Текст книги "Калитка"

Калитка
Баходир Рахимов

Моей покойной маме.

Мы еще встретимся, я верю.

Редактор Ольга Рыбина

© Баходир Рахимов, 2024

ISBN 978-5-0062-9701-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Туман

На душе у меня было одиноко. Такого одиночества я не чувствовал еще никогда. Не знаю, возможно, это связано с тем, что я в активном возрасте «кризиса» и все заново переоцениваю или же на меня наложило отпечаток душевное состояние из-за болезни, которая уже более шести месяцев мучила меня. Как человек, который старается более или менее объективно смотреть на себя, на свои ощущения и состояние здоровья, доля субъективизма все-таки, думаю, у меня достаточно сильно присутствует. Так бывает, когда сам не можешь оценить свое состояние и поэтому нуждаешься в посторонней помощи. Такую помощь я в то время и искал.

Было поздно. Во дворе уже не было слышно никого: ни движения, ни звука. То самое время, когда вокруг все затихает; дневные птицы заснули, а ночная живность еще не проснулась. Дома все спали. Это было время, когда сон так силен, что воры спокойно могут обокрасть любую квартиру, не боясь никого разбудить.

Смотреть телевизор не хотелось, но и спать тоже. Дома все спали, и мне не хотелось никого будить. Чтобы отвлечься, я с болью во всем теле вышел во двор прогуляться, увидеть звезды и рассказать им, что я чувствую, а если точнее, может быть, даже пожаловаться. Смотря на небо, я прошел некоторое расстояние и, не заметив ничего, медленно вошел в туман. Я очень удивился, так как в такое время обычно не бывает тумана, или бывает, но где-то высоко в горах.

Немного озадаченный, я все-таки продолжил движение, пока не наткнулся на калитку. «Странно, тут никогда не было калитки,» – подумал я вслух. Постояв, я решился войти. Открыл калитку, сделал шаг и почувствовал невыносимую боль в груди, потом в ногах, руках, голове… И, кажется, от такой сильной боли я потерял сознание, так как, когда очнулся, лежал на влажной траве и все еще чувствовал слабость. Собрав все силы, я приподнялся и стал соображать, как долго я лежал на траве? Я не мог определить время, длительность и где я нахожусь. Но после некоторого времени я встал на ноги и медленно пошел по тропинке, спускаясь вниз в странную долину, окутанную тем же серым туманом.

Тропинка была вытоптана в траве. Узкая и извилистая, засыпанная белым песком, она вела меня куда-то вниз. Мне было видно метра два вперед, не более. Я медленно шел по тропинке, дыша глубоко и стараясь не упасть. Через некоторое время я уже полностью пришел в себя от последствий болевого шока, но все еще покачивался при ходьбе.

Внезапно вдали я увидел, как замерцали огоньки. Это были огни от керосиновых ламп. Когда я приблизился к домам, стало видно, что лампы стояли на подоконниках глинобитных домов с глиняными плоскими крышами и маленькими оконцами. Двери были серого цвета, и перед входом в дом была площадка тоже из глины, где сидели люди и смотрели в мою сторону. Все они были одеты в белое. Я заметил, что среди них были и женщины, и мужчины, и даже дети. Но все они молча сидели и смотрели на меня, спускающегося с холма в долину, где стояли эти дома.

Постепенно, подходя ближе, я уже стал различать лица людей. Не понимая до конца, где я мог оказаться, я продолжал движение, пока вплотную не приблизился к первому дому, к площадке перед домом, где сидела женщина. Она обернулась ко мне, и я узнал свою любимую бабушку. Ее белое до пола платье, сшитое из мешковины и платок, завязанный под подбородком, светились глубоким бело-синим светом. Я соскочил на ступеньку и оказался так близко к бабушке, желая ее обнять, но у меня не получилось, она вдруг как бы ускользнула от меня. Я опять попытался ее обнять, но безуспешно. Тогда она приподняла руку ко мне на уровне груди и остановила меня. «Мальчик мой, мой родной, пока тебе не получится меня обнять», – сказала она грустно, но с какой-то неизмеримой нежностью. «Но мы можем поговорить», – продолжила она. «Не бойся, все хорошо, никто тебя тут не обидит, и ты не умер», – медленно начала говорить со мной моя бабушка. «Он нам разрешает видеться со своими любимыми, – продолжала она, – вот ты и прошел. Пойдем со мной, и я тебе покажу всех, кто здесь живет», – и она пошла вперед, указывая мне дорогу дальше.

