Текст книги "Ход слоном"

Я с тоской подумал о своей беленькой пятиэтажке в 15 минутах от метро, о загаженной Москве-реке, в маслянистой воде которой так красиво отражались по вечерам огни многоэтажных домов на набережной, о нашем Кленовом бульваре, по которому было так здорово гулять, шурша листьями…

А моя кухня! Крошечная, но такая уютная – протяни руку, сидя на табурете, и достанешь все, что хочешь. Там был маленький столик на полтора человека, а над ним еще сто лет назад прибито дешевенькое бра под красным абажуром, под которым по вечерам я любил пить крепкий, черный, сладкий чай с толстыми сдобными баранками. А мои книги в рассохшемся, но еще крепком шкафу? А скрипучий буковый паркет (и какой идиот из далеких 1960-х придумал класть паркет в хрущевках?), который помнит шаги другого меня, еще не профукавшего свою жизнь? Так чего же мне не хватало?

Тут моя воспаленная мысль в очередной раз вернулась к Аркаше с его гнусной работенкой, после чего стало окончательно хреново.

Я полез в холодильник, достал оттуда початую бутылку литрового, привезенного из московского duty free “Джоннии Уолкера» и здоровенный гранат, купленный на местном рынке. Кто не знает – мировой закусон под виски, но это ладно… После первого хорошего глотка в голове слегка прояснилось (или мне показалось, что прояснилось), а уже после третьего начало возникать нечто отдаленно напоминающее убежденность в том, что все как-то образуется.

И в самом деле, чего это я паникую? Ну пришли полицейские, ну и что? Может, тут у них такие методы расследования? Может, они не хотят волновать иностранного туриста, мы же, как-никак, им валюту привозим, на нас их экономика держится, вот они и приходят тихо, чтобы не побеспокоить!

А вообще хватит уже жить затворником. Завтра же с кем-нибудь познакомлюсь, желательно с женщиной. Можно, например, попробовать встать пораньше, чтобы застать за завтраком дворянку. А разговор можно запросто начать с сегодняшнего инцидента с пьяными придурками из Красноярска. Тем более, что она с таким интересом наблюдала и слушала. «Как там, интересно, наши молодые бизнесмены, надежда государства российского?» Или: «ваши иностранные знакомые вчера не слишком удивились?»

Короче, завтра с утра нужно будет придумать еще несколько вариантов начала беседы и по обстановке применить оптимальный. Я, конечно, не мачо, но ведь и она не юная топ-модель с обложки. И ей наверняка скучно проводить каждый вечер с двумя немецкими курицами. Ну о чем можно с ними говорить? Они, наверное, только и знают, что трещат о своих детях и внуках, не о новинках же литературы они разговаривают. А я все-таки мужчина, к тому же соотечественник. Вот возьму и приглашу ее завтра прогуляться за территорию отеля, туда, где коралловый риф подходит так близко к берегу, что до него можно запросто доплыть.

Море в том месте красноватого цвета от кораллов – такая широкая красная полоса на ярко синем. Глубина над кораллом метра полтора, плавать нужно осторожно, чтобы не пораниться. И вставать на риф нельзя – можно наступить на ядовитого морского ежа или на рыбу, которую называют стоун-фиш – говорят, неприятностей после этого не оберешься. Но риск того стоит – до того там красиво.

Яркие рыбы самых невероятных расцветок снуют в коралловых зарослях, но меня впечатляют не рыбы и черепахи, а стена рифа, круто обрывающаяся вниз. Многообразие красок вдруг заканчивается, и вы оказываетесь прямо над страшной бездной. Вы плаваете в воде лазурного цвета, но уже в паре метров под вами вода начинает тускнеть, еще ниже она словно туман, а дальше – то, что описать невозможно, первозданный сумрак, с которого все началось и которым, видимо, все и закончится.

