Текст книги "Неуловимый граф"

– Я случайно узнал, – произнес он, прежде чем она успела на что-либо решиться, – что у тебя никогда не может быть ребенка. Ты уже пыталась дать Родни наследника, однако из этого ничего не вышло!

– Кто сказал тебе об этом? – начала было леди Женевьева, вся кипя от ярости, как вдруг прервала себя, воскликнув:

– Ну конечно, как же я сразу не догадалась, кто же еще мог наплести такое, кроме Уиллоуби Яксли! А он наверняка узнал об этом от своей сестрички, этой язвы и подлипалы Луизы, которую я всегда терпеть не могла!

– Тем не менее это правда!

– Ну что же, сейчас я действительно не жду ребенка! – яростно воскликнула леди Женевьева. – Однако никто не может утверждать, что у меня никогда не будет детей!

Граф вынул из внутреннего кармана своей визитки конверт и положил его на каминную доску, не говоря ни слова.

– Что это? – с тревогой спросила леди Женевьева, почувствовав недоброе.

– Чек, – ответил он, – на сумму, достаточную для того, чтобы оплатить все твои расходы вплоть до сегодняшнего дня. Прощай, Женевьева!

– Прощай? – как эхо, откликнулась она, и голос ее зазвенел. – Ты покидаешь меня? Нет, ты не можешь этого сделать!

– Что я больше всего ненавижу в жизни, – холодно произнес граф, – так это когда меня обманывают, пытаясь заманить в ловушку. Мне жаль, что наше знакомство должно закончиться на такой неприятной ноте, но ты должна признать, что это случилось не по моей вине.

– Нет, ты не сделаешь этого! – отчаянно вскрикнула леди Женевьева.

Вскочив с дивана, она подбежала к графу.

– Я люблю тебя, Озри, ты же знаешь! Если я и солгала, если обманом пыталась принудить тебя жениться на мне, то только потому, что я слишком люблю! Я просто потеряла голову от любви!

– И ты действительно была уверена, что такая ложь станет хорошим фундаментом нашей совместной жизни? – поинтересовался граф. Он рассмеялся, но смех этот прозвучал невесело. – Ты только подтвердила мою решимость остаться холостяком; все эти так называемые «прелести супружеской жизни»– не для меня!

Леди Женевьева попыталась обнять его, но он, твердо сжав ее запястья, высвободился, опустив ее руки.

– Нам не о чем больше говорить! – заключил он, направляясь к дверям.

Забыв обо всем, она бросилась за ним.

– Пожалуйста, Озри, прошу тебя, выслушай меня! Я все объясню! Я расскажу тебе, почему так поступила, почему сказала такое… Ты поймешь. Пожалуйста, постарайся понять!..

– Я все прекрасно понял! – жестко ответил граф. Открыв дверь, он вышел из комнаты и, не оглядываясь, стал спускаться по лестнице.

– Озри, останься, не уходи, не покидай меня! Давай обо всем поговорим… пожалуйста!.. – кричала ему вслед леди Женевьева, перегнувшись через перила. Она в последний раз пронзительно вскрикнула, увидев, как лакей подает графу его шляпу и трость и распахивает перед ним двери.

Так и не обернувшись, он надел цилиндр и вышел на улицу.

Леди Женевьева стояла неподвижно, глядя, как захлопнулась за ним дверь.

На этот раз с губ ее не сорвалось даже проклятий; у нее не было слов, чтобы выразить бушевавшие в ней чувства.

Вернувшись домой, граф почувствовал наконец, что он снова свободен; ему казалось, что он сбросил с себя какое-то тяжкое бремя; никогда еще, порывая очередную affaire de coeur77
  Интрижку, любовную связь (фр.).


[Закрыть], он не испытывал такого облегчения.

Всегда трудно произнести слова прощания, одним ударом разрубить узы, еще недавно казавшиеся столь крепкими; это гораздо труднее, чем оборвать отношения, которые иссякли сами собой, когда оба партнера, казалось бы, так страстно привязанные друг к другу, не чувствуют больше ничего, кроме скуки.

