Текст книги "Подарок судьбы"

– Моя мать была сестрой сэра Элмера. Она убежала из дома с моим отцом, Джоном Баррингтоном, их дальним родственником, и они жили потом очень бедно, но невероятно счастливо! А когда мои родители умерли и я осталась сиротой, дядя Элмер взял меня в свой дом. Вот почему я могу утверждать, что вы легко отделались.

Когда разговор вновь вернулся к больной теме, виконт нахмурился:

– Мне вас искренне жаль, но вы и сами понимаете, что я ничем не могу вам помочь. Я отвезу вас туда, куда вам нужно, только об этом никто не должен знать.

– Вот уж не думаю, что это будет кому-нибудь интересно, – с печальным вздохом заметила Джемайма. – Ниоба меня терпеть не может, а дядя Элмер считает обузой. И вообще, кому нужна бедная родственница? Богатые не любят бедных.

– Вы так считаете?

– Моя мама предпочла богатству любовь и вышла замуж за бедного человека. Но она стала исключением в нашем семействе.

Виконт подумал, что девушка права.

Уж что касается Ниобы – та точно предпочла богатство и более звучный титул маркиза титулу виконта и длинному списку долгов, которые только и мог предложить ей он сам.

Словно угадав его мысли, Джемайма сказала:

– Ниоба такая же честолюбивая, как и ее отец. Она мечтает сидеть рядом с женами пэров на церемонии открытия парламента, и если бы в этот момент ей подвернулся какой-нибудь герцог или граф, то маркиз был бы тут же отправлен в отставку, как она отправила вас.

– Я уже предупредил вас, что не намерен выслушивать подобные утверждения! – сухо заявил виконт.

– Рано или поздно вы все равно убедитесь, что я была права.

Виконт уже намеревался ответить ей каким-нибудь язвительным замечанием, но затем решил, что это будет ниже его достоинства.

– Ну и куда же вы теперь направляетесь? – вместо этого поинтересовался он, вновь берясь за вожжи.

– В любое место, куда вы можете меня отвезти, – легкомысленно сказала девушка.

– У вас хотя бы есть деньги?

– Только две гинеи. Мне стыдно признаться, но я украла их из дядиного секретера. – По ее тону, однако, нельзя было заключить, что она испытывает угрызения совести.

Виконт снова отпустил вожжи. Его изумление подобным легкомыслием было настолько велико, что он заговорил с девушкой покровительственным тоном, словно с ребенком:

– И ты говоришь вполне серьезно, что собираешься жить самостоятельно, не имея ничего за душой, кроме двух гиней? Да ты просто умрешь с голоду!

Наступила тишина. Через некоторое время Джемайма произнесла уже совсем другим тоном:

– Больше мне ничего не остается. Я устала терпеть побои, щипки, тычки и пощечины, я уже просто отчаялась… я ощущаю себя такой жалкой… такой несчастной…

Голос ее задрожал и оборвался, и виконт, которому стало жаль девушку, поинтересовался:

– Неужели у тебя не найдется других родственников, к которым я мог бы тебя отвезти?

– Они все слишком боятся дяди Элмера и просто отправят меня обратно к нему.

– Но я и сам сделаю то же самое.

При мысли о том, что ему придется вернуться, он невольно нахмурился, но тут же сказал себе, что другого выхода у него нет.

В то же мгновение, вновь вспомнив про коварство Ниобы, виконт рассердился еще больше:

– Черт побери! Как ты некстати объявилась в моем фаэтоне! Мне вовсе не с руки возвращаться. Больше всего я хочу сейчас показать твоей расчетливой и вероломной кузине, что вполне обойдусь и без нее! – Внезапно какая-то мысль пришла ему в голову, и он презрительно и горько засмеялся. – Я уже сказал ей, что намерен сделать в ближайшие часы, и будь я проклят, если я и в самом деле этого не сделаю!

– Что же вы ей сказали? – с робким любопытством поинтересовалась Джемайма.