Обо всем этом я и расскажу женщине с кошачьим голосом, а если она еще умеет плавать, то и покажу. Черт возьми, это должно быть здорово – плавать вдвоем над бездной у края рифа. А потом вернуться на выжженный солнцем берег и, растянувшись на горячем камне и слегка прикрыв глаза, лениво щуриться сквозь капельки еще не высохшей соленой воды на ресницах на ярко-синее море, желтые скалы под сияющим небом, на стоящие немного поодаль богатые виллы, охраняемые не хуже военных объектов и на молодых арабов, время от времени встречающихся среди скал. Они приходят сюда, чтобы украдкой поглазеть на загорающих topless туристок, время от времени забредающих за охраняемую территорию отеля – не исключено, что как раз за тем, чтобы за ними подсмотрели.

Да, мы непременно будем подсматривать за подсматривающими и хихикать. Наблюдение за наблюдающим, как известно, доставляет особое удовольствие. При мысли о том, какой у нее должен быть смех, я подумал, что не доживу до утра от нетерпения. В ресторане я ни разу не слышал, чтобы она смеялась, улыбалась – это часто, а вот смеха что-то не припомню.

По мере того, как бутылка «Джонни Уолкера» пустела, в мою голову приходили все новые и новые мысли – например, о сексе, который я всю свою сознательную жизнь считал основой отношений между мужчиной и женщиной. Сейчас, глубокой ночью, мои вечерние рассуждения о венозных ногах и пигментных пятнах на коже казались мне недостойно примитивными. Да разве это важно! Вдвоем плавать над рифом и вдвоем лежать на солнце – вот единственное, что имеет значение. И щуриться, и смеяться – ну и так далее…

Эта мысль показалась мне настолько оригинальной и глубокой, что я немедленно решил ее отметить. Я швырнул в непонятно когда успевший опустеть стакан три кубика льда из холодильника и щедрой рукой залил их янтарным «Джонни». Я не припомню, чтобы когда-нибудь напивался в одиночку, но в ту ночь меня, что называется, конкретно пробрало. Мечты о новой, чистой, не отягощенной плотскими желаниями (которые, как известно, являются источником большинства проблем) любви захватили меня настолько, что сидеть в такую ночь одному в номере стало просто невыносимо. И я решил выпить кофе в одном из баров, который, судя по рекламному буклету отеля, работал круглосуточно.

При этом – наверное, чтобы не нарушать романтический характер ночи – я собрался покинуть номер через балкон. Как я уже говорил, я жил на первом этаже, и чтобы оказаться на узкой дорожке, тянущейся вдоль задней части корпуса достаточно было просто перешагнуть через низкие перила.

Подойдя к краю балкона, я занес было ногу, но тут же поставил ее обратно. Всего в метрах трех-четырех от меня, прямо у балкона соседнего номера с каким-то человеком стояла одна из моих соседок по пляжу. Несмотря на романтическое настроение и изрядную степень опьянения, я узнал ее сразу: это была самая молодая женщина из питерской компании. Она еще носила брегеты на зубах и, несмотря на то, что торчала на пляже как минимум десять дней, совершенно не загорела. Мужчину, стоящего с ней, я видел впервые, но, судя по тому, с каким интимным видом они ворковали, знакомы они были явно не первый день. Наверное, он живет в моем корпусе, поскольку вся эта женская компания обитала где-то в коттеджах на два номера.

Чертыхнувшись про себя, я вернулся в номер и пошел к входной двери. Лезть через балкон прилюдно я постеснялся – особенно в свете последних событий. Чем черт не шутит, подумал я, вдруг они расскажут полицейским, что я сигаю по ночам через балкон, и те, чего доброго, заподозрят меня уже по-настоящему.

На аллее перед корпусом знакомых не было – двое типов, куривших на скамейке перед входом были не в счет. Я посмотрел на часы. Два ночи, и чего людям не спится? И ведь совершенно трезвые, и даже без женщин. Сидят, как на работе, вот скучища.

