». Не стыкуется как – то.

– Да он у нас, ребя, выходит богатый наследник, почти миллионер! – Прыгал и дергался Ромка. – Шикарный тип! Дюпон и Крез! Почти Рокфеллер нашего масштаба! Уря, товарищи! Да здравствует капитализм!

– А ну покажь! – загорелся тут Валерка Попов. – Позырить хочется! Давай!

– Покажи! – придвинулись ко мне захмелевшие парни. – Золото?

Я нехотя, подавляя симптомы какой – то тревоги в животе, вытащил из сумки старухин ящик, открыл. Увидев добро, раскрыв от удивления хайла, кореша привстали, кроме Славки Битого. Он молча, равнодушно смотрел на переливающуюся разноцветными искорками кучу, будто перед ним лежали не бриллианты и золото, а ржавые гайки и болты.

– Скоко тут богатства – то! – загорелись глаза у Валерки. – Внукам еще хватит! Е… мать!

– Во б…! Капитал! – присвистнул Ромка. – Теперь можно все купить… Все! Весь наш продмаг с бутылками! Вот это номер!

– А давай подсчитаем для хохмы, – схватил бриллиантовое колье Валерка. – К примеру, эта блестящая штучка скоко будет стоить?

– Толково, без булды она, думаю, потянет… – начал думать вездесущий Ромка… – тысяч на десять, если не больше. Короче, стоимость одной новой «Нивы» – со станка!

– Машина! Иб… твою рожу! – стукнул кулаком Валерка. – Ни в жизнь мне… Б… а – а – а!

Ромка взял в руки колье, которое когда – то давно, при царях, украшало груди знатных аристократок, а после – сдобно – дебелых купчих, с видом знатока добавил:

– Плющем сюда мастерство ювелира, тогда… На аукционе – это целое состояние! Дорого!

Валерка с любопытством обезьяны порылся в куче, сказал:

– Странно… Я не вижу тут изделий из золота наших якутских мастеров. Ни цепочек, ни сережек тебе … Почему?

– Вещи эти исключительно старинные, – авторитетно заявил Ромка. – А в старину якуты из золота украшения никогда не лили. Это они потом стали… У них какое – то вето было на золото. Вот почему все старинные женские украшения у якутов из серебра сделаны. Серебро они любили… И уважали!

– Почему? – недоумевал Валерка.

– А потому! – сплюнул на пол Ромка. – Так вот. Сам думай!

– Вето на золото, – пожал я плечами. – Странно.

Ромка выбрал из кучи золотые кругляшки «империалов», подсчитал:

– Ровно двадцать три штуки, ребя! Это будет… это будет… Потянет тысяч на двенадцать с гаком. Много! И каждая монета, заметьте, будет украшать любую нумизматическую коллекцию. Старые, очень старые… И дата у них… – он, прищурив глаза, стал внимательно разглядывать… – аж год!

– И… твою рожу! – выматерился Валерка. – Потом сделано – умоляюще посмотрел на меня, пропищал: – По… по… подари мне, Боренька, одну монетку… Век не забуду!

– Пропьешь ведь, дурачок! – засмеялся я. – Знаем мы вас. Потом, ребята, это добро считайте, не мое. Ее все это – старухино. Если куда сбагрить, то все целиком надо. Но куда? – Я собрал со стола всю кучу, положил обратно в ящик, перевязал. Потом спросил у Ромки: – Ну и сколько?.. Подсчитал?

– Это все будет… – поморщил лоб Ромка… – стоить… стоить… На 86 тысяч рубликов нашинских… Где – то так.

– Восемьдесят шесть? – удивился я. – Она, Агриппина Тарасовна, умерла в 86 лет… Совпадает.

– Это не удивительно, – многозначительно поднял палец Ромка. – Магия чисел называется. Вот сегодня, к примеру, какое число? А?

– Ну… ну 23 января, – буркнул Валерка.

– А золотых «империалов» в Якутске тоже 23 штуки. 23! Тут связь имеется… Не зря это. Эзотерика! Вещи и судьба. Судьба!

– Судьба – индейка, жизнь – копейка! – заржал тут Валерка. – Выпьем лучше… Наливай!

– Кончилось все, – кивнул тут Славка Битый, молчавший все время. – Надо купить.

– Как кончилось?! – стал переворачивать пустые бутылки Валерка. – Ни фига себе! Нету!

– Да схожу я… – встал Битый. – принесу. Башли есть у меня.

