Текст книги "Невеста палача"

Глава 4

Это был не сон. Провал в прошлое. Я уже и забыла, когда последний раз спала без сновидений. Это было в другой жизни. Когда я еще умела радостно смеяться.

Засыпая, всегда переносилась в прошлое. Раз за разом переживая знакомство с новой реальностью. Когда закончилось детство, и я познала другую сторону мира. Познакомилась с людской жесткостью и подлостью.

Сейчас я все видела особенно ярко. Я снова была подростком. Мой дом, который я так любила, сейчас казался мне пристанищем, где оживают кошмары.

– Заходи, смелее, – Борис толкает меня в спину.

– Не хочу, – всхлипываю, мне страшно. И ведь некуда бежать, не у кого просить защиты. Больше не у кого. Я одна. В этом огромном и ставшем в один миг чужом мире.

– Следующий раз будешь думать, что ляпать журналистам! – Борис веселится, ему так смешно, что он сгибается пополам. И ржет… ржет. Гадко. Противно.

– Я только рассказала о своих подозрениях, – пытаюсь оправдываться. Только зачем?

– Вот тебе текст. Выучи наизусть. Чтоб от зубов отскакивало. И чтоб другого я от тебя не слышал, – бросает мне в лицо несколько напечатанных листов. – А пока посиди в комнате для размышлений. Завтра проверю, как выучила свой главный урок, – снова ржет. Ему нравятся мои слезы. Мой страх. Он меня ненавидит. Всегда ненавидел. Только сейчас он это делает в открытую. Не скрывая. Уже можно.

В комнате голые белые стены. Посередине стоит кровать. Еще дверь, ведущая в ванную комнату. Все. Больше ничего. Подхожу к кровати. Она застелена цветастой простынею, вся в мелких буграх. Приподнимаю за краешек тряпку и не верю своим глазам. Вместо матраса – горох.

– Это что шутка такая? – другое в голове не укладывается. Я еще не отпустила свою сказку. Еще верю в человеческую доброту, порядочность.

– Это ложе для папиной дочи, – хлопает себя по колену, его распирает от смеха, – Ты же принцесса на горошине, вот и спи на горохе. А проигнорируешь мой подарок, вообще света белого не увидишь.

– Лизонька, девочка моя, – ко мне подходит Ангелина. Садится около меня на корточки, – Борис просто хочет наладить отношения. Ему сейчас нелегко. Просто немного понимания. Мы теперь одна семья, ты наша дочь. Сейчас к нам повышенное внимание прессы, любое твое неосторожное слово могут перекрутить. Просто выучи текст и вернешься в свою комнату. Ты же умница, – гладит меня по плечу и улыбается, открыто, добродушно.

– Я не хочу тут спать! Я все выучу! – ищу спасения у нее. Может она сможет повлиять на Бориса.

– Сегодня придется. Извини, – разводит руками в стороны. Корчит грустную мину.

Они выходят, обнявшись, и запирают дверь на ключ. Ночью я лежу на постели, читаю листки Бориса. Плачу. И вовсе не потому, что горох врезался мне в тело. От лжи в каждом слове. Оттого что мне надо будет это озвучить. Предать. Боль физическая, была ничтожно малой. По сравнению с той, что разрывала сердце.

Я могла встать и лечь на пол. Но уже тогда во мне поселился страх. Животный ужас. И какое-то немыслимое, сумасшедшее послушание. Я покорилась. Меня сломали. Не сразу. Но планомерно. День за днем из меня лепили марионетку. У них получилось.

Я продолжала лежать на горохе. Зная, что он узнает, если ослушаюсь. Я боялась. Прекрасно понимая – меня некому защитить. Некому спасти. Страх взял под контроль мою жизнь. Полностью пропитал меня, подчинил, украл волю.

На следующий день, сидя в своей розовой комнате, на мягкой постели в окружении подушек, я презирала себя. Потому как с приветливой улыбчивой маской на лице, я нахваливала журналистам Бориса.

