Текст книги "Курс на юг"

Б. Беломор
Курс на юг

© Б. Беломор, 2023

© ООО «Издательство ACT», 2023

Иллюстрация на обложке Владимира Гуркова

* * *

Пролог

21 марта 1879 г.

Юг Тихого океана. Побережье Чили

Вблизи порта Икике

Струя из брезентового рукава, направляемого руками смуглолицего матроса, окатила палубу. Вода расплескивалась по сторонам прозрачными искрящимися брызгами, но ручейки, стекающие в шпигаты, были мутными, розовыми от смытой с тиковых досок крови.

Порядок на военном корабле прежде всего, даже если огромные стволы еще теплые от недавних выстрелов, если броня башни и каземата испещрена следами попаданий, а краска, предмет особой заботы всякого боцмана, ободрана осколками и щепками от разбитого вражескими снарядами рангоута. Кровавые лужицы пятнали изуродованную палубу, скапливаясь в трещинах и выщербинах тиковых досок, там, где по ним прошлись очереди картечницы.

Когда бомба, пущенная с дистанции в полтора кабельтова из башенного орудия, разнесла один из котлов «Эсмеральды» и перебила всех, находящихся в кочегарках, корвет потерял ход. Правда, попытка ударить тараном перуанцам не удалась, но картечный залп из пары десятидюймовок (бой к тому моменту велся уже не на пистолетной, а на ножевой дистанции) прошелся по вражеской палубе метлой смерти.

Командир корвета капитан Артуро Пратт, подгоняемый то ли безумной храбростью, то ли осознанием неизбежного конца, перепрыгнул на возвышающийся бак монитора, размахивая саблей и револьвером. Увы, команда не поддержала его порыв, и за Праттом последовал только один человек, сержант морской пехоты. Оба храбреца немедленно были застрелены, «Уаскар» же дал задний ход, отошел на половину кабельтова и снова ринулся на таран.

Тогда-то остатки команды несчастной «Эсмеральды» и кинулись в отчаянии на абордаж – и могли бы добиться успеха, если бы не «гатлинг», встретивший осатаневших после героической, но совершенно бессмысленной гибели Пратта чилийских матросов. Тяжелые пули прошивали человеческие тела, раскалывали тщательно выскобленные тиковые доски и бессильно отскакивали от броневой палубы. Дюжина человек была сметена в считаные секунды. Это их кровь смывали сейчас в шпигаты бурлящие струи воды.

– Поздравляю вас, сеньор адмирал! – Голос вахтенного офицера прерывался от восторга. – Это грандиозная победа! Теперь чилийцы сто раз подумают, прежде чем выйти в океан!

Мигель Грау досадливо поморщился. Ему отчего-то сделалось неловко за мальчишку. Еще один такой наивный энтузиаст лежит сейчас с маленькой дыркой посреди лба в судовом лазарете – единственная жертва этого боя. Впрочем, единственная ли?

– Прислушайтесь, мичман… – Он указал сложенной подзорной трубой на зюйдовую сторону горизонта, откуда то и дело доносился глухой гул. – Что скажете?

Юноша с недоумением воззрился на начальство.

– Орудийная канонада, сеньор адмирал. Думаю, это «Индепенденсия» добивает «Ковадонгу».

«Индепенденсия», броненосный фрегат британской постройки, под командой капитана первого ранга Хуана Гильермо Мура, сопровождала «Уаскар» в этом рейде. В самом начале боя, когда монитор сцепился с незадачливой «Эсмеральдой», адмирал передал Муру приказ: преследовать второй чилийский корабль, канонерку «Ковадонга», пытающуюся уйти, прижимаясь к прибрежному мелководью.

– У наших преимущество в ходе почти в два узла, – продолжал тем временем мичман. – Так что чилийцам от них не…

Адмиральский указующий перст, обтянутый белым шелком, взлетел к небесам.

– По-вашему, мы слышим главный калибр «Индепенденсии»?

Мичман прислушался – и недоуменно нахмурился.

– Пожалуй, вы правы, сеньор. Для семи дюймов звук несколько… жидковат.

