Текст книги "Спящая красавица"

– Разумеется, мы это обсудим, – согласился граф. – Но я не хотел бы, чтобы твой будущий муж подумал, что я растратил деньги дочери, которые, покути, должны были бы принадлежать ему!

– Если он так подумает, – отрезала Оделла, – он моим мужем не будет! Я обещаю вам, папенька, что буду крайне осмотрительна и не забуду того, что вы мне сказали.

Говоря это, она подумала, что будет гораздо хуже, если наследство бабушки будет растрачено на карты, на скачки или на что-то еще.

Оделла знала, что у мужчин из высшего света есть много способов потерять состояние.

Тем временем граф подошел к письменному столу.

Он вынул из ящика две миниатюры, о которых они говорили до этого, и положил их на кожаную папку, украшенную фамильным гербом.

Обе миниатюры были выполнены изумительно.

Та, на которой была изображена мать Оделлы, поблекла с годами, но все равно по-прежнему было видно, каким она была очаровательным ребенком.

Не боясь упрека в тщеславии, Оделла могла сказать то же самое и о своем портрете.

Граф достал из стола еще один портрет ее матери, сделанный вскоре после того, как он женился на ней.

Сходство матери и дочери было несомненным, и Оделла сказала:

– Мне нравится эта миниатюра. Я хотела бы смотреть на нее каждый день.

– Значит, именно это ты и должна делать, – произнес граф. – Возьми ее, моя дорогая, и пусть этот портрет будет с тобой везде, где бы ты ни была.

Оделла радостно вскрикнула.

– Я могу его взять, папа? Это правда, я могу его взять?

– Я хочу, чтобы ты чувствовала, что твоя мать всегда рядом с тобой, что она направляет тебя и помогает тебе использовать свою интуицию.

– Я буду смотреть на него дюжину раз в день и молиться каждую ночь, чтобы она помогла мне, – прошептала Оделла.

Граф поцеловал ее.

– Когда ты так говоришь, я совершенно уверен, что твоя мать – с нами.

От того, как он это сказал, на глаза Оделлы навернулись слезы.

Она взяла портрет своей матери и прижала к груди.

– Благодарю вас, благодарю вас, отец! – воскликнула она. – Вы даже не представляете, как это для меня важно, сколько это для меня значит!

Она поцеловала его, и граф проговорил:

– Наверное, теперь мы должны присоединиться к твоей мачехе и ее друзьям.

Оделла покачала головой.

– У меня было долгое путешествие, и я очень устала. Надеюсь, графиня простит мне, если я лягу спать.

– Конечно, простит, – согласился граф. – Я передам ей твои извинения.

Он убрал оба детских портрета назад в стол и вышел из кабинета. Оделла пошла за ним, зажав в ладонях третью миниатюру.

Она шла по коридору к лестнице, ведущей в гостиную, и всюду видела перемены.

Многое из того, что было знакомо ей с детства, исчезло, и Оделла чувствовала себя чужой в собственном доме.

Но она понимала, что, если скажет об этом, отец будет расстроен.

Вместо этого она скользнула ладонью в его ладонь.

– Я люблю вас, папа! – сказала она. – Прошу вас, позвольте мне подольше остаться с вами. Мне немножко страшно – столько незнакомых людей!

Граф ободряюще сжал ее пальцы.

– Я понимаю, – сказал он. – Обещаю, что даже отчасти пожертвую своими обязанностями в Палате лордов.

– Тогда… мы могли бы уезжать рано утром? – шепотом спросила Оделла. Граф коротко рассмеялся.

– Видит Бог, я хотел бы этого больше всего на свете! Но не забывай, ты каждый-день будешь танцевать до упада и возвращаться домой поздно. Мне кажется, тебе лучше спросить меня об этом еще раз недели через две или три.

– Непременно спрошу, – пообещала Оделла.

– А если спросишь, я соглашусь, – в свою очередь пообещал ей отец.

К этому времени они подошли к двери в гостиную, и Оделла услышала голос мачехи.

Она поцеловала отца.

– Спокойной ночи, моя дорогая, – сказал он. – Выспись получше, а утром после завтрака мы вместе уедем.