Виконт зло сощурился и пояснил со злорадством:

– Я сказал ей, что скорее женюсь на первой же женщине, которую встречу, чем дам всем повод для сплетен и пересудов о том, что она меня оскорбила своим отказом.

Его слова срывались с уст, словно проклятия. Невидящим взором он смотрел вперед, не замечая ни красоты сельского пейзажа, ни ярких красок летнего дня. Перед его глазами в эти минуты стояло побледневшее лицо Ниобы, когда она выслушивала его яростный монолог. Решимость в ее голубых глазах ясно говорила виконту, что она не отступит от своих слов.

Как бы ему хотелось сейчас схватить ее за плечи и хорошенько встряхнуть. Пусть бы убедилась, что мужчины могут быть не менее беспощадны, чем женщины.

И тут рядом с ним раздался нерешительный голос:

– Если вы сказали это всерьез… то я и есть первая женщина, которую вы встретили.

Виконт повернул голову и с недоумением уставился на девушку.

– Господи, да ведь ты права! – прошептал он. – Впрочем, получится даже лучше, если я женюсь на представительнице семейства Баррингтонов.

Слова прозвучали чуть слышно, виконт произнес их, почти не разжимая губ и не глядя на Джемайму, и тут же услышал ее ответ:

– Ничто в мире не вызовет у Ниобы большей досады… да она просто лопнет от злости… если я выйду замуж раньше, чем она, – да к тому же за вас!

Виконт издал короткий смешок, прозвучавший даже жутковато.

– Да тут неподалеку очень кстати есть какая-то церквушка.

Он подхлестнул лошадей, захваченный мыслями о том, сколь действенной будет подобная месть. Он тоже заставит страдать и грызть локти с досады оскорбившую его коварную возлюбленную.

Будучи уже много лет завзятым холостяком, он не сомневался, что известие о его женитьбе вызовет настоящую сенсацию в клубах Сент-Джеймса.

Его настойчивые и пылкие ухаживания за Ниобой Баррингтон стали, несомненно, основанием для множества пари, заключавшихся в Уайт-клубе, и объявление о женитьбе на ее кузине будет воспринято с немалой долей иронии.

Виконт уже достаточно хорошо изучил характер Ниобы, чтобы сознавать, что она всегда стремилась находиться в центре внимания и играть в любой жизненной драме роль главной героини.

Некоторой частью своего сознания, не замутненной нежными взорами коварной прелестницы и еще сохранившей способность критически мыслить, виконт уже тогда понимал, что Ниоба специально превращала в драматическое действо каждый миг его ухаживаний. Возможно, она это делала для того только, чтобы последний этап – объявление о ее помолвке с маркизом – стал сенсацией всего светского сезона.

И теперь известие о том, что она поймала в свои сети более крупную рыбу – маркиза, будет лишено блеска и сенсационности в глазах света, если виконт женится раньше, чем она. Именно свадьба виконта, а не красавицы Ниобы станет главной новостью сезона.

Когда виконт остановил фаэтон у ворот маленькой церкви, сложенной из серого камня, на его губах играла жесткая, торжествующая усмешка.

– Это будет как раз то, что требуется, – пробормотал он сквозь зубы.

Поискав взглядом слуг, которые подержали бы лошадей под уздцы, и не найдя никого, он подозвал к себе пару мальчишек, с восторгом взиравших на фаэтон в нескольких метрах от церковных ворот. И тут тоненький голосок произнес:

– Вы и в самом деле собираетесь… жениться на мне, милорд?

– Я полагаю, что для тебя это будет в любом случае лучше, чем бродить одной, без гроша в кармане по улицам Лондона?

– Да… да… разумеется… и я очень вам… признательна.

– Для этого у тебя нет никаких причин, – мрачно ответил виконт. – Я делаю это исключительно для того, чтобы проучить твою коварную кузину, и надеюсь, что урок этот окажется для нее достаточно болезненным.

– Можете в этом не сомневаться, милорд! – поддержала его Джемайма.

Виконт спрыгнул на землю, велел одному из мальчишек подержать лошадей и осведомился у него, где в это время может находиться викарий.

