Текст книги "Над бездной"

– Это те самые люди, на которых человек может опереться в трудную минуту.

– Именно так.

– А что, если ты не можешь говорить с людьми?

– Все собравшиеся здесь могут говорить с людьми.

– Я имею в виду, а как быть, если ты не доверяешь человеку?

– Всегда есть кто-то, кому можно довериться. – Но это не рассеяло сомнений Сары, и поэтому Пейдж продолжила: – Помимо людей, которых я назвала, есть еще священник. Всегда кто-нибудь есть рядом. Нужно только пошире раскрыть глаза и посмотреть вокруг.

Сара смотрела мимо Пейдж, и выражение ее лица вдруг стало каменным. И хотя она не сказала ни слова, все ее существо выражало возмущение.

В группе девушек послышался приглушенный шепот, и Пейдж, машинально взглянув туда, куда устремились их взоры, увидела стоявшего в дверях мужчину, которого она раньше никогда не встречала. Он был высок и строен, одет в серые слаксы и голубую рубашку с закатанными до локтей рукавами и расстегнутую на груди. Его кожа золотилась от загара, а на лице выделялась хорошо развитая нижняя челюсть. У него были длинные волосы песочного цвета, которые сзади прикрывали ворот рубашки. То ли местами они выцвели от солнца, то ли были чуть тронуты сединой – Пейдж не могла определить. Он был в круглых очках в тонкой металлической оправе.

Другими словами, мужчина выглядел весьма импозантно.

Пейдж перевела взгляд на своих воспитанниц. Даже если красота незнакомца и произвела на них впечатление, они старались этого не показывать. Пожалуй, они стали теперь более напряженными, но ничего похожего на восхищение не отразилось на их юных лицах. Хотя, как считала Пейдж, такое вполне могло бы случиться. Господи, да они же знакомы с этим человеком – в этом нет никаких сомнений, как нет сомнений и в том, что он им не нравится.

– Почему не на занятиях? – спросил он довольно вежливо и вместе с тем повелительно.

Девушки продолжали хранить молчание, и Пейдж скорее ощутила в этом скрытое сопротивление, чем застенчивость, присущую их возрасту. Казалось, неминуемо должна была последовать вспышка антагонизма с обеих сторон. Принимая во внимание смерть Мары и всеобщую скорбь по этому поводу, Пейдж решила попытаться избежать этого.

Поднявшись с подлокотника кресла, на котором сидела, Пейдж подошла к мужчине.

– Мы что, сорвали занятия?

– Некоторым образом, – проговорил он все в той же обманчиво вежливой манере.

– Так, значит, они должны быть в учебном зале?

– С семи до девяти. С воскресенья до четверга.

– Это что-то новое!

– Совсем новое.

– А… – Пейдж наклонила голову и задумалась. Когда она снова подняла глаза, мужчина оставался на прежнем месте. Он даже не пошевелился. Она спокойно проговорила:

– Девочки переживают смерть доктора О'Нейл. И я тоже. Я надеюсь, что мы могли поговорить об этом.

– У девочек есть свободное время, но только не сейчас. Они должны были прийти в учебный зал еще десять минут назад.

– Учебный зал может подождать еще несколько минут, не правда ли?

Мужчина медленно покачал головой. Пейдж снизила голос чуть не до шепота.

– Это исключительный случай, принимая во внимание все обстоятельства.

Он даже и бровью не повел.

Тогда Пейдж снова сказала шепотом, но уже с оттенком гнева:

– Мара О'Нейл много значила для этих девочек. Им необходимо время, чтобы пережить случившееся.

– В первую очередь им необходимо твердо усвоить, что в их жизни должен быть определенный порядок, – заявил мужчина почти таким же тихим и гневным голосом. – Им нужно соблюдать заведенный порядок. Именно для этого и предназначены вечерние занятия. И еще: у всех этих барышень не очень-то хорошо с успеваемостью.

