Текст книги "Выбираю любовь"

– Интересно, что бы сказал папа о леди Давенпорт, – неожиданно произнесла вслух Виола, когда они с мачехой возвращались после приема к себе домой на Керзон-стрит.

Прекрасные изумрудные глаза этой дамы не шли у нее из головы, и она робко спросила:

– А вы знакомы с леди Давенпорт, мадре?

– Немного, – сухо ответила леди Брэндон. – Вздорная, взбалмошная дамочка, ничего из себя не представляющая дурочка с куриными мозгами, которую, однако, большинство мужчин находит обворожительной только благодаря смазливой мордашке и осиной талии!

– Похоже, вы ее не очень любите, – предположила Виола.

– Я не люблю все, что она олицетворяет, – высокопарно пояснила леди Брэндон, – и уверяю тебя, Виола, – от этой женщины нашему движению не будет никакой пользы!

В справедливости этого утверждения Виола ничуть не сомневалась.

Представить себе леди Давенпорт, выкрикивающую на улице пламенные лозунги в пользу эмансипации или отправляющуюся в тюрьму, чтобы пострадать за свои убеждения, было совершенно невозможно.

Точно так же Виола ни минуты не сомневалась в том, что и Рейберн Лайл глубоко равнодушен к суфражистскому движению или даже осуждает его.

Вряд ли он будет голосовать в парламенте за проект закона о предоставлении женщинам избирательных прав. На этот законопроект, который вскоре должен быть представлен на слушание в палате общин, леди Брэндон и ее сподвижницы возлагали большие надежды.

И вообще, убеждала себя Виола, Лайл наверняка забыл о ней в ту же минуту, как только отправил домой в своем экипаже. А если он и вспоминает, то не иначе как с раздражением – ведь бомба повредила его красивый ковер, и вся эта некрасивая история с неудавшимся взрывом наверняка вызвала в нем справедливое негодование.

«И все же я бы с удовольствием опять встретилась с ним», – призналась себе Виола и снова пожалела о том, что у нее не хватило смелости подойти к Лайлу на вечере у маркизы Роухэмптонской.

А между тем Рейберн Лайл смертельно скучал на этом приеме.

Приехать туда его уговорила Элоиза Давенпорт, а сам молодой человек слишком поздно сообразил, что, согласившись сопровождать ее, он не только поступил помимо своей воли, но и, возможно, нанес ущерб собственным интересам.

Лайл с готовностью флиртовал и охотно заводил роман с любой понравившейся ему замужней женщиной. В то же время давать повод для открытого скандала вовсе не входило в его планы.

Это объяснялось несколькими причинами – во-первых, Лайл не любил быть предметом пересудов, а во-вторых, он не собирался ради женщины рисковать своей карьерой и высокой репутацией.

Молодой человек с наслаждением занимался политикой, прекрасно отдавая себе отчет в том, что политик, подобно жене Цезаря, должен быть вне подозрений. К сожалению, Элоиза Давенпорт была слишком заметной фигурой высшего света и слишком несдержанна, чтобы их связь долго оставалась тайной.

И сегодня, появившись вместе на многолюдном приеме у маркизы Роухэмптонской, они, по мнению Рейберна Лайла, совершили ошибку, и ее следствием мог стать целый шлейф сплетен, еще долгое время сопровождающий их имена, а молодой политик всегда стремился избегать этого.

Чтобы хоть как-то исправить положение, он оставил Элоизу в компании какой-то супружеской пары, с которой она познакомилась в прошлом году на курорте, и, подойдя к группе пожилых мужчин, вступил в общую беседу, пустив в ход все свое красноречие.

Разговор в основном вели двое – маркиз Лондондерри и граф Кроксдейл, и оба обрадовались при виде Лайла.

– Мне хотелось бы потолковать с вами об Ирландии, – сказал маркиз, – Приходите ко мне обедать как-нибудь на той неделе, Лайл, сразу после заседания палаты. У меня появились интересные идеи.