– А я о чем? Чилийская же канонерка несет семидесятифунтовки, и я готов поклясться мощами Санта-Розы де Лима, что это их нежный голосок. А теперь спросите себя: почему молчат пушки фрегата?

И дождавшись, когда лицо сопляка нальется краской смущения, добавил:

– То-то, мичман. Боюсь, мы выиграли всего лишь первое и далеко не самое крупное сражение тяжелой войны. Командуйте штурвальным поворот. Идем на помощь Муру. Что-то у меня дурные предчувствия…

– Вижу дымы! – заорал сигнальщик. – Мачты вижу! Два судна на зюйд-зюйд-тень-ост! Дистанция…

Адмирал, не дожидаясь, пока унтер закончит возиться с микрометром Люжоля, раздвинул свою подзорную трубу (новомодных апризматических биноклей он не признавал), подкрутил резкость, вгляделся и нахмурился. Увиденное ему решительно не понравилось.

На горизонте ясно различались в оптических стеклах два комплекта мачт. Один принадлежал гафельной шхуне. «Ковадонга», чилийская канонерка! И второй: куцые, укороченные перед боем по самые бочкообразные боевые марсы мачты «Индепенденсии», красы и гордости флота Республики Перу! Но… почему эти мачты так нелепо перекошены?

Предчувствия не обманули адмирала. Преследуя «Ковадонгу» и конвоируемый ею пароход «Ламар», командир броненосного фрегата допустил роковую ошибку. Не добившись успеха в стрельбе из погонного орудия (единственная попавшая в цель бомба пронзила, не разорвавшись, деревянный корпус канонерки), он утратил хладнокровие и попытался завершить схватку таранным ударом. Но не тут-то было: командир «Ковадонги», тридцатишестилетний капитан первого ранга Карлос Конделл, умело маневрировал на мелководье вблизи берега, раз за разом уворачиваясь от смертоносного бивня. И – удача любит храбрецов! Когда «Индепенденсия» приблизилась на один кабельтов и уже готова была поразить хрупкое суденышко своим носорожьим бивнем, пуля, пущенная со шканцев, насмерть поразила рулевого. Продолжая начатый поворот, бронированный утюг на полном ходу вломился на каменистую банку – и замер с сильным креном на правый борт.

На этом сражение закончилось, началось избиение. Могучий главный калибр броненосца сразу стал бесполезен – на огонь «Ковадонги» отвечала единственная картечница Гатлинга. А Конделл не торопясь зашел на «Индепенденсию» с кормы и принялся громить ее продольными залпами. И пока не возникла на горизонте единственная мачта «Уаскара», успел всадить в броненосец дюжину разрывных бомб. После чего помахал перуанцам ручкой и отправился догонять «Ламар».

Мигель Грау, провозившись до ночи с попытками стащить искалеченный броненосец с мели, плюнул и приказал Муру сжечь «Индепенденсию», предварительно сняв с нее пушки. И даже из этого мало что получилось: матросы, измотанные долгим боем, переправили на берег лишь две бесценные (с современной артиллерией у перуанцев дела обстояли неважно) армстронговские семидюймовки.

Так что адмирал в итоге оказался прав: это была лишь первая победа. К тому же, как выяснилось, пиррова, ведь даже такому неисправимому энтузиасту, как вахтенный мичман «Уаскара», не достало бы оптимизма назвать равноценным размен броненосного фрегата, самой мощной боевой единицы перуанского флота, на старый деревянный корвет.

Часть первая
Игры джентльменов

I

Май 1879 г.

Англия. Лондон

За три месяца до описываемых событий

Улицы Пэлл-Мэлл и Сент-Джеймс-стрит, расходящиеся от Сент-Джеймсского дворца, разительно отличаются от неухоженных улочек, тянущихся всего в нескольких кварталах оттуда. Здесь настоящий имперский Лондон: выскобленные до блеска мостовые, строгие, как премьер-министры, констебли, великолепные лошади в дорогих экипажах. Район слывет джентльменским оазисом, оплотом холостяцкой жизни лондонского общества. Его так и называют: Клабленд. Тринадцать джентльменских клубов, оплот традиций, оплот политической и общественной жизни лондонской элиты. Вернее сказать, мужской ее части – женщины в заведения Клабленда не допускаются ни при каких обстоятельствах.