– В церкви, сэр. Крестит ребенка, – почтительно доложил тот, с восторгом глядя на элегантного, одетого с иголочки джентльмена.

Виконт вошел в церковные ворота, даже не задержавшись, чтобы помочь девушке сойти с фаэтона.

Она легко справилась с этим сама и последовала за ним, надевая свой капор на растрепавшиеся волосы и завязывая под подбородком ленты.

У входа в церковь она отступила в сторону, давая пройти женщине с ребенком на руках и нескольким мужчинам.

Пока они неторопливо шли мимо нее, она заглянула внутрь и увидела, как виконт беседует с пожилым мужчиной, облаченным в стихарь.

Занервничав, она попыталась расправить помятое платье и увидела, что виконт показывает викарию какой-то листок бумаги.

Священник отправился к алтарю, а виконт жестом подозвал к себе Джемайму.

– Я тут объяснил викарию, что в написание твоего имени вкралась ошибка – случайно была опущена его вторая половина, – произнес он бесстрастным тоном, в котором чуткое ухо девушки уловило явственные следы раздражения, – и что тебя на самом деле зовут Джемайма Ниоба.

Джемайма послушно кивнула, но на мгновение, казалось, утратила дар речи и еще больше побледнела. Лишь огромные темные глаза испуганно смотрели ему вслед.

Впрочем, виконт больше не взглянул на нее, даже не предложил ей руку, когда направился к алтарю. Увидев, что викарий уже ждет их, Джемайма поспешно последовала за ним и встала рядом.

Прозвучали краткие молитвы, а затем возникла неловкая пауза: виконт спохватился, что у него нет кольца.

Он не растерялся и тотчас же снял с мизинца своей левой руки золотой перстень с печаткой. Тем не менее он все равно оказался слишком велик – Джемайме пришлось согнуть палец, чтобы удержать его.

Викарий провозгласил их мужем и женой, затем виконт заплатил положенные деньги – пять шиллингов, а когда священник хотел поздравить новобрачных, жених резко повернулся и направился прочь. Девушке ничего не оставалось, как последовать за ним.

– Спасибо… большое спасибо, – пробормотала она викарию, весьма удивленному дурными манерами виконта.

И тут же, опасаясь отстать, она побежала по церковному проходу вслед за своим новообретенным супругом, провожаемая неодобрительным взглядом священника. Но догнала она его уже за церковными воротами.

Глава вторая

Наутро, когда Джемайма проснулась, первой ее панической мыслью было, что она проспала и дядя опять устроит ей взбучку. Но затем, открыв глаза и увидев незнакомую спальню, девушка тут же вспомнила, где она находится и что с ней произошло.

Проснулась она оттого, что ее разбудили легкие и осторожные шаги – в комнату кто-то вошел. Повернув голову, она увидела молоденькую горничную, которая раздвигала шторы на окне.

– Который сейчас час? – тихим голосом спросила Джемайма.

– Десятый час, миледи.

У Джемаймы перехватило дыхание. Почтительный тон, которым говорила с ней служанка, послужил реальным подтверждением того, что все случившееся накануне не было невероятным, фантастическим сном, хотя и, вне всяких сомнений, могло показаться таковым.

Когда они с виконтом приехали вечером в Лондон, она чувствовала, что вот-вот упадет от усталости. Конечно, она ничего не стала говорить об этом виконту, поскольку не рассчитывала на то, что кому-то есть дело до ее самочувствия.

Всю дорогу от церкви до города они проехали в полнейшем молчании. С лица виконта по-прежнему не сходила мрачная усмешка. Когда же они прибыли на Беркли-сквер и появившийся слуга взял под уздцы лошадей, виконт, не обращая ни малейшего внимания на свою новоиспеченную супругу, вошел в дом. Она испуганно и смущенно последовала за ним.

Виконт молча прошел мимо слуг в библиотеку и уселся за большой письменный стол.

Испытывая мучительную неловкость, она остановилась в дверях. Виконт нетерпеливым, резким жестом откинул крышку кожаного ящичка, выхватил из него лист бумаги, украшенный фамильным гербом виконтов Окли, и положил перед собой.