– С удовольствием, – вежливо ответил Лайл.

– Я тоже вас приглашаю, – вступил в разговор граф Кроксдейл. – В ближайший уик-энд я устраиваю домашний прием в своем загородном поместье и буду весьма разочарован, если вы откажетесь стать моим гостем.

– Позвольте ответить вам завтра утром, – попросил Рейберн. – Я должен свериться со своим расписанием, чтобы проверить, свободен ли у меня конец недели.

Когда после вечера он провожал Элоизу Давенпорт в ее дом на Белгрейв-сквер, она неожиданно спросила:

– Что ты делаешь в ближайший уик-энд? Джордж по-прежнему будет в отъезде, и я подумала, что мы могли бы съездить за город – вдвоем.

Считая, что после сегодняшнего вечера, когда их появление на приеме привлекло слишком большое внимание, афишировать лишний раз их отношения не стоит, Лайл тут же решил, что ему лучше принять приглашение графа Кроксдейла.

– Извини, Элоиза, – произнес он, – но тебе следовало заранее дать мне знать об этом. А сейчас, к сожалению, уже ничего нельзя сделать – полагая, что твой муж вернется на уик-энд, я принял другое приглашение.

– Я тоже думала, что он вернется, – пояснила Элоиза Давенпорт, – но сегодня утром получила письмо, в котором он сообщает, что вряд ли будет в Лондоне раньше двадцатого.

Она издала короткий смешок.

– Джордж не теряет зря время и прекрасно развлекается в Париже. Мне он пишет, что проводит целые дни на скачках или встречается с деловыми людьми, но я подозреваю, что это тот случай, который французы называют «шерше ля фам»!

Рейберн Лайл ничего не ответил, и через минуту она многозначительно сжала его руку.

– Это такая прекрасная возможность для нас побыть вместе, – вкрадчиво начала Элоиза, – и я уверена, что многие из моих друзей были бы просто счастливы пригласить нас к себе! Вот, например, герцог и герцогиня Мальборо в ближайшее время устраивают прием в своем загородном доме…

– Еще раз прошу прощения, Элоиза, – повторил Лайл, – но этот уик-энд у меня занят.

Ему было слишком хорошо известно, что означает пресловутое желание хозяев пойти навстречу предполагаемым любовникам, которых они приглашают к себе.

В первую очередь хозяйке дома предстояло бы решить главный вопрос – какие спальни отвести гостям, чтобы это было одновременно и удобно, и не привлекало к себе излишнего внимания посторонних.

Если они оба примут приглашение на уикэнд, как того хочет Элоиза, то их, разумеется, поместят в одном крыле дома, но при этом не в соседних покоях, чтобы не делать слишком очевидной их связь.

Вообще развлечениям на уик-энде, как правило, предшествовала длительная, порой утомительная подготовка.

Иногда эти сборища напоминали Рейберну Лайлу военные экспедиции – так тщательно и заранее они готовились.

Гостей ждала нескончаемая череда блюд и напитков, которые начинали подавать в восемь утра и заканчивали поздно вечером, а предлагаемые им развлечения были разнообразны и оригинальны настолько, насколько это позволяли содержимое кошелька и выдумка хозяев.

Зимой это была охота на зверей и птиц, летом новая спортивная игра под названием «гольф», а по вечерам – грандиозные обеды, на которые порой собирались до пятидесяти человек и которые, как правило, заканчивались танцевальными балами.

Летом гостям предлагалось поиграть в крокет, теннис или крикет, покататься на лодке и принять участие в восхитительных пикниках на свежем воздухе, где все присутствующие дамы выглядели как розы, только что раскрывшие свои лепестки.

«В общем, все это весьма напоминает водевиль, – с иронией подвел итог своим размышлениям Рейберн Лайл. – А для довершения сходства обязательно будет играть музыка».

– Ты поднимешься ко мне? – услышал он голос Элоизы, прервавший ход его мыслей.