Пейдж чувствовала, что такой разговор ни к чему хорошему не приведет. Человек, возможно, был великолепен, но бесчувственный, как камень. Она могла еще представить его кем-нибудь вроде преподавателя математики или надзирателя из общежития. Мара пришла бы в ярость, если бы узнала, что такой тип является членом преподавательского коллектива в Маунт-Корте.

– Этим юным девушкам, – сказала Пейдж, голос которой тоже приобрел стальной оттенок, – прежде всего необходимо понимание. Мне совершенно очевидно, что вы не тот человек, который в состоянии их понять. Надеюсь, что новый директор сможет.

– Я и есть новый директор.

Так, значит, он Ноа Перрини? Пейдж отказывалась в это верить. За пять лет ее работы в Маунт-Корте сменилось два директора. Первый вышел на пенсию, проработав двадцать три года, что на двадцать два года больше, чем второй. Оба они были седовласыми ограниченными людьми, оторванными от действительной жизни.

Ноа ничем не напоминал своих предшественников. Для этого он был слишком пунктуальным. И слишком молодым. И слишком привлекательным.

Девушки придерживались того же мнения, и Пейдж вспомнила, что еще на этой неделе слышала от них, что новый директор отличается чрезвычайной приверженностью к правилам и установкам. Что ж, все совпадает. Это означало также, что дальнейший спор вести с этим человеком бессмысленно, более того, дальнейшие препирательства в присутствии учениц могли вызвать ненужные осложнения. Меньше всего Пейдж хотелось осложнять и без того непростую ситуацию.

Она вернулась к девушкам и положила руку на плечо Дейдры.

– Нас разлучают. Но разговор у нас получился чрезвычайно любопытный. Почему бы мне не прийти к вам завтра, скажем, во второй половине дня? – Она, конечно, предпочла бы прийти утром, но в субботу наступала ее очередь выходить на дежурство. – Около часа? Встретимся на том же месте.

На этот раз в голосах девушек явственно звучало скрытое разочарование.

– Но это абсурдно.

– Можно подумать, что мы и в самом деле сможем сегодня заниматься.

– Это будет просто пустая трата времени. Пейдж сказала:

– Постарайтесь. Ради меня. А если вы не хотите делать домашнее задание, то напишите мне письмо о том, что значила доктор О'Нейл для каждой из вас. Это очень помогло бы мне. Я тоже очень тяжело переживаю ее смерть. – Стоило ей подумать, что она взяла себя в руки, глаза ее наполнились слезами. Она крепко обняла Сами.

Тая обняла их обеих. Еще несколько девушек подошли поближе и присоединились к маленькой группе. Пейдж была тронута их нежностью и благодарна им.

Но новый директор продолжал стоять на прежнем месте, наблюдая и ожидая, когда они выполнят его указание. Одна за другой, бросая в его сторону презрительные взгляды, девушки стали покидать гостиную.

Пейдж успокоилась. Но она чувствовала смертельную усталость и опустошенность. Тело ее болело. У нее был тяжелый день – несколько тяжелый день. Хотя Сами почти ничего не весила, Пейдж чувствовала, как лямки, которыми к ней была прибинтована девочка, буквально врезались в ее плечи. Она подложила руку девочке под попку, чтобы ослабить давление лямок.

Полагая, что новый глава школы ушел вместе с девушками, она тоже повернулась, чтобы уйти, но сразу поняла, что попалась – директор все еще стоял на месте, рассматривая ее изучающим взглядом. Пейдж неожиданно для себя подумала, что она бледна и плохо выглядит.

– Вы уверены, что вам не хочется проводить девочек в учебный центр? – резко спросила она. – Ведь они могут просто-напросто пройти мимо.

Мужчина позволил себе улыбнуться краешком губ.

– Это, пожалуй, наиболее наблюдательное высказывание из всего, что вы сегодня говорили. Детишки в нашей школе готовы на все только ради того, чтобы выяснить пределы нашего терпения. И как мне кажется, им до сих пор удавалось это в полной мере. Вполне возможно, что я не самый популярный субъект на территории школьного городка…

– И это еще мягко сказано.

– …Но черт меня побери, если я позволю себя дурачить.

Пейдж просто диву далась, глядя на выдержку этого человека.