Та красивая комната, так и осталась для прессы, для камер. Большую часть времени я проводила в другой. Закрытой от всеобщих глаз. Там, где как выражался Борис, я должна обдумать свое поведение.

Нет. Он никогда ко мне и пальцем не притронулся. Не бил. Не кричал. Он ломал меня изысканно, изощренно. Иногда кормил, как на убой, заказывая повару мои любимые блюда. А потом не давал воды.

А порой, закрывал в комнате и включал запись капающей воды. В принципе записи всегда менялись, это могла быть надоедливая громкая музыка или звук жужжащей пилы.

На людях мы были идеальной семьей. Я научилась притворяться. Улыбаться на публике Борису. Меня одевали как куклу в самые красивые платья. Обвешивали драгоценностями. Интернет был завален репортажами и статьями о добром сердце Бориса и его очаровательной супруге Ангелине. И никто даже понятия не имел, что творилось за закрытыми дверьми. Для общества я действительно была золотой девочкой, которой сказочно повезло в жизни.

Человек ко всему привыкает. И я привыкла. Врать. Улыбаться. Позировать для репортеров. Я отыгрывала свою роль на все сто. И пусть последние года два, моя жизнь была относительно спокойной. Меня больше не запирали.

Кошмары не проходили. Они появлялись, как только я видела Бориса. Приходили с наступлением темноты. Каждую ночь, прошлое оживало, заставляя меня возвращаться в ту комнату. Я как белка в колесе бегала по своим кошмарам, без шанса выбраться. Без шанса забыть.

Ночной ад прекратил палач. Во сне ощутила, как сильные руки вытаскивают меня из комнаты. На воздух. На свет. Ощущение свободы. Кратковременное. Пока не распахнула глаза, и не осознала – я все еще в клетке. Другой. А по сути такой же.

– Чего ревешь? – наклонился ко мне, смотрит изучающее. От него исходит жар, хочется закутаться, спрятаться, согреться. – По своему Игорьку убиваешься?

Провела рукой по щеке, смотрю на черный мокрый след. Слезы вперемешку с тушью, которую мне вчера до конца не удалось смыть водой.

Хочу крикнуть: «Убей мои кошмары! Защити! Обними!». Молчу. Надо собраться. Взять себя в руки. Я еще слаба после сна. Так всегда. Глупо искать защиты у палача.

– Я задал вопрос? Чего молчишь? – соображаю с трудом. Какой вопрос он задал? В глазах закипает металл, он дышит тяжело, губы плотно сжаты. Ощущаю, как его ярость пробегается по моей коже, словно ожоги оставляет.

Он зарычал, отпрянул от меня. Схватил кружку от чая, зачерпнул воды и плеснул мне в лицо.

– Очнись! Больше нет твоего Игорька, – встал напротив меня, ноздри раздуваются, губы плотно сжаты, глаза, кажется, сейчас прожгут во мне дыру.

Холодная вода стекает по волосам и лицу. Это помогло. Я проснулась. Прошлое убежало вглубь сердца. Вот он мой новый кошмар. Даже не пытаюсь смахнуть воду с лица. Не могу отвести взгляд. Сегодня палач снова с голым торсом и в голубых джинсах с рваными коленками. Так и не побрился, щетина стала еще заметней. А ему идет.

– Зачем ты убил Игоря? – сказала не подумав. Чтобы заполнить давящую паузу. Он вмиг побагровел, нутром почувствовала, как сатанеет.

Подлетает ко мне, пальцы сжимаются вокруг горла. Рывком поднимает меня на ноги, так что перед глазами расплываются черные круги. Придавливает к стенке. Ослабляет хватку, но руку не убирает.

Трудно дышать. Воздух с трудом пробирается в легкие. Он пропитан его запахам. Дышу палачом. Задыхаюсь. Страх смешивается с ноющей болью между ног. Пугающее сочетание, и оно чертовски приятно щекочет нервы.

– Слизняк заплатил по счетам, – говорит пугающе спокойно, словно молотком каждое слов в меня вбивает. – Не переживай, скоро составишь ему компанию, – скалится.

