Текст книги "Возвращение в «Кресты»"

Глава 3
ЗДРАВСТВУЙ, ЖЕНА!

– В целом, ребята ведут себя очень хорошо! Сколько актерских талантов здесь пропадает! Бахва только подвел своим парадоксикальным… тьфу – не выговорить! Словом, болезнью своей!

– Может, оно и к лучшему! Очень хорошо вписывается в общий план…

– Только бы он не расчувствовался и не сказал лишнего!

– А ему это надо?!

Растянувшись на шконке, я смог вздохнуть свободнее – насколько позволяли все еще ноющие ребра. Не то чтобы я стал вдруг доверять сокамерникам. Нет, от них все так же можно ожидать чего угодно, но теперь я нужен Бахве. Жизненно необходим, в полном смысле этого слова. Я стал единственной ниточкой, связывающей старого вора с этим светом. И мы оба это понимали. «Мы с тобой теперь одной веревкой связаны, стали оба мы… водолазами», – навязчиво крутилось у меня в голове. Я сомкнул усталые веки. Какие-то видения почти сразу возникли перед глазами, лица забытых друзей и врагов, живых и мертвых. Хотя кто их теперь разберет, кто жив, кто мертв.

Спал долго, а проснулся, как мне показалось, мгновенно. Автоматом, по привычке, навострил уши. Не открывая глаз, прислушался и принюхался. И только потом осознал, где я нахожусь: на шконке. Накрыт одеялом. С одной стороны Бахва: либо похрапывает, похрипывая, то ли похрипывает похрапывая. Спит, в общем. По другую сторону раздавались обычные звуки камерной жизни. Судя по всему, сейчас был день, около полудня или чуть больше. Значит, поспал порядком. Если бы еще не так сильно болело тело, совсем было бы хорошо.

Неподалеку переговаривались несколько человек. Играли они в карты, в рамс. Послушав немного, я пришел к выводу, что ни о чем интересном для меня они не говорят. Так, обмениваются дежурными карточными фразами. Ну ладно, этих пока можно отпустить на длинном поводке. То есть отслушивать вполуха, не сосредотачиваясь на содержании. А самому раскинуть в это время мозгами. Однако не получилось, слишком велико было напряжение последних дней, и я почти сразу же снова погрузился в сладкую дремоту. Как ребенок. В действительность меня вернул звук открывающейся двери и крик: «Разин, на выход!»

Мысленно я смачно выругался. Картежники замолчали на минутку: переваривают, переглядываются. Перекинулись несколькими словами. Видимо, решают, кому встать и разбудить Лекаря. Лекаря… Как только меня в этой жизни не называли! В общем, не самое плохое погоняло.

Очень хотелось, чтобы картежники решали или препирались меж собой как можно дольше.

Даже представлять не хотелось, с какими мучениями придется сейчас поднимать затекшее от побоев тело. Не даст же времени гадский мусор даже до параши дойти. Сто процентов. Интересно, что ему вообще надо? Вчера же только на допрос водили! Соскучились, видимо. Прямо жить без меня не могут. Или еще что-нибудь замутили. На это как раз больше всего и похоже. Вон как вертухай у двери заходится от матюгов! Не терпится ему поскорее доставить жертву на место… Или у него это просто вентиляция легких, как у младенцев, – поорал и полегчало? Что ж это он так старается? Так недолго и грыжу заработать, это я тебе, мусорок, как врач могу сказать, только вот вряд ли ты станешь меня слушать!

– Эа… – неожиданно тряхнул кто-то меня за плечо. – Подъем, Лекарь! На выход, вертухай вон, слышь, пеной исходит!

Это был Злой! Я отметил про себя на будущее – Злой умеет перемещаться совершенно бесшумно. В «определенных обстоятельствах» это может иметь значение. Следовательно, об этом стоит помнить. Открыл глаза. Посмотрел на Злого и кивнул в ответ. Все понял, дескать. Затем стиснул зубы, приготовился к самому худшему и резким движением сел на шконке. Против ожидания, первые движения оказались не столь уж болезненны. И я в очередной раз подивился и порадовался тому, как быстро восстанавливается мой организм.