Клабленд начинается от площади Ватерлоо, у самого подножия мемориала гвардейцам в шинелях и лохматых медвежьих шапках, погибшим в Крымской войне. Фигуры эти, как и фигура Флоренс Найтингейл, первой, если верить британским историкам, сестры милосердия, отлиты из бронзы русских пушек, взятых в захваченном Севастополе – весьма, весьма актуальное напоминание в свете текущей политики Британской империи. Увы, сравнение это отнюдь не в пользу дня сегодняшнего…

Итак, Клабленд. Средоточие лондонской политики. «Реформ-клуб» лейбористов и оплот их политических недругов, консервативный «Карлтон-клуб». А неподалеку – «Клуб путешественников», членам которого вменялось в обязанность хотя бы раз в год удаляться от Лондона не менее чем на пятьсот миль. Другая достопримечательность этого клуба – комната под названием «Кофейная», единственное место в клубе, где нельзя пить кофе.

«Если вы уже стали членом клуба, примите наши поздравления, однако не стоит привлекать излишнее внимание к этому. Даже если клуб входит в число знаменитых, сообщить о своем новом статусе полагается как бы между прочим, спокойно, слегка небрежно.

Если вы пригласили в клуб гостя, имейте в виду, что он может быть не знаком с его правилами, и лучше рассказать о них заранее. Встречайте гостей у входа, а еще лучше – приходите вместе с ними. Если же пригласили вас, имеет смысл заранее уточнить у приглашающего нюансы.

Недопустимо обсуждать в публичных беседах доходы, семью, детей; о политике тоже лучше не говорить, для этого есть специально отведенное время и место. Не стоит также блистать неумеренным остроумием. О чем же говорить, о погоде? Как ни удивительно, но именно о ней. Погода – очень важная тема, ее можно обсуждать с различными нюансами и примерами, не боясь никого задеть…»

Нет, не о погоде беседовали двое, с комфортом устроившиеся в креслах у большого мраморного камина, главного украшения «Кофейной». Если состояние атмосферы и занимало этих достойных джентльменов, то лишь в краях, весьма и весьма отдаленных не только от Пэлл-Мэлл и Сент-Джеймс-сквер, но и от меловых утесов Дувра, окаймляющих юг Англии.

– Вам следует поторопиться, друг мой. Эскадра выходит из Портленда через неделю, чтобы оказаться в Южной Атлантике до начала сезона весенних штормов. А вам, прежде чем подняться на борт посудины ее величества, предстоит еще визит в Париж – по тому же делу, – говорил невысокий джентльмен с круглым, украшенным пышными усами лицом, что делало его до некоторой степени похожим на сэра Рэндольфа Черчилля, известного возмутителя спокойствия в Палате общин. Часовая цепочка, свитая из золотых нитей в виде якорного каната, неприметная орденская розетка в петлице фрака и полустертая татуировка в виде якоря у основания большого пальца выдавали в нем моряка.

– Для вас приготовлена каюта на корвете «Боа дицея». Капитан предупрежден, никто не будет докучать вам вопросами. Для команды вы – ученый-лингвист, отправляющийся изучать языки племен Южных Анд.

– Слабовато верится, милорд, – отозвался второй джентльмен. – Чертовы репортеры растиражировали мою физиономию по всем лондонским печатным листкам. Теперь меня каждая собака узнает, если обнюхает…

И верно, внешностью он обладал весьма примечательной: лет пятидесяти или немного больше, очень смуглое костлявое лицо с широким лбом и раздвоенной бородой. Левую щеку украшал глубокий уродливый шрам. Бросалась в глаза трость с массивным набалдашником из слоновой кости и инкрустацией в виде арабской вязи, украшающей темный, почти черный дуб. Вопреки принятым в клубе порядкам смуглолицый не отдал трость при входе лакею, а взял с собой и вертел в пальцах даже сидя в кресле.

– Ну, так вы сами и виноваты, дорогой Ричард! После ваших скандальных публикаций о любовных обычаях обитателей Востока газеты в вас души не чают… на свой манер, разумеется. Вы для них – постоянный источник скабрезностей, скандалов и увлекательных историй.