– Умерла моя подруга. И потому не кажется ли вам, что в такое время люди должны быть чуточку помягче?

– Мне кажется, – холодно заметил директор, – что более всех смертью вашей подруги опечалены именно вы, и, хотя девочки, возможно, тоже опечалены, они не преминут использовать ваше состояние в своих собственных интересах.

– Если бы вы знали Мару, то не стали бы говорить подобные вещи. Она была очень активным человеком. Девушки ее просто обожали.

– По крайней мере, одна из этих девушек ни разу в жизни не встречалась с доктором О'Нейл. Она здесь только первый год, а семестр начался всего пять дней назад.

Пейдж резко вскинула голову.

– Дискуссия, возможно, началась с разговора о Маре, а потом рамки ее расширились. Мы говорили об одиночестве и о средствах его преодоления, что для учениц в этом возрасте особенно важно. Из тех вопросов, которые задавала мне Сара, я поняла, что эта девушка по-настоящему болеет душой за окружающих ее людей. Поскольку она новенькая, то, вполне вероятно, она испытывает чувство одиночества и боится его. И это будет продолжаться до тех пор, пока она не сойдется поближе с другими девушками, которые станут ее подругами. И самое главное, если бы она имела родителей, которые могли бы не меньше беспокоиться…

– Ее родители не безразличны к ней.

– Вы понимаете, что она не знает, кому она может довериться и с кем поговорить, если ее беспокоит что-то. И это пугает меня. Если бы у меня была дочь…

– А это что? – перебил ее директор, кивком головы указав на сверток, находившийся у Пейдж на груди.

Ребенок как раз выбрал этот момент, чтобы зашевелиться, и Пейдж отодвинула от ее личика тяжелое вельветовое одеяло. Глазки Сами были закрыты. Один крохотный кулачок находился у рта девочки. Пейдж нежно разжала крохотные пальчики и спрятала большой внутри кулака ребенка.

– Это, – проговорила она со вздохом, – тот самый ребенок, которого Мара хотела удочерить. Ее привезли несколько часов назад.

– Неужели женщина могла покончить жизнь самоубийством непосредственно перед приездом ребенка?

Пейдж тоже постоянно мучилась этим вопросом. Затем, против своей воли, она подумала: «А может быть, это и так. За последние несколько лет Мара стала приемной матерью для пятерых детей. Таня Джон была последней. Когда ее забрали от родителей, оскорблявших ее и помыкавших ею, она прожила с Марой почти год. Мара искренне верила, что девочка счастлива с ней, что понемногу выбирается из своей скорлупы и становится более уверенной в себе. И вдруг – словно гром среди ясного неба – ее воспитанница убежала. Когда ее нашли, то пристроили к другим приемным родителям, а в сердце Мары осталась глубокая, незаживающая рана. Интересно, – думала Пейдж, – неужели побег Тани оказался настолько сильным ударом для Мары, что она стала сомневаться в своих способностях удочерить и воспитать Сами? Но ведь ты ничего не сказала, Мара. До самого конца ты с энтузиазмом говорила об удочерении девочки. Ты проделала всю подготовительную работу, накупила всевозможные детские вещи и даже отремонтировала и украсила детскую комнату. Ты была просто наверху блаженства. Что это? Временное помешательство? Но это так не похоже на тебя».

– Что-то с ней случилось. Я должна выяснить, в чем дело.

– А ребенок? Что будет с девочкой?

– Пока для нее не найдется приемных родителей, она останется со мной.

– Вы замужем?

Она посмотрела ему прямо в глаза:

– Нет.

– Вы практикующий педиатр?

– Да.

– А что вы будете с ней делать, когда вам придется идти на работу?

Голос Пейдж приобрел взволнованные нотки:

– Ума не приложу.

– Вам необходимо все обдумать.

– В сущности, – ее беспечное настроение сменилось смутной тревогой, – это произошло так быстро, что у меня совершенно не было времени все обдумать.

Директор отвернулся с видимым раздражением.

– Вы великолепный образец для подражания этих подростков. – Он пристально посмотрел ей в глаза. – Вы что, все делаете так необдуманно?