Бахва уже проснулся и внимательно разглядывал меня, не произнося ни слова. Я тоже только посмотрел на него, но здороваться не стал. Молча потер ладонями лицо, поводил по волосам, отряхнул и одернул одежду – вот и все сборы. Нищему собраться – только подпоясаться. Никаких туалетных принадлежностей у меня, само собой, не было, и передать с воли тоже некому. Потому, что никто, скорее всего, и не знал, где я сейчас нахожусь. Я поднялся, сунул ноги в свои туфли без шнурков и направился к двери. Сразу почувствовал, что идти по проходу между шконками стало легче, чем вчера. Мне стали уступать дорогу. Ощутимое преимущество нового статуса.

Как я и предполагал, к параше даже подойти не получилось. Озверевший от сверхдолгого ожидания вертухай, похоже, готов был уже схватить меня в охапку да так и нести. Но что-то его остановило, и он ограничился тем, что обложил меня всеми ругательствами, которые способны были уместиться в его голове. Я с интересом прослушал весь его репертуар и пришел к печальному заключению, что сегодняшний конвоир не отличается ни умом, ни фантазией. Не говоря уже о способности к импровизации.

Впрочем, в его вертухайской жизни перечисленные качества были бы скорее всего помехой. Вертухай вывел меня из камеры и повел куда-то, позвякивая связкой ключей по стене. Куда ведет, не сказал. А спрашивать об этом здесь не принято. Но вот маршрут, по которому меня вели, мне нравился все меньше и меньше. Ну, то есть, маршрут как маршрут. В тюрьме все маршруты плохие. Кроме одного – на волю. Но это явно не сегодняшний. А сейчас, очень на то похоже, ведут меня туда же, куда водили вчера. В кабинет к упырям-вурдалакам, живым мертвецам – следователю Мухе и адвокату Живицкому.

– Лицом к стене!

Вот сейчас откроет решетку. Затем закроет.

– Пшел!

Полста шагов по коридору, поворот. И слева, в тридцати шагах, та самая заветная дверца василькового цвета, как в детском саду! В последний раз по дороге в эту сторону:

– Лицом к стене!

Погремев связкой ключей, вертухай открывает дверь и докладывает кому-то, кого я не вижу:

– Разин! – И, обернувшись, бросает мне: – Входи! Давай!

И не успел еще я отнять от стены руки, чтобы повернуться и войти в кабинет, как в груди возник неприятный холодок. Скверный такой холодок дурного предчувствия.

«Предчувствие меня не обмануло». Едва войдя в кабинет, я сразу уловил запах духов – запах женщины! Просканировал взглядом небольшое и мрачное помещение от стенки до стенки. Как я и ожидал, вурдалаки-упыри были на месте. Лже-Живицкий поблескивал очками в своем углу, Муха сосредоточенно сопел за столом, перебирая какие-то бумаги. С понтом занят важным делом. Именно такую картину я и ожидал увидеть. А вот третьей фигуры в прошлый раз в комнате не было. Но фигуру эту я знал настолько хорошо, что лучше можно знать только свою собственную.

На казенном стуле в эффектной позе, положив ногу на ногу, сидела Ангелина. Моя благоверная женушка, которая, как я полагал, все еще ублажает арабов в пустыне, доит верблюдиц и вообще ведет кочевую жизнь. Я узнал ее сразу, как только взгляд выхватил из полумрака знакомый силуэт. Причем выглядела она на все сто. Гораздо лучше, чем я помнил. Холеная, видно, что при бабках, – совсем не похожа на ту домохозяйку с дурной головушкой, которая когда-то была моей женой. То есть, напомнил я себе тут же, – женой Кости Разина. И которая этого самого Костю, мужа любимого, подставила под мокрое дело и в зону сплавила. Непонятно только, чем объясняются подобные метаморфозы – неужто среди египетских клиентов попался шейх или эмир, который пленился ее сексуальностью настолько, что выкупил бедняжку для собственных нужд? Или это сделал тот самый Карабас-Барабас, о котором говорил Бахва?!

– Разин? – спросил Муха со странной интонацией, словно удивившись – кого это ему привели. – Ага… Оч-чень хорошо. Отлично.

Было похоже, что следователь сегодня, против обыкновения, рассеян. Шелестел бумажками, заглядывая то в одну, то в другую, словно надеялся найти в них еще что-нибудь важное. Держал паузу, давая мне убедиться, что дама на стуле – действительно моя бывшая супруга, и привыкнуть к этому невероятному, учитывая жизненные обстоятельства, факту.