Граф не отличался сентиментальностью и мог быть безжалостен и тверд, когда дело доходило до разрыва. Больше всего при этом он не любил этих бесконечных женских обвинений, нудных упреков, без которых редко обходилась хоть одна сцена расставания.

Он почувствовал теперь, что начал уставать от леди Женевьевы еще раньше, чем она вызвала его ярость и отвращение своей попыткой завлечь его в ловушку и подвести под венец.

Да, она умела разжечь в нем желание, это правда; однако всякий раз, когда огонь этот гас, в душе графа оставалось чувство разочарования и неудовлетворенности Теперь он снова вынужден был признать, что красота – это еще не все.

Трудно было представить себе женщину красивее, чем леди Женевьева, однако за красотой этой крылось что-то отталкивающее, и в последнее время граф стал все яснее ощущать это. К тому же жадность ее, без сомнения, была безмерной, и насытить ее было гораздо труднее, чем удовлетворить запросы какой-либо другой женщины из ее предшественниц.

Во всяком случае, он чувствовал, что расплатился за все, и тот более чем щедрый чек, который он оставил на каминной полке, поможет ей пережить его уход безболезненно, прежде чем найдется новый поклонник, готовый оплачивать ее счета.

С некоторым удивлением он вынужден был признаться самому себе, что ему нисколько не жаль леди Женевьеву и он не ощущает никакой собственной вины по отношению к ней.

Иногда, расставаясь с женщиной и видя слезы на ее глазах, граф чувствовал сожаление, что он, сам того не желая, увлек ее так сильно и сердце ее еще долго не сможет успокоиться, испытывая боль при воспоминании о нем.

Однако на этот раз он был совершенно уверен, что если у Женевьевы и есть сердце, оно никоим образом не пострадает от их разрыва.

Он знал, что никто не смотрит на него просто как на человека, интересного самого по себе, независимо от его общественного положения и собственности, которой он владеет.

В юности он еще надеялся найти женщину, которая полюбит его самозабвенно, со всеми его достоинствами и недостатками, не думая при этом о том, что он граф и наследник громадного состояния, уважая и ценя в нем исключительно его собственные способности, сердце и ум.

Однако вскоре он понял, что чуда не произойдет и такой женщины просто не существует.

Пару раз ему действительно на какое-то время показалось, что прекрасные женские глаза смотрят на него с нежностью и любовью, обращенными к нему самому, к тому, что есть в его душе, а не в кармане, а алые, полуоткрытые губы самозабвенно ищут его рот не для того, чтобы потом, когда пройдет эта минута, попросить оплатить очередной счет Но хотя женщины, без сомнения, влюблялись в него, отдавая ему свое сердце и душу, он, несмотря на всю свою внешнюю привлекательность и незаурядный ум, никогда не был до конца уверен, что они любят именно его и к чувствам их не примешивается никакого расчета.

«О Озри, я люблю тебя!», «Ах, я люблю тебя, люблю!»– как часто он слышал эти слова, произносимые шепотом, в темноте, когда женщина лежала в его объятиях, и ему всегда хотелось верить, что слова эти идут из глубины ее сердца, потому что он тот возлюбленный, о котором она мечтала, о котором грезила в своих девических снах.

Однако всякий раз, когда на смену ночи приходило утро, вслед за любовными вздохами шли тонкие, обычно очень тактичные и неназойливые намеки о драгоценностях, которые очень подошли бы к новому наряду, или о неоплаченном счете за чудесное платье, которым он восхищался вчера вечером.

«Вероятно, мне просто не везет, – размышлял иногда граф, – или я просто вращаюсь не в том обществе и встречаюсь не с теми женщинами».

Потом он начинал смеяться над собой, думая, что, наверное, мама рассказывала ему в детстве слишком много волшебных сказок, и где-то, в самом дальнем уголке его сознания, сохранилась чудесная история о пастушке, которая вышла замуж за короля, или о бедной девушке, одетой в лохмотья, которая полюбила слугу, не зная, что на самом деле он переодетый принц.