– Прости, но мне надо присутствовать на одной важной деловой встрече.

– И долго ты собираешься там пробыть?

– Боюсь, что да.

– Ну а завтра ты приедешь к чаю? – настойчиво спросила Элоиза.

– Надеюсь, что мне ничто не помешает.

– До завтра еще так долго ждать!.. – проворковала она, сжав рукой, обтянутой тонкой перчаткой, его пальцы.

Лайл взглянул в ее глаза и в очередной раз подумал, что более красивой женщины он в своей жизни не встречал.

Заметил он и кое-что еще – дремлющий огонь желания, прятавшийся в самой глубине бездонных глаз Элоизы.

Ее страсть была поистине ненасытной, и теперь Лайл уже начинал жалеть, что отказался провести с ней уик-энд, хотя еще недавно давал себе слово быть более осмотрительным.

«Впрочем, я ведь всегда могу переменить решение», – успокоил он себя.

– Я хочу быть с тобой! – прошептала Элоиза, словно угадав его мысли.

Она подставила ему для поцелуя свои соблазнительные губы. Ее изумительные глаза покрылись томной поволокой.

Не в силах устоять против такого искушения, Лайл страстно обнял ее.

– Граф Кроксдейл пригласил нас обеих к себе на уик-энд, – сообщила леди Брэндон падчерице, когда карета доставила их к дому на Керзон-стрит.

Прогрессивная и ультрасовременная дама во всех остальных случаях, леди Брэндон предпочитала передвигаться по Лондону по старинке – в карете, запряженной парой ухоженных лошадей с блестящей сбруей.

Виола была этому только рада. Модный автомобиль, пусть даже очень красивый и элегантный, нравился ей гораздо меньше, чем старинная карета.

Мать девушки в свое время была превосходной наездницей, и Виола тоже обожала верховую езду.

Лошади значили для нее гораздо больше, чем просто красивые резвые животные. Теперь, когда не стало отца, девушка лишилась и одного из своих немногочисленных удовольствий – ежедневной верховой прогулки с ним вместе, которую они предпринимали невзирая на погоду и время года.

Если дело происходило за городом, то они позволяли себе долгие утренние поездки по окрестностям, после чего возвращались домой, сияя румянцем, и с аппетитом принимались за приготовленный для них завтрак.

В Лондоне Виола и сэр Ричард не могли пускать на прогулках лошадей галопом, однако, оказавшись в безлюдной части парка, они обычно давали лошадям возможность размять ноги.

После смерти отца Виоле приходилось выезжать на прогулки верхом с грумом, а это уже было совсем не то. Леди Брэндон же. как правило, была слишком занята своими важными делами и не могла составить ей компанию. Честно говоря, это совсем не огорчало Виолу.

– Могу я взять с собой костюм для верховой езды, когда мы поедем в Кроксдейл-Парк? – поинтересовалась девушка.

Она считала, что граф наверняка держит скаковых лошадей, и она, будучи его гостьей, сможет вдоволь покататься.

– Вообще-то я считаю, что прохлаждаться за городом – это недопустимая трата времени, – тоном, не допускающим возражений, произнесла леди Брэндон, – но лорд Кроксдейл так усиленно приглашал нас… А поскольку он сказочно богат, я рассчитываю убедить его пожертвовать значительную сумму на нужды нашего движения.

– Наверное, это не совсем удобно – ведь мы и так будем у него в гостях? – робко возразила Виола.

Ей претила мысль клянчить деньги у малознакомого человека, пусть даже на благое дело, каким ее мачеха считала суфражистское движение.

Однако леди Брэндон такая щепетильность была чужда.

– Наоборот, ему будет труднее отказаться, раз я уже буду его гостьей, – отрезала она. – А кроме того, там наверняка будут и другие богачи. Обычно они собираются в стаи, как птицы!

– Я бы с большим удовольствием отклонила это приглашение, – нерешительно сказала Виола.