– Садитесь, Разин! – радушно улыбнувшись, указал он наконец на стул рядом с Линой. – Помните, что мы с Борисом Наумовичем вам вчера обещали? Очную ставку с вашей супругой. Дело мы ваше в долгий ящик откладывать не можем. Справедливость требует, правосудие ждет, начальство наседает… Хе-хе! Мы выполняем свое обещание! Узнаете? Ваша жена, гражданин Разин! Согласно свидетельству о браке, – он взял со стола очки, не надевая поднес их к глазам и прочел, водя пальцем другой руки по строкам документа на столе, – Разина…Ангелина (господи, имя-то какое!) Ивановна!

Лина медленно повернулась. Наши взгляды встретились. И на бесконечное мгновение я погрузился в омут этих лживых карих глаз, в самую их глубину, где, вопреки «ангельскому» имени моей благоверной, плясали самые настоящие дьяволята. Я ясно их видел. Что ж, подходящая компашка собралась – два упыря и демоница с востока. Лилит! Удивительно, как много полезного можно узнать всего за один взгляд! Она тоже узнала меня. Я видел – дрожь прошла по ее телу, дрогнули ресницы, метнулось что-то в глазах. Не только от страха, хотя и он присутствовал в достатке. Что-то чувственное! Я подумал о том, что похотливость Ангелины достойна книги рекордов Гиннеса, но, откровенно говоря, мне было это приятно.

Я отвернулся с бесстрастным и слегка недоумевающим видом – мол, кого это вы мне здесь сватаете! Во всяком случае очень надеялся, что это выглядело именно так.

– Ну что, гражданин Разин? – осведомился Муха. – Узнаете? Или тоже скажете, что ранее никогда эту женщину в глаза не видели?

Я еще раз бегло взглянул на нее.

– Совершенно верно, Владимир Владимирович, я никогда до сегодняшнего дня не встречался с этой особой.

– Ясно, – удовлетворенным тоном сказал Муха, но в голосе его все же сквозило разочарование. – А вы что скажете, госпожа Разина? – обратился он теперь к Лине.

Ангелина еще не произнесла ни звука, и я с волнением ожидал момента, когда она откроет свой накрашенный ротик. Откровенно говоря, очень хотелось услышать ее голос.

– Я… – тихо и как-то даже растерянно начала она и оглянулась на меня. Я продолжал равнодушно разглядывать пол.

– Вы! – пришел ей на помощь Муха. – Узнаете ли вы человека, который сидит рядом с вами? Встречали ли вы его раньше, и если да, то при каких обстоятельствах? Расскажите, будьте любезны.

– Да, я знаю этого человека! – вдруг сказала она твердо. – Это мой муж.

– Ваш муж… – как эхо отозвался следак. – Это хорошо, что ваш муж. Зовут его как?

– Костя… – ответила Лина. – Константин Александрович.

– Ну?.. – поторапливал ее следователь. – А фамилия?

– А… – спохватилась супруга. – Разин! Разин Константин Александрович.

– Так… – сказал Муха, зачем-то постучал ручкой по столу и снова повернулся ко мне: – А вы, гражданин Разин? Знакома ли вам эта женщина?

Я отрицательно покачал головой.

– Вы, гражданин Разин, не головой трясите, – неприязненно сказал он, – а говорите вслух, чтобы ни у кого из присутствующих на очной ставке не оставалось сомнений относительно ваших ответов. Я доходчиво выражаюсь?

Я решил, что не стоит прямо сейчас дразнить этих жирных и глупых гусей, и сказал четко и ясно:

– Я уже сказал, что не знаю эту женщину и никогда раньше ее не встречал.

– Вот как?! – деланно изумился Муха. – Не встречали? Вот ведь загадка природы! Она его видела – а он ее нет! А?! – Он повернулся к Живицкому, всем своим видом как бы говоря: «Нет, ты таки видал ухаря?», и, не дожидаясь ответа, снова обернулся ко мне:

– Вы, гражданин Разин, все менее прозрачно намекаете нам, что у вас с психикой не все в порядке? Я бы не рекомендовал вам этого делать. Термин «лоботомия» вам известен? – бросил он как бы невзначай.