– Не стоит преувеличивать, милорд. – Смуглолицый скривился в усмешке, которую впечатлительный человек мог бы назвать оскалом. – Когда это было! С некоторых пор я торчу безвылазно на консульской должности в Триесте и веду жизнь до отвращения благочестивую и размеренную.

– Как, например, во время недавнего визита на Ближний Восток? – И моряк тонко усмехнулся в усы. – Кстати, русские до сих пор считают вас погибшим. Не стоит разочаровывать их, дорогой Ричард, тем более что дела вам предстоят весьма серьезные. На вашем месте я бы сбрил бороду, все же так вас будет труднее узнать.

– Кому надо, узнают, – буркнул смуглолицый, машинально потерев шрам. – Я прибуду на борт «Боадицеи» перед самым выходом в море, а уж там пусть узнают сколько угодно. Надеюсь, на военных кораблях ее величества нет русских шпионов?

– Я бы тоже хотел на это надеяться, – вздохнул моряк, – хотя теперь ни в чем нельзя быть уверенным. Наши агенты в Петербурге докладывают, что при русском адмиралтействе создан особый департамент, занимающийся исключительно разведкой. Кстати, возглавляет его ваш старый знакомец граф Юлдашев. Не забыли, надеюсь?

– Такое, пожалуй, забудешь… – Сухие, похожие на узловатые корни пальцы стиснули шафт трости. – Ведь это его я должен благодарить за срыв операции в Порт-Саиде.

– Ничего, друг мой, срывы случаются у кого угодно, – примирительно отозвался собеседник. – Даже у великого Шекспира были неудачные строки. Но теперь все в ваших руках.

Он взял с каминной полки большой конверт темно-коричневой бумаги, запечатанный пятью вишневыми сургучными печатями.

– Здесь подробности вашего нового задания. Документы, рекомендательные письма к некоторым высокопоставленным лицам в Чили и Аргентине. Вы ведь, если мне не изменяет память, бывали в тех краях?

– Память вам не изменяет, – сухо отозвался смуглолицый. – Я несколько лет состоял в должности консула в бразильском Сантусе и немного попутешествовал по стране.

– Немного – это когда вы пересекли континент с востока на запад и встретили Рождество, отстреливаясь в Андах от враждебно настроенных индейцев? А когда такая спокойная и размеренная жизнь вам наскучила, отметились на фронтах какой-то мелкой местной заварушки?

– Если вам угодно назвать мелкой заварушкой жуткую резню, которую уругвайские мясники учинили в Парагвае вместе со своими союзниками из Бразилии и Аргентины, то да, сподобился, побывал. И желал бы поскорее забыть о том, чему стал там свидетелем. Три тысячи детских трупов на поле сражения при Акоста-Нью до сих пор видятся мне в ночных кошмарах.

– Ну-ну, друг мой! – И моряк примирительно поднял перед собой ладони. – Не стоит принимать это так близко к сердцу. Туземцы, если, конечно, оставить их без присмотра, режут друг друга, предаваясь этому занятию с энтузиазмом, достойным лучшего применения. Зато во время своих латиноамериканских странствий вы перевели на английский местные сказания аборигенов, а заодно и бессмертные поэмы великого Камоэнса. Надеюсь, вы владеете испанским не хуже, чем португальским?

Вопрос был праздным. Обоим было отлично известно, что смуглолицый, будучи чрезвычайно одаренным лингвистом, более-менее уверенно владел несколькими десятками языков и наречий, включая арабский, суахили и язык индейского племени тупи-тупи.

– Так вот, дружище, это задание – ваш шанс реабилитироваться в глазах первого лорда Адмиралтейства, а то и самого премьер-министра. Они, знаете ли, косо смотрят на вас после провала в Порт-Саиде. И тогда… – Тут моряк сделал многозначительную паузу. – И тогда, надеюсь, я смогу назвать вас сэром Ричардом Фрэнсисом Бертоном.

Ведь деяние такой важности достойно ордена Святого Михаила из рук ее величества!

II

Май 1879 г.