Ей припомнилось, с каким видом граф только что держал ее за руку. Снова почувствовать его прикосновение у Виолы не было ни малейшего желания.

А вообще-то хорошо поехать в деревню, покинуть на какой-то срок Лондон и позабыть этот жуткий страх когда-нибудь попасть в полицию! Но в то же время…

Она вздрогнула от неприятной мысли, которая преследовала ее весь вечер и которую девушка страшилась облечь в слова.

А может быть, она все же ошибается? Наверняка ей просто показалось, что граф испытывает к ней нечто большее, чем позволительно пожилому человеку испытывать к молодой девушке.

«По возрасту он мог бы быть моим отцом, так что мне показалось, что он проявляет ко мне излишний интерес», – уговаривала себя Виола.

Вместе с тем она была уверена, что природный инстинкт ее не обманывает. Значит, она лишь ищет предлог для оправдания того, что наверняка дурно и безнравственно…

– Мы должны ехать независимо от того, хочется тебе это или нет, – отрезала леди Брэндон. – Я уверена, что мне удастся выудить у лорда Кроксдейла чек по крайней мере на сто фунтов. А почему бы и нет? Для него такая сумма ничего не значит!

– Должно быть, он и так помогает тем, кто… испытывает более острую нужду, – неосмотрительно заметила Виола.

– Глупости! Разве есть на свете дело более насущное, чем освобождение женщин из политических оков? – воскликнула леди Брэндон. – Неужели ты настолько глупа, что не понимаешь – терпеть нынешнее положение дел, когда нас унижают на каждом шагу, больше нельзя?..

Она сделала короткую паузу, чтобы перевести дыхание, и с жаром продолжала, словно находилась на очередном собрании, а не наедине с падчерицей:

– Вот что я тебе скажу, Виола, – нельзя быть такой эгоисткой! Ты должна прекратить думать о себе – тем более что тут и думать-то не о чем – и обратиться мыслями к униженному положению женщин из всех слоев общества, которых мы представляем. Именно к нам обращают свои взоры эти несчастные, надеясь, что мы вырвем их из бездны прозябания и приведем к свету эмансипации!

В голосе леди Брэндон зазвучали прямо-таки фанатичные нотки, и Виоле снова пришло в голову, что мачеха репетирует перед ней речь, которую собирается произнести на очередной встрече суфражисток.

Карета остановилась у дома на Керзон-стрит, и обе дамы вышли.

Дворецкий, открывший им двери, доложил:

– Мисс Кристабель Панкхерст ожидает вас в гостиной, миледи.

На лице леди Брэндон появилось выражение удовольствия, и она заторопилась наверх. За ней нехотя следовала Виола, понимая, что этой встречи ей не избежать.

Вообще-то Кристабель Панкхерст нравилась Виоле. Именно мать этой девушки, несокрушимая поборница женских прав, стояла во главе суфражистского движения.

Кристабель, в подражание матери, тоже с головой окунулась в эту борьбу и уже несколько раз побывала в тюрьме по обвинению в недостаточном уважении к властям и даже нападении на полицейских.

Глядя на ее милую кругленькую мордашку и вечно смеющиеся глаза, трудно было поверить, что эта девушка обладает железной волей и стальным характером и является первой заводилой любого суфражистского выступления.

– Как я рада тебя видеть, Кристабель! – воскликнула леди Брэндон, протягивая гостье обе руки и целуя ее в щеку.

– Мама надавала мне кучу всяких поручений, и я… Привет, Виола!

– Привет! – тихо отозвалась Виола.

– По-моему, нам удалось установить, что случилось с твоей бомбой, – радостно объявила Кристабель.

Виола затаила дыхание.

– И что же вы узнали?.. – с замиранием сердца спросила она.

– Одна из наших активисток дружит с кухаркой Рейберна Лайла, – сообщила Кристабель. – Она нам все и рассказала…

Виолу терзали недобрые предчувствия. Она молча ждала, что последует дальше, боясь, что вскоре на ее голову обрушатся громы и молнии.