Людей в баре было немного. У стойки топтался похожий на старого попугая иностранец с крашеными волосами, а за столиком у входа сидела моя другая питерская знакомая в компании здоровенного мужика в шортах и футболке. В ответ на мое растерянное «здрасьте» женщина приветливо покачала вправо-влево растопыренной пятерней, а ее спутник словно проколол меня холодными, черными, близко посаженными, как у павиана, глазками.

Какая гнусная харя, подумал я, расстроившись. Настроение, еще минуту назад такое приподнятое, мгновенно упало до нуля. Начать с того, что на эту тетку я сам имел кое-какие виды – по крайней мере, до сегодняшнего озарения на предмет бестелесной любви. К тому же, промелькнуло в голове, озарение может завтра же и закончиться, а запасный аэродром никогда не помешает. Тем более, что аэродром находится в оптимальном возрастном диапазоне – где-то от 45 и немного выше.

Но дело даже не в этом. Мне очень не понравились все эти ночные встречи, и мой трусливый и подозрительный внутренний голос нашептывал, что случились они неспроста. В книгах про шпионов я читал, как профессионалы вычисляют слежку и «отрубают хвосты». Шпион из меня, конечно, никакой, но попробовать можно.

Стараясь напустить на себя как можно более безмятежный вид, я медленно и якобы смакуя выпил чашку паршивого кофе из аппарата и выкурил подряд две сигареты. Потом медленно поднялся, потянулся, искусственно зевнул и, пожелав всем доброй ночи, направился к выходу.

Мой план заключался в следующем. Выйти из бара, быстрым шагом пойти по аллее и еще быстрее завернуть за угол корпуса. Потом, как – будто завернул по ошибке, круто развернуться и пойти обратно. В этом случае, если меня действительно «ведут», я сталкиваюсь с преследователем нос к носу, и они, пристыженные и смущенные, уходят поджав хвосты, как побитые собаки.

Выйдя из бара, я самым быстрым, на какой был способен, шагом дошел до угла корпуса и резко повернул. Простояв неподвижно секунд пять, показавшихся мне вечностью, я быстро пошел обратно – и ни с кем не столкнулся. Вот и славно, подумал я и с облегчением полез в карман за сигаретами, как вдруг услышал шаги. Из-за угла, за которым я только что стоял, вышел смуглый мужик в униформе и с лопатой, приветливо улыбнулся и пошел по аллее вглубь территории.

А что, если это все-таки слежка? Или это я допился до паранойи? Размышляя таким образом, я дошел до входа в свой корпус. Двое трезвых на скамейке так и продолжали сидеть. Только теперь они еще попивали из пластиковых стаканчиков какую-то бурду, похожую на кофе. На меня они не обратили ни малейшего внимания, но я интуитивно почувствовал, как они собрались при моем приближении. Еще я почувствовал – тоже интуитивно, разумеется, что если я вздумаю еще раз выйти на балкон, то непременно увижу где-нибудь поблизости белокожую, неподдающуюся загару девушку с брегетами на зубах.

Все-таки что-то пошло не так. Но что? Я ведь никому ничего не рассказывал, более того – все эти 10 дней практически ни с кем не общался! Охранник Хасан не в счет – какое же это общение? Хотя стоп… Это я знаю, что ни о чем таком мы с ним не говорили, а что могло показаться со стороны? Да все, что угодно! Общались мы с ним в самом конце пляжа, лежаков с отдыхающими там не было, ближе всех к нам находились барышни из Питера, но и до них было метров 6–7, не меньше. Они могли слышать, о чем мы болтали – если не все, то, по крайней мере, многое.

А ведь непростая компания, подумал я, вспомнив все сегодняшние встречи. И если произошли они не случайно, то я пропал. В безопасности я был только до тех пор, пока не произошла утечка. И сейчас я – обыкновенный носитель информации. Что-то вроде обучаемого компьютерного диска или говорящей флэшки. А что делают с говорящей флэшкой, после того, как перекачают с нее содержимое? Утилизируют, что же еще.