Северное море

Траверс маяка Весткапелле

 
Если снова хочешь в гости к тетке Кэрри,
Так не мешкай, собирайся к тетке Кэрри,
Где цыплят своих бедовых
          кормит в море тетка Кэрри,
Прощай!..
 

Песенка доносилась из распахнутого по случаю солнечной погоды иллюминатора. Барон Греве потянулся, с удовольствием хрустнув суставами, закинул руки на белоснежную, отделанную кружевами подушку и покосился вправо. Прелестная головка Камиллы покоилась рядом – каштановые кудри рассыпаны по простыне, розовое ушко выглядывает из-под спутанных кудрей, так и манит… Свежеиспеченная баронесса отдыхала после бурной, полной амурных утех ночи.

Вот и пусть себе отдыхает. «Луиза-Мария» возвращается в Остенде после короткого рейса к берегам Дании, предпринятого ради пробы машин, прошедших после недавнего драматического плавания в Индийский океан полную переборку и частичную модернизацию. И у законного владельца пароходной компании (неважно, что она досталась ему в качестве приданого супруги), конечно, полно дел.

Покойный первый муж Камиллы, прежний владелец парохода, и сам был когда-то капитаном, только не в военном флоте, а в торговом, так что команду не удивит, что и новый хозяин не гнушается спускаться в кочегарки, часами пропадает в машинном отделении, забирается в угольные ямы, а в промежутках между этими занятиями подолгу стоит на мостике рядом со шкипером, достопочтенным мсье Девиллем.

И уж конечно, все помнят, как новый владелец «Луизы-Марии» впервые появился на борту. Случилось это посреди Индийского океана, когда русский клипер «Крейсер» остановил пароход, идущий в Карачи, с трюмами, полными ящиков с винтовками, патронами и прочей воинской амуницией. Этот груз, безусловно, попадал под определение военной контрабанды (Россия на тот момент уже несколько месяцев находилась в состоянии войны с Британской империей), так что судно ждала незавидная участь.

Но командир русского клипера пожалел «Луизу-Марию», рука не поднялась топить белоснежную красавицу. С элегантными, почти гоночными обводами, сильно наклоненными к корме мачтами, она больше походила на частную яхту, нежели на грузовой пароход, и только широкие люки трюмов да грузовые тали, свисающие с нижних реев, выдавали ее коммерческое назначение.

– Мой покойный супруг, – рассказывала мадам Камилла русскому мичману, поставленному во главе призовой команды, – строил «Луизу-Марию» как особое судно. Он заявил, что на ее борту никогда не будет кирпича, цемента, угля, железнодорожных шпал и рельсов, бочек с машинным маслом, деталей машин – всех этих необходимых, но унылых атрибутов цивилизации.

И действительно, трюмы «Луизы-Марии» обычно наполняли особые грузы: ценные сорта дерева, хлопок, фрукты, пряности, ткани. И только в одном-единственном рейсе в них загрузили оружие и амуницию, предназначенные для британской армии… И надо же было именно тогда напороться на русских!

Итак, «Луизу-Марию» было решено не топить. Приз под командой барона Карла Греве (очаровательная пленница к тому моменту уже успела вскружить мичману голову) сопровождал «Крейсер» в головокружительном рейде к берегам Индии, где русские моряки высадили на берег мятежников-сипаев, освобожденных ранее из каторжной тюрьмы на Андаманских островах и вооруженных винтовками, взятыми из трюмов трофея. Так что оружие все же попало в Индию, правда, совсем не к тому, кто был указан в коносаменте[1]1
  Документ, выдаваемый перевозчиком груза грузовладельцу. Удостоверяет право собственности на отгруженный товар. – Здесь и далее прим. авт.


[Закрыть]…

После этого, к удивлению шкипера мсье Девилля, русские отпустили «Луизу-Марию». Но это не обрадовало владелицу парохода: мадам Камилла заперлась в своей роскошной каюте, а в те редкие моменты, когда она появлялась на палубе в сопровождении Лиззи, своей горничной-мулатки, глаза ее предательски блестели. А когда по телеграфному проводу в Аден, куда «Луиза-Мария» зашла для мелкого ремонта, пришло известие о гибели русского клипера в схватке с британской эскадрой у берегов Занзибара, женщина три дня подряд не показывалась из каюты.