– Я буду этого ждать, – прошептала Оделла. – Пожалуйста, извинитесь за меня перед графиней.

Граф открыл дверь, и Оделла, прежде чем отвернуться, увидела свою мачеху, сидящую на диване.

Графиня поблескивала алмазами ожерелья и казалась чрезвычайно довольной.

Она о чем-то беседовала с человеком, сидящим возле нее.

На мгновение Оделле стало любопытно, куда подевался третий участник вечеринки, но потом ей захотелось остаться одной, и она направилась к своей спальне.

Спальня была расположена в конце первого этажа. Это была не та комната, которую Оделла занимала в прошлом, и ей было немного обидно.

Впрочем, решила она, как-то неловко, только-только вернувшись домой, сразу чего-то требовать.

Войдя в спальню, Оделла вдруг осознала, что это бывшая комната для гостей, которая полностью переделана ее мачехой.

Она задумалась, нет ли здесь скрытого смысла.

Возможно, мачеха планирует избавиться от нее, едва она успела приехать?

«Чушь, – сказала себе Оделла. – Я просто чересчур подозрительна».

Графиня радушно встречала ее и, несомненно, знала, что она унаследовала немалое состояние.

«Если она находит удовольствие в том, чтобы помочь мне потратить его, – рассудила Оделла, – ей невыгодно, чтобы я слишком быстро нашла себе мужа».

Это было вполне логично.

И все-таки что-то, словно чей-то посторонний голос, подсказывало ей, что ее вывод неверен.

– Но как это может быть? – вслух спросила Оделла.

Ответа не было.

Глава вторая

– Как жаль, что вчера ты так рано отправилась спать, – сказала графиня.

Они завтракали втроем, потому что графу с Оделлой надо было сразу же после завтрака уезжать.

– Я не хотела показаться невежливой, – ответила Оделла. – Но я очень устала после такой долгой поездки.

– О, конечно, я понимаю, – проворковала графиня. – В то же время мне хотелось бы, чтобы ты познакомилась с виконтом Мором, который как раз был со мной.

Она повернулась к мужу и продолжала:

– Вы знаете, он сын вашего друга, графа Морланда, Артур, и, я уверена, почти так же умен, как и его отец.

– Никогда не сказал бы, что граф Морланд умен! – ответил граф. – А его речи в Палате лордов – сплошное убожество!

Графиня улыбнулась.

– Наверное, дражайший Артур, вы сравниваете его с собой, а никто не умеет произнести такую блестящую и остроумную речь, как вы, даже о самом скучном предмете!

– Вы мне льстите! – покачал головой граф. – Но я признаю, что нам приходится сталкиваться с на редкость прозаическими вещами, о которых трудно сказать что-нибудь достойное!

Оделла засмеялась.

– По-моему, папенька, вы просто скромничаете. Я уверена, что остальные члены Палаты лордов по сравнению с вами – никудышные ораторы и завидуют вам.

– И все же Джон Мор – весьма умный молодой человек, – упрямо сказала графиня. – Я не сомневаюсь, что он отлично танцует, и поэтому хочу пригласить его на один из званых обедов, которые мы даем перед балом.

– О, прошу вас! – воскликнула Оделла. – Не надо планировать слишком много на слишком короткое время! Тем более что мои новые платья еще не будут готовы.

Когда она говорила это, у нее возникло чувство, что ее торопят, стремясь побыстрее вовлечь во что-то, от чего не будет спасения.

Оно было подобно морской волне, и она едва не задохнулась.

– Не волнуйся, мое дорогое дитя, – сказала графиня. – Вы знаете, что я позабочусь о вас. На твою долю выпадет невероятный успех, и твой отец будет тобой гордиться.

У Оделлы опять возникло ощущение, что все, о чем говорит мачеха, имеет скрытый подтекст.

«Это всего лишь мое воображение», – сказала она себе, поднимаясь наверх, чтобы надеть пальто и шляпку.

В то же время она была уверена, что в атмосфере дома все равно есть что-то угрожающее.

Когда она спускалась по лестнице, ее не покидало чувство, что они с отцом убегают.

Она словно бы видела тьму, надвигающуюся на них.

«Я просто дура», – обругала себя Оделла.

Когда граф сел в экипаж, она взяла его за руку.