Когда он протянул руку за пером, Джемайма робко поинтересовалась:

– Что… я должна делать?

– Подожди минуту! – с раздражением ответил виконт. – Я должен незамедлительно написать это объявление, чтобы его успели напечатать в утренней газете.

Стоять в дверях было нелепо, и Джемайма прошла в библиотеку и присела на краешек старинного кресла.

Оглядевшись вокруг, она заметила, что библиотека, несмотря на роскошную мебель, выглядит запущенной, а столики красного дерева и дорогой фарфор давно не протирались и покрыты толстым слоем пыли.

Тогда она поспешила напомнить себе, что критика в ее положении неуместна и что она должна быть благодарна судьбе, неожиданно подарившей ей крышу над головой и безопасный ночлег.

Впрочем, все эти перемены в ее жизни произошли настолько молниеносно, что у нее не было времени даже подумать или хотя бы просто на миг опомниться и осознать, что она делает, когда они с виконтом оказались вдруг в церквушке стоящими перед алтарем.

Единственное, что по-настоящему радовало ее в тот момент, – это возможность не возвращаться назад к сэру Элмеру, где ее наверняка ожидали бы очередные немилосердные побои за побег.

Она настолько ненавидела и боялась своего дядю, что при одном только воспоминании о его сурово сдвинутых бровях и жестком взгляде ее охватывала нервная дрожь. Побои, полученные ею утром, не были чем-то из ряда вон выходящим – как она призналась виконту, дядя часто позволял себе подобные “воспитательные” меры. Но сегодня утром переполнилась чаша ее терпения. Самое ужасное было в том, что эти побои унижали ее гордость и грозили навсегда сломить душу.

До встречи с дядей она и представить себе не могла, что на свете бывают такие жестокие, черствые и бесчувственные люди, какими оказались сэр Элмер и его дочь.

Джемайма скоро поняла, что Ниоба терпеть ее не может. А все из-за того, что, как это ни удивительно, рассматривала ее как потенциальную соперницу.

Ниоба заставила отца поднять руку на племянницу прежде всего из опасения, что он может привязаться к ней и в результате лишит дочь какой-то доли своего внимания и любви.

Ниоба была настолько самовлюбленной и эгоистичной, что всерьез полагала, будто весь мир должен вращаться вокруг нее одной и только она одна может быть центром всеобщего внимания и восхищения.

Когда однажды Ниоба обнаружила, к своему неудовольствию, что ее юная кузина выросла и заметно похорошела, то обрушила на нее град пощечин и щипков, и чем дальше – тем хуже. А когда Джемайма сделала попытку как-то воспротивиться такому обращению, бедную девушку ожидали побои уже самого сэра Элмера, настроенного против нее жалобами и откровенной ложью Ниобы.

И в то же самое время Ниоба нещадно эксплуатировала свою юную хрупкую кузину. Джемайма превратилась в бесплатную горничную или, вернее сказать, в рабыню своей родственницы. Сотни раз за день ей приходилось бегать вверх и вниз по лестницам и постоянно выслушивать при этом упреки в глупости и неблагодарности. Девушка настолько уставала, что часто не могла ночью заснуть, а просто лежала в темноте и плакала от отчаяния и собственного бессилия.

Контраст между ее жалким прозябанием в роскошном особняке дяди и прежней беззаботной жизнью в родительском домике, где она жила с отцом и матерью, был так разителен, что ей часто казалось, будто чья-то беспощадная рука сбросила ее с благословенных небес в кромешный ад.

Порой в ее голову даже закрадывалось желание утопиться в озере или застрелиться из одного из дядиных дуэльных пистолетов, хранившихся в библиотеке.

И все-таки врожденная гордость не позволила ей это сделать, она всячески убеждала себя, что не даст себя сломить людям, которых она презирала всей душой.

Казалось, между дядей и его сестрой – ее доброй, милой и терпеливой мамой – не было никакого сходства и даже, наоборот, они были полной противоположностью друг другу.