– Вдвоем… вдвоем! – рявкнул Ромка. – Ведь я тут на Белом как кум и сват. Кунак! Знают все меня… Пошли!

– Только быстро! – встал с места Валерка. – Труба горит!

* * *

И скоро ребята притаранили из магазина ящик «перцовки», да еще самой дефицитной – «буденовку с усами». Это когда на этикетке нарисованы два красных стручка. Шик!

Мы снова разлили вино, чокнулись, выпили. Но «перцовка» это тебе не «Агдам», а посильнее. Бьет по мозгам хорошо, так что после четвертой бутылки все разом, пунцово краснея и размахивая руками, активно загалдели. Пошли чередой воспоминания, всплыли из памяти шалости юности, дворового детства. Вспомнили «самую хулиганскую школу в городе» – нашу 1-ю, заложную. А мы тогда, лихие пацаны, были королями большого Залога. Вспомнили Симку Красавчика, легендарного якутского «щипача», и его дружков. Это была тогда, в 50-е годы, элита воровского мира. И все они учились у нас, вместе с нами. Симка, помню, перед каждым уроком быстро списывал у меня из тетрадок домашнее задание, ибо учиться не хотел и уроки, известно, не учил. У него были другие интересы. Был у нас в классе еще Малай, тоже «щипач», который, как бы я ни ухитрялся, каждый день, демонстрируя свое воровское мастерство, вытаскивал у меня из карманов всякую мелочь: авторучки, резинки, платок, мелочь медную и бумажные деньги. Я ругался, он отпирался. Но отпирался он всегда с ехидной улыбочкой, мол, трепыхайся, милок, а не поймаешь никогда. «Ловкость рук и никакого мошенства!» Короче, издевался надо мной постоянно. И вот однажды я не выдержал и за углом школы набил ему морду, после чего Малай бросил эти эксперименты со мной, переключился на более слабые объекты. Малай потом, как и Симка Красавчик сел в тюрягу, а после, говорят, уже в 70-е, где – то его, бедолагу, то ли менты замочили, то ли свои. У него была красивая, как у киноартиста Олейникова, белозубая улыбка и открытое, по – детски наивное лицо. Жаль мне все – таки его: человек был интересный, с душей и сердцем. С юмором. Эх, Залог наш деревянный! Юность неуемная! Ушло, исчезло все…

Сидим вот «осколки» тех тусовок, пьем, вспоминаем ребят. Когда разговор пошел о короле Красавчике, мы узнали, что Славка Битый, уже опосля, сидел с ним в одной камере. Но Славка, знаем, «щипачем» никогда не был, а был «шестеркой» то ли у Жоры Косого, то ли у Моти Петуха. Отмотав срок, он, как говорит, теперь устроился где – то в ЖЭКе слесарем, чем и существовал. Это судьба многих пацанов 1-й заложной школы, ибо, знаем, что половина нашего класса точно сидела по зонам и многих потом раскидало по всему Союзу. Подошли потом 80-е, и все как – то тихо – мирно рассосалось, развеялось.

А Симка Красавчик, узнали потом, кинул коньки от наркоты, ибо курил травку и ширялся еще тогда – в те далекие времена. Рано начал и рано, выходит, закончил. И хорошо, что я после седьмого класса перешел учиться в 9-ю школу, к Кершенгольцу, а то, чем черт не шутит, мог и залететь ненароком не туда, не в ту степь податься.

Пьянка затянулась допоздна. Давно такого грандиозного кира не было: полтора ящика за один прием! Под конец парни один за другим стали заваливаться на бок – кто куда. Я отключился тут же за столом, не помню как провалился в тартарары.

Проснулся от того, что кто – то кого – то смачно матом ругает:

– Ты, б…, чего намылился?! Дергаешь, падла! – орал на Славку Битого Ромка. – Отдай!.. Крыса ты!.. Крыса засраная!

Парни вцепились в коридоре у самой двери. Битый пытался оттащить Ромку, хотел выйти…

– Оцепись, с…!

«Ну вот, опять буза, – подумал я, зевая. – Всегда так: наклюкаемся, потом махаловка… Якутский ход».