К счастью, новая телеграмма развеяла ее горе. Барон Греве оказался жив. В бою он потерял кисть левой руки, но это не слишком сильно огорчило мадам Камиллу – она сразу сообразила, что полученное увечье вынудит барона выйти в отставку, а значит, можно будет захомутать его всерьез и надолго. Морской офицер, немец по происхождению… Ну хорошо, остзейский немец. Кого в Европе интересуют подобные тонкости? Отличившийся в боях, отмеченный наградами (после заключения мира на моряков пролился дождь из крестов и орденов разных стран), барон со своей длинной родословной, восходящей от рыцарей Тевтонского ордена… Чем не партия для очаровательной вдовы, да еще и владелицы солидной пароходной компании?

Свадьба состоялась в начале мая, после чего молодожены поднялись на борт «Луизы-Марии» и пароход вышел в море. В светских гостиных Брюсселя повздыхали, посетовали на неугомонную натуру мадам Камиллы – и единодушно заключили, что супруги вполне стоят друг друга.

Женщина вздохнула и перевернулась на спину. При этом шелковая простыня сползла, открыв нескромному взору супруга восхитительную грудь, просвечивающую сквозь легчайший шелк пеньюара. Барон судорожно сглотнул. На миг мелькнула мысль плюнуть на назначенную на утро инспекцию рулевых механизмов и задержаться еще на пару часиков на супружеском ложе. Камилла любит предаваться любовным утехам именно по утрам, когда ее тело еще теплое ото сна, нежно-расслабленное, податливое…

Нет. Нельзя. Греве помотал головой, отгоняя соблазнительную картину, и позвонил в колокольчик. Дверь распахнулась. Горничная-мулатка, словно того и ожидавшая, появилась на пороге каюты с подносом, на котором стоял кувшин с горячей водой и были разложены бритвенные принадлежности.

Барон вздохнул, бросил прощальный взгляд на жену и проследовал вслед за Лиззи в туалетную комнату.

 
А когда утихнет буря —
          в гости к тетке Кэрри,
Через все водовороты – к тетке
Кэрри,
Где цыплят своих бедовых кормит
          в море тетка Кэрри,
Прощай!..
 

Звуки песенки-шанти по-прежнему неслись из иллюминатора. Волны, накатывающиеся с норд-оста, со стороны Скандинавии, бились в скулу, машина, стучавшая размеренно, словно отлаженный часовой механизм от лучших швейцарских мастеров, вдруг сбавила темп, задышала медленнее, переходя на холостой ход. На палубе боцман что-то орал по-фламандски, ему вторили скрипы канатов и гулкое уханье палубных матросов, высвистанных к авралу.

Все ясно: шкипер Девилль, торопясь поймать попутный ветер, приказал ставить паруса, под которыми «Луиза-Мария» ходила немногим хуже, нежели под раскочегаренной до полных оборотов машиной – новенькой, тройного расширения, изготовленной всего два года назад на лучшем механическом заводе Англии.

 
– Раз-два – взяли! На скрипучий
          кабестан нажмем дружнее.
Так держать! Да подтяните,
          чтоб на брашпиль весь канат,
Грот поднять! Распущен стаксель,
          крепче принайтовить реи,
Взятку морю ну-ка за борт,
          как обычаи велят!
Ах, прощай, ах, прощай,
          мы опять идем в моря,
К черту ром, да и девчонку
          прочь с колен – отплывай!
«Торопись, – кричит нам ветер, —
          все не зря, все не зря,
Поспеши, пока попутный!
          Раз-два-три – не зевай!
Если снова хочешь в гости
к тетке Кэрри,
Так не мешкай, собирайся
          к тетке Кэрри,
Где цыплят своих бедовых
кормит в море тетка Кэрри.
Прощай!..»[2]2
  Р. Киплинг, «Якорная».


[Закрыть]
 

Камилла наклонила серебряную, исходящую ароматным кофейным паром бульотку и наполнила чашки. За ланчем, сервированным в пассажирском салоне «Луизы-Марии», она предпочитала обходиться без услуг горничной. Лиззи только подала кофе со свежими, выпеченными на парижский манер круассанами, положила на угол стола газеты, полученные с голландского пакетбота, и удалилась.