– И ты решил взять с него долг такой ценой? – говорю еле слышно, язык заплетается. Продолжаю дышать им. Голова кружится. То ли от нехватки кислорода, то ли от близости его тела.

– Именно, – убирает руку с моего горла, – Ты должна отработать право на жизнь. Приступай! – взгляд палача приковывает сильнее, чем цепь на моей лодыжке.

Вижу в его глазах насмешку, презрение. Я для него мусор, вещь, игрушка для развлечений. Это злит. Почему-то ранит. Не хочу так. Это неправильно. Так не должно быть!

– Отойди! – пытаюсь оттолкнуть, упираясь руками в мощную мускулистую грудь. Несмотря на бушующую во мне ярость, отмечаю гладкость и упругость его кожи. Мне нравится ощущать под своими ладонями игру мышц.

– Запомни, – наклоняется ко мне, опаляя горячим дыханием, – Ты дышишь, пока пробуждаешь мой интерес.

– А что потом? – вонзаю ногти в его кожу, – Убьешь меня? Как прикончил моего жениха? – ему не больно. Я лишь распаляю зверя.

Мое сопротивление как комариный укус. Даже с места его не сдвинуть. Захочет убить, свернет шею двумя пальцами, даже пискнуть не успею.

– Постарайся, прояви фантазию, – порочная ухмылка появляется на идеально очерченных губах. – Иначе…

Теперь вижу в металле жажду, желание. И мое тело отзывается на физиологическом уровне, тянется к палачу. Ярость. Похоть. Ненависть. Между нами летят искры. Я хочу причинить ему боль, сильную, чтобы завыл, и в то же время хочу, чтобы обнял, заключил в свои стальные объятия и укрыл от безжалостного мира.

– Иначе, что убьешь меня? – усмехаюсь в его пылающее яростью лицо. Моя злость прогоняет страх. В этот миг я сама зверею. – Так чего тянешь? Тебе за мое спасение никто не заплатит! Решил запугать, использовать пока выкупа ждешь? Так сорри, разочарую, денег не дадут, – еще сильнее вонзаю ногти в грудь, чувствую, как разрывается кожа, как горячая кровь течет по пальцам.

Инстинкт самосохранения во мне умер. Я подвожу палача к краю. Распаляю пожар, неконтролируемое пламя, которое сейчас меня уничтожит.

– Заплатят? – злобно усмехается. Кулак над моей головой вонзается в стену, он бьет по ней нещадно, с остервенением, со звериной, нечеловеческой жестокостью. – Все у тебя сводится к бабкам? Да, ваше сраное величество? И женишку своему сосала ради красивой жизни? – кулак продолжает крушить стену над моей головой.

Закрываю глаза. На лицо и голову сыплется розовая штукатурка. Прилипает к мокрым волосам. Ощущение, что надавила на больную мозоль, так он осатанел. И хорошо! Если не физически, то хоть морально задела. Удовлетворенно скалюсь.

– Даже если не бабки тебе нужны. Это ничего не меняет, – говорю, когда череда ударов прекращается. Он дышит тяжело, с надрывом. – Стараться проявлять, как ты там выразился фантазию, для чего? Если ты уже меня приговорил? – поднимаю голову, смотрю на него с вызовом. Ничего не могу с собой сделать, адреналин бежит в крови, мне уже не страшно. Я готова к любому исходу. Даже если это последние минуты моей жизни.

– Геройствуем, ну-ну, – склоняет голову набок, в глазах растекается жидкий металлический огонь. – Только ты не учла одного, – резко тянет меня вниз, от неожиданности даже не успеваю опомниться, как оказываюсь перед ним на коленях. – Умереть можно тоже по-разному, – хриплый голос становится притворно-спокойным, – Можно быстро и безболезненно, а можно долго, – на губах довольная ухмылка, – Мучительно долгооо.

– И я должна заслужить у тебя свою безболезненную смерть? – продолжаю сидеть на коленях, смотрю на него, подняв голову.