– Мы снова вместе, как прежде, папа, – сказала она. – Жаль только, что мыт не в лесу и не в открытом ландо.

– Мы непременно съездим в деревню, – пообещал граф. – Но сейчас неважные времена для нас с королевой, – улыбнулся он. – Палата общин буквально завалила Палату лордов важными законопроектами, и нам приходится их обсуждать.

– Я понимаю, – сказала Оделла. – Но сегодня вы на каникулах, и давайте просто этому радоваться!

Она сжала его пальцы и попросила:

– Расскажите мне о Стрекозе. Вы ездили на ней, пока меня не было? Она все так же хорошо прыгает, как раньше?

Граф ответил на все ее вопросы.

Он был исключительно хороший наездник, и все лошади в его конюшнях имели прекрасную родословную.

К тому времени, когда они подъехали к адвокатской конторе, Оделле еще больше захотелось покататься верхом перед завтраком вместе с отцом.

Но пока это было невозможно. В адвокатской конторе их встретили с почтительными поклонами и проводили в кабинет старшего партнера.

Оделла не могла не заметить, что к ней обращаются с большей предупредительностью, нежели к отцу, и невольно подумала – не ее ли неожиданное богатство тому причиной?

«Это неподобающие мысли!» – строго одернула она себя.

И все же за полтора часа, проведенные в конторе, Оделла еще не раз имела случай в этом убедиться.

На обратном пути на Гросвенор-сквер она не знала, что говорить.

Даже в самых безумных своих мечтах она не могла вообразить, что у нее будет так много денег.

И не исключено, что их станет намного больше.

Мистер Халлетт, старший партнер, весьма доходчиво объяснил ей все относительно акций.

Когда крестный отец бабушки оставил их ей, они фактически ничего не стоили.

Фирма, в которую были вложены деньги, занималась бурением нефтяных скважин, а это требует немалых затрат.

Прошел год, но ни в одной из них не была найдена нефть.

– Имелась поэтому, – говорил мистер Халлетт, – возможность, что они будут ликвидированы, то есть закрыты, и ваша бабушка, получив из Америки акции, видимо, положила их в банк и, попросту говоря, забыла о них.

Все это казалось совершенно невероятной историей, и Оделла спросила нетерпеливо:

– И что же случилось?

– До смерти вашей бабушки – ничего, – сказал мистер Халлетт. – Разумеется, доходы по акциям были подсчитаны прежде, чем ваша мать вступила во владение ими.

– Мама никогда не упоминала о них! – воскликнула Оделла.

Она посмотрела на отца, а он улыбнулся и сказал:

– Мы совершенно искренне были убеждены, что они ничего не стоят и фирма вот-вот обанкротится.

– Только после смерти вашей матушки, – продолжал мистер Халлетт, – мы вспомнили о них и, чтобы оценить ее актив, послали запрос.

Он посмотрел на графа и добавил:

– Как вы помните, милорд, следуя вашим инструкциям, мы написали в Америку с целью выяснить, какова ситуация на сегодняшний день.

– Признаюсь, – сказал граф, – что я был уверен – это будет пустая трата времени и денег на почтовые отправления!

Мистер Халлетт улыбнулся.

– Когда спустя некоторое время мы получили ответ, то были потрясены – в особенности его светлость!

– Я был в изумлении! – подтвердил граф и, посмотрев на Оделлу, добавил: – Ты уже уехала во Флоренцию, моя дорогая, поэтому мы решили пока не тревожить тебя своими открытиями.

– Все равно бы я вам не поверила! – заявила Оделла. – Это звучит слишком фантастично, чтобы быть правдой!

– Мой партнер именно так и подумал, – сказал мистер Халлетт. – И, как уже убедился его светлость, за прошлый год акции поднялись в цене вдвое и, вероятно, будут расти еще и еще!

Он опустил взгляд на бумаги, лежащие перед ним, и сказал:

– Мне кажется, миледи, вам стоит самой посмотреть, каково состояние этой компании на данный момент.

Он через стол передал бумаги Оделле, которая могла только тупо смотреть на колонки цифр, ничего в них не понимая.