«Я такой, какой есть! – твердо сказал он себе. – И пусть женщины принимают меня таким и ценят во мне человека, мужчину, а не толщину моего кошелька!»

Но, размышляя на ту же тему у себя дома, в особняке Хелстонов, среди всевозможных дорогих безделиц, обилия фамильного серебра и превосходной мебели, он не мог избавиться от гнетущего ощущения, что все женщины очень похожи на Женевьеву.

– Лгуньи и обманщицы! – воскликнул он вслух и тут заметил Гротхэма, склонившегося в поклоне у его кресла.

– Вы что-то изволили сказать, милорд?

– Я говорил сам с собой, – ответил граф. Мистер Гротхэм протянул ему список приглашений на ближайшие два дня.

Бегло взглянув на него, граф приказал:

– Откажите всем – я уезжаю за город!

– За город, милорд?

– Да. У меня есть там кое-какие дела, и вообще, я устал от Лондона, он мне наскучил!

– Хорошо, милорд. Прикажете подать ваш экипаж? Я пошлю грума вперед; он выедет немедленно, чтобы предупредить прислугу и приготовить все к вашему прибытию.

– Я уезжаю через полчаса, – сообщил граф.

Мистер Гротхэм поспешно вышел из комнаты, чтобы отдать необходимые распоряжения.

Однако и в своем родовом загородном имении, в стенах которого сохранился, казалось, дух его предков, граф не обрел ни радости, ни душевного спокойствия; громадный дом показался ему неестественно пустым и тихим.

Он не мог отделаться от мысли, что в таком доме должна жить большая дружная семья, должны звенеть детские голоса; по его бесчисленным лестницам и комнатам должны сновать озабоченные няни, гувернеры и гувернантки, разные домашние учителя и тому подобная публика. Граф еще помнил, как ему нравился раньше этот дом, какие он давал тут приемы, приглашая соседей со всей округи, как поначалу он с удовольствием взялся выполнять многочисленные обязанности, лежавшие прежде на его отце.

Вечером после обеда граф вышел на террасу.

Воздух был очень мягкий и теплый, а заходящее солнце окрашивало вершины могучих дубов золотом и пурпуром, и они стояли, точно древние короли в своих пышных торжественных одеждах, во всем блеске своей славы.

Красота была необыкновенная, и графу вдруг страстно захотелось, чтобы рядом с ним оказался кто-нибудь, с кем он мог бы поделиться своими чувствами, кто разделил бы его восторг и восхищение. Он вспомнил о Женевьеве, но тут же подумал, что она, с ее пылким темпераментом и ненасытной жаждой развлечений, ни за что не согласилась бы жить в доме, где так безраздельно властвовала его мать.

Это должна быть полная противоположность Женевьеве, юная и невинная девушка, совершенно чистая и наивная, вроде королевы.

Ему вспомнилось, как Чарльз Гревилль, секретарь Тайного совета и автор знаменитых дневников, показывал ему образчик одной из «тщательно и достоверно» записанных светских бесед с королевой:

«Королева: Вы сегодня совершали верховую прогулку, мистер Гревилль?

Чарльз Гревилль: Нет, мадам, не имел удовольствия.

Королева: Сегодня прекрасная погода. Чарльз Гревилль: Да, мадам, день сегодня чудесный.

Королева: Хотя, пожалуй, немного прохладно. Чарльз Гревилль (подражая Полонию): Было немного прохладно, мадам.

Королева: Ваша сестра, леди Френсис Эгертон, мне кажется, выезжает на верховые прогулки, не так ли?

Чарльз Гревилль: Иногда выезжает, мадам». Тогда граф смеялся, но сейчас он посмотрел на это по-другому.

«Это невыносимо! – сказал он себе. – Я не смог бы выдержать и нескольких минут в подобном обществе! Да я просто задохнулся бы от этой пошлой банальности и скуки, от этого дурацкого переливания из пустого в порожнее!»