– Именно так, – расстегивает ширинку, – Будешь мне сосать не за бабки, как Игорьку. А за мгновенную смерть. Деньги, поверь, в этой жизни тебе больше не понадобятся.

Перед моим лицом его член. Впервые вижу так близко мужской орган. Сравнивать не с чем. Но этот кажется каким-то огромным. Весь в венах, толстый, длинный, ровный. Багровая головка с маленькой каплей на конце смотрит на меня. От моего взгляда он раздувается еще сильнее.

– Приступай, – голос хриплый, каждая буква пропитана звериной похотью.

У меня нет отвращения. Нет страха. Любопытство. Мне интересно его рассматривать. Член приятно пахнет, мускусный запах в этой области еще сильнее. При других обстоятельствах, я бы рискнула взять его в руку. Даже интересно узнать какой он на ощупь. Лизнуть головку, попробовать его на вкус.

– Нет! – сажусь на пол и демонстративно отворачиваюсь.

Слышу безумный рык. Кожей ощущаю вновь поднявшуюся ярость. Хватает меня за волосы, тянет на себя. Больно. Заставляет вновь повернуться к громадному органу. Губы дотрагиваются до головки, капля размазывается по ним. Он вздрагивает, член пульсирует, тянется ко мне, словно просит о нежности. Он явно намного ласковей своего обладателя.

– Бери в рот и работай языком, – надавливает мне на голову, пытаясь протолкнуть член. – Слизняку за обе щеки заглатывала, а мой болт тебе не по нраву. Да, ваше величество? Так привыкай, другого не будет.

Ярость моя ушла, растворилась. Так стало жалко себя. Предательские слезы побежали по щекам. Взяла его руку в свои. Он опешил. Даже перестал другой рукой сдавливать мою голову. Замер как изваяние.

Провела подушечками пальцев по кровавым следам. Ссадины довольно глубокие. С какой же злостью он колотил стену. Горячая огромная ладонь, неужели она может только крушить и ломать? Не верю. Продолжаю гладить его руку. Мне так нравится его грубоватая кожа.

– Не надо… пожалуйста, – говорю плаксивым голосом. Ничего не могу с собой поделать, слезы все катятся и катятся из глаз. – Что ты заладил, Игорь, Игорь, сосала, – шмыгаю носом. Ненавижу себя за слабость. – Никому я не сосала… ни разу…

Поднимаю голову, вижу его сквозь пелену слез. А в стальных глазах разверзается ад. Его персональный ад. Там сгорает мой палач. Понимаю – он потянет меня за собой. Я сгорю вместе с ним.

Выдергивает свою руку. Хватает меня за подбородок, поднимает с колен.

– Никогда! Слышишь меня, – рычит мне в губы. – Никогда больше не прикасайся ко мне… – на долю секунды закрывает глаза, пряча за длинными ресницами нечто-то пугающее, жуткое, – Так лживо…

Швыряет меня на постель. Несколько раз бьет кулаком в стену. Вздрагиваю от каждого сумасшедшего удара. А потом хлопок двери и щелчок замка. А я смотрю ему вслед и не понимаю, что со мной происходит. Облизываю губы. Его сладко-горький вкус сводит с ума. По телу разливается тепло. Боюсь собственных мыслей и желаний.

Глава 5

Она должна была умереть. Расходный материал. Смертница. Я должен был ее убить еще там на трассе. Таков был план. Ее жизнь ничего не значила. Глупая избалованная сучка. Сама выбрала свою судьбу, связавшись с этим слизняком. Тупоголовая курица, ведь личная трагедия в семье должна была чему-то научить. Но нет, она выбрала самый простой способ – пробивать себе дорогу в жизни передком.

Когда подстраивал поломку тачки. Понимал – она нежилец. Пойдет в расход. Во время слежки за Игорьком не раз видел парочку на тусовках. Она с охотой позировала журналюгам, выпячивала зад, обвивала шею Игорька, как кошка. В чувства не верил. Их нет. Есть только расчет. Сучка, вцепилась в богатенького влиятельного мужика.