Для девушки не было секретом, что ее отец никогда не жаловал брата жены и был только рад, что сэр Элмер предпочитал игнорировать сам факт существования шурина, считая его нищим, никчемным неудачником.

Утро этого рокового понедельника стало для Джемаймы поворотной точкой.

Ей достались очередные побои, поскольку Ниоба, хотя и не желала в этом признаться даже самой себе, слегка нервничала из-за предстоящего объяснения с виконтом. Что же касается дяди, тот также находился в весьма скверном состоянии духа, так как с неудовольствием обнаружил, что адвокат маркиза Порткола никак не желает соглашаться на все требования сэра Элмера по поводу брачного договора.

Таким образом, можно было сказать, что Джемайма попалась им под горячую руку, ведь только на ней одной они могли безнаказанно вымещать свое дурное настроение. К тому же бедняжке в это утро не повезло: она нечаянно опрокинула столик с китайской фарфоровой статуэткой.

Неуклюжей назвать ее было трудно, однако одна из собак сэра Элмера кинулась к нему, когда он входил в дом, и едва не сшибла при этом Джемайму с ног; девушка пошатнулась, взмахнула руками, невольно схватилась за столик и уронила его на пол.

Сэр Элмер вернулся с верховой прогулки и держал в руке стек, который тут же и пустил в ход. Когда Джемайма после зверских побоев с трудом поднималась по лестнице, она испытывала помимо невыносимой физической боли еще и мучительное отчаяние из-за своего бессилия и абсолютной неспособности себя защитить. Вот тогда-то к ней впервые и пришла мысль о побеге, хотя она пока не представляла себе, как осуществить свой замысел.

Она знала, что после полудня виконт приедет к Ниобе, и, спустившись в это время в холл, чтобы выполнить множество ожидавших ее дел, увидела в открытую парадную дверь его элегантный фаэтон, стоявший возле ступеней особняка.

Виконт приехал один, без грума, и лошадей держал под уздцы Джеб, мальчишка из конюшни, добрый по отношению к животным, но не отличавшийся особой смекалкой.

И внезапно в голове у отчаявшейся девушки сложился дерзкий план побега.

Еще пару минут назад она с удивлением обнаружила, когда спустилась вниз, что все лакеи куда-то отлучились, вероятно, помогали приводить в порядок дом после субботнего грандиозного бала и разъехавшихся лишь под утро многочисленных гостей.

Времени на раздумья не оставалось, она, сознавая, что должна действовать быстро, тут же побежала к себе в комнату, переоделась, затем вытащила из огромного резного ларя один из хранящихся там дорожных пледов, взяла в дядином секретере две гинеи, выскользнула из парадной двери на улицу, сбежала по ступенькам к фаэтону, одним глазом поглядывая на Джеба. Тот в это время разговаривал о чем-то с лошадьми и Джемайму не заметил.

Обежав вокруг фаэтона, она вскарабкалась в него с другой стороны, легла на пол и прикрылась пледом. И после этого, с пересохшими от страха губами и неистово бьющимся сердцем, стала дожидаться возвращения виконта.

Только теперь она осознала, что у нее появилась надежда обрести свободу.

Некоторое время назад, когда она торопливо переодевалась, узнав от горничной, что виконт приехал и разговаривает с Ниобой в гостиной, в ее голове промелькнула пугающая мысль, что, возможно, она меняет одного тирана на другого.

Виконта она видела множество раз, и в Лондоне, и здесь, в загородном доме, когда он являлся с визитами к Ниобе, и он всегда казался ей не только самым красивым из поклонников кузины, но и самым располагающим к себе своими манерами и сдержанным, мягким характером.

Самой ей никогда не приходилось общаться с ним, но в этом не было ничего удивительного, ведь ей не позволялось разговаривать ни с кем из высокопоставленных поклонников Ниобы.

Ей удавалось взглянуть на них лишь издалека, когда они не замечали этого, увлекшись беседой с ее красавицей кузиной. Зрелище это казалось ей любопытным, хотя бы потому, что нередко они напоминали ей дрессированных зверей из бродячего цирка, смирявших свои дикие повадки под властью опытного укротителя.