– Я никогда ничего не делаю необдуманно! – вскрикнула она. – Я не просила об этом. Просто так случилось. Я веду упорядоченную жизнь. Я люблю упорядоченную жизнь. Но что мне оставалось делать? Отослать ребенка обратно?

– Нет, конечно. Но вы же не можете вечно носить ее, прибинтовав к себе?

– А почему бы и нет? – спросила Пейдж с невольным раздражением.

– Потому что прежде всего это плохо для ребенка. А во-вторых, это не совсем удобно. Если вы и впредь собираетесь работать тренером…

– Так вы знаете, кто я?

– Совершенно справедливо, – ответил директор. – Я обязан все знать. Правда, я не знал, что у вас есть ребенок. Теперь же, когда я это знаю, я сомневаюсь, насколько уместно было с вашей стороны принести ее с собой в школу. У девочек достаточно своих проблем. Они нуждаются в пристальном внимании со стороны тех, кто работает с ними.

– Я могу уделять им должное внимание.

Он вздохнул.

– Разве вы не понимаете, что это вопрос дисциплины? В течение ряда лет в Маунт-Корте царил полнейший хаос. Уроки то проводились, то нет. Посещаемость фиксировалась редко. Время отбоя не соблюдалось. В помещениях спален воспитанницы вели себя как хотели. Эти девочки и знать не хотели о том, что у удовольствий тоже бывают пределы. Более того, они не имели представления, что такое воздержание. Они получали все, что хотели. Если им что-нибудь не разрешали, они делали это украдкой. Так их воспитывали, а школа ничего не делала, чтобы исправить положение. Поэтому случались скандалы – и какие! Имели место, например, случаи алкогольного отравления, злоупотребление наркотиками и чуть ли не открытая война с городскими детьми. Так вот, я намерен навести порядок. – Он взъерошил рукой волосы. – Для этого мне необходимо установить строгую дисциплину. Мы впустую говорим о правилах здесь.

Пейдж ждала, когда он продолжит свои рассуждения.

Казалось, что директору не доставляло особой радости говорить все это, и на секунду Пейдж подумала, что где-то в глубине его души, возможно, и скрывается доброта.

– Правила не могут быть обязательными для одних и необязательными для других. Когда люди идут на работу, они оставляют детей дома.

– Я здесь не на работе. Я просто пришла по-дружески поговорить с девочками.

– Тогда следуйте этому принципу, когда приходите сюда в качестве их тренера.

– Это тоже не работа. – Пейдж спорила с ним, потому что была уверена в своей правоте. – Это развлечение. Вот почему я занимаюсь тренерской работой бесплатно. Мне нравится быть среди этих детей. Они мне не безразличны. Я полагала, что и вам тоже, и поэтому удивилась, что вы не позволили мне поговорить с ними сегодня вечером. Им нужен человек, который мог бы помочь им размышлять. Им нужен взрослый. До того, как я пришла сюда, девочки буквально с ума сходили от навалившихся на них недетских проблем. Или это вас совершенно не волнует? Или для вас отметки – самое главное? Или вы здесь только для того, чтобы у нас была на высоте отчетность?

Он издал звук, выражающий недовольство, подбоченился и выглянул из окна, откуда открывался вид на школьный городок.

– Это местечко рушится на глазах. Финансирование ни к черту, и мы едва сводим концы с концами, а улучшений не предвидится. Председатели благотворительного фонда в ужасе, что средства вылетают в трубу – тратятся впустую, а когда нам необходимо получить от них некоторые суммы, выясняется, что наши выпускники бегут отсюда сломя голову и не слишком хорошо отзываются впоследствии. Таким образом, – тут он соизволил опять посмотреть на Пейдж, – мне приходится заниматься писаниной, но это отнюдь не значит, что на ребят мне наплевать. Конечно же, я люблю детей. Как иначе вы можете объяснить, что я согласился работать в этом медвежьем углу? Черт возьми, я и сам проработал учителем много лет.

Таким эмоциональным он нравился Пейдж куда больше. Когда директор волновался, он казался более человечным.