Когда я был маленький, бабушка всегда называла меня «Володя» или, если быть еще точнее, «Володя всезнающий – куп билган». Потом, когда я подрос, я понял, что был похож на Владимира Ленина в детстве. Если вы помните, были «звездочки» с фотографией Ленина в детстве. Так вот, я на него был очень похож. Меня все любили. Я был белокожий, с черными кудрявыми волосами, и моя бабушка всегда следила за мной и одевала меня чисто. Она всегда водила меня по всем родственникам, где меня хорошо принимали. То ли из-за того, что я приходил с бабушкой, то ли на самом деле меня просто все любили. Но это уже не важно, так как я скучал по всем моим родственникам, особенно из детства, в ту самую ночь, перед тем как я вошел в калитку.

«Знаешь, – мягко говорила моя бабушка, – мы все тут живем в одинаковых домах. Время от времени мы выходим и общаемся друг с другом, рассказываем о своих прошлых жизнях, делимся прожитыми чувствами. Но иногда случается особенный момент, Oн позволяет нам встретиться с теми, с кем мы захотим», – восторженным голосом продолжала моя бабушка. «Мы решили попросить Его встретиться с тобой! Представляешь?!» – еще более восторженно сказала бабушка Фатима. «Понимаешь, нам показалось, что тебе плохо, больно и одиноко, – грустно произнесла она, – поэтому мы и попросили Его разрешения встретиться с тобой. Ты же не против?» – и она посмотрела на меня своими изумрудными глазами.

Разговаривая, мы прошли мимо скопившейся воды. Я взглянул на свое отражение, и меня как будто ударило током: на меня смотрел я в мои пять лет, хотя мне уже за пятьдесят. «Моя бабушка видит меня таким, каким она меня оставила, – промелькнула у меня мысль. – И возможно, все меня так и будут видеть – в те промежутки времени, когда они видели меня в последний раз».

Мы подошли к узенькой улочке. По обеим сторонам стояли глинобитные домишки с одним входом и маленьким проемом, как окошко, откуда шел свет керосиновой лампы. В некоторых домах свет горел очень ярко, в других – менее, но были дома, где вовсе не было света, и из них выглядывал силуэт человека в сером одеянии, почти в лохмотьях, без выражения эмоций и чувств. Когда мы подходили к таким домикам, хозяева грустно смотрели на нас тусклыми глазами.

В тех же домах, где ярко горел свет, хозяева излучали добро и спокойствие. Они улыбались при встрече и даже приглашали к себе в гости. Я улыбался им в ответ, здоровался, прикладывая ладонь к груди в области сердца, и проходил мимо. Все они отвечали взаимностью. «Со временем мы все можем превратиться в „серых“, в тех, кто не отвечал тебе улыбкой на приветствие, – грустно сказала бабушка. – Но такого может и не случиться, и все зависит от тех, кто нас хоть иногда вспоминает там», – чуть бодрее продолжила она.

«Вот и мой дом, а тут рядом и все наши», – бабушка показала рукой и остановилась. «Идем, ничего не бойся, тут все свои, и никто тебя не обидит», – завершила она.

Я подошел поближе и был просто ошарашен увиденным. На маленькой площадке вокруг костра сидели все мои ушедшие родственники: дедушка, дяди и тети и даже подруги моей бабушки, к которым я ходил полакомиться тортом «Наполеон» еще тогда, далеко в детстве. Все так оживленно разговаривали, обсуждали какие-то важные для них вопросы. Но как только я подошел ближе, все разом замолчали, повернулись ко мне и окружили со всех сторон. Я почувствовал бесконечную и безусловную любовь.

«Мы тут посовещались и попросили Его разрешения встретиться с тобой», – начал мой дед. «Что тебя беспокоит, сынок?» – продолжил он. «Мы знаем, что ты болеешь, что завтра у тебя день рождения. Что ты чувствуешь себя одиноким, но это не так. Мы все с тобой! Мы никуда не уходили, а всегда смотрим за тобой, переживаем за тебя и, как можем, стараемся тебе помочь. И мы благодарны, что ты нас не забываешь и всегда просишь Его, чтобы он нам дал теплое место и яркий свет в наших домишках», – с улыбкой на лице закончил говорить мой дед Джура.