Два-три дня он занимался тем, что объезжал фермы, посещал своих арендаторов, обсуждал с управляющим хозяйственные дела и усовершенствования, которые можно было бы внести, для того чтобы они шли еще лучше, много ездил верхом, тренируя лошадей. После этого, не выдержав больше прелестей сельской жизни, граф вернулся в Лондон.

– Где это, скажи на милость, тебя черти гоняли, Озри? – поинтересовался лорд Яксли, когда, заглянув в особняк Хелстона на Пикадилли, обнаружил, что его хозяин наконец вернулся.

– У меня были дела в загородном имении, – ответил граф.

– Боже милостивый, в такое время года? Ты пропустил бал у Ричмондов, на котором присутствовала сама королева, и несколько довольно интересных приемов, где тебя явно не хватало!

– Я рад, что мое отсутствие не прошло незамеченным, – усмехнулся граф.

– Правда, после того как вышел бюллетень и все узнали последние новости, свет решил, что ты уехал залечивать сердечные раны, – добавил лорд Яксли.

– Какие новости? – удивился граф.

– Разве ты не знаешь?

– А что я должен знать?

– Женевьева объявила о своей помолвке с лордом Боуденом.

Говоря это, лорд Яксли внимательно вглядывался в лицо своего друга, но оно оставалось совершенно бесстрастным.

– Ты удивлен? – спросил он, подождав немного.

– Нет, нисколько! – ответил граф. – Я знал, что Боуден уже целый год увивается вокруг нее.

– Ему уже перевалило за шестьдесят! – заметил лорд Яксли. – И это один из самых невыносимых зануд, каких я только имел несчастье встретить в своей жизни!

Граф думал то же самое, но не стал говорить этого вслух.

Он перебрал несколько предположений, гадая о причине столь поспешной и странной помолвки, не зная о том, что истинное объяснение ее – твердая и непоколебимая решимость леди Женевьевы присутствовать на коронации.

Спустя три дня лорд Яксли уже катил в Эпсом со своим другом в его великолепном экипаже.

Когда они выехали из Лондона, с его толчеей и сутолокой, на просторную и спокойную загородную дорогу, граф попросил:

– Расскажи мне о хозяйке дома, леди Чевингтон. Я почти ничего не знаю о ней, хотя, если ты помнишь, в прошлом году мы останавливались у нее и двое суток провели в ее особняке.

– Прекрасно помню, – ответил лорд Яксли. – Это были худшие скачки дерби, в которых мне когда-либо случалось участвовать, я имею в виду, конечно, в финансовом отношении.

– Я отхватил тогда солидный куш, – заметил граф. – Если бы ты только послушался моего совета, Уиллоуби, дела твои на скачках шли бы гораздо лучше.

– Знаю! – быстро сказал лорд Яксли. – Но дело в том, Озри, что меня вечно смущают мои друзья; они с таким энтузиазмом расхваливают достоинства своих лошадей, с такой уверенностью говорят о том, что те с легкостью обойдут твоих! К тому же ставки там обычно гораздо выше – вот я и поддался искушению!

– В таком случае, послушай меня хоть на этот раз! – улыбнулся граф.

– Обязательно, – , пообещал лорд Яксли. – Так что ты хотел узнать о леди Чевингтон?

– Просто расскажи мне о ней все, что тебе известно.

– Ну что ж, ты, наверное, знаешь, что ее муж, сэр Хьюго, который умер несколько лет назад, был исключительно милым, приятным и обаятельным человеком, всеобщим любимцем и баловнем судьбы. Мой отец часто повторял, что если бы его попросили назвать самого доброго, славного и обворожительного человека, какого он когда-либо встречал в своей жизни, он не задумываясь указал бы на Хьюго Чевингтона.

– Я помню его, – заметил граф Хелстон, – хоть он и был, конечно, намного старше меня.

– Он был уже далеко не молод, когда наконец женился, – сказал лорд Яксли. – Он влюбился в жену сэра Джозефа Харкни, невероятно богатого коммерсанта, и ни на кого больше за всю свою жизнь так и не взглянул.

– Коммерсанта? – переспросил граф, неприятно удивленный этим сообщением.