Она для меня пустое место, еще одно ходящее лживое существо. Внимание-то обращал вскользь, не особо вникая в этого персонажа. Мне она была неинтересна. Пешка в играх мразоты. Никто. Обычная кукла. Но раз попалась на дороге – пристрелю.

Жалость. Сострадание. Их нет. Не может быть. А она в любом случае смертница. Савельеву приговорили до меня. Игорек нанял спеца, приготовил ей красивую смерть. Драматичную с размахом, так чтоб потом весь город гудел. А он, как всегда, сливки собирал. Так что ехала она в любом случае встречать свой конец. Зря сучка сосала. Зря старалась. Лучше бы и дальше под крылом своего ублюдка крестного сидела. Так бы может и прожила дольше.

Хотя… вряд ли. Из того гнилого болота живым никому не выбраться. И им уже так не повезет как слизняку. Жалею, что Игорек сдох. Быстро слишком. Я бы с радостью убил его снова. И снова. И так до одури раз десять подряд. Мало гнида мучился. Но ничего. Он первый, но не последний. Я приду за каждым из шайки. Размотаю их червивый глубок. Доберусь до нутра. Вычислю их схемы. Последнее что они увидят перед смертью – мое лицо. Все они заплатят. Мне нужна их боль. Их страх. Их жизни. За их деяния одна расплата – кровь и мучительная смерть.

А итог? Гемор на свою башку получил. Вместо того чтобы прервать ее пустое существование, продлил Савельевой жизнь. Не смог нажать на курок. Нет. Не похоть мной двигала. Дырок много. И все они одинаковы. Так какая разница, куда спускать сперму. Все бабы лживые, алчные меркантильные шлюхи. Расставят ноги для того кому выгодней. Кто предложит лучшие условия и больше заплатит. Исключений не бывает.

Там на трассе я увидел отражение своих демонов в ее глазах. Я знаю их поименно. Помню, как зарождался каждый. Как предательство и боль вскармливали их, давали силу. И они все как один потянулись к сопливой сучке. В ней жили схожие твари. Они оживились при виде меня. Дрянь улыбалась, дико, пугливо, сексуально. Да, сидя в луже с раскоряченными ногами она выглядела аппетитно.

Впервые видел ее так близко. Странная. Захотел попробовать. Захотел понять природу ее демонов. Убью позже. Все равно она нежилец. А вот тогда не смог. Необъяснимое притяжение удержало. Потом позже, пришла похоть, желание всадить, отыметь, добраться до ее черноты, скрутило меня одним ударом под дых. Почувствовать, как наши демоны спариваются. Захотелось мрачного, темного удовлетворения. И почему-то был уверен – я получу от нее это.

Хрен с ней. Поиграю. Узнаю все, что можно из нее вытащить. И гуд бай, навеки. Комнату я не для Савельевой готовил. Так что ей скоро придется освободить апартаменты для другой гостьи.

Ведет себя сучка странно, отчаянно. Взгляд – нечего терять. Я его слишком хорошо знаю, у самого такой же. Зареванная, с черными потеками туши, волосы растрепанные, а болт колом стоит.

Походу недотрах сказывается. Слишком долго в клетке сидел, по бабам соскучился. Сперма в башку бьет со страшной силой. И ведь когда издали Савельева мелькала, даж не запал, ничего в штанах не шевельнулось. Не в моем вкусе. Слишком мелкая, волосы черные, кареглазая, сиськи еще ничего так, как раз в ладонь поместятся. Но в целом – не мой типаж. Даже в той прошлой жизни мимо бы прошел, не запал. А вблизи цепляет. Демоны ее чертовы распаляют.

Держу в руках, хрупкая, одной бы рукой шею скрутил курице. А ведь не могу. Бесит. Ведет себя как целка. Болт увидела, глазищи округлила. Сопротивляется, трепыхается. Губы сочные сжала, а я до одури хочу в них. Вогнать бы по самое горло.

