Книга: Моя жизнь. Моя любовь - Айседора Дункан

Дункан "Моя жизнь. Моя любовь" :

"Как-то вечером, когда Колонн по болезни не мог дирижировать для меня в «Гетэ Лирик», он прислал этого музыканта вместо себя. Я очень рассердилась и заявила, что отказываюсь танцевать, если он будет дирижировать. Он вошел ко мне в уборную и взмолился со слезами на глазах: «Айседора, я вас обожаю, разрешите мне продирижировать хоть раз». Я холодно посмотрела на него: – Нет. Вы должны понять, что физически вы мне отвратительны. Он расплакался. Публика ждала, и Люнье Поэ убедил Пьернэ заменить Колонна."

"Когда мы вернулись в гостиницу, д’Аннунцио мне сказал: – Я буду к вам приходить каждую полночь. Я победил всех женщин мира, но еще не победил Айседоры. И каждую ночь ровно в двенадцать часов он появлялся в моей комнате. – Я буду исключением, – решила я, – буду единственной женщиной в мире, не уступившей д’Аннунцио. Он мне рассказал удивительные события из своей жизни, говорил о своей юности, об искусстве. – Айседора, я больше не могу! Возьми, возьми меня! Я была так потрясена его талантом, что в такие минуты не знала, как поступить, и, взяв его нежно за руку, выводила из комнаты. "

"В гостинице Трианон у д’Аннунцио была золотая рыбка, которую он очень любил. Она жила в прелестной хрустальной чаше, и д’Аннунцио часто ее кормил и с ней разговаривал, а золотая рыбка, точно отвечая, двигала жабрами и то открывала, то закрывала рот. Однажды, остановившись в Трианоне, я спросила метрдотеля: – Где золотая рыбка д’Аннунцио? – О, сударыня, это печальный рассказ! Д’Аннунцио уехал в Италию и поручил нам за ней ухаживать. И часто телеграфировал: «Как поживает мой любимый Адольф?» В один прекрасный день Адольф стал медленнее плавать вокруг чаши и перестал справляться о д’Аннунцио; тогда я его взял и выбросил за окно. Но вдруг пришла телеграмма от д’Аннунцио: «Чувствую, что Адольфу плохо». Я ответил: «Адольф умер вчера вечером». Д’Аннунцио снова телеграфировал: «Похороните в саду. Устройте могилу». Я взял сардинку, обернул ее в серебряную бумагу, похоронил в саду и поставил крест с надписью: «Здесь лежит Адольф»

Выслушав прямую речь художника, я не познала никакого царства духа; я даже не узнала ничего нового об эпохе, прочитав книгу воспоминаний. Я не смею недооценивать вклад Дункан в развитие культуры, но в очередной раз обещаю записать себе лбу: не любой великий человек искусства — художник в высшей мере. Абсолютно всегда, открывая любые мемуары или дневники признанных деятелей искусства, я уже готова к ученичеству и едва ли не эпигонству, я ожидаю встречи с волшебным и новым — и абсолютно всегда забываю, что все люди такие люди, хоть твори они самое прекрасное и самое удивительное.

Не интересно.

Среди всех этих забав меня неожиданно позвали к телефону. Кто-то из виллы в Болье сообщил мне, что у младшей девочки Эрики случился внезапный припадок крупа, что положение очень серьезное и может кончиться смертью. Я бросилась от телефона к столу, где сидели ужинавшие и где Лоэнгрин занимал гостей. Я умоляла его как можно скорей вызвать по телефону доктора. И там, в тесноте телефонной будки, под влиянием общего страха за дорогую нам обоим жизнь, все сдерживающие препоны рухнули и наши губы впервые слились в поцелуе.

Из "Моей жизни" я надеялась больше узнать об отношениях Айседоры с Есениным, как ей жилось с ним, но книга как раз обрывается на том, как Айседору пригласили в советскую Россию. Хорошо, что издатель в конце книги дает достаточно полную справку об этом периоде жизни Айседоры. К сожалению, Айседора так не получила тихого счастья рядом с любимым человеком. Может оно ей и не нужно было?

Я всегда была далека от того, чтобы оправдывать недостатки характера талантом. Гениальный физик точно так же не имеет права быть сволочью, как и сантехник дядя Вася. Судя по своим воспоминаниям, Айседора была на редкость вздорной и взбалмошной сумасбродкой, не имеющей ни малейшего представления об ответственности за близких, живущей (=горящей) здесь и сейчас, категорически не умеющей идти на компромиссы и допускать альтернативной точки зрения. Вся ее жизнь - это сплошные крайности и импульсивные решения. Последовательность отсутствует во всем, кроме танцев. Сначала будем клеймить войну, а потом агитировать за участие в ней. Ей физически неприятен человек - и вдруг она влюблена в него после случайного прикосновения. Она уезжает вечером на прогулку - и вдруг оказывается в Греции, выпивает в дорогом ресторане, организовывает спонтанную манифестацию с танцами и также неожиданно скрывается после ее разгона. Она покупает театр - а спустя месяц остается без денег (заметим, что у нее на руках еще и выводок учениц). Вообще, меня поражает, что человек, который провел детство и юность на грани нищеты, не умеет обращаться с деньгами. Ну и это постоянное "ах, я такая возвышенная...", "ах, я призвана возродить искусство древнегреческого танца", "ах, у меня были чудесные способности наставницы", "ах, балет - вздор!", "ах, Вагнер ошибался". Ах, ах, ах. От этой эмоциональности, граничащей с экзальтацией устаешь безмерно. Я не говорю уже о самодовольстве, возможно, неосознанном, но от этого не менее неприятном. Она действительно верила в то, что делала. И делала только то, что хотела. Увы, личного счастья это ей так и не принесло.

Мне кажется, эта ее смерть, смерти ее детей, любовники, мужья, - все было заложено еще тогда, когда она с молоком матери впитывала устрицы и шампанское, впитывала светскую, насыщенную, так трагически закончившуюся жизнь. Но ведь невозможно вместить в себя столько событий сразу. Если бы она не вбирала, как губка, все окружающее, если бы не торопилась прожить всю жизнь за короткий период, она бы осталась жива. Да, точно, она бы осталась.

Книгу нужно читать, чтобы понять ее танец. Книгу нужно читать, чтобы понять искусство вообще. Наконец, ее нужно читать, чтобы понять женщину. Женщину, как она есть. Счастливую, несчастную, любимую, любящую, а главное - живую.