И тут послышался громкий ор Ромки и стон. Повернувшись, я увидел, что Славка Битый засадил финкой Роме в живот. Еще раз ударил его, еще… Кровь хлынула из – под рубашки, и Ромка, зашатавшись, упал ничком на порог. Славка, одетый в шубу и в лохматую собачью шапку, пытался оттащить от двери большого и тяжелого Ромку Слепцова, чтобы смыться, выскочить на улицу. Но тут проснулся Валерка Петров и, увидев нож в руках Битого и лежащего ничком Ромку, все понял: вскочил и прыгнул Битому на спину… Они оба упали, и нож выпал из рук Битого на пол – звякнул. Я еле поднялся (ноги не держали уже) и, пошатываясь, шагнул к дерущимся. Тут Битый сбросил с себя Валерку и кинулся уже на меня. Он сбил меня с налету и оказался, с…, сверху… Навалился. Потом он, что – то нашарив справа от себя, стал сильно бить меня чем – то по груди, как раз в то место, где в кармане пиджака была моя старая записная книжка с адресами. Я почувствовал, что что – то острое вошло в кожу, стало горячо и больно в груди. Тут на Битого сзади опять налетел Валерка и они оба покатились по грязному полу. Я, чувствуя, что из груди струится кровь, присел, думая, чем бы этого сволочугу Славку вдарить по затылку, и тут у самой двери в луже крови увидел старухин железный ящик. Все добро, все золото было рассыпано по полу…

«Украл! – мелькнуло в голове. – Битый из сумки моей вытащил ящик! Стибрить хотел! Е… тебя в рот!»

Я еле поднялся все – таки и, пошатываясь, сделал два шага в сторону дерущихся у порога парней… Но тут, вижу, Битый подобрал сбоку свою финку на полу и полоснул Валерку по горлу, потом по лицу, потом еще куда – то засадил… На! На! Я дико закричал, и вдруг увидел, как раненый Валерка схватил лежащий рядом железный старухин ящик и ударил Битого сильно по голове, и он, паскуда, застонав, сразу обмяк, завалился на бок… В хибарке стало тихо. Я сполз на пол, прислонился к стене, потом вытащил из нагрудного кармана пробитую записную книжку… «Чем же это он меня резал?» – подумал я и заметил на полу знакомый инструмент. Да, Битый бил меня острым концом отвертки, которым ремонтировал свой телевизор Ромка, и штука эта все – таки сильно пробила мою шкуру, так как кровь сочилась из раны, не переставая. Я снял рубашку, майку и стал «перцовкой» мыть пробоину в груди. Потом, прикрыв дырку носовым платком, залепил крест – накрест, достав с телевизора, толстой изолентой.

«Что дальше? – соображал я, глядя на лежавших в разных нелепых позах ребят. – Это уже уголовщина! Надо мотать отсюда… Да побыстрее!»

Я стал лихорадочно собирать измазавшихся в крови друзей бриллианты и золото, сложил все это обратно в ящик, крышку перетянул все той же широкой изолентой.

«А может, кто еще живой? – тут подумал я. – грех бросать раненого друга… Кто?»

У Валерки пульс не бился: был уже готов. Ромка лежал на спине, белый, как бумага, с широко открытыми глазами. Тоже был мертв. А эта с…, убийца Битый, лежал у двери с пробитой по темени уголком ящика дыркой, откуда обильно хлестала кровь. Она, как тонкий ручеек, стекала в щель дощатого пола… Кровь! Весь пол у входа был забрызган и залит ею… Е … мать!

«Три трупа! Многовато… Беда! – подумал я, вскочил, быстро оделся, бросил ящик в сумку и выскочил на улицу. – А ведь меня найдут… Найдут! Посадят!» Сердце колотилось неистово, и я вспомнил слова покойной старухи: беда будет! Большая беда! И черт меня дернул жениться на этой Ольге, – совсем глупо, по – идиотски наивно обвинял я себя. Дурак! Дурак!»

Так я шел по темным улочкам Белого озера и вышел, наконец, на перекресток улиц, где увидел одинокое ночное такси.

Я прибавил шагу, добежал до тачки, выпалил шоферу:

– В город, шеф! Побыстрее!.. Отвалю по – двойному!

Поехали. Город словно вымер: ни встречных машин тебе, ни одиноких прохожих на туманных улицах. И все это было похоже скорее на сон, на странный, абсолютно нереальный сон.

Не доехав до своего дома целый квартал (в целях конспирации), я остановил тачку у Глухого переулка, потом осторожно, оглядевшись, вышел из машины. И вот дворами, добравшись наконец до своего подъезда, я мигом поднялся, сильно не топая, на свой этаж, открыл тихо дверь квартиры, вошел. Закрылся, «зарылся» в своей конуре.