– Так что же все-таки произошло? – нетерпеливо спросила леди Брэндон.

– Кухарка утверждает, что примерно в восемь часов Рейберн Лайл позвонил и приказал слугам убрать бомбу, которая, правда, не взорвалась, но испачкала каминный коврик в его кабинете.

– При чем здесь каминный коврик? – строго спросила леди Брэндон.

Обернувшись к Виоле, она обрушилась на падчерицу с упреками:

– Я ведь говорила, чтобы ты как следует спрятала бомбу, идиотка! Ты что, намеренно меня не послушалась?

В ее тоне звучала такая ярость, что слова оправдания замерли у Виолы на губах. От волнения и страха она не смогла произнести ни слова.

– Ты, должно быть, совсем потеряла голову, – продолжала леди Брэндон, – раз просто бросила бомбу на пол и пустилась бежать, как испуганный кролик!..

– Однако, где бы бомба ни находилась, она все равно должна была взорваться, – резонно заметила Кристабель. – А между тем, как сообщила кухарка, мистер Лайл, когда вернулся домой, обнаружил ее в целости и сохранности!

Она в отчаянии всплеснула руками.

– Это уже третья неудача! Я ведь говорила матери – нам надо найти более надежного изготовителя…

– Согласна, что взрыву помешала какая-то неисправность, – кивнула леди Брэндон. – И все же это не оправдывает Виолу!

– Ну, ничего страшного, – добродушно заметила Кристабель. – В следующий раз мы поручим ей что-нибудь более интересное!

Виола была больше не в силах это слушать.

Выйдя из гостиной, она поднялась к себе в спальню и, сняв шляпку, села на пуфик у туалетного столика.

Ну почему ей всегда так не везет?! Надо же было этим Панкхерстам дознаться, где именно она оставила бомбу!..

Виола видела, в какую ярость это сообщение повергло ее мачеху. Она понимала, что теперь в наказание та даст ей другое задание, а оно, возможно, будет грозить еще большими неприятностями.

Она посмотрела на себя в зеркало – широко открытые, испуганные глаза резко выделялись на бледном лице.

В действительности Виола выглядела очень мило, но самой девушке казалось, что она – всего лишь никчемная дурочка, которая неспособна ни противостоять злой мачехе, ни довести до конца порученное ей дело.

При мысли о том, какие ужасы, возможно, ожидают ее в ближайшем будущем, на глаза девушки навернулись слезы.

Она была совершенно уверена, что оставшиеся в гостиной леди Брэндон и Кристабель сейчас обсуждают, какое дело ей поручить, чтобы добиться громкого публичного скандала.

– Нет, я этого не вынесу! – простонала несчастная Виола. – А вдруг мне в следующий раз повезет? Ведь тогда меня посадят в тюрьму…

Не в силах сдержать волнение, она вскочила и бросилась к комоду, где в одном из ящиков у нее хранились вырезки из газетных статей, посвященных суфражистскому движению.

В свое время они так напугали Виолу, что она решила оставить эти заметки у себя, чтобы знать, что ей предстоит, если она, упаси боже, попадет в тюрьму.

Вынув из ящика одну из статей – ее автором была миссис Панкхерст, и говорилось в ней о том, что произошло с этой дамой в прошлом году, – Виола прочла следующее:

«Меня признали виновной и предложили заплатить штраф, равный одному фунту, или подвергнуться двухнедельному тюремному заключению в третьем, то есть низшем, классе. Разумеется, я выбрала второе, и меня посадили туда, где уже содержались мои сподвижницы. Итак, представьте себе, что вы – узница тюрьмы третьего класса…

Каждое утро, когда на дворе еще темно, вас будит тяжелый топот ног и пронзительные звонки. Затем зажигается свет.