В Лондоне она украдкой пряталась за портьерами и оттуда разглядывала гостей, съезжавшихся на грандиозные приемы, которые часто устраивал ее дядя.

А в загородном доме званые обеды проходили, как правило, в огромном баронском зале с галереей менестрелей, украшенной резной дубовой перегородкой, из-за которой удобно было наблюдать за происходящим, самой оставаясь невидимой для гостей.

Если в доме не было никого из посторонних, ей позволялось сидеть за одним столом с дядей и кузиной, правда, обычно они развлекались тем, что находили в ее поведении и манере держаться какой-нибудь изъян и зло и обидно высмеивали. Заканчивались такие трапезы очередной взбучкой. Поэтому Джемайма предпочитала есть в утренней столовой, где она обычно писала вместо Ниобы ответы на письма многочисленных поклонников, надписывала приглашения на приемы и помогала секретарю сэра Элмера, всегда невероятно загруженному работой.

И теперь, глядя на едва знакомого ей мужчину, который совершенно невероятным и неожиданным образом стал ее мужем, Джемайма не могла не задуматься, что за жизнь ожидает ее в будущем и насколько она будет отличаться от того кошмара в доме ее дяди, который она была уже не в силах выдерживать.

Виконт закончил писать объявление в газету и торопливо поднялся из-за стола.

– Сейчас я поеду в клуб и отдам его там посыльному, – сказал он. – А тебе лучше всего отправляться спать.

Джемайма покорно поднялась с кресла.

– Может быть, – тихо и нерешительно сказала она, – кто-нибудь… покажет мне… где я буду спать?

– Да, конечно. Это сделает экономка.

Он протянул руку и дернул за висевший у дверей колокольчик.

– А нельзя ли мне… если это не слишком сложно… что-нибудь поесть?

– Ты голодна? – изумленно спросил виконт, как будто это было чем-то из ряда вон выходящим.

– Я сегодня не завтракала.

Джемайма не стала объяснять, что ланч она тоже пропустила, так как плакала у себя в комнате после полученных побоев от боли и обиды.

Лишь теперь она внезапно почувствовала, что у нее кончились последние силы, и решила, что это от голода, которого, впрочем, почти не ощущала.

Дверь открылась.

– Мисс… – начал было виконт, а затем тут же поправился: – Ее милость хочет что-нибудь поесть, Кингстон, и пусть ваша жена покажет ей, где ее спальня.

– Леди останется здесь?

Совершенно естественно, что дворецкий удивился. И тем не менее Джемайма подумала, что тон его был совершенно недопустимым.

– Это моя жена, Кингстон, – объявил виконт с некоторым смущением, которое он изо всех сил пытался скрыть, – и ваша новая хозяйка!

Проговорив это, он вышел из библиотеки, а дворецкий с открытым от изумления ртом остался стоять на месте, глядя ему вслед.

Послышался звук захлопнувшейся двери. После этого дворецкий перевел взгляд на Джемайму и поинтересовался, опять же без должной почтительности:

– Я правильно расслышал слова его милости? Он женился на вас?

Джемайма гордо подняла голову.

– Вы ведь слышали, что сказал мой муж, – сухо ответила она, – а я буду признательна, если вы скажете экономке, чтобы она провела меня в мою спальню. И еще мне будет удобнее, если еду мне подадут туда же.

– Ничего не знаю, – ответил дворецкий, – повар уже ушел, к тому же утром не было сделано распоряжений насчет каких-нибудь блюд.

– Прошу прощения за хлопоты, – ответила Джемайма, – но если больше ничего нет, то я буду благодарна даже за хлеб с сыром.

– Уж и не знаю, кто их вам принесет. Наш повар не любит, когда кто-нибудь из нас прикасается к продуктам.

Подобный ответ очень удивил Джемайму. Она посмотрела на дворецкого более пристально и на этот раз заметила, что тот был пьян. Странно. Он явно не принадлежал к тому сорту слуг, каких нанял бы ее дядя. Удивительно, что виконт терпит подобного невежу.