– Неужели?

– Вы мне что, не верите? Я преподавал христианское учение.

– А я приняла вас за учителя математики. Она всегда казалась мне наиболее строгой из всех дисциплин.

– Я не строгий.

– Смею вас заверить, что вы кажитесь таким. Но, черт возьми, если вы хотите вызвать эпидемию самоубийств среди детей, которые считают, что не так уж плохо последовать примеру доктора О'Нейл, – это на вашей ответственности.

Крошечное запеленутое существо неожиданно разразилось тихим и слабым криком, заставив мгновенно улетучиться чувство некоторого удовлетворения, которое было появилось у нее, когда выяснилось, что она в состоянии вывести Ноа Перрини из себя.

– О Господи, она говорит! – Глаза Сами были полуоткрыты, она тихо кричала во сне.

– Может быть, она намочила пеленки? – предположил Ноа.

– Спасибо, а то я ведь могла и не догадаться. – Пейдж принялась укачивать девочку, но это ей не очень удавалось.

– Скорее всего, она просто устала висеть в этой люльке. Как бы вам понравилось в течение нескольких часов болтаться, будучи привязанной к другому человеку?

– Один раз в жизни я была готова за это отдать все. – Она погладила Сами по спинке, но тихие, прерывистые рыдания от этого только усилились.

– Ей необходима более приемлемая колыбель.

– У меня нет приемлемой колыбели.

– И после этого вы пытаетесь учить меня, как мне обращаться с моими ребятами?

Ей не хотелось больше слушать упреков. По крайней мере, от Ноа Перрини. Она слишком устала, слишком измучилась и издергалась.

– Вы правы. Ребенка необходимо уложить в постель. – Она направилась к двери, продолжая говорить, заглушая слабый плач Сами. – Я знаю кое-что о ваших ребятах, – то, чего не знаете вы. Им нужна помощь. Я хочу предложить вам либо пригласить в школу специального психоаналитика, либо позволить мне и моим коллегам позаботиться о ребятах, которые переживают трудное время. Эти дети находятся в кризисном состоянии. Мы можем спорить с вами часами, но все равно ничего не можем изменить.

Пейдж вышла из общежития и направилась прямо через газон, что, вероятно, было нарушением установленных правил, но так было ближе к машине.

– Хорошо, – неожиданно раздался голос за ее спиной. – Вы можете прийти и поговорить с ними завтра. Впрочем, вы уже пообещали им, что придете.

Она продолжала идти, не оглядываясь.

– Прекрасно. Но ребенок так или иначе будет со мной. Куда я, туда и она. – Она распахнула дверцу автомобиля и проскользнула в салон.

– Вы что, собираетесь вести машину с ребенком на груди? – спросил он, подойдя поближе и наклоняясь к открытому окошку машины.

– У меня нет выбора, – сухо сказала Пейдж. – В противном случае мне пришлось бы привязать девочку к креслу. Учитывая, что мышцы у нее как желе и то, что ей просто не нравится висеть на кресле, вряд ли я этим воспользуюсь. Так ей куда лучше и безопаснее. – Она завела двигатель, выжала сцепление и отъехала от общежития.

– Вам нужно завести специальное сиденье для ребенка! – крикнул директор вдогонку.

Не обращая на него никакого внимания, она аккуратно проехала по извилистой дороге, ведущей от школьного городка к воротам, и въехала под их железную арку. К тому времени Ноа Перрини уже скрылся из виду, а Сами перестала плакать.

Притормозив у ворот, она огляделась, вырулила на главную магистраль и, выкрутив рулевое колесо, покатила домой. Она вела автомобиль очень медленно, чувствуя, как постепенно все ее тело немеет, а голова наливается свинцом от переутомления.