Эту ночь я провел, закрыв балкон и задернув шторы. Закрывая балконную дверь, я прекрасно понимал, что веду себя как идиот, но все равно ничего не мог с собой поделать. Если бы между полом и кроватью был сколько-нибудь существенный зазор, то я бы, наверное, забился под кровать, но зазора не было и я, как в детстве, натянув до подбородка одеяло, и принялся лихорадочно придумывать аргументы в пользу того, что мне все померещилось.

Ничего стоящего в голову не приходило, а когда я поймал себя на том, что в десятый раз мысленно повторяю, что как было бы хорошо отмотать назад пару лет и прожить их заново, то встал и налил себя полстакана виски.

Эта ночь тянулась бесконечно и когда, наконец, наступило утро и можно было идти на завтрак, я был измочален окончательно.

Я принял душ, потом долго брился, стараясь потянуть время и все равно пришел в ресторан одним из первых. Сыр, оливки, помидоры, два сваренных вкрутую яйца и около пачки сигарет под пять-шесть чашек крепкого чая – мой обычный завтрак. Я просидел за столом часов до 10, сидел бы и дольше, но официанты принялись снимать скатерти и сдвигать столы.

Идти на пляж не хотелось, и я поплелся в открытый бар на берегу. Там обслуживали за деньги, но сейчас мысль об экономии казалась мне в высшей степени нелепой.

Я точно не помню, как долго я просидел за столиком под соломенным навесом. Лошадиные дозы кофе и греческой водки узу (виски здесь продавали только местный, вызывающий сильнейшую изжогу) сделали свое дело. Я тупо и отрешенно смотрел на происходящее вокруг меня, словно сидел в кинотеатре и пялился на экран, на котором происходила забавная, но не имеющая ко мне никакого отношения жизнь.

Шум пляжа доносился как сквозь вату, которой была набита голова. Я еще подумал: из чего складывается тот ни на что не похожий пляжный шум? Фон, состоящий из звука разбивающихся о берег волн – это раз, хотя здесь он был минимален. Волны в этой защищенной с трех сторон бухте не накатывали на песок с тем ни на что не похожим звуком, средним между тихим рычанием и шипением – они бессильно плескались, как на какой-нибудь речке.

Люди и вели себя как на речке. Какой-то толстый мужик занес стул в воду и уселся на него с бутылкой пива в руке. Он пил и одновременно звонил кому-то в Россию по мобильному телефону, а жена в этот момент снимала его на камеру. Наверное, чтобы потом показывать родственникам или соседям по какому-нибудь Бескудникову. Но попробовал бы он посидеть вот так на стуле в настоящем морском прибое! В лучшем случае его бы перевернуло, протащив под водой с десяток метров, а в худшем могло и переломать. Море не терпит панибратства.

О чем это я… Да, пляжный шум. Его основной компонент – это звук, возникающий от наложения друг на друга множества человеческих голосов. Только фишка в том, что голоса людей на пляже совсем не такие, как на городской улице, в парке или на пикнике в лесу. Море делает человека расслабленным, а потому и речь становится как – будто немного сонной. Даже если люди смеются, то и это они делают, как спросонья. Если записать разговоры в паре сотен спален, в которых только что проснулись, и наложить их один на другой – то получится в точности пляжный шум. Даже если не будет никакого моря.

Осовев от кофе и узу, я предавался подробным мыслям довольно долго. Мои проблемы словно отступили на задний план – а может, я сам их туда загнал. Как бы то ни было, думать о пустяках было так приятно, и я как мог оттягивал неизбежное возвращение к себе.

От мыслей о пляже и море я по ассоциациативной цепочке перебрался к морским обитателям, а от них – к обеду. Время давно перевалило за полдень, и я подумал, что не мешало бы оторвать себя от стула и сходить куда-нибудь поесть. Но куда?

