Текст книги "Академия на краю гибели"

19

Взгляд Первого Оратора был хладнокровен. Он умел скрывать свои чувства, и некомпетентность Гендибаля в этом отношении забавляла его. Молодой человек изо всех сил старался маскировать эмоции при каждом мыслеобмене, но всякий раз обнаруживал себя целиком.

Шендесс бесстрастно разглядывал молодого Оратора: Гендибаль был строен и поджар. У него были тонкие губы и жилистые, беспокойные руки с длинными, изящными пальцами. В глубоко посаженных темных глазах таился тлеющий огонь.

«Трудновато будет, – подумал Первый Оратор, – заставить такого отказаться от своих убеждений».

– Вы упражняетесь в парадоксах, Оратор, – сказал Шендесс.

– Безусловно, мое утверждение звучит парадоксально, Первый Оратор, поскольку мы слишком сильно привыкли многое в Плане принимать как данность, не задаваясь вопросами.

– Какой же вопрос задаете вы в таком случае?

– Дело в самой сущности Плана. Нам всем известно, что План не сработает, если его природа и даже самое его наличие станет известно слишком многим из тех, чье поведение предполагается прогнозировать.

– Полагаю, Гэри Селдон это понимал. Полагаю, кроме того, что именно это стало одной из аксиом психоистории.

– Он не предусмотрел появления Мула, Первый Оратор, и поэтому не мог предвидеть того интереса, который проявит ко Второй Академии Первая, когда мы вынуждены были раскрыться.

– Гэри Селдон… – начал Первый Оратор, осекся и умолк.

Все сотрудники Второй Академии знали, как выглядел Гэри Селдон внешне. Его двух– и трехмерные изображения, барельефы и статуи можно было встретить повсюду. Но на них он всегда был запечатлен таким, каким был в последние годы жизни, – стариком, с изборожденным морщинами мудрой старости лицом, символизируя квинтэссенцию зрелости гения.

И вдруг, совершенно неожиданно для себя самого, Первый Оратор вспомнил фотографию, которая, как предполагалось, изображала Селдона в молодости. На нее никто большого внимания не обращал – сама мысль представить Селдона молодым казалась нелепой. Однако Шендесс видел эту фотографию, и Стор Гендибаль на мгновение показался ему поразительно похожим на молодого Селдона!

Он тут же одернул себя. Смешно и глупо! Просто один из предрассудков, которым подвержены все люди без исключения, как бы рациональны ни были. Конечно, его поразило чисто внешнее сходство. Если разобраться, сомнительное. Будь у Шендесса сейчас перед глазами та фотография, он бы обязательно уверился, что никакого особого сходства нет – иллюзия. Но вот только почему эта нелепая мысль пришла ему в голову именно сейчас?!

Он быстро овладел собой. Мгновенное колебание, краткая рассеянность, слишком мимолетная, чтобы кто-то мог заметить ее, разве только другой Оратор. Пусть Гендибаль интерпретирует эту рассеянность как ему заблагорассудится.

– Гэри Селдон, – твердо, уверенно повторил он, – прекрасно знал, что существует колоссальное число вероятностей, предвидеть которые он не в силах, и именно поэтому создал Вторую Академию. Мы также не предвидели появления Мула, но быстро распознали его, а когда он выступил против нас, остановили его. Мы не предвидели и возможного интереса к нам со стороны Первой Академии, но, как только он возник, мы и ему положили конец. Где вы видите ошибку, Оратор?

– Во-первых, – сказал Гендибаль, – интерес к нам в Первой Академии вовсе не иссяк.

Первый Оратор сразу заметил, насколько увереннее заговорил Гендибаль. Значит, от него не укрылось краткое замешательство Первого Оратора, и он интерпретировал его как некую слабость. Это надо учесть.