Сразу представилась сцена, будто из фильма ужасов: закованные в заляпанную кровью одежду люди – в узких прорезях видны только их сосредоточенные холодные глаза – загоняют блестящий хирургический инструмент в ноздрю пациенту, наглухо пристегнутому к столу широкими кожаными ремнями. У несчастного не только все конечности и грудь стягивают черные кожаные полосы с никелированными пряжками – лоб и подбородок тоже жестко зафиксированы ремнями, не дернешься! Пациент в сознании и ужасе, в его обезумевших глазах с покрасневшими белками – безысходный и безголосый кошмар. Он весь исходит холодным липким потом, его зеленая роба мокра насквозь. Вот инструмент – я уже не помнил, как он называется, помнил только, как он выглядит, – инструмент с хрустом взламывает кости черепа и входит в лобные доли мозга. Человек бьется с такой силой, что даже вмурованный в бетон стол заметно вздрагивает. Хирургам это нравится, раздаются возгласы «О-о!», возбужденные похохатывания… Один из них с усилием проворачивает инструмент, и тот с хрустом и чавканьем размалывает мозг жертвы, прямо под лобной костью. Человек под ремнями в последний раз выгибается в страшной, почти предсмертной судороге и отключается.

Забытье его теперь не закончится никогда. Ему никогда не стать тем, кем он был до операции, которая называется не всем понятным термином «лоботомия». Это существо отныне обречено вести растительное существование, у него сохранятся только основные физиологические функции и некоторые простейшие инстинкты.

«У НАС – могут» – подумал я. И усилием воли отогнал от себя неприятное наваждение – мало мне, что ли, ужасов в объективной реальности, мать ее так и эдак?

– Мне известно много разных терминов, гражданин следователь, – как можно проникновеннее ответил я Мухе. – И не только терминов, поверьте мне, а много чего другого полезного из мира медицины. Известны, например, еще внешние признаки, симптомы заболеваний и волшебное словосочетание «окончательный диагноз»! Вам его не приходилось никогда слышать?!

Муха недобро сопел и исподлобья сверлил меня выпученными глазами. Но пока молчал – и я поспешил воспользоваться представившейся возможностью как следует пнуть мерзавца. Ногой, вот жалость, не достать. Тогда хоть так:

– Приходилось, конечно, – вы же человек образованный, гражданин следователь! А я, представьте, превосходный диагност, хоть и не врач. Я народный целитель, как это принято сейчас называть. Хотя раньше другое слово было в ходу – знахарь, и оно мне больше нравится. Я людей насквозь вижу, в полном смысле этого выражения. Поэтому ошибаюсь очень редко, мне даже в некоторых особо трудных случаях коллеги-целители звонят, консультируются. Да что там коллеги, – разошелся я. – Ортодоксальные врачи – и те не стесняются иной раз вопросы задавать. Так что я вам, гражданин следователь, как образованный человек образованному человеку, исходя из внешних симптомов, решительно рекомендую – оставить вашу благородную деятельность по искоренению преступности и предаться подведению жизненных итогов и возмещению долгов. Причем немедленно! Я достаточно понятно выражаюсь, гражданин следователь? Дело в том, что при средней степени усердия на оба эти занятия у вас уйдет от силы полгода. Именно столько времени у вас и осталось. Ну, если повезет, месяцев восемь. На все про все. И учтите – это диагноз, точный и окончательный. Обжалованию не подлежит.

В кабинете повисла тишина. За стеной на этот раз не ржали. Слышно было только, как в каком-то из бесчисленных коридоров огромной тюрьмы позвякивают ключи о стену. Значит, где-то вертухай куда-то ведет зека.

Я только сейчас удивился, какую долгую речь позволил мне произнести Муха. Трудно сказать, чем это было вызвано – интересом следователя (вдруг разговорившийся Разин незаметно для себя о чем-нибудь важном проболтается!) или все-таки интересом больного (который и сам знает, что он болен, но либо не доверяет своим лечащим врачам, потому что привык никому не доверять, либо по этой же причине так до врача и не дошел). Теперь даже непонятно, чего от гражданина следователя ожидать.