А как подумал, что слизняку с охотой сосала, за баки его, так озверел. Какая мне к черту разница, кому она и как давала? Сколько их было кобелей у нее между ног? Гребаное, непонятное чувство душу стало, как кислота сжирать. Сам себя в этот момент пристрелить готов был.

Лепечет, чет, не было ни фига. Кто знает, может правда. Цену себе набивала. Не успела. Это ничего не меняет. Все равно смертница. Похоть сброшу. От напряга избавлюсь. Душу ее вскрою, всю правду из нее вытяну. И выкину сучку из головы.

Только Савельева затеяла игру с моими демонами. Лживую, болезненную игру. Лучше бы страх, ненависть, презрение показывала. Так понятней. А она в ласку играть удумала. Нутро гнилое продемонстрировала.

Больше не поведусь. Хватило. Чем сильнее баба ластится, чем нежнее прикосновения, тем большую выгоду она преследует. А если запоет о чувствах – все подсадит на крючок и будет доить. Пока все кишки не вытянет, так что сдохнуть захочешь.

Мощно на болевые точки Савельева надавила. Профессионально. Сжала мою руку в своих крохотных ладошках, и все, перед глазами снова ад. Ни черта время не лечит, оно еще больше калечит. День за днем убивает. Год за годом. Демоны держат крепко, не отпускают. И не загнать их вглубь, сложно усмирить. Забыл когда спал нормально. Разучился. Привык раз втрое суток отрубаться на пару часиков. Хватает. Иначе только расслабишься, они приходят. Кадрами кровавыми перед глазами стоят.

Глава 6

Прикосновения Савельевой отбрасывают меня на восемь лет назад. Ни дня без треклятых воспоминаний. А сучке удалось раскрасить их красками, оживить. Я снова там…

– Помни мою доброту, кусок говна, – за спиной раздается ехидный смешок, меня вталкивают в маленькое помещение. Стол, два стула. На стенах в углах плесень.

Опускаюсь на пол. Сесть на стул нет сил, ребра переломаны. Из ран сочится кровь. Она льется не переставая. Только порезы начинаю затягиваться. Наносят свежие. Пытать так, чтобы не оставлять следов – это не про них. Они только рожу не трогают. А в остальном не сдерживают себя.

Через минут пять открывается дверь. Она замирает на пороге. Бледная, испуганная, подносит руку к губам, ахает.

– Милый, что они с тобой сотворили?! Как же так, – делает неуверенный шаг ко мне.

– Не переживай. Нормально все, – собираю последние силы. Закусываю губу, стараюсь не замечать боль. Нельзя показывать, как мне хреново. Ей нельзя волноваться.

– Как же нормально, – съезжает по стене на пол. – Русланчик, что же снами бууудеееет, – сотрясается в рыданиях.

– Перестань, чего ты. Прорвемся, – пытаюсь говорить бодро. А у самого душа на разрыв. – Как тебя вообще пропустили?

– Все свои украшения отдала, все, что было, на стол выложила. У меня же доступа к счетам нет. Все что удалось найти, отдала – она вздыхает, подползает ко мне на коленях, слезы на ресницах, голубые глаза – океан горечи. – Это все неважно, Русланчик, – холодной рукой проводит по лицу. Нежные, тонкие пальцы дрожат. – Они же тут тебя… до смерти… а как мы без тебя?

– Не переживай, бабки у тебя будут. На все хватит, – в глазах кровавые круги, все плывет. А я пытаюсь выдавить из себя подобие улыбки. – И я тут не пропаду. Кончать меня им резона нет.

– Ты не все знаешь, – всхлипывает, опускает голову, белые локоны закрывают лицо, – Они… они сказали, если ты не подпишешь… если не признаешься… они придут ко мне… – оголяет плечо, там расплывается огромный синяк.

– Мрази! Твари гребаные! – от бессилия забываю про боль. Стискиваю зубы. – Что тебе еще говорили? Они тебя били?