– Позвольте возразить, – пошел в атаку Шендесс. – Вполне вероятно, что в Первой Академии могут сыскаться люди, которые сравнят ту полную тревог и потерь жизнь, что вела Первая Академия в течение почти четырех столетий, с ее безоблачным, безмятежным существованием на протяжении последних ста двадцати лет. Сравнят и придут к выводу, что это связано с той заботой, какую Вторая Академия проявляет о выполнении Плана, – тут им не откажешь в правоте и справедливости. Сделав такой вывод, они могут решить, что на самом деле Вторая Академия уничтожена не была, и также будут правы. И действительно, у нас есть сведения о том, что некий молодой человек из столицы Академии, Терминуса, член тамошнего правительства, просто-таки убежден в этом… Имя его запамятовал, к сожалению…

– Голан Тревайз, – уточнил Гендибаль. – Именно я первым сообщил об этом, именно я направил материалы на эту тему вам, Первый Оратор.

– О! – воскликнул Первый Оратор с подчеркнутым уважением. – И как же вышло, что он привлек ваше внимание?

– Один из наших агентов на Терминусе прислал традиционный отчет о вновь избранных членах Совета Академии – дело привычное, и Ораторы, как правило, особого внимания к такого рода сообщениям не проявляют. Однако именно этот отчет вызвал у меня интерес, не сам отчет, конечно, а то, как необычно и подробно в нем описан этот молодой Советник, Голан Тревайз. Судя по характеристике, которую ему дает наш агент, этот человек необычайно самоуверен и настроен крайне воинственно.

– Почувствовали родственную душу?

– Вовсе нет, – не отреагировав на язвительное замечание, парировал Гендибаль. – Он показался мне беззлобным человеком, совершающим экстравагантные поступки, но такая характеристика меня не устроила. Я приступил к более углубленному исследованию. Довольно быстро я понял, что этот человек мог бы стать крайне ценен для нас, если бы нам удалось завербовать его, когда он был моложе.

– Весьма вероятно, – сказал Первый Оратор. – Однако вам прекрасно известно, что мы не занимаемся вербовкой на Терминусе.

– Известно, конечно. Как бы то ни было, даже при отсутствии нашей тренировки и обучения он обладает необычайной интуицией. Она, правда, совершенно неупорядоченна. Меня нисколько не удивило, что этот человек догадался, что Вторая Академия до сих пор существует. Мне это представилось настолько важным, что я немедленно послал сообщение вам, Первый Оратор.

– Судя по тому, как вы рассказываете об этом, появились новые подробности?

– Да. Поняв, что мы до сих пор существуем, этот Тревайз изложил свою точку зрения в крайне резкой форме, нарушив некие принципы Академии. В результате он изгнан с Терминуса.

Брови Первого Оратора резко вздернулись:

– Неожиданный поворот событий. Вы хотите, чтобы я дал оценку происходящему, не так ли? Без помощи компьютера оценка будет приблизительная, грубая… Попробую решить несколько уравнений Селдона в уме… Мой вывод таков: проницательная Мэр, также способная предположить, что Вторая Академия все еще существует, предпочла избавиться от неугодного ей Советника, который кричит об этом на всю Галактику и тем самым рискует навлечь опасность на Первую Академию. Полагаю, Бранно Бронзовая решила, что будет спокойнее услать Тревайза подальше от Терминуса.

– Она могла бы посадить его в тюрьму или казнить.

– Уравнения становятся ненадежны, Оратор, если их применять при рассмотрении поведения отдельного человека, это вам должно быть известно. Они имеют смысл только в приложении к реакциям крупных сообществ. Поведение отдельных людей, следовательно, непредсказуемо, и вероятно предположить, что Мэр – гуманный человек и считает тюремное заключение, не говоря уже о казни, немилосердным.

Гендибаль молчал. Но это было не просто молчание, это было преднамеренное молчание. Он затянул паузу ровно настолько, чтобы у Первого Оратора зародились сомнения в высказанной им оценке событий, но чтобы рассердиться тот не успел.

Паузу Гендибаль выдержал и сообщил:

– А я не склонен к такой интерпретации. Я полагаю, что Тревайз в данный момент является оружием величайшей опасности за всю историю Второй Академии – гораздо более грозным, чем Мул!