На душе у меня стало так тепло от слов моих родственников. Когда умерла моя мама, я, несмотря на свой возраст, почувствовал глубокую, бездонную пустоту. Огромное одиночество нахлынуло на меня, и я искал, чем его заполнить. «Она еще там, – вдруг неожиданно сказала моя бабушка, – там ей замечательно быть с Ним, говорить с Ним. Когда придет время, Он пошлет ее к нам. Он всегда добр к нам и дает возможность лучше понять Его. Когда мы уходим, Он принимает нас всех у себя. Мы с Ним беседуем. Он очень искренне интересуется нашей прошлой жизнью, хоть мы и знаем, что Он в курсе каждого события наших дней, но все равно слушает нас внимательно. Когда придет время, она присоединится к нам. Мы о ней позаботимся», – улыбаясь мне, продолжила моя бабушка Фатима, положив голову на плечо своего вечного и единственного супруга Джуры.

Я посмотрел в глаза каждому, кто был вокруг костра. Все они улыбались и старались меня подбодрить. Не знаю, как долго я пробыл с ними, но когда я поднял голову к пригорку, я увидел силуэт женщины. Она стояла далеко, ее лица не было видно. «Да, это она, твоя мама, – сказала моя бабушка, – она знает, что ты пришел. Скоро она к нам присоединится, и мы все будем тут, рядом с тобой. Ты не один. Ты никогда не будешь одинок. С тобой всегда будем мы – любящие тебя», – завершила она.

Я стоял и хотел увидеть лицо мамы, но ко мне подошел мой дядя и прервал мои раздумья. «Кажется, тебе уже пора», – сказал он мне. Его звали Мэлис в честь основателей идеологии коммунизма. «Давай прощаться», – тщетно попытавшись меня обнять, дядя показал мне обратную дорогу.

Я в последний раз посмотрел на всех, повернулся и пошел обратно по своим же следам. Как ни странно, у меня ничего уже не болело и не беспокоило, как некоторое время назад. На душе у меня было тепло, и ощущение одиночества растворилось. Я прокручивал разные сцены из моего прошлого, связанные с каждым отдельно или со всеми вместе моими родными. Я вспомнил моего дядю Мэлиса, когда его локоть застрял в проеме диванчика в метро; тетю Сталину, как она рьяно убиралась во дворе; тетю Римму и ее улыбку, и всех-всех других моих родственников, давно ушедших. Я знал, что мы все встретимся и будем вместе, когда придет время.

Я подошел к калитке и в последний раз перед открытием дверцы обернулся назад и увидел бабушку. Она улыбалась и махала мне рукой. Я открыл калитку, сделал шаг и внезапно почувствовал сильную боль в голове и во всем теле. Я потерял сознание. Очнулся на диване. Вдалеке был слышен зов на утреннюю молитву. Странное чувство тоски и спокойствия окутало меня. Точно знаю, что я очень хочу повидать свою маму, которая присоединилась к родственникам в марте 2022 года. Думаю, Он уже разрешил ей присоединиться к родственникам, и, возможно, я смогу когда-нибудь ее повидать.

Велосипед

С самого детства меня всегда преследовал страх одиночества. Особенно страшно было, когда мама болела и я не знал, что мне делать и как действовать. Я просто терялся, особенно когда я был совсем маленьким мальчиком. Так получилось, что я был единственным ребенком у своей единственной мамы. Привязанность к ней была очень сильной, особенно усилилась она после смерти моей бабушки, которая была для меня центром вселенной. Мы оба – моя мама и я – впали в глубокую депрессию. Маме было сложно адаптироваться к жизни после смерти моей бабушки. Она долгое время находилась на успокоительных таблетках, но ее артериальное давление никак не приходило в норму. Несовершенная медицина не могла предложить те медикаменты, которые мы имеем в наше время. Скачки артериального давления у мамы стали все чаще и чаще. Для меня было ужасно видеть носовые кровотечения, скорую помощь у дома, запах спирта в комнате и белые халаты.

В этот раз было что-то совсем особенное. Тонны выпитых лекарств не помогали. Состояние мамы ухудшалось. Я сидел в углу, она лежала на диване. Через некоторое время она открыла глаза и в полумраке произнесла: «Позови Римму». Я бросился к телефону и стал лихорадочно набирать номер, но ответа на другом конце провода не было.