Уже в экипаже она сказала отцу довольно испуганным голосом:

– Что мы будем делать с такими большими деньгами, папа?

– Прежде всего, – ответил граф, – следует поменьше болтать об этом. Чем меньше людей будет знать, как ты богата, тем лучше!

– Именно этого мне и хотелось бы, – сказала Оделла. – Но люди начнут сплетничать…

Она думала о мачехе.

Графиня наверняка захочет поделиться этим известием с друзьями, а те расскажут своим друзьям.

Тогда во всем Лондоне не сыщется человека, который не знал бы о том, что она – богатая наследница.

Оделла порывисто повернулась к отцу.

– Пожалуйста, папа, заставьте мачеху пообещать, что она никому не расскажет об этих деньгах.

– Я уже сказал Эсме, что необходимо сохранить это в тайне, – ответил граф. Голос его, однако, звучал не очень уверенно.

Оделла подумала, что на самом деле он прекрасно осознает: его супруга, раззвонит об этом повсюду.

Она не могла отказать себе в удовольствии представить друзьям девушку, на которую те должны обратить особенное внимание.

Они долго ехали в молчании, которое показалось вечностью, и наконец Оделла сказала:

– Это – большая ответственность, папа, и вы должны будете мне помочь.

– Разумеется, я тебе помогу, – ответил ее отец. – Я не позволю, чтобы эта история причинила беспокойство моей любимой дочери, особенно когда она только что вернулась домой.

Он помолчал немного и продолжал:

– Когда ты немного осмотришься, мы обсудим этот вопрос, исходя из тех способов потратить деньги, которые одобрила бы твоя мать.

– Если удастся сделать так, как она хотела, я буду меньше бояться, – сказала Оделла.

– Ты – весьма здравомыслящее дитя, – одобрительно кивнул граф.

Когда экипаж подъехал к Гросвенор-сквер, он посмотрел на часы.

– Я опаздываю в Палату лордов, – сказал он, – и хочу, милая, чтобы ты взяла эти бумаги, отнесла их ко мне в спальню и положила в верхний ящик моего туалетного столика.

Оделла знала, что в этом ящике отец хранит свои гребни из слоновой кости.

Над столиком он повесил великолепное зеркало эпохи Георга III.

– Я прошу тебя сделать это, – продолжал граф, потому что не хочу, чтобы кто-нибудь в доме, включая моего секретаря, видел их. Когда я вернусь, то уберу их в свой сейф.

В спальне у графа был его личный сейф, в котором он хранил собственные деньги и фамильные драгоценности.

– Хорошо, папа, – согласилась Оделла. – Только потом не показывайте их никому.

Говоря это, она думала о мачехе; словно угадав ее мысли, граф произнес:

– Я обещаю уберечь их от всех любопытных глаз.

Лошади остановились возле Шэлфорд-Хаус, и Оделла поцеловала отца.

– Спасибо, папа, – сказала она. – И, пожалуйста, возвращайтесь пораньше, если сможете.

– Я постараюсь, – пообещал граф. – Но, к сожалению, некоторые мои коллеги очень многоречивы!

Оделла засмеялась; лакей открыл дверцу, и она вышла наружу.

Помахав рукой вслед отъезжающему экипажу, Оделла сунула бумаги под мышку и вошла в дом.

Она боялась, что встретит мачеху и та заставит ее показать, что за бумаги она несет.

Поэтому Оделла быстро взбежала по лестнице и направилась прямо в спальню отца.

Это была внушительных размеров комната, выходящая, как большинство спален в доме, окнами в сад.

В это время дня здесь не была камердинера.

Оделла тщательно закрыла за собой дверь и» подбежав к туалетному столику, выдвинула верхний ящик.

Там лежали другие бумаги, горсть золотых соверенов и серебряные монеты.

Еще там было несколько маленьких коробочек.

Оделла знала, что в них лежат отцовские запонки, его жилетные пуговицы и булавки для галстука, украшенные жемчугом.

Она положила документы поглубже – на случай, если камердинер залезет сюда, – и закрыла ящик.

После этого она подошла к камину, чтобы взглянуть на портрет, висящий над ним,

Это был очень изящный портрет ее матери, написанный в том же году, когда она вышла замуж.