20

Гендибаль был доволен. Новое заявление сработало превосходно. Первый Оратор этого не ожидал и вышел из равновесия. Теперь перевес был на стороне Гендибаля. Если и были у него какие-то сомнения в собственном превосходстве, они тут же развеялись после вопроса Шендесса:

– Имеет ли это какое-то отношение к вашему предыдущему заявлению относительно бессмысленности Плана Селдона?

Гендибаль на полной скорости рванул вперед по волнам уверенности, не давая Первому Оратору опомниться:

– Первый Оратор, тот факт, что Прим Пальвер восстановил русло течения Плана, никаких сомнений не вызывает. Ему удалось компенсировать те страшные аберрации, которые возникли в конце Столетия Девиаций. Взгляните на Главный Радиант, и вы увидите, что Девиации сохранялись всего два десятилетия после смерти Пальвера, и с тех пор их просто не было. Ни единой! Честь столь гладкого течения Плана должна бы, по идее, принадлежать Первым Ораторам, занимавшим этот высокий пост после Прима Пальвера, но это мне не представляется вероятным.

– Вот как? Ну конечно, Пальверов среди нас не было, но… что тут такого невероятного?

– Да будет мне позволено изложить свою точку зрения, Первый Оратор? Пользуясь методами психоисторической математики, я мог совершенно точно доказать, что шансы полного исчезновения Девиаций ничтожно малы – независимо от того, что бы ни предпринимала Вторая Академия. Вы можете отказаться от подробного заслушивания, это займет примерно полчаса вашего драгоценного времени. Тогда, если вы откажетесь, я могу созвать общее Собрание Стола Ораторов и изложить все там. Но мне не хотелось бы упускать время и провоцировать ненужные споры.

– Да. Верно. Кроме того, для меня это означало бы потерю авторитета. Излагайте немедленно. Но… одно предупреждение.

Первый Оратор ухватился за соломинку:

– Если окажется, что все это глупо и бессмысленно, я этого не забуду, учтите.

– Если это окажется глупо и бессмысленно, – гордо и легко сказал Гендибаль, – я отступлюсь и немедленно подам в отставку.

Объяснение заняло гораздо больше получаса, поскольку Первый Оратор самым скрупулезным образом рассматривал все детали математической проработки.

Некоторое время у Гендибаля ушло на умелую демонстрацию собственного микро-Радианта. Это прибор, с помощью которого можно было вычленить любой участок генеральной линии Плана в голографическом изображении, и при этом не требовалось ни горизонтальной поверхности стен, ни пульта размером с письменный стол, – его начали применять всего десять лет назад, и Первый Оратор с ним еще не освоился. Гендибаль знал об этом, а Шендесс видел, что Гендибаль это знает.

Гендибаль набросил петельку микропульта на большой палец правой руки, а четырьмя остальными пальцами принялся манипулировать крошечными кнопками с такой легкостью, будто играл на музыкальном инструменте (раскроем секрет: он заранее подготовился к разговору и написал себе шпаргалку, но Первый Оратор ее не видел).

Уравнения, которые демонстрировал Гендибаль, скользили вперед и назад, как юркие змейки, сопровождая его пояснения. Он мог, если бы это понадобилось, представить подробнейшие объяснения, аксиомы и графики, как двух-, так и трехмерные, не говоря о проекциях многомерных взаимосвязей.

Пояснения Гендибаля были продуманны, остры и изящны, и Первый Оратор отставил всякие мысли о психологическом состязании. Он был побежден.

– Не могу припомнить такого анализа, – сказал он. – Чья это работа?

– Моя, Первый Оратор. Моя собственная. Математические выкладки уже опубликованы.

– Весьма похвально, Оратор Гендибаль. Если вы будете продолжать в таком духе, это позволит вам занять пост Первого Оратора после моего ухода в отставку.