Потеря бабушки и страх остаться одному в огромном доме преследовали меня постоянно. Может, я и не показывал своих страхов и никому не говорил об этом, но при мысли об одиночестве я впадал в оцепенение. Я не понимал, что нужно делать в первую очередь для спасения моей мамы. Мне было страшно и мне было семь лет, когда мама начала практически терять сознание и приходила в себя, когда уже шла кровь из носа. Теперь я точно знаю, что у нее были гипертонические кризы и транзиторное нарушение мозгового кровообращения. Но тогда я был мальчиком, только что начавшим учиться в средней школе, а не врачом анестезиологом-реаниматологом как сейчас.

Мама сказала позвать ее старшую сестру, а не вызывать скорую помощь. Возможно, она понимала и хотела защитить меня от огромных людей в белых халатах, пахнущих лекарствами. Она чувствовала, что мой страх усиливается, когда входила бригада в белых халатах с огромными железными чемоданами. С возрастом я понял и эту причину. Бабушку забрали из дома люди в белых халатах, и после этого она не вернулась, она умерла. Эта цепочка ужаса: белые халаты забирают любимых и не возвращают – осталась у меня навсегда.

Семья тети Риммы переехала жить на новые участки. Сейчас расстояние между домами кажется не таким далеким, но в то время для меня ее новый дом находился на краю земли. Мне казалось, что нужны долгие часы, чтобы добраться к тете Римме.

Была уже поздняя ночь. Я никак не мог дозвониться до тети. Маме становилось все хуже и хуже. Кровяное давление, казалось, росло, и я не мог ничего с этим поделать. Было выпито много лекарств, но толку от них не было. Мама упорно не хотела вызывать скорую помощь. Возможно, лучше было бы ехать в больницу, но мама зачем-то отправила меня за тетей. Кажется, я теперь понимаю причину этого: она не хотела оставлять меня одного, если бы ее забрала машина скорой помощи. Тетя осталась бы со мной, и я мог бы переночевать дома. Мама надеялась, что к утру ей станет лучше и она вернется домой.

Собрав всю волю в кулак, я подошел к своему велосипеду и приготовился выйти на улицу, чтобы начать свой долгий путь к дому тети Риммы. Я знал, что вниз по улице есть стая собак, которая так часто гналась за машинами, людьми и особенно за велосипедами. Я знал об этом и боялся. В ночное время собаки становились настоящими зверями: сбившись в стаи, они нагоняли ужас на всех соседей. К утру стаи расходились, и милее собачек на улице не было. Такое вот звериное двуличие.

До дома тети Риммы вели две дороги: короткая и длинная. Своры собак обитали на коротком пути. Понимая состояние мамы, я решил на свой страх и риск отправиться по короткой дороге. Я вытащил свой верный велосипед, оседлал его и поехал вниз по улице. Сердце у меня замерло, когда я проехал границу света и тьма поглотила меня. На улице было темно. Только одна лампочка горела на столбе напротив ворот у соседей по диагонали. Старая лампочка накаливания освещала путь до одиноко стоящего на краю тутовника почти в середине махаллинской улицы. Все соседи уже давно спали.

Круг света исчез за моей спиной, когда я заехал в густую темноту. Арык, который вплоть до середины длинной махалли был по левую руку, резко пересекал правую сторону улицы. Надо было переехать небольшой бугор, по форме напоминавший «лежачего полицейского», образованный асбестовой трубой под землей. Я проехал через трубу и услышал, как собаки погнались за мной: молча, без лая, с явным желанием напасть.

Раньше старшая сестра моей мамы жила на одной из центральных улиц. Там было светло и не было собак. Иногда и люди ходили ночью по своим делам, поэтому не было так страшно ходить к ней даже в самую глубокую ночь. После сноса дома ее семья переехала в «новые чеки» – новостройки, где раньше были заболоченные места и поля. Дорога до дома тети Риммы казалась мне вечностью, хотя пешком это было всего двадцать минут ходьбы. Телефон у тети не работал, поэтому мне пришлось ехать к ней домой, как сказала мне мама.