Муха был ошарашен. Он, конечно, понимал, что Разин-Григорьев сказал эти страшные слова намеренно, именно для того, чтобы его напугать. Обычные зэковские штучки, мало ли он их наслушался за годы своей богатой следовательской практики, но страх уже стиснул его горло. В голове безостановочно крутилось одна и та же нарезка из разинских фраз, как рекламный ролик по радио: «Месяцев восемь… если повезет… На все про все…»

Он и сам знал, что болен, и болен серьезно. Странно было бы, если бы не знал, – не вчера ведь заболел. Врачи, к которым ему приходилось обращаться, были тоже не из последних – и социально-служебное положение помогало, и личные связи играли не последнюю роль. И обследования проводили настоящие, по полной программе, с привлечением всех возможных достижений науки и техники – не то что этот, блин, шаман. Тоже мне, диагност хренов, думал Муха. Я те щас такую диагностику покажу – мама родная взвоет! Нет уж, гражданин Разин, мы еще посмотрим – кто кого похоронит, а кто у кого на поминках веселиться будет!

Я с интересом наблюдал за изменениями Мухиного облика. Очень было похоже, что все его мысли и эмоции движения тут же отражаются на его внешности. Муха либо этого не знает, либо банально не умеет владеть собой. А наверняка ведь считается отличным следаком, на хорошем счету у начальства – перевели же его из районной прокуратуры в городскую!

Отличный следак, меж тем, сначала позеленел, затем приобрел цвет свежей побелки, затем покрылся красными пятнами, которые постепенно расплылись по всему лицу и шее. Выпученные глаза под насупленными бровями снова налились кровью. Глядишь, и удар хватит. Идеальное убийство.

А в углу возмущенно завозился Живицкий. Опять хрень какую-нибудь начнет нести! Я решил не давать фальшивому адвокатишке такой возможности.

– На вашем месте, уважаемый Борис Наумович, – обратился я к нему, – я бы не стал особо обольщаться насчет собственного здоровья. Одна стенокардия чего стоит…

Живицкий с грохотом выронил портфель. Из портфеля вылетели какие-то невидимые в полумраке мелочи и с треском рассыпались по всему полу. Стенокардия была чисто интуитивной импровизацией, но в цель, похоже, попала исключительно точно.

– Молчать!!! – рявкнул Муха, со всей силы грохнув ладонью по столу, и добавил уже потише: – Разговорился, падаль! Извините, Ангелина Ивановна! – тут же обратился он к Лине. – Нервная работа, не всегда удается сдерживаться…

– Я понимаю! – закивала она, с усмешкой наблюдая за мной.

Чего лыбится, интересно?! Довольна, что видит меня снова в дерьме? Теперь она отомщена за свое египетское путешествие! Нет, милочка, пока еще не все закончено, это я тебе обещаю! А за моей спиной щелкнула задвижка глазка – вертухай услышал шум и забеспокоился.

После минутного ступора Муху отпустило. Лицо его приобрело обычное для него выражение спесивой тупости, которое многими почему-то считается признаком солидности. В голове тоже все встало на свои места. Наваждение рассеялось, можно работать. Следователь вздохнул и, поморщившись, посмотрел на Живицкого, собирающего с пола свои финтифлюшки.

– Борис Наумович, может, вы как-нибудь потом подберете свои пожитки? Они же никуда отсюда не денутся. Честное слово.

Адвокат замер, будто наткнулся на невидимую колючую проволоку. Щелкнув суставами, он поднялся с пола, высыпал в свой портфель горсть каких-то, судя по звуку, пластмассовых штучек и зло защелкнул замки. С заметным усилием снял портфель со стула и, сев, положил его на колени. Интересно, что у него там лежит, такое тяжелое? Наверное, просто большой камень, который вскоре Лже-Живицкому придется нацепить себе на шею и спрыгнуть в какую-нибудь вонючую трясину, где ему самое место. Потому как прощать актеришке эту пакость я не собирался. Каждый, конечно, зарабатывает деньги как умеет, но надо ведь и совесть иметь!

Муха опять постучал по столу авторучкой, привлекая к себе внимание:

– Гражданин Разин, вы еще не забыли, зачем мы здесь сегодня собрались? На всякий случай напоминаю: для проведения очной ставки. Поясняю: это когда двух или более людей, скажем – обвиняемого и потерпевшего, либо обвиняемого и свидетелей преступления – собирают вместе, дабы прояснить непонятные следствию моменты. В данном случае вы, Ангелина Ивановна, являетесь свидетелем, более того – одним из главных свидетелей. И я обязан предупредить вас о том, что все, что вы здесь скажете, будет занесено в протокол. И в случае, если, скажем так, сообщенные вами сведения окажутся неверными – протокол послужит основанием для привлечения вас к уголовной ответственности за дачу ложных показаний. К сожалению, на обвиняемого это не распространяется, – добавил он, посмотрев на меня.