Возможно, она была бы и не против некоторое время побыть в покое. Но когда Пейдж наконец осторожно уложила Сами спать посередине своей широкой кровати и присела для того, чтобы собрать из отдельных деталей детский манеж, который был настолько мал, что мог какое-то время служить в качестве детской кроватки, пока другой, побольше, ей не привезут из дома Мары, она почувствовала, что у нее от переутомления дрожат руки. Тем не менее она ухитрилась еще раз сменить Сами пеленки, дать ей выпить половину очередной порции молока из бутылочки и переложить девочку в манеж. Когда она закончила работу, в ушах у нее еще звучал ее собственный совет:

– Дело в том, что, когда умирает человек, подобный доктору О'Нейл, нам следует извлечь из этого урок – если нам плохо, то необходимо выговориться.

Несколько секунд спустя она уже набирала номер телефона Энджи.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Энджи Биджелоу любила говорить, что она провела первые девять месяцев своей жизни, читая журнал «Тайм» через пупок своей матери, и, хотя ее мать утверждала, что это был «Ньюс-уик», вопрос так и остался открытым. Энджи была эрудированная женщина. Она обладала фотографической памятью и знанием человеческой природы, что помогало ей правильно ориентироваться в событиях, освещаемых в газетах или журналах. Но все это не делало ее слишком самоуверенной.

Пациенты любили ее, потому что она редко ошибалась. Если она ставила диагноз, что у пациента грипп, который пройдет ровно через две недели, то так обыкновенно и бывало. Если она говорила, что больная конечность ушиблена, а не сломана, то это оказывалось именно так. Она много читала специальной литературы и была знакома с каждой мало-мальски стоящей теорией в области медицины и всегда была в курсе, какие анализы следует проводить, а какие нет, и какова точка зрения на них медицинских авторитетов. Кроме того, она всегда знала, какие лекарства стоит или не стоит прописывать. Она инстинктивно чувствовала то, что больной не мог четко выразить в своих жалобах на недомогание. Она была ближе к научной медицине, чем многие другие врачи.

Домашнее хозяйство она вела примерно в таком же ключе. Она была организованной, четкой и разумно распланировала свою жизнь. Всему было свое время и место – овощи она всегда покупала в четверг во второй половине дня, белье относила в прачечную каждый вечер после обеда, дом убирала по воскресеньям. Не то чтобы она не могла попросить Бена помочь ей с домашними делами – он работал дома, и у него было свободное время, – но она знала, что справится со всем этим лучше него. Ей бесконечно нравилось быть женой, матерью и деловой женщиной одновременно, и она гордилась, что отлично может совмещать все это.

Поэтому в тот вечер, в пятницу, она не пожалела усилий на то, чтобы приготовить полный обед – чечевичный суп, рис с пряностями, салат и первые яблоки из Макоуна из местного фруктового сада, запеченные с медом – для Бена и Дуги. Похороны Мары были кульминацией трех последних и долгих и изматывающих дней, которые буквально выжали из всех домашних моральные и физические силы. В доме царило уныние, которое Энджи надеялась развеять, восстановив нормальный ритм жизни в семье.

Закончив мыть кастрюли и сковородки, она принялась протирать кухонный стол, когда раздался телефонный звонок. Она сняла трубку раньше, чем к ней прикоснулся Дуги, который предполагал, что звонит его маленькая приятельница из Маунт-Корта, которая звонила уже дважды – три раза вчера и два раза позавчера. Юная любовь обладает поразительной настойчивостью. Это также не давало покоя матери четырнадцатилетнего мальчика, которого знала, насколько развитыми бывают четырнадцатилетние девочки. Дуги еще не созрел для этой девочки. Он вообще еще не созрел для таких отношений.

Но звонила не Мелисса. Это была Пейдж, и ее голос звучал настолько печально, что трудно было поверить, что это говорит ее обычная такая жизнерадостная подруга. В трубке слышались произносимые на высокой ноте слова: Пейдж упоминала о Маре, что-то говорила о какой-то колыбельке и о сиделках. Энджи попросила ее успокоиться и рассказать все снова, но только спокойнее.

Когда смысл рассказа дошел наконец до Энджи, она не знала, плакать ей или смеяться.

– Ребенок Мары из Индии? Да ты, должно быть, шутишь?