Оделла подумала, что сейчас она очень похожа на мать и этом же возрасте.

Графине было восемнадцать, когда она вышла замуж, и девятнадцать, когда родилась Оделла.

У нее были прямые волосы, легкий румянец и кожа снежной белизны.

Ее большие глаза были дымчато-серые словно перья на грудке голубя, и очень красивые.

Она казалась воздушной, и Оделла понимала, что имел в виду отец, говоря об одухотворенности матери.

– Если бы только вы были здесь, мама, – прошептала Оделла, глядя на портрет. – Как было бы славно нам вместе заняться тем, о чем вы мечтали всю жизнь! Теперь вы могли бы построить больницу, открыть школы и помогать людям, как вы хотели всегда!

Внезапно Оделла почувствовала, что мать как бы говорит ей: именно это ты должна делать.

– Я буду… стараться, мама… Я… буду очень стараться, – обещала Оделла. – Только… вы тоже должны… помогать мне,

На глаза у нее навернулись слезы, и Оделла торопливо отвернулась от портрета.

Когда умерла мама, она плакала долго и безутешно, пока нянюшка не сказала ей твердо:

– Прекрати расстраивать свою мать, Оделла!

Оделла недоверчиво посмотрела на нее, а нянюшка продолжала:

– Конечно, ты ее огорчаешь! А чего еще можно ждать, когда ребенок постоянно плачет, как ты, и отказывается от еды? Ты всех делаешь несчастными, не только себя!

– Вы… правда думаете, что… мама сейчас видит меня? – спросила Оделла.

– А как же! – воскликнула нянюшка. – И если ты меня спросишь, я скажу, что ей за тебя стыдно, потому что твой бедный отец страдает, а ты не делаешь ничего, чтобы ему помочь!

Нянюшка говорила осуждающим голосом, но Оделла почувствовала, что она принесла свет в темноту, которая ее окружала.

Она перестала плакать, а когда отец вернулся домой, постаревший на несколько лет, Оделла сделала все, что могла, чтобы заинтересовать его и развлечь.

И надо сказать, отчасти она добилась успеха.

От этого на сердце у нее стало теплее: она думала, что мама была бы ею довольна.

Оделла не сомневалась, что нянюшка была права, когда говорила, будто мама может видеть и слышать тех, кого больше всех любит: ее мужа и дочь.

– Я не буду плакать, – пообещала Оделла. – Но сейчас мне не хватает вас, мама, больше, чем когда-либо прежде.

Она уже собиралась выйти из комнаты, когда вдруг услышала голоса.

На мгновение Оделла была не в состоянии понять, откуда они доносятся, но потом сообразила, что разговаривают за дверью, которая соединяла отцовскую спальню с маминым будуаром.

Обе спальни соединялись общей гардеробной, что было удобно, если жена ночевала в спальне своей, а не мужа.

Спальня отца была последней по коридору; за ней располагался будуар, а потом – спальня матери Оделлы.

Оделла неожиданно вспомнила, что мачеха переименовала будуар в гостиную.

Дверь между комнатами, должно быть, была прикрыта неплотно, и Оделла подумала, что нужно бы ее закрыть.

Оставить так – значило бы вводить камердинера в искушение подслушивать, что говорится в спальне.

Оделла направилась к двери и вдруг услышала, как ее мачеха говорит:

– Она уже миллионерша, и ее состояние увеличивается с каждым днем, если не с каждым часом!

Оделла затаила дыхание. Как она и подозревала, мачеха уже знает о ее богатстве.

Мужской голос ответил:

– Меня ничуть не интересует ваша падчерица, Эсме, как вам хорошо известно. Меня интересуете вы!

– Очень мило с вашей стороны так говорить, – отвечала графиня. – Тем более что это вполне отвечает моим чувствам, но в то же время, обожаемый Джонни, вы должны понять, что такую возможность нельзя упускать!

Оделла стояла не шелохнувшись, словно ее пригвоздили к месту.

Теперь она поняла, с кем разговаривает ее мачеха.

Это был виконт Мор, о котором она говорила за завтраком.

– Почему, о, почему, – воскликнул виконт, – я не встретил вас до того, как вы вышли, замуж за Шэлфорда!