Барон, сделав маленький глоток обжигающего, черного, как смола, напитка, развернул лондонскую «Таймс».

«…война в Афганистане, начавшаяся в ноябре 1878 года, принесла нам сплошные разочарования. Войска терпели поражения, и армии еле-еле удалось избежать полного разгрома. Это вызвало брожение среди некоторых индийских раджей, видевших в ослаблении Британии шанс для восстания. Вскоре начались беспорядки в Индии, спровоцированные выводом британских войск из Кандагара. Но это были лишь отголоски надвигающейся бури.

После того как Особый Туркестанский корпус генерала Гурко вторгся в вице-королевство со стороны Гиндукуша и Сулеймановых гор, в Индии вспыхнуло восстание, грозящее если не уничтожить вовсе наше господство в этой стране, то, во всяком случае, сильно его поколебать. При этом Британия оказалась крайне затруднена в части снабжения – как из-за развернутой Россией крейсерской войны, так и из-за потери Суэцкого канала. Последнее обернулось подлинной катастрофой, в особенности на фоне прочих неудач королевского флота. Но теперь, когда пушки смолкли и судьбы мира решаются не на морских просторах, а в кулуарах конференции в Триесте, мы вправе задать правительству вопрос: сколько еще будут продолжаться эти мятежи, равно губительные для престижа Британской империи и для ее экономики с финансами?..»

– Досадные неудачи! – презрительно фыркнул Греве. – Это так господа «просвещенные мореплаватели» называют потерю сначала Балтийской, потом Средиземноморской эскадр, а потом еще и унизительный щелчок по носу, которым их наградили янки в Чесапикском заливе? Да, на какие только словесные ухищрения не пустишься, чтобы хоть чуть-чуть смягчить тягостное впечатление от поражений…

Камилла пожала плечиком.

– Думаю, ты не вполне прав, мон шер ами. Кабинет Гладстона у власти меньше трех месяцев, и вину за все неудачи британская пресса валит на ушедшего в отставку Дизраэли и его министров. Автор этой статьи смотрит в будущее: без сильного флота Индию не удержать, и в Британии вовсю обсуждают новую кораблестроительную программу, которая позволила бы восполнить понесенные потери. Можешь не сомневаться, вскоре программа эта будет представлена в парламент, и я боюсь даже предположить, о каких суммах там пойдет речь…

Греве кивнул и покосился на жену с подозрением. Его супруга – поистине обворожительная женщина, да и в постели неподражаема, но… сколько раз его предупреждали избегать связей с чересчур умными и деятельными представительницами слабого пола? А ведь любой известной ему даме, попадающей под данное определение, его жена даст сто очков форы по части разума и кипучей энергии.

– …Но дело, конечно, совсем в другом, – продолжала Камилла, не замечая (или делая вид, что не замечает?), как вытянулась физиономия супруга. – Пока Гибралтар, Сингапур и подобные им приморские твердыни сидят, как пробки в бутылках, в самых важных для мировой торговли узостях, англичане могут чувствовать себя вполне уверенно. Что до броненосцев… – Тут она мило улыбнулась и сделала еще глоточек кофе. – Они могут наклепать их сколько угодно, верфей и заводов в Англии достаточно, да и мастеровые пока не все взяты во флот матросами. Впрочем, – Камилла сложила газету, – я уверена, что твои бывшие начальники хорошо это понимают.

Барон медленно кивнул.

– Ладно, что это мы о политике да о политике? – Она улыбнулась мужу и, шурша накрахмаленными юбками, поднялась со стула. – Я буду ждать в каюте, милый Шарль. Как только закончишь свои скучные дела, приходи. Надеюсь, мы до ужина найдем занятие поувлекательнее. – На этот раз улыбка была откровенно вызывающей.

И женщина выпорхнула за дверь, оставив легкий аромат корицы и жасмина.