– Харкни подвязался в области судоходства, фрахтовал суда. Думаю, это, несомненно, более почтенное занятие, чем служба в Сити, да и более приемлемое с нашей точки зрения, хотя, конечно, он не принадлежал к сливкам общества; ты ведь понимаешь, что я хочу сказать?

– Естественно! – подтвердил граф.

– Ну так вот, Элинор Харкни была тогда необыкновенно хороша, это было самое прелестное создание, когда-либо ступавшее по нашей грешной земле. Да она и сейчас еще прекрасно выглядит.

– Да, пожалуй, – согласился граф.

– Она обладает также острым умом и невероятно честолюбива. – Граф ждал, что еще скажет его друг, и тот продолжал:

– Без сомнения, она очень ловко обошлась со своими деньгами и нашла им достойное применение, после того как Харкни умер, и сэр Хьюго смог наконец жениться на ней. Она добилась того, что все забыли, кем она была до своего второго замужества, из каких кругов вышла. По крайней мере, так всегда утверждал мой отец.

– И ей, по всей видимости, невероятно везло! – заметил граф, вспомнив, что в прошлый раз, когда он гостил в имении Чевингтонов, там собиралось самое избранное общество, и он встретил там аристократов из высшего света.

– Бедняга сэр Хьюго никогда не был особенно богат, – продолжал свой рассказ лорд Яксли, – но он обожал скачки, и леди Чевингтон купила для него этот огромный особняк в Эпсоме у одного разорившегося аристократа, которому не по карману было его содержать. Поскольку официально хозяином всего этого считался сэр Хьюго, никто, начиная с членов королевской фамилии, не мог отказать себе в удовольствии насладиться роскошью, комфортом и гостеприимством этого дома.

Лорд Яксли сделал небольшую паузу.

– Продолжай! – поторопил его граф. – Ты отличный рассказчик, Уиллоуби, я так и вижу перед собой все, что ты описываешь. , – Вдобавок к этому она приобрела просторный дом в Лондоне и старинный замок с охотничьими угодьями в Шотландии, где можно чудесно поохотиться на тетеревов и куропаток, – снова заговорил лорд Яксли. – Когда умер сэр Хьюго, леди Чевингтон обеспечила себе надежное положение в свете, взяв себе в зятья сначала герцога, а затем маркиза.

– А что, барышни Чевингтон хорошенькие? – поинтересовался граф.

– Хорошенькие, и к тому же богатые!

– Так что вряд ли Фрамптона или Нортхау кто-нибудь заставлял жениться на них? Лорд Яксли на минутку задумался.

– Да, я бы этого не сказал, – ответил он наконец. – Правда, если хочешь знать мое мнение, я лично, на месте девушки, в жизни не согласился бы выйти за такого типа, как Фрамптон, и мне всегда казалось, что у Нортхау с головой не все в порядке. Однако сердце женщины – загадка, и пути ее неисповедимы!

– Что верно, то верно! – согласился граф.

– Интересно, кого она пригласила на этот – вслух подумал лорд Яксли. – Во всяком случае, скучать там не придется. Леди Чевингтон обладает удивительной способностью подбирать своих гостей так, чтобы получалась некая интеллектуальная смесь. Она обязательно приглашает людей, с различными интересами и родом занятий. Так, например, если пригласить только политических деятелей, или одних только любителей сразиться в карты, или исключительно великосветских оболтусов, – они скоро до смерти опостылят друг другу! Только разнообразие может придать приему пикантность, только благодаря ему исчезают утомление и скука, – я в этом абсолютно уверен! раз?

– Ну и к какому же разряду, ты считаешь, принадлежим мы? – поинтересовался граф. Лорд Яксли засмеялся.

– Я, без всякого сомнения, «великосветский оболтус», ну а ты, Озри… Ты, пожалуй, не подходишь ни под один разряд, ты сам по себе, точно так же, как твои лошади! Кстати, что ты скажешь о Делосе? Есть у него шанс выиграть дерби?

– На твоем месте я обязательно поставил бы на него некоторую сумму, – сказал граф.