– Вы были в Индии и отважно сражались, – отвечала графиня. – И потом, тогда я была замужем за Гербертом.

– Прежде чем судьба соединила нас, вы целый год были вдовой! – простонал виконт.

– Судьба порой очень жестока! – сказала графиня словно бы с рыданием в голосе. – И вам известно, дорогой виконт, дне хуже, чем мне, что вы не в состоянии обеспечить супругу.

– Все изменится, когда умрет мой отец, – заметил виконт.

– Ненамного, – возразила графиня. – Если вы честны, мой обожаемый, то должны согласиться, что ваш отец – по .любым меркам не .самый богатый человек, а ваш дом требует – расходов, исчисляемых тысячами фунтов.

– Это правда, – признал виконт. – Ноя хочу вас, Эсме! Я хочу вас 6езумно!

– Так же, как и я вас, – нежно сказала графиня. – Именно поэтому я прошу вас выслушать то, что я должна вам сказать.

– Все, что я хочу, – это быть подле вас, говорить с вами и любить вас.

– Все это будет возможно, – прошептала графиня, – если вы женитесь на Оделле.

– Зачем мне неопытная девчонка восемнадцати лет? – грубо спросил виконт. – Мне нужны вы – нужны, как не была нужна ни одна женщина прежде!

Наступила тишина. Оделла не сомневалась, что в этот, момент виконт целует ее мачеху.

Ей было неловко, что она подслушивает. Оделла знала, что это нехорошо, но она должна была выяснить, что задумала мачеха.

Прошло немало времени, прежде чем графиня слегка нетвердым голосом сказала:

– О, любимый, вы знаете, что я обожаю вас, но мы должны смотреть на вещи трезво и быть очень, очень осторожными!

– Я знаю, – сказал виконт, – но все, что я хочу, – это увезти вас на необитаемый остров, где мы будем одни и не надо будет бояться каждого глаза, который нас увидит, и каждого уха, которое услышит, что мы говорим.

– Это было бы замечательно, невыразимо замечательно – быть вместе с вами, – почти шепотом сказала графиня и уже совсем другим тоном добавила: – И мы можем быть вместе, если вы сделаете, как я говорю.

– Вы имеете в виду – женюсь на вашей падчерице!

– Я имею в виду, что после этого мы сможем быть вместе и никто не станет задавать ненужных вопросов.

Виконт молчал, и она продолжала:

– В вашем распоряжении, обожаемый Джонни, будут неограниченные средства. Первым делом надо будет купить дом в Лондоне, как можно ближе к этому. Оделла сама захочет жить поближе к отцу, и мы с вами сможем видеться в любое время.

– На глазах у вашего мужа и моей жены? – спросил виконт.

– Если мы будем вести себя умно, кому придет в голову, что я вас люблю? – возразила графиня.

– А я люблю вас, – пробормотал виконт.

– К тому же, – продолжала графиня, – пока вы не унаследовали собственный дом, я уговорю Артура, чтобы он сдал вам в аренду Доуер-Хаус. – Она коротко рассмеялась. – Оделла любит деревню и будет вполне счастлива проводить больше времени там. А вы с ее деньгами сможете покупать все, что заблагорассудится, и вести образ жизни, который вам нравится. Подумайте об этом, Джонни! Яхта, на который мы будем путешествовать по свету, скаковые лошади, которые унесут нас, куда мы захотим…

Она сделала паузу и добавила, как бы в сторону:

– Артур не любит скачки, и я думаю, что Оделла тоже ими не заинтересуется.

Виконт молчал, и она продолжала:

– О, Джонни, только представьте, какие возможности откроются перед нами! Я с таким удовольствием помогу вам сделать все, о чем вы мечтали, когда у вас не было денег!

Наконец виконт заговорил:

– В ваших устах все звучит слишком легко, Эсме, – сказал он. – Но вы знаете не хуже меня, что женщины ревнивы; и Оделле может очень не понравиться, что она повсюду появляется в обществе своей мачехи, особенно когда эта мачеха так красива, как вы!

– Очень мило с вашей стороны так божественно отзываться о моей красоте, – проворковала графиня. – Но Оделла еще очень юна, и так как она любит отца, то захочет быть поближе к нему. – Она улыбнулась. – Женщина постарше не стала бы так за него цепляться. Кроме того, вы забыли еще кое-что.