Рычание собак становилось все ближе. Я не хотел оглядываться и все сильнее давил на педали. Собаки с двух сторон почти догнали меня и только хотели укусить за ноги, но я вовремя поднял их, не давая зацепиться зубами за мои пятки. Сердце бешено колотилось. Я попал в автомобильную колею, и управлять велосипедом стало сложно. Краем глаза я увидел, что собаки замешкались, и я со всех сил налег на педали. Велосипед бешено понесло вниз по склону улицы. Я нагнулся к рулю, пытаясь уменьшить сопротивление воздуха. Доехав до пересечения двух улиц, я повернул влево, на дорогу, которая выходила на одну из центральных улиц, ведущую к дому тети слегка по большому кругу. Не знаю, почему я так сделал. Или я просто подсознательно знал, что если повернуть направо, то мне будет сложно маневрировать между маленькой улочкой и арыком и потом надо резко повернуть для выхода на прямую улицу. Это было бы сложно в такой стрессовой ситуации.

Собаки давно уже отстали, но я продолжал ехать быстро. Я хотел вернуться с тетей; я искал в ней помощи и думал, что с ее приходом все будет замечательно. Через пять минут я выехал на центральную улицу, которая вела прямо к школе, где я когда-то учился. Я знал, что через центральную улицу смогу свернуть и поехать далее до дома тети. Но когда я добрался до места поворота, на меня двинулась толпа людей. Они шли навстречу мне и кричали, но я не мог их расслышать. Потом они стали махать руками, отгоняя меня обратно. Я все же продолжал ехать, но уже не так быстро.

Вся толпа была одета в длинные белые одежды, и мне показалось, что они были в одеяниях, чем-то похожих на саваны. Все были босиком и злобно смотрели на меня за то, что я их не расслышал. Я приблизился и увидел, что за спиной толпы поперек улицы, куда я должен был свернуть, была длинная решетка, полностью перекрывавшая улицу. Было странно видеть решетку, так как раньше ее не было. На ней виднелась надпись «Проезд только по специальным пропускам». Это было еще более странно, и я не мог понять, что бы это значило. Никогда раньше здесь не было такого ограждения.

Я спустился с велосипеда и повел его под руку. Вдруг ко мне подошел мужчина, уже пожилой, но бодрый и полный сил. Он улыбнулся и сказал: «Тут же написано, сынок, что проезд только по пропускам, и тебе туда нельзя». Я ответил, что пришел к своей тете, что мама у меня болеет и мне надо забрать тетю к себе домой. На что он остановил меня рукой и сказал, что тетя не сможет мне помочь, что ее не пустят через железный забор. Я все же настаивал на своем и пытался объяснить причину моего намерения пересечь этот забор и найти свою тетю. Тогда он нахмурился, резко толкнул меня в грудь и крикнул: «Рано тебе туда еще! Тебе сказали, что ты не пройдешь! Иди уже отсюда!»

Я проснулся, было раннее утро. Я нахожусь в городе Кокс-Базар в Бангладеш, и мне пятьдесят лет.

Локоть

Троллейбус медленно сворачивал к остановке на одной из «красных» площадей столицы. Дверь троллейбуса открылась, и дети вместе с родителями вышли, чтобы прогуляться под фонтаном, поесть мороженого в кафе и, если будет возможность, даже искупаться в воде фонтана под знойным солнцем. Городская администрация в те далекие времена не запрещала детям купаться в фонтане. Никто и никогда не гонял детей. Не было коммерческой собственности, камер видеонаблюдения, озлобленных людей. Никто и не думал о криминале или любой угрозе жизни.

В нашем солнечном городе дети всегда были в приоритете. Доброе отношение к детям было сразу заметно, когда им разрешалось купаться во всех многочисленных фонтанах города. Милиционеры никогда не гоняли детей, играющих в городе, купающихся в фонтанах, загорающих на солнце в центре города. Разрешалось даже играть и купаться возле правительственных учреждений на «Красной площади». Я тоже был ребенком и все отчетливо помню.

Мой дядя – старший брат моей мамы – всегда любил играть со мной. Он не пропускал моего дня рождения и делал особенные подарки. Часто он брал меня прогуляться по городу. Во время таких прогулок я всегда много болтал и обо всем его спрашивал. И в этот раз он предложил пройтись со мной до городского центрального фонтана на нашей «Красной площади». Конечно же, я с удовольствием согласился.