– Я и не помышлял об этом, Первый Оратор… но, поскольку вы мне все равно не поверите, я лгать не стану. Да, я думал об этом и надеюсь, что стану Первым Оратором, поскольку, кто бы ни метил на этот пост, он должен будет совершить процедуру, суть которой известна пока лишь мне одному.

– От скромности вы не умрете, – вздохнул Первый Оратор. – Что за процедура? И не мог бы нынешний Первый Оратор осуществить ее? Если я оказался слишком стар для того, чтобы отважиться на такой творческий подвиг, какой совершили вы, может быть, мне еще хватит ума для того, чтобы пойти в указанном вами направлении?

Признал поражение, милосердная уступка! Сердце Гендибаля дрогнуло, смягчилось, он по-человечески оценил этот шаг Первого Оратора, хотя понял, что намерения старика именно таковы, как он сказал.

– Благодарю вас, Первый Оратор. Безусловно, мне понадобится ваша помощь и поддержка. Не смею ожидать, что мне удастся убедить Стол Ораторов в своей правоте, если вы меня не поддержите (добром за добро). Надеюсь, вы согласны со мной теперь, когда я продемонстрировал невероятность того, что исчезновение Девиаций – целиком и полностью дело наших рук.

– Это для меня очевидно, – согласился Шендесс. – Если ваши математические выкладки верны, из них следует, что для восстановления Плана необходим учет возможности прогнозирования поведения малых групп людей, даже отдельных людей, с высокой степенью вероятности.

– Именно так. Поскольку же психоисторическая математика такого не позволяет, Девиации исчезнуть не могли, более того, их не может не быть. Следовательно, вы понимаете, что именно я имел в виду, заявив ранее, что как раз безукоризненность, безупречность выполнения Плана Селдона и делает его ошибочным.

– Следовательно, – сказал Первый Оратор, – либо План Селдона действительно не предусматривает Девиаций, либо что-то не так с вашей математикой. Поскольку же в Плане Селдона действительно не отмечается Девиаций уже столетие с лишним, тем более вероятно, что в ваших математических выкладках есть погрешность… но никаких ошибок я не заметил.

– Вы были бы совершенно правы, Первый Оратор, если бы не существовало третьей альтернативы. Очень может быть, что и План Селдона не допускает Девиаций, и с моей математикой все в порядке, когда она доказывает, что это невероятно.

– Не вижу альтернативы.

– Давайте допустим, что выполнение Плана Селдона контролируется с помощью психоисторического метода, совершенного настолько, что поведение маленьких групп людей, даже отдельных людей, прогнозироваться может. Иными словами, может с помощью такого метода, которым ни вы, ни я не располагаем, да и никто во Второй Академии. Тогда, и только тогда мои математические выкладки покажут, что в Плане Селдона действительно нет Девиаций и быть не может!

Наступила пауза (по обычным представлениям, никакой паузы и в помине не было, лишь по стандартам Второй Академии). Затем Первый Оратор сказал:

– Мне такой метод психоисторического анализа действительно незнаком и, насколько я понял, вам тоже. Если он неведом нам с вами, остается единственная возможность – некий Оратор или группа Ораторов разработала такого рода микропсихоисторию и утаила этот секрет от остальных членов Стола. Надеюсь, вы не откажетесь признать, что вероятность такого поворота событий ничтожно мала? Или вы не согласны?

– Согласен.

– Следовательно, либо ваш анализ неверен, либо микропсихоистория находится в руках некой группы за пределами Второй Академии.

– Совершенно верно, Первый Оратор. Именно о такой альтернативе я думал.

– Можете продемонстрировать справедливость этого предположения?

– Формально – не могу. Но вспомните: разве уже не было в истории случая, когда один-единственный человек навредил Плану Селдона, обрабатывая сознание отдельных людей?

– Вы говорите о Муле?

– Конечно.

– Но Мулу удалось лишь на время сорвать выполнение Плана. Теперь же проблема состоит в том, что План Селдона выполняется прекрасно – слишком хорошо, как показывает ваша математическая проработка. Для такого нужен… Анти-Мул – некто, способный нарушить План, но действующий из совершенно иных соображений: не сорвать План, а усовершенствовать его.