Я часто ходил обедать в город, подальше от туристической зоны. Там, в напоминающих одну большую и хитро устроенную помойку портовых кварталах можно было дешево и вкусно пообедать только что выловленной рыбой или креветками размером с ладонь.

Готовить и обслуживать в местных заведениях, больше напоминающих притоны, совершенно не умели – рыбу могли пожарить чуть ли не с кишками, а потом подать на подозрительного вида сером, непонятно откуда взятом куске картона. Столы были шаткие грязные, которые в честь иностранного гостя обрызгивали какой-то зловонной (но по-видимому считающейся ароматической) жидкостью, а потом вытирали ужасного вида тряпкой.

Самое странное, что я, будучи ужасно брезглив от природы, не испытывал здесь никакого отвращения. В Москве я бы и близко не подошел к уличному заведению, а здесь – с большим удовольствием. Даже шныряющие чуть ли не под ногами крысы не вызывали абсолютно никакого чувства протеста – наоборот, глядя на них и сидящих буквально в нескольких метрах равнодушных котов, вспоминался тезис о мирном сосуществовании разных общественно-политических систем, о котором нам твердили в советские времена.

Что там говорил пророк Исайя? Если не ошибаюсь, про льва и ягненка, которые будут лежать вместе?

Наверное, все дело в близости моря, чистом воздухе, отменной свежести продуктов и неподдельном радушии моих новых знакомых, одновременно являющихся, судя по всему, хозяевами рыбных лавок (они же кафе), официантами, поварами, поставщиками рыбы, контрабандистами и скупщиками краденого.

Как бы то ни было, но рыба и креветки, просто обжаренные в оливковом масле, были настолько свежими и вкусными, а жуликоватые хозяева так искренне радовались каждому клиенту, что ежедневные обеды среди куч гниющего мусора и в окружении кошек и крыс были одной из главных радостей моего пребывания в этом городе.

Все это, конечно, хорошо. Но покидать территорию отеля мне сегодня не хотелось. Если мне не померещилось, и за мной действительно следят какие-то люди, то сотворить со мной какую-нибудь гадость легче всего именно в городе, тем более, в таком. Человек здесь может раствориться совершенно бесследно и без малейшего шанса быть когда-нибудь найденным. Договориться с местными бандитами даже при наличии языкового барьера, я думаю, намного проще и дешевле, чем с бандитами российскими, а полиция тут если и не превосходит нашу по продажности, то уж не уступает – это точно.

Рассчитывать на защиту службы безопасности отеля тоже, конечно, глупо, но видимость порядка тут все же поддерживается. Значит, придется давиться обедом здесь. Подозреваю, что готовить здешние повара все-таки умеют, другое дело, что вкусы основной массы отдыхающих настолько обезображены глобализацией, что им можно с утра до вечера скармливать всевозможные сэндвичи, пиццу, гамбургеры и какую-то пережаренную безвкусную субстанцию, обозначенную в меню как рыба или мясо.

Еще можно заказать еду в номер, но оставаться в полном одиночестве мне тоже не хотелось. Итак, решено: иду в ресторан в отеле. Невкусно, конечно, но, с другой стороны, я уже столько выпил, что обедать буду, что называется, не приходя в сознание и потому вряд ли что почувствую. Вот только выпью еще узу на посошок и выкурю сигарету…

Сигарета в пачке осталась только одна. Причем надломленная у самого фильтра. Я никогда не мог понять, почему последние сигареты в пачке часто ломаются, если их вообще не трогали. Не иначе, одно из многочисленных проявлений вселенского закона подлости.

В этом баре сигарет не продавали, и я в сердцах выматерился. Подозреваю, сделал я это не совсем про себя, потому что услышал легкую нотку укоризны, прозвучавшую в низком и мягком, словно кошачьем, голосе, проурчавшем прямо у меня за спиной:

– Какая экспрессия! Только зачем же так расстраиваться, Альберт Эдуардович? Подумаешь – сломалась сигарета! У меня с собой целых две пачки, так что, если вы не против, будем курить мои. Кстати, меня зовут Анна Сергеевна. А лучше просто Анна.