«Что делать дальше? – размышлял я, снимая окровавленную рубашку и пиджак. – От смерти меня спасла записная книжка, а от страха, от тревоги дальнейшей что спасет? Надо срочно найти какой – то выход. Надо!»

Я смачно забрызгал рану йодом и заново, как мог, перевязал ее марлей… Так лучше. Потом, высыпав все добро из ящика в таз, стал смывать с драгоценностей липкую кровь – кровь своих корешей. Занятие это, скажу вам, было довольно противное, аж тошнило. Кровь пахла чем – то этаким тяжко – дурным вперемежку с водкой… Х… тебе, зараза! Фу!

Перемыв все камешки и золото, я все «свое счастье», высыпал обратно в ящик, который, естественно, тоже до блеска помыл, чтобы уничтожить следы крови, следов преступления не оставить.

* * *

Утром рана на груди заныла, снова выступила на повязке кровь, и я решил позвать к себе родную старшую сестру – Милку. Она была медичкой в одном городском институте и могла, конечно, помочь чем – то, посоветовать и прочее.

Я, несколько робея, набрал ее номер, и, услышав мой голос в трубке, узнав в чем дело, как всегда покатила на меня бочку, прочла небольшую лекцию о вреде алкоголя, о порядочности и моральном облике советского человека. Я, естественно, во всем с ней согласился и сказал, чтобы приехала ко мне побыстрее. По телефону я, естественно, ничего про Белое озеро не рассказал, про страсти – мордасти тоже. Сказал, что нечаянно на кухне порезался.

Она наконец приехала, и, как всегда была четко накрашена и наштукатурена. И как всегда благоухала дорогими французскими духами «Коти», которые я терпеть не мог за версту. Третий муж Милки был там в правительстве какой – то заметной шишкой. Он обожал свою молодую супругу: лелеял и холил на всю катушку. Они часто мотались по загранкам и жили красиво и шикарно. Был у них в коттедже один раз и больше туда со своим «нечистым рылом» и «низким социальным статусом» больше не совался, ибо разговаривать с ее мужем – пузатиком было не о чем – лажа все это. У них там «наверху» – свое, а у меня «внизу» – тоже свое, хоть и похуже. Не люблю вот, когда на меня давят, мыкают и командуют. Я есть сам по себе, хороший или плохой – не им судить. Какой есть.

Я знал, что Милка, эта любительница «красивой жизни» старалась тихо от мужа гулять налево, о чем мне доносили дружки – гуляки на той же Оржанке. И, вообще, там можно было услышать самые последние, свежие новости даже из спальни самого президента, ибо в «Волне» собиралась всегда местная алко – анархическая компания, «общество равных» по верхнему уровню граненого стакана с водярой. И Якутск – есть город относительно маленький, и, естественно, все здесь насквозь и поперек известно кто чем живет, и дышит. И левым крылом нашей местной политики, я думаю, является сплетни и домыслы, которым верят и, главное, любят все якутяне как главное хобби свое. Традиции фольклора и устного народного творчества все – таки продолжают жить и развиваться дальше. Пожимают плечами, но верят собаки, верят!

А у нашей Милки по новостям «торбозного радио» Оржанки был молодой любовник – следователь МВД, подполковник Заславский. Он ее тр…, говорят, во время командировочных выездов мужа – пузана в районы республики. И я как – то мельком видел этого друга – мильтона на дамбе, где он загорал и купался в обществе местных плейбоев. Да, парень был фигуристый, сложен, как бог Аполлон. У Милки, заразы, губа не дура. Молоток! А звали этого красавца Артур Полидорович. И вот почему на Оржанке его окрестили Помидором, возможно, за красивые, как у девки, губы и щеки. Ну, хватит об этом трепаться.

– Чаю налить? – спросил у Милки, зная, что по утрам пьет только кофе, причем бразильское, самого высшего качества.

– Нет, спасибо, – отказалась она, потом произнесла: – Ну – ка, братан, сними рубашку, покажи…

Я показал Милке рану, на что она презрительно скривила крашеные губки, выдавила:

– Ерунда! Скоро заживет, ничего страшного тут нет. – Она откинулась на спинку кресла, прищурилась: – А кто это тебя так?.. Опять пьянка – гулянка довела? Ведь зарежут тебя, Боря, когда – нибудь под забором… Дурак!