– Русанчик, мне-то что, я все стерплю… – обхватывает мое лицо ладонями, осыпает нежными, беспорядочными поцелуями, – Но я боюсь за него… они предупредили… – измазывает меня своими слезами, – Что если ты и дальше не будешь сговорчивым… то, – берет мои руки в наручниках, задирает свою блузку и кладет их на едва округлившийся живот, – он не родится… они убьют нашего малыша, – воет, истерически, с надрывом.

Меня охватывает паника. Впервые в жизни. Лихорадочно соображаю, что могу сделать, сидя взаперти, как зверь в клетке.

– Они получат бабки. Сколько захотят. И тебе сваливать надо. Из страны. Подальше от этой грязи. Главное, не паникуй, справимся, – смотрю в ангельское личико, убитое горем. И ненавижу себя за бессилие.

– Твой сыночек уже толкается, – всхлипывая, проводит моими руками по своему животу. – А они… меня из-под земли достанут. Так и сказали. Я же под наблюдением. Они следят. Знают каждый мой шаг… – кладет голову мне на грудь. – Русланчик, миленький, подпиши, что они просят. А с деньгами мы их обманем. Надо весь бизнес переписать, чтобы ты для них не имел ценности. На Игоря. На меня нельзя. Но признание подписать надо будет. И мы тебя вытащим. Поверь, я найду способ! – целует грудь, шею, поднимается к лицу, впивается в губы, отчаянно, страстно. – Я не оставлю тебя тут. Игорь, он нам поможет. У него есть план! Он с нами! Мы не одни! – говорит быстро, заплетающимся языком, слезы ручьями текут по щекам.

Дверь открывается. Она пугливо смотрит на хищно оскалившегося бугая. Прижимается ко мне крепче. В надежде, что смогу защитить. А я ни хрена не могу. Бессилие. Ад.

– Свиданка окончена, – охранник подходит, резко хватает ее за руку, поднимая с пола. – Красотка, на выход.

– Не трогай ее, мразота! – рычу, поднимаясь. Иду на него. Несколько ударов дубинкой и я снова на полу.

– Оставьте меня! – она хочет подбежать ко мне. Бугай утаскивает ее за волосы. – Русланчик, мы с сыночком любим тебя, – успевает крикнуть. Дверь захлопывается. В коридоре слышны надрывные крики.

Я подписал все. О себе, о будущем не думал. Его не было. Лишь бы обезопасить их. Лишь бы мрази отвязались. Только пусть оставят ее с ребенком в покое.

Суд помню смутно. Она пришла. Живая, целая, невредимая, и удивительно стройная. Когда заговорила, кровь брызнула из моих ушей. Я не верил. Долго не мог осознать.

«… Да, я сделала аборт. Но кто меня может осудить?! Носить ребенка от безжалостного палача, маньяка … он ведь рассказывал мне все… с каким удовольствием убивал… как пытал… Он хотел измазать меня в своих гнусностях… сделать соучастницей…» Далее следовали ее показания. Я слышал обрывками, брехня, очень правдивая, искусная. Она по-другому и не умела.

Игорь тоже появился на суде. Они красиво и синхронно пели свою ложь дуэтом. Отрепетировано все досконально.

А я до последнего, как олух убеждал себя – ее заставили. Не могло быть иначе! Пока она не подошла к клетке и, схватившись за прутья, медленно и очень тихо произнесла. Я расслышал все. Ее слова, как гвозди вдалбливались в мою крышку гроба.

– Ты даже не представляешь, с какой радостью я избавилась от твоего выродка. Когда из меня его выдернули, я ликовала. Не скучай, Русланчик! – и хищно улыбнувшись, уже громко, для публики произнесла, – Ни одно наказание не сможет искупить все, что ты сотворил!. Как ты мог! Я ведь так верила тебе, так любила!

Охрана увела ее под ручки. Она собирала сочувствующие взгляды и вытирала платочком крокодиловы слезы.

Что чувствует человек, когда слышит приговор суда о пожизненном заключении? Не знаю. К тому моменту я уже был мертв. Осталось пустая оболочка.