– Все ясно, значит, он выиграет! – воскликнул лорд Яксли.

– Завтра утром, пораньше, пойдем посмотрим на него.

– Я слышал, Аркри считает свою лошадь непобедимой. Если ты и на этот раз обойдешь его, боюсь, что его просто хватит удар!

– Заранее сожалею о таком печальном исходе! язвительно сказал граф.

Однако говоря это, он не мог скрыть улыбки.

Глава 3

Все в имении Чевингтон, как показалось графу, кричало о богатстве его владелицы.

Сам дом был невероятно огромным, но не радовал глаз своими архитектурными формами. В разное время он достраивался, обрастал пристройками и флигелями, однако, в отличие от большинства других старинных зданий, он отнюдь не производил впечатления гармоничного ансамбля; напротив, казалось, он весь сшит из лоскутков и усеян заплатами.

Центральное строение, однако, было возведено всего лишь каких-нибудь сто лет назад и поражало взгляд своими громадными залами с высокими потолками и великолепными резными каминами.

Войдя в просторный, вытянутый в длину холл, граф подумал, что в жизни своей не видел такого количества слуг; все они были в невероятно ярких малиновых ливреях, со всех сторон обшитых золотыми галунами, и выглядели несколько театрально.

Он поймал себя на том, что в это свое посещение присматривается ко всему более внимательно и критично, чем в прошлый раз, и понял, что причина тому – заинтриговавшее его предупреждение Калисты.

Когда леди Чевингтон поплыла к нему навстречу через гостиную, чтобы поприветствовать его, графу сразу вспомнилось все, что рассказывал ему по дороге лорд Яксли.

Видно было, что когда-то она была замечательно красива, и лицо все еще поражало своей красотой.

Она владела удивительным искусством – разговаривая с человеком, заставить его поверить, что он – единственный, с кем она мечтала побеседовать, наслаждаясь его обществом. И она, без сомнения, прилагала все усилия, чтобы гостям было удобно и уютно в ее доме.

Не было ничего, размышлял граф уже позже, вечером, что было бы забыто или упущено; в результате каждый гость чувствовал, что о нем заботятся, его ценят, Утром в комнату каждого мужчины приносили все газеты, какие только издавались в Лондоне. Их доставляли из города на почтовых; самые быстрые лошади сменяли друг друга, причем первая упряжка отправлялась еще с рассветом.

На туалетном столике каждого гостя лежали на выбор три бутоньерки, так чтобы он мог к обеду воткнуть в петлицу понравившийся ему цветок.

Дамы также имели возможность приколоть к корсажу заботливо приготовленные заранее свежие букетики, или просто нести их в руках – в зависимости от своего желания.

Хотя граф захватил с собой своего лакея, здесь в его распоряжение тоже был выделен специальный слуга, который прислуживал ему; кроме того, он был совершенно уверен, что нигде в другом месте за его лошадьми не будет такого хорошего ухода, как здесь, и нигде больше его грумам не будет оказано такого внимания.

Граф с удивлением обнаружил, что и общество тут подобралось весьма своеобразное.

Первый, кого он увидел, был прославленный законодатель беговой дорожки, лорд Джордж Кавендиш Бентинк собственной персоной. Законодатели играли очень важную роль на бегах, вынося свои непререкаемые постановления по различным спорным вопросам; решение их было для всех законом. Они наблюдали также за тем, чтобы все правила жокей-клуба выполнялись неукоснительно в мельчайших деталях.

Лорд Джордж Бентинк, выпускник Итона и офицер лейб-гвардейского конного полка, был красивым стройным мужчиной; у графа было с ним много общего, и им было о чем поговорить, когда они встречались.

Он был чувствительный и в то же время высокомерный, любезный и властный, необыкновенно способный и энергичный, верный друг и мстительный злопамятный враг.

В отличие от графа он был страстным, чрезвычайно азартным игроком и потерял двадцать семь тысяч фунтов, когда Таррар лорда Скарборо выиграл скачки в Сент-Лежере в тысяча восемьдесят двадцать шестом году.