Ну, как тут быть? Надо ведь из этой грязной истории как – то выпутываться, спастись. Только Милка с Помидором могут меня вытащить, и я это четко понимал. И мне пришлось ей, спасительнице своей, все как на духу рассказать от и до, начиная с истории ящика старухи и включая трех трупов своих корешей – заложников. Двоих из них, Валерку и Ромку, она хорошо знала с детства, а вот этого подонка Славку Битого нюхом не ведала.

Она была очень взволнована моим рассказом, заходила, дымя сигаретой, по комнате туда – сюда, думала о чем – то: счетчик в мозгах заработал на всю катушку. Наконец, остановившись, она вдруг спросила:

– А где ящик Агриппины Тарасовны? Там что ли оставил?

– Нет. Ящик здесь. Покажу.

Я вытащил свое «наследственное добро» из сумки и все содержимое высыпал перед ней на стол.

Увидев столько соблазнительного блеска, Милка надолго замолчала, отключилась. Глаза ее за крашеными длинными ресницами загорелись, как лампочки, каким – то странным зеленовато – фиолетовым огнем, щеки порозовели, и вся ее отштукатуренная мордочка заиграла мелкими волнами морщинок, которые в данный момент не мог скрыть даже слой дорогого заграничного крема. Потом она нервно хохотнула, перебирая драгоценности, дико уставилась на меня, как змея на жертву. Это был миг ее истинной, по сути дюже жадной и всеядной натуры. Она хотела все это… Хотела для себя!

– И… сколько тут? – буравила она меня зрачками.

– На 86 тысяч, как определили знающие. Ромка сказал.

– О’кей! – выпустила она дым «Мальборо» из изящных ноздрей. – Это хорошо. А кто еще кроме этих… этих ребят, которые… знает про ящик старухи?

– Знают только Ольга с Арнольдом. Но они будут молчать, ибо бабки своей покойной боятся. О-очень ее боятся. Есть такой фильм «Месть колдунов»… Знаешь?

– Видела. Понимаю, – она потушила сигарету о край пепельницы, спросила: – Ну и что, браток, будем теперь делать? Трупы лежат, ждут расследования.

– Да заарканят меня менты. Посадят. А ящик отберут. Конфискуют в пользу государства как причину и вещественное доказательство моего преступления. Вот и все.

– А… а если тебя, Боря, там вчера и сегодня не было? А? Может, ты ночевал у своей подруги, и она это докажет. Алиби налицо.

– У подруги? – вспомнил я Светку. – Все может быть. Ночую, бывает, у нее. Бывает. Но кто будет это дело раскручивать?

– Найдется человек, – спокойно ответила Милка. – Есть такой. Подполковник МВД. У него в органах дядя сейчас работает… Почти генерал. Перспективный. Большая шишка.

– Я могу тебя, Боря, вытащить из этой истории… Реально. – Она очень выразительно посмотрела на рассыпанное по столу добро, любовно погладила все эти кольца, колье, монеты…

– Вытащить? Точно? – громко сказал я, волнуясь и догадываясь кого она имела в виду, говоря об органах. – Ну тогда, тогда все это добро… – кивнул я на золото… – твое будет, Мила. Вернее, ваше. Ваше! Иначе я пропал! Посадят… Ведь посадят!

– Я, Боренька, тебя понима – а – ю, – мило улыбнулась сестра. – В тюрьму – то тебе не хочется… Ну, может, посидел бы немножко, одумался, пить бросил… А? Успокоишься там.

– Успокоимся, сестра, мы все там, – криво усмехнулся я. – А на этом свете спокоя не будет. И тюряга далеко не благотворительное заведение. «Академия»! Надеюсь вы, Людмила Васильевна, меня понимаете? – подмигнул я по – панибратски. – Будет ботать по фене и… гоп – стопничать, капусту рубить. Разве это плохо?

Она кисло усмехнулась, сказала:

– Нет, Боря, тебе туда нельзя. Не пущу. Успокойся, что – нибудь сегодня же придумает, ибо безвыходных положений, как говорит один мой хороший знакомый, не бывает. Не бывает!

– Ну и… что мне делать?

– Тебе? Ты, дорогой, сегодня, закрывшись на все крючки, сидишь тут дома. А я… а мы с Артуром Заславским к тебе скоренько подкатим. Добро? Только, смотри, дверь никому кроме нас не открывай. У окна не торчи. Откроешь дверь на наш условный стук. – Она постучала по столу. – Вот так. Запомнил?