– Что же? – спросил виконт.

– Вы хотите наследника, а ничто не привязывает женщину к дому больше, чем, дети!

– Вы умеете убеждать, Эсме, – медленно, произнес виконт. – Но вместе с тем, если у меня будет наследник, что, конечно же, рано или поздно случится, я хотел бы, чтобы это был наш с вами сын.

Повисло молчание; наконец графиня сказала:

– Разумеется, если бы это было возможно, высшего блаженства трудно представить. Но, как я уже сказала вам, обожаемый Джонни, мы должны делать лучшее из того, что можем, – и, если у вас хватит храбрости, мы это сделаем.

– Дело не в храбрости, – обиженно сказал виконт, – а том, что у меня будет другая женщина, а не вы. Вы же знаете, как я вас обожаю.

Тон его стал резким.

– Как и я вас, мой сильный, красивый, изумительный возлюбленный! – сказала Эсме. – И именно поэтому я не хочу вас терять!

– Вы никогда меня не потеряете! – страстно воскликнул виконт. – Я скорее согласился спуститься бы в преисподнюю!

Он начал целовать ее снова.

Словно очнувшись от сна, Оделла пошла прочь.

Она направилась к двери, которая вела в коридор.

У двери она остановилась и оглянулась на портрет матери, висящий над камином.

В глазах ее была боль.

Потом она тихо открыла дверь, вышла из спальни отца и бегом вернулась к себе в комнату.

Убедившись, что там никого нет, она тщательно заперла дверь и ничком бросилась на кровать.

Но она не плакала. Она размышляла.

Теперь ей стало ясно, почему с самого приезда она не только чувствовала, что в доме что-то не так, но и ощущала явную угрозу.

Казалось, что мысли и планы мачехи каким-то непонятным образом передались ей.

Впрочем, как бы то ни было, она должна убежать.

Вместо истерики или приступа паники Оделла внезапно почувствовала, что способна рассуждать холодно и отстранение, словно ей предстояло изучить какой-то сложный предмет или найти решение математической задачи.

И была одна вещь, за которую ей следовало быть благодарной судьбе: теперь она точно знала, где притаился враг.

– Меня не застанут врасплох, – пробормотала Оделла.

Это было похоже на чтение книги, и заговор словно бы разворачивался у нее перед глазами.

Оделла могла точно предположить, на что будет упирать мачеха, чтобы уговорить ее выйти замуж за виконта.

Во-первых, отец Оделлы дружен с его отцом.

Во-вторых, если виконт был солдатом, ее отец не сможет сказать, что он – человек никудышный.

Его нельзя обвинить и в том, что он промотал деньги за карточными столами.

Внезапно Оделле пришло в голову, что виконт старше тех молодых людей, которым ее будут представлять на балах.

Ее мачехе, она знала, было двадцать семь, и виконту, без сомнения, столько же – а может, и больше.

«Папа решит, что он как раз в нужном возрасте, чтобы разумно обойтись с моими деньгами, – подумала Оделла, – а также защищать меня и заботиться обо мне».

При мысли о том, что она выйдет замуж за человека, который любит другую, особенно, если этой другой является ее мачеха, Оделлу охватил ужас.

Было унизительно знать, что графиня неверна отцу и в то же время планирует женить своего любовника на собственной падчерице из-за того, что у нее много денег.

– Я этого не допущу! – дала клятву Оделла.

Вместе с тем она понимала, что должна быть очень осторожна, чтобы не угодить в уготованную ей западню.

Поскольку Оделла любила отца, она не могла рассказать ему о том, что подслушала.

Хотя он, несомненно, по-прежнему любил ее мать, но одновременно был весьма увлечен своей новой женой.

По его глазам Оделла видела, что он очарован ее красотой.

Когда Эсме льстила ему и касалась его, он был доволен, как любой мужчина на его месте.

«Как я могу разрушить то, чем он живет?» – спрашивала себя Оделла.

Если быть совсем честной, она знала, что отец, после того как женился второй раз, стал гораздо счастливее.