– Она лежит рядом со мной и величиной не больше грецкого ореха. Но при этом она существует, она реальна. И пока она моя. Я – единственное, что у нее есть, а у меня завтра дежурство в офисе и спаренные часы на следующей неделе, поскольку необходимо работать еще и за Мару. И это не говоря уже о том, что у меня пять дежурств в госпитале и очередной забег в Маунт-Корте – все на следующей неделе. Что мне делать?

Энджи все еще пыталась переварить факт появления ребенка.

– Слушай, а ведь Мара, скорее всего, не знала, что ребенка вот-вот привезут?

– Она знала. Представитель агентства разговаривала с ней в понедельник.

– Тогда как же она могла покончить с собой? Ведь ей так хотелось удочерить ребенка. Она считала это своим спасением, своим спасательным кругом. Что же произошло?

– Я не знаю! – выкрикнула Пейдж.

– Почему же она не сказала, что ребенок уже в пути?

– Представления не имею! – ответила Пейдж, вновь срываясь на крик.

Слова ее полились на Энджи, как из рога изобилия. Она напомнила подруге, как часто Мара говорила о том, что она неудачница, что ей вечно не везет – в противовес рассуждениям о «спасательном круге». Энджи решила, что подобные рассуждения со стороны Мары выглядели скорее как шутка. А может быть, и нет.

– Возможно, всему виной ее суеверие. Возможно, она боялась говорить нам о приезде девочки, потому что не хотела сглазить.

– Напрасно она так. Обмолвись она хоть словечком, мы бы хоть как-то к этому подготовились.

– Это в том случае, если бы мы знали о ее планах самоубийства.

– Даже если бы не знали. Она была просто обязана рассказать нам о ребенке. Ведь мы считались ее подругами. Она непременно должна была сообщить нам, когда приезжает девочка. Она должна была поставить нас в известность о своем кризисном состоянии, о том, что она принимает валиум.

– Я выезжаю к тебе, – неожиданно сообщила Энджи. – Дай мне пять минут, чтобы закончить дела дома, и жди.

Пейдж прерывисто дышала в трубку.

– У меня все в порядке. Тебе незачем ехать.

Но Энджи все-таки решила поехать. Пытаясь повернуть жизнь в привычное русло, она тем не менее не могла отделаться от мыслей о Маре. Она никак не могла забыть, какое ужасное впечатление произвела на нее та черная глубокая яма в земле, в которую сегодня утром опустили гроб с телом Мары. Она продолжала спрашивать себя, все ли она сделала, чтобы предотвратить несчастье, и вот теперь, хотя она и помыслить не могла, что и Пейдж была на грани самоубийства, Энджи решила не рисковать.

Она хотела поговорить с Пейдж.

И она должна была увидеть ребенка.

Бен лежал, распростершись на диване, и переключал телевизор с одного канала на другой. Его альбом для набросков находился рядом, на случай, если вдруг он наткнется на что-нибудь стоящее, что можно увековечить с помощью карикатуры. Энджи, впрочем, знала, что это скорее привычка, чем серьезное занятие. Он смотрел на все отсутствующим взглядом, и было ясно, что он ни на чем не может сосредоточиться. Смерть Мары потрясла его не меньше, чем других.

Энджи попыталась вывести его из этого состояния.

– Милый, я собираюсь навестить Пейдж. Помнишь ту маленькую девочку, которую Мара хотела удочерить? Она из Индии. Так вот, ее сегодня привезли. Сегодня – не понимаешь? Пейдж взяла ее к себе.

Отсутствующий взгляд Бена сменился удивлением, хотя это никак не выразилось в его поведении.

– Ее ждали только через несколько недель.

– Так говорила Мара. Но девочка уже здесь, и по голосу Пейдж я поняла, что подруга в панике.

– Пейдж умеет заботиться о детях. Она педиатр.

– Когда дело касается собственных чад, педиатры теряют голову больше, чем кто-либо другой.

– О тебе такого не скажешь.

– Но я исключение. Кроме того, я же не работала четыре года и целиком могла посвятить себя Дуги. И у меня есть ты. У Пейдж нет мужа, который мог бы помогать ей, пока она занимается воспитанием ребенка. Бен решил отбросить в сторону недомолвки.