Я позволил себе ухмыльнуться – спектакль казался мне затянутым, а пьеса неубедительной в плане характеров, но уйти в антракте не получится. И освистать актеров тоже не дадут. Что ж, пусть дальше стараются! Театр одного зрителя!

– Вы все поняли, Ангелина Ивановна? – спросил следак у Лины. – Очень хорошо! Таким образом, будем считать, что вы предупреждены, в чем вам придется расписаться. Нет, не сейчас, а в конце очной ставки, вместе с ее протоколом. Итак, продолжим. Вы, Разин, утверждаете, что никогда с Ангелиной Ивановной не встречались, что само по себе исключает какие бы то ни было отношения вообще, не говоря уже о законном браке. А что мы видим из показаний уважаемой Ангелины Ивановны? А видим мы совсем другую картину. И картина эта стоит того, чтобы спросить вас еще раз, Ангелина Ивановна: знаком ли вам этот человек? – Муха снова указал на меня, всей ладонью; таким жестом бесчисленные памятники Ленину указывали пролетариату дорогу в светлое будущее. – И, пожалуйста, уточните, в каких именно отношениях вы состояли с этим гражданином и как долго.

Ангелина смотрела на «гражданина Разина» и не произносила ни слова. Трудно сказать, что происходило в это время у нее в душе, но пауза затягивалась.

– Ангелина Ивановна! – позвал ее Муха.

– А… – Лина будто очнулась ото сна. – Что? Что вы говорите?

– Я спрашиваю вас, Ангелина Ивановна, знаком ли вам этот человек, и если да, то в каких отношениях вы с ним состояли и как долго, – терпеливо повторил следователь, будто с ребенком или больным говорил. – Вам вопросы мои понятны?

Она утвердительно кивнула в ответ.

– Я ведь уже говорила, я знаю этого человека. Это Разин Костя…нтин Александрович, – на ходу поправилась она, переменив имя на официальный лад. – Мой муж. Поженились мы в ноябре девяносто шестого года, одиннадцатого ноября. У вас же свидетельство о браке на руках должно быть!

– Не «должно быть», а есть! Только не на руках, гражданочка, а в деле! – бодро хлопнул Муха рукой по толстой полиэтиленовой папке с таким количеством бумаг внутри, что мне казалось, что папка от этого удара лопнет, и прыснут мухинские бумажки по всему кабинету, как перед этим адвокатские канцелярские принадлежности. Но ничего подобного, к сожалению, не случилось. Следак извлек из папки зелененькую ксиву с обтрепанными краями и громогласно провозгласил, потрясая ею в воздухе:

– Вот этот документ!

«Баран недоделанный! – подумал я со злостью. – Похваляется, будто и вправду нашел хрен знает какую ценность! А цена-то ксивке этой – копейка в базарный день. Оттого и хвалится, мусор копеечный. Цену набивает».

– И этот документ является вещественным доказательством правдивости показаний вашей жены, гражданин Разин! – объявил Муха.

– Ничем он не является, – спокойно возразил я, постаравшись вложить в это заявление максимум презрения.

– То есть? – удивился следак.

– То и есть, – ответил я. – Какое отношение ко мне, Николаю Григорьеву, имеет свидетельство о браке какого-то Разина Константина Александровича, которого я знать не знаю и в глаза никогда не видел? Я, в отличие от вас, ничего против господина Разина не имею. Но называться его именем не стал бы и в более благоприятной обстановке. С какой стати?! А сейчас вы, к тому же, инкриминируете ему такое малопочтенное деяние, как убийство женщины из корыстных побуждений. А вы, гражданин защитник, чего молчите в уголке, как мышь? Канцтовары свои пересчитываете? Может, займетесь вместо этого исполнением своих прямых обязанностей?