– Понял, – кивнул я. – Значит, Заславский. Это хорошо.

– А ящик – то?! – обернулась Милка, одеваясь у входа. – Убери! Лучше его туда – в шкаф. На самую верхнюю полку. Ты понял меня?

– Понял, сестра, – взял я со стола добро, спрятал в ящик. Тряпками потом закидаю… – А вы, Мила, побыстрее только… Как?

– Через полчаса, не раньше жди! – ответила она и закрыла за собою дверь.

* * *

Скоро эта жуткая история на Белом озере закончилась для меня относительно нормально. Благодаря, естественно, Милке и Помидору. Подполковник действительно оказался тем еще фруктом, и провернул все это дело как можно быстро и ловко. В тот же день после их визита ко мне домой Заславский, вернее друзья – менты Помидора, «случайно нашли» в хибаре Ромки Слепцова три трупа, а рядом через два дома жил – скрывался какой – то бич, бывший зек, и все эти кровавые дела мильтоны списали на него, так как этот бич раньше, оказывается, уже имел опыт в таких крутых делишках. Все совпало. И, естественно, менты Помидора списали все это дело на него. Отпечатки его пальцев, даже носа в тарелке, клочки волос на полу – все нашли. Молодцы! Он, естественно, во всем признался, и отправили его в тюрягу надолго. Теперь он, бездомный, социально опасный тип, отдохнет в родной тюряге в тепле да на казенных харчах. А ведь мог зимой, когда в Якутске минус пятьдесят, мог запросто окочуриться пьяным где – нибудь под домом. Ведь все так и кончают наши бомжи – обуза и антисоциальные элементы нашего великого, идущего к коммунизму государства.

А ящик этот злополучный, старухин, я Милке отдал из рук в руки при том же Артуре Заславском. А что они с добром сделали дальше, куда подевали – я это не знаю. И знать не хочу. Говорят, Помидор быстренько купил, вернее перегнал с запада новенькую «Ниву», одну из советских первоклассных тачек, о которой мечтали все наши автолюбители. Ну и пусть он теперь ездит Помидор на… на старухином добре. Золото превратилось в колеса. Зато меня, бывшего «наследника» ничего не е… Успокоился. А в жизни человека главное что? Главное – «будь спок и нос в табаке!» так у нас говорят, на Оржанке.

А со Светкой своей я поговорил. Там все шито – крыто, ибо в ту кошмарную ночь я «ночевал у нее», оставил даже («забыл») там свои «фрагменты из неглиже», как бы это умно определил Арнольд. Теперь Светка почаще бывает у меня, наводит дома порядок, когда я ухожу утром на работу. Я снова влез обратно в лямку своих трудобудней, ибо мой зимний отпуск, такой затяжной и тяжелый, наконец закончился, и целый день по – старому крутился в станочном цехе мебельной фабрики, где можно вконец оглохнуть, ослепнуть и в лучшем случае – остаться без пальцев. Но это меня не колышило. Привык там – и все. Куда мне еще? Ребята на фабрике – все свои, да и директор у нас, Павлов, нормальный мужик: рабочих не обижает. С башлями тоже вполне хватало на одного – триста рубликов в месяц, это когда инженер на стройке получает свои «законные» сто двадцать, не больше.

А старухино золото? А на хрена вся эта е…? Не нужно мне было все это. Лишнее. И что с этим золотом у нас, в Якутске, делать – то? Ну, купить два костюма, поносить, замызгаешь да выбросишь. Ну, с девками погуляешь, по ресторанам пошастаешь, а в результате схватишь у б… гадость какую – нибудь, на к… намотаешь. И потом всю жизнь бегать на Бестужева – Марлинского? О нет, спасибо. Ну, съездишь по путевке куда – нибудь в Болгарию, в загранку, побултыхаешься в море, поскучаешь там недельки две… И все. Чужое оно везде чужое. Пробовал я это, был однажды. В загранке домой страшно тянет, в родные вонючие болота. Так видно устроены мы, северяне. Ананасы и пальмы нам по х… Подавай карася, да мяса побольше! Мяса! Ну, хорошо, что там еще с золотом? Ну, наконец, можно завалить лучшей маркой армянского коньяка всю свою пустую конуру. Пей с друзьями, заливайся по уши и выше! А потом очухаешься где – нибудь в «Красной Якутии» или еще похуже – на Котенко. Вот была бы потеха! Кругом одни дебилы да бзиздики! Чокнутые! Такой финал с коньяком тоже не устраивал. Ладно с дурдомом на Котенко, могли найти тебя одним прекрасным утром холодненького в постели с отверткой в груди… Кранты! Вот это был бы колоссальный финал… с точкой – пером на конце. Финита!