5

– Как видишь, Алик, работа не пыльная, но ответственная, – заканчивая инструктаж, ровно, словно читая по написанному, говорил Бунин. – Если справишься, буду ставить вопрос о повышении зарплаты, и весьма существенном. Если же нет… Хотя никаких «если» быть не должно – не в наших с тобой интересах, так?

Пассаж о «наших с ним интересах» прозвучал пугающе двусмысленно. По-хорошему, никаких общих интересов у нас ним не было и быть не могло. Это в заводском цеху или редакции газеты все, независимо от того, начальник ты или подчиненный, заняты производством общего продукта. А в нашем с Аркашей случае я даже не знал, что считать «продуктом». Обеспечение безопасности? Что-то непохоже.

Короче говоря, мне предстояло выполнять смешанные функции шпиона и тюремщика. Причем я был далеко не уверен в том, что моя новая работа безупречна с точки зрения действующего законодательства.

Мои должностные обязанности в аркашином изложении выглядели так: неотлучно находиться рядом с объектом охраны, отслеживая, но не пресекая возможные попытки объекта вступить в контакт с третьей стороной. При этом мне следовало максимально быстро и эффективно наладить личные взаимоотношения с объектом, войти к нему в доверие и стать чем-то вроде незаменимого компаньона. О содержание всех наших бесед я должен подробно и ежедневно докладывать Аркаше в письменной форме. К докладам следовало прилагать краткий отчет о поведении объекта в течение дня.

Всю эту писанину будет каждый вечер забирать доверенное лицо Аркаши по имени Тимур, а в случае срочной необходимости мне надлежало связаться с начальником по мобильному телефону, который мне выдадут и по которому звонить куда бы то ни было еще категорически запрещалось.

Жить мне отныне предстояло в подмосковном пансионате, примерно в полутора часах езды от города. При этом мне полагался один выходной день в неделю, который я был вправе использовать по своему усмотрению. Строгим условием было неразглашение всего, что связано с моей новой работой: ее характер, место, имена людей – словом, атмосфера полной секретности.

– А своим алкашам из подъезда, – на полном серьезе и без намека на смех инструктировал меня Аркаша, – можешь сказать, что познакомился с хорошей женщиной и на время переехал к ней на другой конец Москвы. А домой приезжаешь раз в неделю – проверить, что и как. Нормальная легенда, но если у тебя есть лучше, то предлагай. Обсудим.

Ничего лучше у меня не было, впрочем, как и хуже. Я так обалдел от всего услышанного, что только молча хлопал глазами и курил сигарету за сигаретой. От утренней бодрости не осталось и следа. Вот тебе и средний класс, думал я растерянно. Вот уж правду говорят: деньги просто так нигде не платят. Да и две тысячи долларов уже не казались мне такими большими деньгами как тогда, в ресторане.

– Вопросы есть? – глядя на меня в упор своими водянистыми в красных прожилках глазами спросил Аркаша.

– Пока только один. Кто объект? Иностранный шпион что ли?

– Алик, ты что, выпил с утра, мой хороший? – без тени улыбки пошутил Аркаша. – Ну кто доверит тебе иностранного шпиона? Твой объект – старая, выжившая из ума баба, которую… нет, от которой нужно оградить все остальное человечество, чтобы она не наломала дров, а если точнее – не устроила катастрофу глобального масштаба.

– Да я все понимаю, – примирительно сказал я, – кроме одного. Как старая баба, тем более выжившая из ума, может устроить глобальную катастрофу?

– Правильный вопрос, – похвалил меня начальник. – А теперь слушай меня внимательно. Когда-то, еще при царе Горохе, она работала в одном московском НИИ. Ты, конечно, помнишь, сколько в советское время было в Москве таких институтов и заводов. Их еще называли «почтовыми ящиками» или «сундуками». Но тот НИИ, где работала твоя тетка, был закрытее всех остальных вместе взятых. Это был, образно говоря, сундук из сундуков. Попасть туда на работу было очень сложно, потому что брали только лучших из лучших – это тебе не сейчас, когда звания академиков за деньги бандиты покупают. Но уволиться оттуда было еще сложнее. Как правило, только ногами вперед.