И тут Джемайма вспомнила слова Ниобы по поводу виконта – она любила подчеркнуть, рассуждая о претендентах на ее руку, состояние их кошельков. Для Ниобы это было очень важно.

– Мне нравится Вэлиант Окли, – задумчиво говорила Ниоба. – Он хорош собой, и мы с ним будем потрясающей парой – все так говорят! Но у него совершенно нет денег.

– Почему тебя это беспокоит? – робко поинтересовалась как-то раз Джемайма, воспользовавшись хорошим расположением духа своей кузины. – Ведь ты сама очень богата.

– У меня нет никакого желания тратить все свое состояние на мужчину, каким бы красивым он ни был, – ответила Ниоба. – Да и потом, по словам папы, родовое имение виконта в чудовищном состоянии и нуждается в колоссальных вложениях. Там потребуются огромные деньги.

Джемайма знала, что ее дядя очень богат и что у Ниобы собственное огромное состояние. Поэтому ее всегда удивляло, что ту волнуют подобные вопросы.

– А вот у маркиза, – продолжала Ниоба, – особняк в превосходном состоянии. Папа говорит, что таким и должен быть дом настоящего аристократа.

– Но маркиз уже старик, – неосторожно возразила Джемайма, – и, на мой взгляд, он просто безобразен!

– Когда ты его видела? – резко спросила Ниоба.

– Вчера вечером, – ответила Джемайма, – и, когда он вошел с улицы в холл, на лице его было какое-то отсутствующее выражение. Я уверена, что он просто глуп от природы либо выжил из ума от старости.

– Ты ничего в этом не понимаешь, – отрезала Ниоба. – Он богатый, он маркиз, и разве имеет какое-то значение, что он не так молод и был уже один раз женат?

– Его жена умерла? – поинтересовалась Джемайма.

– Разумеется, умерла, – процедила кузина. – Разве я могла бы выйти за него замуж, если бы она была жива? Ах, скоро я стану маркизой!

– Но… ведь он станет твоим мужем, – шепотом возразила Джемайма. – Он будет… целовать тебя… и вы будете, вероятно, спать в одной постели.

– Перестань, Джемайма! Тебе не подобает говорить о таких интимных вещах! – воскликнула Ниоба.

– До встречи с маркизом ты постоянно твердила, что любишь виконта.

Голубые холодные глаза Ниобы, казалось, чуть-чуть потеплели.

– Я и сейчас его люблю, – ответила она с легким вздохом, – и мне нравится, когда он меня целует. Но ведь маркиз более важная фигура, чем виконт…

“Не остается никаких сомнений, – подумала теперь Джемайма, вспомнив свой разговор с кузиной, – что виконт беден. Поэтому-то у него такая плохая прислуга”.

Довольно неряшливая немолодая особа, никак не отвечавшая представлениям Джемаймы о том, какой должна быть экономка в доме аристократа, ворча, проводила девушку в ее спальню и угрюмо заявила, что она может здесь расположиться, если хозяин и в самом деле на ней женился.

– Я уверяю вас, что мы обвенчались сегодня днем, – ответила Джемайма.

– Тогда эта комната подходит вам как нельзя лучше и находится рядом с его спальней, так что располагайтесь в ней. Как я слышала, вы хотели что-нибудь поесть.

– Я буду крайне признательна вам за любую еду, – сказала Джемайма. – Я очень проголодалась.

В конце концов она получила кусок холодной баранины, не слишком хорошо приготовленной, и три остывшие вареные картофелины. На подносе лежал также еще довольно свежий хлеб, кусок масла – на тарелке, не слишком чистой, но Джемайма так устала и была так голодна, что у нее не возникло желания проявлять излишнюю разборчивость.

Она немного поела, утолив первый голод. Миссис Кингстон исчезла; больше никто из слуг не появился, чтобы унести поднос. Джемайма выставила его за дверь, разделась и легла в постель.