Тем не менее он прекрасно разбирался в лошадях, и знания его в этой области были столь бесспорны, что всего лишь год спустя его брат поручился за него, и ему выдали ссуду в триста тысяч фунтов, чтобы он мог открыть собственный манеж и конюшни.

Граф был весьма доволен также, встретив министра иностранных дел лорда Пальмерстона в числе гостей.

Лорд Пальмерстон был, правда, намного старше графа, но в душе его и в характере оставалось всегда что-то юношеское, что позволяло ему легко заводить дружбу с самыми различными людьми любого возраста.

У него был громкий, раскатистый смех заносчивого и самоуверенного либерала-вига, спокойная, крепкая натура и веселая, неукротимая страсть к женщинам и разгулу.

С женщинами лорд Пальмерстон был неизменно предприимчив и смел, и все радовались, что королеве, к счастью, ничего не известно о ночных похождениях ее министра иностранных дел в Виндзорском замке.

Здесь присутствовало также несколько довольно важных персон, членов парламента, а кроме них, как и следовало ожидать, множество аристократов, весьма авторитетных фигур в кругах любителей скачек.

Бегло осмотрев собравшихся, граф решил, что ему предстоит приятно провести время; еще более убедило его в этом предположении присутствие среди гостей множества молодых очаровательных замужних дам; с некоторыми из них у него уже были короткие и легкие любовные связи.

Вообще-то молодежи в доме было не так уж много, если не считать двух дочерей леди Чевингтон – герцогини Фрамптон и маркизы Нортхау с мужьями, а также Калисты.

Граф и лорд Яксли не встретили ее сразу по приезде в имение, но вечером, когда они спустились к обеду, она уже была в гостиной.

В своем отлично сшитом первоклассным портным вечернем костюме граф выделялся даже в этом избранном обществе; костюм сидел как влитой на его мощной, статной фигуре, и не было женщины, которая не бросила бы на него одобрительный или восхищенный взгляд, когда он пробирался поближе к хозяйке дома.

Она представила его нескольким мужчинам, с которыми он до сих пор еще не был знаком, а затем, с какой-то особой, как ему почудилось, ноткой в голосе, произнесла:

– Кажется, вы еще не знакомы с моей дочерью Калистой?

Девушка присела в реверансе, граф вежливо поклонился.

Он не ошибся – Калиста оказалась действительно очаровательной, первое впечатление не обмануло его.

На ней было серебристо-белое очень изящное платье, достаточно скромное для девушки, которая только что начала выезжать в свет, и в то же время такое изысканное и элегантное, какими бывают только очень дорогие наряды.

Длинные светлые локоны обрамляли ее маленькое, нежное личико; огоньки свечей бросали на ее волосы красноватые отблески, а зеленовато-серые глаза смотрели на графа с нескрываемым презрением.

Она быстро отвернулась от него, прежде чем они успели обменяться хоть словом, но граф был уверен, что за обедом она сядет рядом с ним.

К его великому удивлению, Калиста оказалась на противоположном конце стола, и ему не пришлось скучать в обществе милой и остроумной жены престарелого лорда, которая еще года два назад привлекла его внимание и с которой у него была тогда короткая, но пылкая связь.

Еда, как он и ожидал, была изумительна За каждым стулом стоял слуга, подававший все новые кушанья, и даже самый тонкий знаток и ценитель вин не нашел бы, на что пожаловаться.

После обеда джентльмены остались в столовой, засидевшись за своим традиционным бокалом портвейна, а когда они наконец присоединились к дамам в гостиной, граф заметил, что Калисты уже нет среди них.

Вся эта история с коварными планами ее матери – не более чем фантазия, игра девического воображения, решил граф и, усевшись за карточный стол, забыл обо всем на свете.

На следующий день предстояли большие скачки, поэтому дамы довольно рано удалились в свои спальни; но граф еще долго оставался в гостиной, обсуждая достоинства и недостатки лошадей и до глубокой ночи споря о том, кто завтра выйдет победителем.