– Все верно, Первый Оратор. Я не додумался до такого определения. Кем был Мул? Мул был мутантом. Но откуда он взялся? Какова причина его появления на свет? Этого никто не знает. Разве их не могло быть больше?

– Не могло, скорее всего. Ведь единственное, что мы знаем о Муле наверняка, так это то, что он был бесплоден. Отсюда и произошла его кличка. Или вы полагаете, что это – легенда?

– Я говорю не о потомках Мула. Разве не вероятно, что Мул был чем-то вроде выродка в некоем сообществе, которое теперь значительно расплодилось и, обладая в полной мере способностями Мула, не стремится нарушить План Селдона, а, наоборот, помогает его выполнению?

– Но почему, ради всего святого, они обязаны нам помогать?

– А мы почему сохраняем План? Мы собираемся создать Вторую Империю – вернее будет сказать, это суждено совершить нашим интеллектуальным наследникам. По нашим расчетам, именно они станут теми, кто будет принимать решения в будущем. Если же некая другая группа печется о сохранении Плана еще более усердно, чем мы, они, видимо, вовсе не собираются предоставить нам право принимать решения. Решения будут принимать они – но какие? Так не следует ли нам попытаться выяснить, к какого рода Второй Империи они нас влекут?

– Каким же образом вы предлагаете выяснить это?

– Начнем с того, Первый Оратор, что попробуем уяснить, зачем Мэру Терминуса понадобилось отправлять в ссылку Голана Тревайза. Ведь, поступив так, она позволила потенциально опасному человеку разгуливать по всей Галактике. В то, что она действовала из соображений гуманности и милосердия, я не верю. В исторической ретроспективе лидеры Первой Академии всегда действовали сугубо реалистично – чаще всего это означает, что факторы морального порядка не имели для них определяющего значения. Один из их героев – Сальвор Гардин – открыто заявлял, что он против всякой морали вообще. Нет, я не думаю, что Мэр действовала по принуждению агентов Анти-Мулов, да будет мне позволено воспользоваться вашим определением. Я думаю, что Тревайза завербовали они и что он служит оружием величайшей опасности для нас. Смертельной опасности.

И Первый Оратор сказал:

– Клянусь Селдоном, вы можете быть правы. Но как мы сумеем убедить в этом Стол?

– Первый Оратор, не преуменьшайте собственного авторитета.

Глава 6. Земля

21

Тревайз устал, вспотел, был раздражен. Они с Пелоратом только что позавтракали в маленькой столовой – отдельном отсеке.

– Удивительно! – нарушил молчание Пелорат. – Мы летим только два дня, а я уже привык, освоился, чувствую себя превосходно! Правда, недостает природы, свежего воздуха и всякого такого прочего. Странно… Странно, что недостает, правда? Раньше, когда все это было вокруг меня, я на такие мелочи внимания не обращал, знаешь ли. Но самое главное – со мной моя любимая библиотека, то есть все, что мне нужно по-настоящему, и поэтому мне ни капельки не страшно в космосе теперь. Просто потрясающе, знаешь ли!

Тревайз издал какой-то неопределенный звук. Он, казалось, смотрел внутрь себя.

– Ты о чем-то думаешь, Голан? Прости, я не хотел тебя тревожить. Просто мне показалось, что ты меня слушаешь. Я понимаю – собеседник из меня никудышный, я всегда был занудой, знаешь ли. Вот. Но о чем ты думаешь?.. Скажи, что-нибудь не так? Мы попали в беду? Скажи, не бойся. Помощи от меня, конечно, мало, но я не испугаюсь, ты не думай, дружочек.

– Попали в беду? – рассеянно переспросил Тревайз, стряхнул задумчивость и нахмурился: – С чего ты взял?

– Я про корабль. Ну все-таки – новая модель. Мало ли что, вдруг что-то не в порядке?

Пелорат неловко улыбнулся.