От ее внимания не ускользнуло, что простыни рваные и плохо выстираны, а на воде, стоявшей в ее комнате в фарфоровом кувшине, образовался слой пыли.

“Во всяком случае, – думала она, осторожно устраиваясь в постели и стараясь не потревожить покрытую свежими рубцами спину, – дядя и Ниоба больше до меня не доберутся, а все остальное уже не имеет значения”.

Когда она спускалась наутро по лестнице, одетая все в то же платье, в каком приехала в Лондон, ей пришло в голову, что виконт уже завтракает и, возможно, сожалеет о своем опрометчивом поступке.

Еще она невольно подумала, что, в сущности, ей не следовало поощрять его. Она не должна была позволять ему совершать роковую ошибку, так как знала, что им движет чувство мести.

И в то же время Джемайма прекрасно понимала, что, какими бы мотивами ни руководствовался виконт, женившись на ней, для нее это была невероятная удача. Хотя даже теперь ей было трудно оценить до конца все значение этого невероятного события.

По крайней мере, ей больше не придется выслушивать дядины язвительные замечания; отныне она стала виконтессой Окли, и, что бы ни случилось в будущем, даже если виконт отвергнет ее и не пожелает больше видеть, у нее появилось имя, которым она может гордиться.

Когда виконт только начинал ухаживать за Ниобой, она была в восторге не только от его внешности, но и от его титула.

“Фамилия Окли древняя и знатная, – десятки раз повторяла Ниоба. – Те надменные аристократки, которые никогда не приняли бы папу, поскольку он всего лишь простой дворянин и свое состояние заработал сам, а не получил по наследству, никогда не закроют двери своих домов перед виконтом Окли и его женой”.

И теперь Джемайма испытывала нечто вроде благоговейного восторга оттого, что получила право носить имя виконта. В то же время она нервничала и гадала, в каком он сейчас настроении и как ее встретит после того, как остыл и все обдумал.

Она на миг остановилась в растерянности, не зная, где находится столовая, – холл был пуст и спросить было не у кого; но затем она услышала какие-то голоса и направилась в ту сторону, откуда они доносились.

Виконт и в самом деле спустился вниз в прескверном расположении духа и с гудящей от выпитого накануне вечером кларета головой.

На свете существовала одна вещь, которую он совершенно не выносил, – это последствия излишних возлияний. К тому же ему не хотелось потерять право участвовать в стипль-чезе в легком весе, поэтому он был весьма умерен в еде и никогда не позволял себе выпить лишнюю рюмку за обедом.

Но накануне вечером, отправив объявление о своем бракосочетании в газету, он встретил в Уайт-клубе приятелей и немало удивил их на этот раз, выпив невероятное для себя количество кларета. Уже далеко за полночь, строя всевозможные предположения по поводу необычного поведения своего приятеля, веселая компания разъехалась по домам.

Виконт решил, что не станет никому говорить о своей женитьбе до утра, пока в утренней газете не появится брачное объявление.

Пусть это станет для всех сюрпризом, решил он и со злорадным удовлетворением подумал, что для Ниобы этот сюрприз окажется достаточно неприятным.

Чем больше он думал о ее поведении, тем больше негодовал. Слова Джемаймы подтвердили его самые худшие подозрения. Теперь он не сомневался, что коварная, расчетливая красавица и в самом деле держала его про запас – до тех пор, пока не убедилась окончательно, что Порткол уже у нее на крючке.

И вот несчастный отвергнутый виконт сидел в клубе, пил, прислушивался к разговорам завсегдатаев, но вопреки обыкновению сам к ним не присоединялся. Наконец все постепенно заметили, что что-то не так, и принялись выспрашивать своего приятеля, что же, собственно, с ним случилось и чем вызвано его столь странное поведение.

Когда же он ничего им не ответил, они понимающе переглянулись между собой, уже не сомневаясь, что красавец виконт получил отказ от Ниобы Баррингтон.

И только его верный друг Фредди, сидевший рядом с ним, нашел в себе смелость задать вопрос, вертевшийся весь вечер на устах у всей компании.