Вы умываетесь водой из маленького тазика и торопливо одеваетесь. Вскоре до вас доносится громыханье ключей и скрежет открываемых железных дверей. Надзирательница распахивает вашу и грубо приказывает: «Опорожнить параши!»

Вы поспешно выполняете приказ и по команде возвращаетесь обратно. Теперь вам предстоит убрать постель и вымыть жестянки, служащие вам посудой. Для этой цели имеются три разных тряпки, с помощью которых, а также ведра воды, вы тщательно моете не только посуду, но и свое «ложе», стол, полки, стульчак и пол.

Не успели вы закончить эту неприятную работу, как вновь раздается лязганье ключей, и дверь снова открывается. Следует окрик: «Давайте кружки!»

Вы протягиваете свою и получаете порцию так называемой «каши» – ничем не приправленную, сильно разведенную водой овсянку, – а также шесть унций хлеба, ломоть которого грубо швыряют вам на тарелку.

Поспешно проглотив этот скудный завтрак, вы принимаетесь за шитье – к примеру, простыней. Минимум, который вам предстоит выработать за неделю – и это задание вы должны выполнять неукоснительно, – составляет пятнадцать штук.

Неужели все эти несчастные грустные создания, которые вас сейчас окружают, – преступницы?! Среди них почти нет молодых. На всех лицах – выражение беспокойства и тревоги. Эти женщины раздавлены бедностью, горем, нуждой и непосильной работой. Кажется, что время здесь совсем не движется. Как только им удается выносить это унизительное для человеческого достоинства существование иногда долгие годы, на которое их обрекло английское правосудие?..»

Виола внимательно прочла заметку.

Она и раньше неоднократно читала ее, но с каждым разом смысл изложенного становился все более зловещим и пугаюшим, тем более что, как она подозревала, вскоре ей предстояло почувствовать все эти ужасы тюремной жизни на собственной шкуре.

Отложив эту статью, девушка дрожащими руками достала из ящика другую. Ее автором была некая миссис Мэри Ли.

В наказание за то, что она пыталась разбить окно своей камеры, ее связали, а руки в. наручниках скрутили за спиной. Так она провела не один день. Только на время еды ей разрешалось переместить руки вперед.

Несчастная объявила голодовку и из-за этого подверглась унизительной процедуре, при мысли о которой Виолу пробирала дрожь.

«Меня схватили и грубо бросили на стул, спинка которого была слегка запрокинута. Всего вокруг меня суетилось около десятка человек. Затем доктор насильно открыл мне рот, так что получилось небольшое отверстие, куда одна из надзирательниц с помощью ложки начала вливать какую-то жидкость. В субботу днем уже несколько надзирательниц насильно уложили меня на кровать. С ними пришли и два доктора.

Надзирательницы не давали мне двинуться, а тем временем доктора ввели в нос трубку. Она была двух ярдов длиной, имела на конце воронку, а в середине – стекло, позволявшее следить за тем, как течет по ней содержимое. В этот день трубку поместили в правую ноздрю, на следующий день – в левую.

Во время этой процедуры я испытывала огромные страдания, как физические, так и душевные. Казалось, что барабанные перепонки вот-вот лопнут. Сильно саднило в горле и болела грудь.

Когда трубку наконец извлекли из носа, я чувствовала себя ужасно. Меня охватила страшная слабость, так что начало казаться, что сейчас я упаду в обморок, а боль в носу и в ушах еще долго преследовала меня».

На этом статья не кончалась, но читать дальше Виола была не в силах, а потому сунула вырезки обратно в ящик комода.

Подойдя к окну, девушка устремила невидящий взор наружу, туда, где на крышах соседних домов ярко сверкало солнце.

– Нет, я этого не вынесу! Не вынесу… – прошептала она.

Услышав, что дверь ее спальни открылась, Виола обернулась.

В комнату вошла леди Брэндон, мрачная и решительная. При виде мачехи Виоле показалось, что сердце сейчас выпрыгнет у нее из груди.