Бабушка нарядила меня во все чистенькое и беленькое. Мне было пять или шесть лет. Но я точно еще не учился в школе. Хотя к этому возрасту уже умел читать, писать и даже немного считать, то есть был готов к школе, но сердобольная бабушка всегда причитала: «Не лишайте ребенка детства!» – когда речь заходила о возможности начала обучения в школе с шести лет.

Но я хочу рассказать другую историю, очень яркую для меня.

Я сидел у окна советского троллейбуса и смотрел на людей, машины и все, что мог увидеть через огромные окна. Троллейбус подъехал к остановке, остановился, и мы с моим дядей и со всеми другими пассажирами с детьми вышли на «Красную площадь». Я тянул дядю, чтобы мы быстрее подошли к воде! Он улыбался, глядя на меня, не отпускал моей руки, стараясь тоже ускориться как мог. И вот мы у фонтана!

Мы подошли к нему. Вода была прохладная, а вернее сказать, даже очень холодная. Мой дядя не стал пускать меня в воду, но я все упирался и хотел залезть под фонтан. Он переживал, что я могу простудиться и заболеть. Я же старался делать все назло и упрямо рвался к воде. Мне казалось, что я выгляжу взрослее, настаивая на своих желаниях и требованиях.

Но вот я напрягся и рванул от дяди. Думал, что смогу хотя бы пройтись по колено в воде. Я мог бы скинуть с себя одежду, как все остальные дети, и потом купаться в трусиках. Обычно в такую жару все могло высохнуть на теле за несколько минут. Поэтому родители не переживали, если их дети хотели купаться, даже в одежде. В моем случае дядя думал, что я могу простудиться от такой ледяной воды, стоя на ветру. Он не хотел, чтобы его сестра, моя мама, огорчилась, если бы я заболел. И вот я все-таки смог освободиться от дяди и побежал к фонтану, к воде, где уже купались дети.

Удача! Я свободен! Скинув с себя сандалии и только спустившись в воду, я тут же поскользнулся и упал набок. Мои шорты частично намокли, я сильно ударился, но зацепился рукой за край фонтана и поэтому промок не весь. Локтем я стукнулся о внутренний выступ фонтана. Было так больно, что я чуть не закричал. Но мне было не только больно, но и стыдно перед окружающими. «Какой я неуклюжий. На меня все смотрят и смеются надо мной», – подумал я. Одновременно меня пронзило сильное чувство злобы до самой макушки. Я почему-то винил не свою невнимательность, а злился на дядю за его изначальный запрет. Я думал, если бы он не держал меня, мне бы не пришлось силой вырываться из его рук, я бы не ускорился так и не упал бы, поскользнувшись на мокром и скользком мраморе. Не могу понять и объяснить это чувство, но кажется, даже повзрослев, люди продолжают обвинять в своих проблемах и недостатках кого угодно, только не самих себя.

Я встал, почти заплакав. Но держался. Думаю, что чувство злости и непризнание своей оплошности дало мне силы не плакать и не думать о боли. Пятилетний мальчик, промокший и злой, стоял по колено в воде, смотрел на смеющихся над ним окружающих и злился непонятно на кого, но точно не на себя. Мой дядя подошел ко мне. Он улыбнулся и сказал, что я настоящий мужчина, так как я не плачу и держусь. Вся эта ситуация меня очень сильно раздражала. Мокрый, я вылез из фонтана, обнаружил, что у меня есть ссадины, которые сильно жгли, но из-за злости я не почувствовал никакой боли.

Мы молча пошли в кафе. Купили мороженое, и пока сидели и ели, я уже просох. Мороженое не убавило моей злости. Она выражалась в молчании. Я лишь сказал, что хочу домой. Дядя, желая меня подбодрить и зная мою любовь к метро, предложил доехать до дома подземкой. Я не отказался. Не сказав ни слова и не взяв дядю за руку, я молча шел в направлении ближайшей станции метро.