Тревайз энергично покачал головой:

– Зря беспокоишься, Джен. Все в полном порядке, все работает как надо. Просто… я искал гиперреле.

– А, понятно… то есть совсем непонятно, знаешь ли. Что такое гиперреле?

– Сейчас объясню, Джен. Мне нужно держать связь с Терминусом. Я могу выйти на связь в любое время, как только захочу, а Терминус со своей стороны может в любое время связаться со мной. Они знают координаты корабля, наблюдают за траекторией нашего полета. Даже если бы они не знали, где мы находимся, они могли бы лоцировать местонахождение нашего корабля методом масс-сканирования. Этим способом можно найти в космосе нечто объемное – корабль или, скажем, метеорит. Отличить корабль от метеорита они могут за счет обнаружения источника энергии, а найдя таковой, можно идентифицировать конкретный корабль. Понимаешь, нет двух кораблей, совершенно одинаковых с точки зрения использования энергии. Что-то есть в нашем корабле типичное только для него, и его особенности зафиксированы в реестрах Терминуса.

– Знаете, Тревайз… знаешь, Голан, – задумчиво проговорил Пелорат, – у меня такое впечатление, что все успехи цивилизации – не что иное, как упражнения в ограничении свободы.

– Не исключено, что ты прав. Однако раньше или позже мы будем вынуждены перейти в гиперпространство, иначе нам придется вечно болтаться в парсеке-двух от Терминуса. О межзвездных перелетах тогда и говорить нечего. Переходя в гиперпространство, мы теряем связь с обычным пространством. Перемещение происходит за краткие мгновения реального времени, и при этом мы покрываем расстояние в сотни парсеков. После перемещения мы можем оказаться в месте, координаты которого трудно прогнозировать заранее, и фактически обнаружить нас будет трудновато.

– Понимаю, – кивнул Пелорат. – Понимаю.

– Трудновато, если только на нашем корабле не установлено гиперреле. Гиперреле способно послать сигнал через гиперпространство – такой сигнал у каждого конкретного корабля свой собственный. И тогда на Терминусе знали бы, где мы находимся в любое время. Вот подтверждение твоей мысли, Джен. Тогда нигде во всей Галактике мы бы не смогли спрятаться от поисковой техники Академии.

– Но, Голан… зачем нам прятаться? Разве мы не нуждаемся в защите Академии?

– Почему? Нуждаемся, конечно, но только тогда, когда сами об этом попросим. Ты же сам сказал: «Успехи цивилизации – не что иное, как упражнения в ограничении свободы». Ну так вот: мне такое ограничение не по вкусу. Я хочу лететь куда угодно, куда захочу, чтобы меня не трогали, если только мне не понадобится помощь и защита. И в этом смысле я чувствовал бы себя гораздо спокойнее, если бы у нас на борту не было гиперреле.

– Но… ты нашел его, Голан?

– Нет. Не нашел. Нашел бы – наверное, сумел бы его поломать.

– А ты бы узнал его, если бы нашел?

– В том-то и загвоздка! Я могу не узнать его по виду! В принципе, я представляю себе, как должно выглядеть гиперреле, но ведь это корабль последней модели, и тут его могли так хитро запрятать, что ни за что не догадаешься, где оно.

– Но ведь, с другой стороны, ты мог его не найти именно потому, что его просто нет.

– Не знаю. Пока не уверюсь, что его действительно нет, о Прыжке даже и думать не хочу.

– А-а-а… Так вот в чем дело! А я-то думал, почему это мы все плывем и плывем в пространстве и все не прыгаем… Я, знаешь ли, слыхал о Прыжках. Признаться, немного побаивался и все ждал, когда ты скажешь мне, что надо пристегнуться, или таблетку какую-нибудь дашь… ну или что-то в этом роде.