– Режим, – продолжал Аркаша, – там был такой, что даже для поездки в Москву требовалось особое разрешение. А сам институт, хотя и назывался московским, но располагался в подмосковном лесу, за колючей проволокой и тем, что на специальном языке называется «санитарной зоной», которую охраняли солдаты. Объект представлял собой закрытый городок, где для счастья имелось все, кроме личной свободы. Продукты в магазинах были любые, шмотки как в Европе и безо всякой очереди, поликлиника и школа тоже совсем не совковые. Отдыхать в отпуск можно было ездить только внутри Союза, но и в Сочи отпускников возили организованно и на автобусах со специальным сопровождением. Словом, коммунизм. Рай за колючей проволокой.

– Но ведь сейчас ничего такого больше нет, – робко вставил я, ерзая на жестком стуле, накрытом какой-то столетней вязаной крючком дрянью. Эта штука без конца сползала, и мне приходилось все время привставать и водворять ее на место. Сколько же задниц сидело на этой самой салфетке, чтобы так ее вытереть, думал я, слушая страшный аркашин рассказ.

Про такие «сундуки» я много слышал и читал, хотя ни с кем из работавших там людей никогда не сталкивался, кроме одной странноватой и при этом очень доброй девушки, с которой познакомился лет сто тому назад в Крыму. Там она лечила целую кучу болезней, главным образом, женских и нервных. Вот она – цена несвободы.

– Такого нет, – все так же серьезно ответил Аркаша. – Есть, наверное, покруче, но это не наша тема. Продолжаю. После развала Союза остались люди, которые там работали. Понятное дело, что если бы не перестройка, то никому из них не светили бы не только поездки в дальние страны, но даже и на Золотые пески в Болгарию. Сейчас стало посвободнее. Тех, кто не был в курсе каких-то важных секретов, больше здесь не держат. Кто-то из них уехал из России, кто-то нет.

– Но вот те, кто действительно много знает, долго были невыездными. Но сейчас, я думаю, уже нет – слишком много прошло времени. Наверху считают, что за это время наука успела так далеко уйти вперед, что секреты, которые они знали, уже больше не секреты. И очень ошибаются. Среди ученых того поколения есть люди, знания которых поистине бесценны. Большинство из них продолжают работать – если есть силы, конечно.

– Но есть среди них отдельные экземпляры, которые хотели бы эти знания использовать по прямому, так сказать, назначению. Или попытаться их продать – чтобы использовали другие. Твоя будущая подопечная как раз из таких.

– Как это – использовать по прямому назначению? – удивился я. – Они там что, секретные яды изобретали и теперь выжившая из ума кровожадная старуха хочет отравить все человечество?

– Нет, Алик, не яды, – все так же терпеливо продолжал Бунин. – Ядами занимались другие «сундуки» – тоже, конечно, интересные, но и это не наша тема. А твой божий одуванчик был специалистом по искусственным – их еще называют «направленными» – землетрясениям.

В моем животе противно шевельнулось что-то скользкое и холодное. Направленные землетрясения. Что-то такое я читал в газетах, но как-то не особо верил написанному. Но если нечто подобное действительно существует, то это уже такая государственная тайна, что любой к ней допущенный автоматически и навечно должен попадать под колпак. Да, но только какая связь между государственной тайной и Аркашей – начальником охранников из какой-то шарашкиной конторы?

А шарашкиной ли? При мысли о том, что меня вербует какая-то засекреченная структура в животе стало еще противнее. И не вербует – считай, я уже в их лапах, причем со всеми потрохами. После того, что мне рассказал Аркаша, меня уже не отпустят. А может, еще не поздно отказаться? Адреса пансионата я пока не знаю, имени этой адской старухи – тоже. Да и кому я побегу закладывать – ФСБ? Смешно. Так, может, все-таки еще не поздно?