Барон проводил жену взглядом, помотал головой, отгоняя соблазнительное видение того, что ждет его в каюте, и подошел к стоящему в углу салона бюро на гнутых ножках. Ключиком, привешенным к часовой цепочке, отпер ящик. Вытащил конверт из толстой темно-коричневой бумаги, извлек из него листок – и нахмурился. В верхнем углу на синеватой веленевой бумаге красовался лиловый штамп Морского министерства Российской империи.

«Привет и долгие годы жизни тебе, Гревочка, друг любезный! Вроде и двух месяцев не прошло с нашей прошлой встречи, а сколь много в них уместилось! Для начала прошу извинить меня за то, что не смог присутствовать на твоем бракосочетании. Назначение мое в Триест, в нашу делегацию на конференцию по Суэцкому каналу, в самый последний момент было отменено. Заодно сорвалась и поездка в Европу, которой я намеревался воспользоваться, чтобы посетить ваше с прелестной мадам Камиллой торжество. Что поделать, mon ami, служба, служба! Письмо это отсылаю не обычной почтой, а с оказией, позже ты поймешь почему…»

Добравшись до этих строк, барон Греве пожал плечами. Оказия означала дипломатическую корреспонденцию русского консула в королевстве Бельгия – пакет из темно-коричневой бумаги был доставлен ему на дом посольским курьером, что, наряду с казенной адмиралтейской печатью, подтверждало особый статус послания, весьма далекий от дружеской переписки. С тех пор барон не раз и не два перечитал послание Остелецкого, слишком уж важными и тревожащими были содержащиеся в нем известия.

«…все понимаю, друг мой: сладость медового месяца, новые знакомства, вхождение в высший свет, да еще сугубо деловые хлопоты – как же, целая пароходная компания, это тебе не дежурная вахта на “Крейсере”! Однако же, памятуя о службе государевой, которая, смею надеяться, и для тебя пока еще не пустой звук, принужден обратиться с просьбой. Ведомство, которое я в настоящий момент имею честь представлять, до крайности заинтересовано в том, чтобы ты изменил планы и предпринял вояж, и не куда-нибудь, а к берегам Южной Америки, к самым скалам Магелланова пролива, которыми мы с тобой и с товарищем нашим Сережкой Казанковым бредили еще в училище.

Кстати, о Казанкове… Он сейчас направляется в город Новый Йорк на борту корвета “Витязь”, где состоит в должности старшего офицера. Да ты, наверное, помнишь – его спускали на воду в день нашей встречи в Петербурге, и мы даже слышали учиненную по сему поводу салютацию. Это, скажу тебе, Гревочка, какая-то нерусская поспешность и поворотливость: всего полтора месяца прошло с момента, когда судно покинуло стапеля Балтийского завода, а его уже достроили и оснастили для первого плавания. Глядишь, и встретитесь с monsieur Казанковым; конечно, Южная и Северная Америки изрядно отстоят одна от другой, а все же это ближе, чем от твоего Остенде или наших столичных пенатов.

Касательно поручения, которым мое начальство намерено тебя обременить. По причинам, которые должны быть тебе понятны, я не могу изложить их в этом послании. Поступим так: в конце мая я буду во Франции, в Париже, там и встретимся. Я подробнейше тебе все объясню, а заодно отметим изменение твоего семейного положения, как подобает старым товарищам.

Счастливец ты, Гревочка: мне-то с моими невысокими чинами еще нескоро светит получить разрешение на брак; впрочем, пока я и намерения-то такого не имею. Что до нашего Сережи, то он, сдается мне, до сих пор хранит в сердце траур по ненаглядной своей Ninon, и даже недавняя военная кампания не принесла бедняге душевного спокойствия. Ну да Господь ему и судья, и утешение.

Засим прощаюсь и рассчитываю на скорую встречу. По прибытии в Париж потрудись остановиться в отеле “Le Meurice”. Говорят, гостиница эта весьма недурна. Я сам тебя там разыщу.

P. S. Кстати, о жизни семейной: советую, искренне советую, дружище, помозговать о том, как представить предстоящую поездку очаровательной madame Grève. Жены, они, брат ты мой, такие: неохотно отпускают мужей от себя, особенно сразу после свадьбы. Не хотелось бы, чтобы моя просьба обернулась для тебя семейными неурядицами…»