Так что это бабкино золото мне ни к чему. Одни страдания да всякая гадость. Идите все на х…! Топайте!

Однако история со старухиным золотом имело продолжение, так просто не закончилось. Сериал, как говорится, не закрылся.

И вот уже весной, в теплый майский полдень я, попрощавшись у магазина со Светкой, иду себе по Ярославского, где Русский театр и вижу: выбегает из здания суда мой Помидорчик, Артур Заславский. Он подходит к своей новенькой шикарной «Ниве» с занавесками (почему – то) на стеклах. Увидев меня, Помидор подзывает меня. Стоим с ним, болтаем о том, о сем… Ну, о ящике ни гу – гу, естественно. Он успокоил меня окончательно, сказал: «Там, Борис, все схвачено. Этот тип надолго залетел… Глухо и крепко. За ним еще кой – какие дела обнаружились. Ну, будь здоров! Все путем!»

Заславский сел в машину, мило улыбнулся мне, подмигнул и сразу рванул быстро по Ярославской. Потом новенькая голубая «Нива», блеснув стеклами, лихо свернула налево – к Зеленому лугу. А я перешел улицу к Старому универсаму и тут заметил в тени меж двух ларьков какую – то старуху в длинном старомодном платье. Или в халате? И что – то лицо ее, бледное, вытянутое, с тонкими губами, напомнило мне покойницу Агриппину Тарасовну. «Мало ли в городе похожих на Ольгину бабку старух бродит», – подумал я и пошел себе дальше. Однако, проходя мимо этой старухи, я краем глаза уловил: скалится будто она чего – то хитро, улыбается.

Ладно, пройдя дальше, купил бутылку «мартовского» пива и стал думать, где бы это быстренько оприходовать. Стоял так, и вдруг люди мимо меня побежали – один, второй, третий…И все туда – на улицу Аммосова. Промчалась по улице «милицейка», за ней следом санитарная с крестом… Что – то явно случилось там… Что?

Я ускорил шаг и, свернув за угол, где теперь белеет бывший магазин купца Захарова, увидел что какая – то синяя легковушка врезалась в огромный КАМаз. Что – то екнуло у меня во внутрях, оборвалось, и я почти побежал к месту аварии… Неужели?! Да! Эта была «Нива» Помидора – разбитая между колесами всмятку!

Менты окружили машину и никого не подпускали. Один из сотрудников пытался вытащить через искореженную дверцу Заславского, но не мог. Заклинило. Он, огляделся, подозвал пальцем почему – то меня, и мы вдвоем еле вытащили бледного, холодеющего подполковника, положили его на асфальт. Врач наклонился, пощупал пульс, посмотрел зрачки, произнес:

– Кажется, все. В морг его надо.

Тут подбежал фотограф, стал все это дело щелкать. Потом я вдруг увидел, что через заднее выбитое стекло машины врачи в белых халатах вытаскивают молодую красивую женщину. Кто это? Она? Милка?! Да, это была моя старшая сестра – Людмила. И я ее давеча за красивыми занавесками не заметил. Пряталась, видать, от меня. От мужа. Ото всех.

Я побежал к врачам и стал, волнуясь, заикаясь, спрашивать:

– Ну, как она? Сестра моя… Как?!

Врач косо посмотрел на меня, кивнул:

– Пока жива. В реанимацию! – скомандовал он, и ее, ту, которую я так не любил, не уважал, но все – таки родную кровь свою, сейчас так сильно жалел…

Жалел! Милка! Людмила! Не умирай!!! «Ведь дети у нее – две дочери малые… Хорошо, что мать наша не дожила до этих страстей. Она бы не перенесла гибели дочки», – так я думал, провожая отъезжающую скорую.

И тут я затылком почувствовал чей – то взгляд сзади… Обернулся и увидел на той стороне улицы в тени грузовика все ту же странную старуху. Она? Но почему стоит там, не уходит?

И тут один из ментов вытащил из салона «Нивы» какой – то сверток. Он в спешке неудачно выронил сверток на асфальт, и я увидел, что это был… старухин ящик! Ящик!