Он был потерян и одинок, когда умерла мать Оделлы, и Эсме весьма умело заставила его почувствовать, что он для нее важен.

«Конечно, – сказала себе Оделла, – я всегда могу сказать папе, что ненавижу виконта и ни при каких обстоятельствах не стану его женой».

К несчастью, решение этого вопроса зависело не только от отца.

Сам он, разумеется, не стал бы заставлять ее вступать в брак, которого она не хотела.

Но Оделла понимала, что мачеха умело его обработает и в конце концов докажет ему, что виконт – единственный мужчина в обозримом пространстве, кто не является «охотником за приданым».

Она будет очень убедительно распространяться насчет того, что любовь придет после свадьбы.

И есть еще кое-что, рассуждала Оделла.

Если мачеха хочет как можно быстрее выдать ее за виконта, значит, она должна отсечь всех других претендентов.

«И она этого добьется, – думала Оделла, – сказав всем, что виконт влюблен в меня, а я – в него. К моему первому балу любой, кто пригласит меня на танец, будет знать, что я уже занята».

Она видела это очень отчетливо, словно перед глазами ее разворачивалась пьеса.

– Что же делать? О Боже, что же мне делать? – вслух сказала Оделла.

Она слышала отчаяние в собственном голосе и понимала, что должна действовать быстро.

Оделла посмотрела на портрет матери, который держала в руках.

– Помогите мне, мама, – прошептала она. – Помогите мне… Иначе я пропаду!

Когда она говорила, ей казалось, что мачеха, подобно злобной колдунье, стоит у нее за спиной.

Она заманила ее в ловушку, сверхъестественным образом вынуждая к браку, который будет означать жизнь в тоске.

– Это ваши деньги, мама, – продолжала Оделла, говоря с миниатюрой. – И поэтому вы должны сделать так, чтобы их не было… Или… должна я!

Еще не закончив произносить эту фразу, Оделла уже знала, каким будет решение.

Она должна исчезнуть – по крайней мере на время.

Она должна убежать из западни, которая уже закрывалась за ней, и если не поспешить, может быть слишком поздно.

Оделла подошла к окну, по-прежнему держа в руке миниатюру.

Солнце садилось, но сад был еще освещен.

Струи фонтана взлетали высоко к небу и падали, искрясь и переливаясь всеми цветами радуги.

Клумбы на площади пылали тюльпанами – желтыми и алыми.

Весенняя листва на деревьях была нежно зеленой.

«Я уеду в деревню, – решила Оделла. – По крайней мере там у меня будет возможность поразмыслить!»

Она подумала о Стрекозе.

Оделла была уверена, что, если проедется верхом по лесу, решение придет само собой.

«Это как очень высокий барьер, – сказала она себе. – Если мы сможем его перепрыгнуть, по ту сторону откроется путь к спасению. – Она вздохнула. – Если бы только был кто-то, с кем я могла бы поговорить, кто-то, кто понял бы то, что я чувствую!»

И вдруг, словно ее мать подсказала ей, Оделла вспомнила нянюшку.

Нянюшка бы все поняла.

Нянюшка, с ее мудростью, приобретенной за долгую жизнь, быть может, дала бы дельный совет.

«Я поеду к нянюшке!» – решила Оделла и неожиданно почувствовала. Что уже не так боится, как всего минуту назад.

Ее разум вновь стал холоден, а мысли – ясны.

Оделла отперла дверь и позвонила в звонок.

Новые слуги, как видно, еще не считали ее хозяйкой, потому что прошло немало времени, прежде чем дверь открылась и появилась горничная – пожилая женщина, которая посмотрела на Оделлу не слишком дружелюбно.

– Вы звонили, миледи?

– Да, Джоан, – сказала Оделла. – Я хотела спросить вас, есть ли в доме кто-нибудь, кто работал здесь до того, как я уехала во Флоренцию?

– Не думаю, что кто-то остался, миледи… – начала Джоан и вдруг остановилась. – Впрочем, если ваша светлость помнит мисс Гэйтсли…

Оделла негромко вскрикнула.

– Мисс Гэйтсли – швея? Она еще здесь?

– Да, миледи. Мы нашли, что она очень искусная швея, и даже велели ей переделать некоторые платья ее светлости.