В конце концов, почти с неохотой, так как разговор был необыкновенно интересным для него, граф все же поднялся в свою спальню и, обменявшись с лордом Яксли еще несколькими словами, вошел, прикрыв за собой дверь.

У графа была одна особенность – он не любил, чтобы слуга по ночам дожидался его возвращения. Для человека его положения и с его состоянием принято было иметь одного, а то и двух слуг, которые помогали бы ему раздеться перед сном, надеть ночную рубашку и, наконец, дождавшись, пока он ляжет, погасили бы свет в спальне.

Однако графа только раздражало такое излишнее внимание и забота.

– Я всегда дожидался, пока ваш отец ляжет, милорд, – пытался протестовать его старший камердинер.

– Отец мой был уже пожилым человеком, он дожил до преклонных лет, а потому, без сомнения, нуждался в твоей помощи, Трэвис, – успокаивал его граф. – Мне, однако же, неприятно, задерживаясь по ночам в гостях, знать, что тебе из-за меня придется лечь еще позже.

– Но это входит в мои обязанности, милорд.

– И все-таки решать буду я, – возразил граф. – Если я захочу, чтобы ты дождался меня, я предупрежу тебя заранее или позвоню в колокольчик. Во всех остальных случаях ты должен только все приготовить, а я уж сам о себе позабочусь.

Он понимал, что его независимое поведение больно ударяет по самолюбию камердинеров, ставя их на один уровень с другими слугами в доме. Они боялись, что те могут заметить, как хозяин отдалил их от себя, и посмеяться над ними, обвинив к тому же в недостаточном внимании и заботе о нем.

И все же граф оставался непреклонен.

Иногда вернувшись вечером в свою спальню, он любил еще почитать перед сном, сидя в кресле не раздеваясь, и он чувствовал, что присутствие камердинера за спиной только раздражало бы его.

Войдя в отведенную ему спальню, граф отметил, что обставлена она красиво и со вкусом.

Он еще не был в этой новой, наиболее пышной и величественной части здания, которая, как он знал, называлась «Елизаветинским флигелем»; в ней было какое-то скрытое невыразимое очарование.

В действительности флигель этот был когда-то центральной частью первоначального строения, впоследствии обновленной и перестроенной. Стены снаружи были облицованы красным кирпичом и прорезаны высокими готическими окнами.

Потолки в комнатах были низкие, широкие дубовые кровати покоились на четырех столбиках и были прикрыты пологами, а стены были отделаны деревянными панелями, которые с годами приобрели чудесный красновато-коричневый оттенок мореного старого дуба.

Графу показалось, что в комнате душно, и он подошел к окну, чтобы отдернуть плотно закрытые занавеси и открыть створки.

Он распахнул окно, и в ту же секунду до него донесся тихий, протяжный свист.

Он был в точности похож на тот, который издала Калиста, когда отдавала приказания Кентавру, и граф, перегнувшись через подоконник, выглянул в сад.

Ночь была ясная, в мягком темном бархате неба сверкали мириады звезд, а тонкий рожок полумесяца лил с высоты серебристый свет на дом и озеро за ним, окутывая весь сад нежной эфемерной дымкой, зачаровывающей своей воздушной прелестью; днем все вокруг «выглядело совсем по-другому, более приземленно и обыденно.

Графу хорошо была видна лужайка у него под окном, однако на ней не было ни души.

Свист повторился. На этот раз граф понял, что он доносится с громадного дерева магнолии, чьи белые, точно совковые, цветы склонялись к самому окну.

Он поднял голову и увидел, что в самой гуще ветвей, забравшись так высоко, что она оказалась почти на уровне его окна, сидит Калиста!

– Я хочу поговорить с вами!

Он едва расслышал ее слова, так тихо она произнесла их. Однако, высунувшись еще больше из окна, граф спросил:

– О чем же?

– О вас. Я ведь просила вас не приезжать сюда.

– Довольно трудно беседовать в таком положении, – заметил граф. – Не лучше ли мне присоединиться к вам?

– Да что вы! Ничего у вас не получится! – сказала девушка с ядовитым смешком. – Легче перелезть с этого дерева в дом, чем наоборот.