Тревайз не смог сдержать улыбки:

– Бояться нечего. То, о чем ты говоришь, – страшная древность. На таком корабле, как у нас, все предоставлено компьютеру. Нужно только дать ему соответствующие инструкции, а все остальное он сделает сам. Даже не почувствуешь, что что-то произошло, только картина в иллюминаторе изменится, вот и все. Если ты видел когда-нибудь слайд-шоу, то представляешь себе, как это бывает, когда кадры быстро сменяют друг друга. Вот так примерно выглядит Прыжок.

– Бог мой! Я ничего не почувствую? Правда? Это даже как-то обидно, знаешь ли.

– Ну я, по крайней мере, никогда ничего не ощущал, а ведь я летал не на таких современных кораблях, как наша малютка… Но Прыжок мы пока не совершили не только потому, что я не нашел гиперреле. Нам нужно улететь подальше от Терминуса и от его солнца. Чем дальше мы будем находиться от любого объекта с большой массой, тем легче проконтролировать Прыжок и произвести выход в обычное пространство в заданных координатах. В экстренных случаях можно, конечно, пойти на риск и совершить Прыжок, находясь всего в двухстах километрах от поверхности планеты, но тогда приходится положиться на удачу и надеяться, что все сойдет благополучно. Правда, пустого пространства в Галактике гораздо больше, чем занятого, но всегда есть вероятность, что после Прыжка окажешься где-нибудь поблизости от крупной звезды, а то и в самом центре Галактики. Тогда и глазом моргнуть не успеешь, как заживо изжаришься. Чем дальше держишься от крупных объектов, тем меньше такая вероятность.

– Что ж, тогда я целиком полагаюсь на твою осторожность. Насколько я понимаю, торопиться нам особо некуда.

– Вот именно… В особенности потому, что я бы сейчас душу отдал на заклание, чтобы найти гиперреле до первого Прыжка… либо я должен убедиться, что его здесь нет.

Тревайз снова глубоко задумался, и Пелорат осторожно, но довольно громко поинтересовался:

– И долго ты будешь искать? Сколько времени это займет?

– Что именно?

– Я хотел спросить… когда бы ты совершил Прыжок, если бы не искал гиперреле?

– Ну… при нашей скорости и траектории… скажем, на четвертый день после старта. К концу четвертого дня. Точное время определю с помощью компьютера.

– Значит, на поиски у тебя еще целых два дня. Можно я выскажу предложение?

– Валяй, высказывай.

– В своей работе мне часто приходилось сталкиваться… конечно, у меня совсем другая работа, не такая, как твоя… но все-таки что-то общее всегда есть. Словом, когда зацикливаешься на чем-то одном, постоянно об этом думаешь – толку мало. Но стоит расслабиться, отвлечься, заняться чем-то другим – и твое подсознание, освободившись от гнета раздумий, сможет решить твою проблему.

Тревайз зажмурился и рассмеялся:

– Действительно, а почему бы и нет?! Скажи-ка мне, Профессор, почему тебя так интересует Земля? И почему вообще затеян этот странный поиск конкретной планеты? Этой прародины человечества?

– А, понятно… – Пелорат радостно покивал. – Это было давно. Лет этак тридцать назад. Я, знаешь ли, собирался выучиться на биолога, когда поступал в колледж. Особенно меня интересовало разнообразие биологических видов в различных мирах. Хотя… разнообразие – не совсем верное слово. Вариаций, как тебе известно… хотя, наверное, неизвестно, – очень немного. Все формы жизни по всей Галактике – как минимум известные нам на сегодняшний день, – обладают белково-водно-нуклеиновой структурой.

– Я учился в военном колледже, – сказал Тревайз, – и там большое внимание уделялось ядерной физике и гравитации, но не такой уж я узкий специалист. О химических основах жизни я кое-что знаю. Нас учили тому, что вода, белки и нуклеиновые кислоты – единственная возможная основа для биологической жизни.