Возможно, адвокат и нашел бы что сказать в свою защиту, но Муха перехватил инициативу в свои руки. Неожиданным и, надо признать, исключительно эффектным образом: он захохотал! Уперев руки в колышущиеся бока, раскрасневшись, как первоклассник на морозе, хохотал следователь Муха. Смех у него оказался неожиданно заразительным, как у человека с отменным чувством юмора, легкой душой и чистой совестью. Этот смех до такой степени не вязался ни с фигурой, ни с личностью следака, что у всех присутствующих поневоле возникло ощущение противоестественности происходящего. Живицкий перестал обиженно вошкаться на своем стуле и глотать воздух: он вытянулся, как суслик у норы, с полуоткрытым от удивления ртом. Его глаз за стеклами очков видно не было, но их выражение представить было не трудно. Ангелина тоже застыла, раскрыв рот, хоть и не так широко, как адвокат.

Но надолго следователя не хватило, он внезапно оборвал смех и снова стал неприятным типом с грязной душой и прыщавой физиономией. Стерев с лица всякий намек на веселость, Муха как ни в чем не бывало произнес:

– Не отягощайте участь свою немотивированным хамством, гражданин Разин!

По моей спине пробежали толпы мурашек – холодных, будто только что выскочивших из морозильной камеры. Черт возьми, что же такое происходит!? Эта странная фраза просто преследовала меня, непонятным образом переместившись из его бреда в реальную жизнь.

– Тем более, что Борис Наумович – ваша единственная защита! Вы же не собираетесь давать отвод адвокату?! – продолжил следак, не столько спрашивая, сколько утверждая. Он явно был почему-то уверен, что я этого не сделаю.

Я предпочел просто согласно кивнуть головой. Мне надоело это дурацкое представление, хотелось, чтобы все поскорее закончилось и меня увели обратно в камеру. К параше! Вот уж не думал, что когда-нибудь буду мечтать о параше. А замечтаешь поневоле, когда мочевой пузырь вот-вот лопнет…

– Очень хорошо, – сказал Муха. – Собственно, цель очной ставки достигнута. Гражданка Разина признала своего мужа, а муж гражданки Разиной продолжает делать вид, что он не он и жену свою сегодня в первый раз увидел. Позиция ваша, гражданин Разин, банальна и неконструктивна. Даже странно видеть такое бессмысленное упорство перед лицом неопровержимых фактов. А факты – упрямая вещь. Вот вы человек высокообразованный, как сами подчеркнули, может, подскажете, кто именно из классиков сказал такую замечательную фразу?

– Ленин, – неожиданно раздалось из адвокатского угла.

Все без исключения посмотрели на Живицкого. Тот, задрав нос, поводил им из стороны в сторону.

– Кхм… – кашлянул Муха. – Оно и понятно, юридический ведь закончил. Ладно, переходим к процедурным вопросам. Я сейчас допишу протокол очной ставки, а затем вы и вы, – он поочередно указал листом бумаги на Лину и меня, – прочитаете его и подпишете. В конце и на каждой страничке, внизу. Пишите…

– Я ничего подписывать не буду. Ни сейчас, ни потом, – осадил его я, снова перебив на полуслове.

– Послушайте, Константин Александрович, – тут же заблеял Живицкий, – это бессмысленно! К тому же вы не имеете права…

– Имею, – перебил я, не дав адвокату развить тему. – Вы будете смеяться, гражданин защитник, но о своих правах я осведомлен неплохо. Оформите отказ от подписи – или мне надо вам рассказать, каким образом это делается?

– А откуда вам все это известно? – встрял следак, очевидно надеясь хоть в чем-то меня ущучить.

– Мы так много сегодня говорили о моей высокой образованности, что напоминать вам об этом еще раз будет уже чересчур! – ответил я. – Так что закончить процедурные вопросы вы можете и без меня!

Муха некоторое время вглядывался в меня. Он не знал, как ему на такое поведение реагировать и что предпринять, чтобы сохранить лицо. Сопел, покусывая губы, постукивал карандашом по столу. Ну давай же, сука ты комнатная, зови вертухая! Мне уже так хотелось в туалет, что я готов был начать мочиться Мухе на стол. Но я надеялся, что мусорам не заметно мое нетерпение. Если заметят – начнут кота за гениталии тянуть. Просто так, чтоб поиздеваться!

По всей видимости, Муха нажал кнопку, приделанную где-то под столешницей, потому что за моей спиной загремел засов и открылась дверь.

– Уведите! – бросил конвойному следователь.

Я встал и вышел из кабинета.