– Она что, решила оставить девочку у себя?

– Не знаю. Я выясню, когда съезжу к ней.

– А сама-то ты за или против?

– Я – сторона нейтральная. Я просто послушаю, что мне хочет сообщить Пейдж.

Бен резко приподнялся на диване и сел. Его взгляд снова скользнул по экрану телевизора. Энджи знала, что муж сердится. Он сердился на Мару, так же как, впрочем, и Энджи. Для них ее смерть выглядела как бессмысленная потеря человеческой жизни. Не говоря уже о том, что они лишились преданного друга и опытного врача.

– Я пойду и скажу Дуги, что уезжаю, – тихо проговорила Энджи. – Сделай мне одолжение, если зазвонит телефон, постарайся снять трубку сам. Если будут звонить из клиники, пусть перезвонят Пейдж. Если же это будет Мелисса, проследи, чтобы он разговаривал не слишком долго.

– Почему бы и нет? Похороны сильно сказались на его нервах. Было бы неплохо, чтобы парень чуточку развеялся. Кроме того, сегодня пятница. Завтра ему не надо идти в школу.

– Неужели ты не понимаешь, что у него роман, а ему всего четырнадцать?

– Самый подходящий возраст, чтобы потрепаться с девчонками по телефону.

– Кстати, о твоем смокинге, – напомнила Энджи мужу. – Тебе следует сходить на чердак и принести его сюда. Если он сидит не так, как прежде, то его завтра же надо отнести к портному.

Бен поудобнее устроился на диване.

– Церемония награждения состоится только через шесть недель.

– Совершенно верно, – заметила Энджи, стоя в дверях, – но в последний раз ты надевал его шесть лет назад. Даже если он сидит хорошо, вполне возможно, что он вышел из моды или потерял вид. В таком случае нам придется купить новый. Когда ты получишь эту награду, то станешь настоящей знаменитостью. – Энджи гордилась своим Беном. Он был талантливым карикатуристом. – Хочу, чтобы ты выглядел лучше всех.

Энджи стала подниматься по лестнице в комнату Дуги. Дверь оказалась закрытой. Она постучала, открыла ее и заглянула внутрь. Дуги лежал растянувшись на диване и в этой позе очень напоминал Бена. Но в отличие от отца он был настроен весьма агрессивно. Потому что его побеспокоили. Он, должно быть, следил за Энджи и знал, когда она закончила говорить с Пейдж. Сейчас он разговаривал по телефону сам.

Он быстро прикрыл трубку ладонью.

– Ты никогда не даешь мне возможность сказать – «войдите».

Энджи улыбнулась.

– Я твоя мама. Мне разрешений не надо. – Она умолкла, вспомнив о Маре. – У тебя все нормально?

Мальчик пожал плечами.

– Надеюсь.

– С кем это ты разговариваешь?

– С ребятами из школы.

Энджи догадывалась, что это означает. Вероятно, кучка мальчиков и девочек сгрудились вокруг телефонного автомата, находившегося в общежитии.

– И с Мелиссой тоже?

Он опять пожал плечами.

– Разговаривай, конечно, только недолго, – предупредила его Энджи с таким выражением, словно отпускала ему какую-то вину, а затем добавила: – Я еду сейчас к Пейдж ненадолго. Помнишь о ребенке Мары? О маленькой девочке, которую она хотела удочерить? Так вот, ее сегодня привезли.

У Дуги от удивления отвалилась челюсть.

– Пейдж взяла ее себе.

– И что же она собирается с ней делать?

– Именно это мы и будем обсуждать. Меня, возможно, не будет дома несколько часов. Почему бы тебе не вытащить отца на воздух и не перекинуться в баскетбол? Фонари опять работают.

– Я хотел сходить в «Рилс».

Энджи сразу ощутила беспокойство. Видеосалон с баром, где торговали безалкогольными напитками, превратился в место постоянных сборищ учеников из Маунт-Корта с тех пор, как в общежитии разрешили иметь видеомагнитофоны.