– Несколько поспешное заключение, знаешь ли. Правильнее было бы сказать, что до сих пор не найдено других форм жизни. Гораздо более удивительно то, что индигенные, эндемичные формы жизни – виды, которые бы обнаруживались только на одной планете, – удивительно немногочисленны. Большинство из существующих видов, включая и Homo sapiens, расселены по всем или, по крайней мере, большинству обитаемых миров Галактики и весьма сходны между собой биохимически, физиологически и морфологически. Индигенные виды же, с другой стороны, резко отличаются по межвидовым и внутривидовым признакам.

– И что из этого следует?

– Вывод таков: какой-то один мир в Галактике – один-единственный – отличается от всех остальных. Десятки миллионов миров в Галактике развили жизнь – простейшую, примитивную, хрупкую, трудно сохраняемую, не слишком разнообразную, не легко распространяемую. И единственный мир, только один, развил жизнь миллионов видов, да-да, именно миллионов, и некоторые из этих видов были высокоспециализированными, высокоразвитыми, с громадными способностями к размножению и распространению, включая нас. Мы оказались настолько разумны, что создали цивилизацию, разработали технику космических полетов и колонизировали Галактику. А распространяясь по Галактике, мы всюду брали с собой и распространяли другие виды, другие формы жизни, связанные между собой и с нами.

– Не понимаю, что тут такого удивительного, – равнодушно сказал Тревайз. – Все разумно. Да, в итоге мы имеем «человеческую» Галактику. Если предположить, что начало этому было положено в одном-единственном мире, то он действительно должен был отличаться неким многообразием видов. А почему бы и нет? Вероятность столь бурного развития жизни ничтожно мала, один против миллиона, следовательно, такое могло случиться в одном из сотен миллионов миров. Вполне может быть, что такой мир действительно был только один.

– Но что сделало этот мир столь уникальным, не похожим на другие? – подхватил его мысль Пелорат. – Какие условия?

– Простая случайность, наверное. Ведь, в конце концов, люди и те формы жизни, что они таскали за собой, теперь живут на десятках миллионов планет, а раз каждая из них способна поддерживать существование жизни, значит, каждая и годится на эту роль.

– Нет! – горячо возразил Пелорат. – Нет и нет! С тех пор как человечество развило технику и вовлекло себя в тяжкую борьбу за выживание, оно действительно научилось адаптироваться в любом мире – даже в таком, прямо скажем, малогостеприимном, как Терминус. Но разве можно себе представить, что на Терминусе могла зародиться разумная жизнь? Ведь когда на Терминус прибыли первые Энциклопедисты, они обнаружили там лишь мохоподобную растительность на скалах и кое-каких насекомых. Почти все они были уничтожены, люди заселили землю и водоемы рыбой, кроликами и козами, посадили деревья, засеяли землю зерном и так далее. Мы не оставили от индигенной жизни ничего – только то, что теперь живет в зоопарках и аквариумах.

– Гм-м-м… – нахмурился Тревайз.

Пелорат с минуту молча смотрел на него, потом вздохнул:

– Тебе до этого дела нет, я понимаю. Неудивительно. Правду сказать, мало я встречал людей, кому это было бы интересно. Наверное, я сам виноват – не умею увлекательно рассказывать, хотя меня самого это ужасно интересует.

– Почему? – пожал плечами Тревайз. – Очень интересно. Ну… ну и что?

– Разве тебе не кажется, что с чисто научной точки зрения было бы интересно исследовать мир, давший начало единственному по-настоящему процветающему экологическому равновесию, который когда-либо знала Галактика?

– Наверное, если бы я был биологом… Но я же не биолог, так что ты должен меня простить.

– Ну конечно, дружочек, конечно… Но дело в том, что я и биологов мало встречал, кто бы этим заинтересовался. Ну так вот… Как я уже сказал, я увлекался когда-то биологией. Я попробовал заговорить об этой проблеме с профессором, но он остался равнодушен. Посоветовал мне уделять больше внимания практическим вопросам, не витать в облаках. Но мне было так скучно, что в конце концов я переключился на историю, ею я увлекался еще в подростковом возрасте, но тогда это было просто хобби… В общем, я принялся изучать «Вопрос о Происхождении» с этой точки зрения.