– Не пойму, чего ты так напрягся, – словно прочитав мои мысли сказал Аркаша. – Если не хочешь – так и скажи, я пойму. Мало ли какие у тебя сомнения, может, что-то не устраивает. Дай только слово, что никому ничего не скажешь – и иди себе домой. Никаких расписок о неразглашении не надо. Короче, выпей кофейку, покури, подумай, а я пока в комнате звоночек сделаю. Надумаешь – получаешь аванс и завтра с утра отправляешься на подмосковный курорт, нет – едешь в свой крысятник на Коломенскую. Никаких проблем!

Ехать домой не хотелось. Наверное, подумал я, это мой последний шанс хоть как-то изменить свою жизнь. Другого уже не будет. Маячившая впереди одинокая старость пугала, но одинокая и нищая старость просто приводила в ужас. Когда-то я, хорохорясь перед самим собой, думал, что, в отличие от всех остальных людей, не стану дожидаться, пока стану совсем немощным. В один прекрасный день просто приму яд и переселюсь в лучший мир, избегнув бесчисленных унижений, связанных с бессилием и собственной ненужностью.

Но так я думал когда-то. Чем старше я становился, тем отчетливее понимал, что никакого яда не будет. А будет постепенное и безжалостное разрушение моей личности, превращение человека в жалкую трясущуюся оболочку, от которой пахнет затхлостью – как из старого шкафа, где хранятся давно никому не нужные тряпки. И буду я трястись за свою жизнь, ежедневно выстаивая многочасовые очереди в районной поликлинике и изводя хорошеньких аптекарш разговорами вроде «а вот я у вас вчера купил, а мне не помогло, хотя такое дорогое, покажите что-нибудь другое».

А потом я загнусь. В обшарпанной вонючей больнице – если успею вызвать скорую и если она успеет приехать. Или в своей квартире – если все произойдет быстро. Во втором случае я еще успею хорошенько разложиться, поскольку ко мне давно никто не ходит. А разлагаться я буду или в кровати, или в кресле, или прямо на полу. Интересно, где это лучше делать?

А можно попытаться выползти на балкон, и тогда ко мне слетятся все окрестные вороны. Как они будут кружить и каркать! А что, прямо по обычаю какого-то северного народа, о котором я читал: своих покойников они поднимают на деревья и там привязывают. Птицы обклевывают их до костей, а родственники считают, что усопший после этого попадает в очень хорошее место. Но меня до костей обклевать не успеют. Соседи сначала ничего не поймут, а потом догадаются и вызовут милицию. Наверное, обо мне даже напишут в газетах.

Обо всех этих приятных вещах я думал, сидя на кухне и дымя сигаретой. Перспективы, надеюсь, не очень близкие, но зато реальнее не бывает. Что мне даст работа на Аркашу? Очень многое. Например, заработать денег на близкую старость. Чтобы купить себе номер в хорошем доме престарелых, где я буду читать книги на скамейке в парке и тайком попивать водочку с соседями по богадельне.

И море! Чтобы хотя бы раз в год летать на море, которое я так люблю. Черт с ними, с направленными землетрясениями! Даже если моя работа будет опасна, это все равно лучше, чем одинокое прозябание при полном отсутствии перспектив. А тут еще непонятно, что может возникнуть. Например, повышение зарплаты, пошутил я сам с собой. Стукнув кулаком в стену, я закурил новую сигарету.

– Согласен! – сказал я пришедшему на стук Аркаше. – Куда ехать?

– Точно согласен? – прищурился на меня Бунин. – Ломаться больше не будешь? Тогда держи.

С этими словами мой начальник полез во внутренний карман пиджака и красивым жестом выложил на стол пять новеньких стодолларовых купюр.