Метро в Ташкенте – это что-то особенное. Каждая станция отличается друг от друга изысканностью орнамента и оформления темы. Например, станция «Космонавтов» была оформлена приглушенным светом, напоминающим космос. Станция «Узбекистан» – в национальном стиле и с неповторимым орнаментом. Можно было останавливаться на каждой станции и любоваться люстрами, мозаикой, зеркалами и гянчем – вырезанными в гипсе картинами и узорами. Но самое интересное – это система вентиляции. Воздух естественным образом циркулировал в метро. Охлаждение тоже было натуральным. Поэтому летом, когда вы заходили в подземку с улицы, где могло быть более шестидесяти градусов по Цельсию, сразу ощущалась оживляющая прохлада. Но был и побочный эффект. Такая разница температур могла вызвать у вас обострение вашей родной инфекции, и вы могли спокойно вернуться домой с насморком.

На улице было жарко. Люди были потные, и только в метро все остывали и освежались прохладным воздухом, слегка пахнувшим гудроном. Мы благополучно сели в вагон. Дядя сел на диванчик в вагоне и просунул локоть в железный поручень, глубоко вдыхая прохладный воздух. Ветер веял в вагоне метро. Наша остановка была через одну, и нам надо было готовиться к выходу. Я всю дорогу ехал молча, сжав зубы, но уже остывая от позорного падения.

Дядя, как считали все, включая его самого, страдал сердечным заболеванием. От него часто пахло настойкой валерианы, которой он успокаивал свое сердце. В метро он начинал активно дышать, стабилизируя себя после жаркой улицы. Он всегда старался жить правильно, следил за своим здоровьем, лечился и ежегодно ездил в санатории. К сожалению, он умер очень глупо. Зимой пошел на базар. У него уже было слабое зрение. Он поскользнулся, ударился головой о край ступенек и умер. Вскрытие показало, что у него были абсолютно здоровые сердце, печень и все основные органы. Он лечился от несуществующей болезни сердца. Скорее всего, у него был невроз, а сердце просто реагировало на его состояние.

Но вот строгий голос предупредил, что следующая остановка – наша. Я встал и хотел продвинуться к выходу, но остановился и посмотрел на дядю, который не мог встать. Он посмотрел на меня и улыбнулся, сказав: «Ой, я не могу встать, мой локоть застрял в проеме дивана». Так как рука у дяди была мокрая от пота, она легко пролезла в промежуток между поручнем и диваном. Но когда пот испарился, локоть застрял между двумя алюминиевыми трубами поручня. Как ни старался дядя вытащить руку, у него не получалось. Вот уже скоро наша остановка. Я видел, как лицо моего дяди напряглось, и я понял, что он не шутит.

Еще совсем немного – и будет наша остановка. Я начал паниковать, так как люди собирались у выхода из вагона, а поезд постепенно сбавлял скорость. Неожиданно для себя я вдруг прыгнул, обошел дядю с правой стороны, подошел к застрявшей руке и со всей силы два или три раза ударил по локтю ребром кулака. Я бил из всех сил, с той еще остаточной злостью, сохраненной у меня в сознании. Через пару ударов локоть выскочил. Дядя резко встал, взял меня за руки, и мы выскочили из вагона через почти закрывшуюся дверь. После рывка из двери вагона мы оба остановились на платформе и многозначительно посмотрели друг на друга. Лицо дяди на мгновение стало очень серьезным, но через секунду он улыбнулся и сказал: «Ну ты молодец! Не растерялся! – А затем продолжил: – Если бы не ты, нам пришлось бы ехать до конечной остановки, и только там работники метро вытащили бы мне руку, и нам пришлось бы ехать обратно», – выдохнул он.

Я чувствовал себя героем. Шел по улице с гордо поднятой головой. Я спас дядю и вытащил его из «темного подземелья». Мое чувство позора из-за мокрых шорт, смеха окружающих над моим падением и глупой злости на моего дядю сменилось чувством удовлетворения от быстрого решения, спасения моего дяди из этой западни и необходимости проехать до следующей остановки, возвращения обратно с конечной остановки метро. Мой дядя до самой своей смерти всегда с радостью вспоминал и рассказывал этот случай его спасения в метро.

Когда мне становится плохо или совсем одиноко, я всегда вспоминаю этот случай, который дает мне силы возвращаться в реальность обновленным. Постепенно все те, кого я любил и кто меня любил безусловной любовью, уходят из этой жизни. Иногда очень хочется пожаловаться маме, поплакаться и сказать, как мне плохо. Хочу услышать ее успокаивающий голос. Но ее уже давно нет рядом. Истории из моего детства помогают мне оставаться человеком даже в самые сложные моменты. Не забывайте свое детство даже в глубокой старости.