Текст книги "Благоухающий Цветок"

Барбара Картленд
Благоухающий Цветок

© 1976 by Barbara Cartland

© И. Гилярова, перевод на русский язык, 2013

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2014

Издательство Иностранка®

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Глава первая

1880 год

– Мисс Азалия, сэндвичи для генерала готовы. Берроуз их отнесет его светлости. Сейчас посмотрю, нет ли его поблизости.

– Не беспокойтесь, миссис Берроуз, – ответила Азалия. – Я отнесу сама. Присядьте и отдохните.

– Ох, мисс Азалия, я так устала, что ног под собой не чую, а спина просто разламывается.

– Так присядьте же, – ласково уговаривала старушку Азалия. – Вы слишком переутомились.

Она видела, что пожилая домоправительница страшно устает, но говорить об этом тете, леди Осмунд, было бесполезно.

Азалии казалось просто бесчеловечным взваливать на столь престарелую чету, как Берроузы, все приготовления к званому обеду, который устраивали перед отъездом из Англии ее дядя, генерал Фредерик Осмунд, и его жена.

Берроузы верой и правдой служили отцу генерала до самой его кончины и сейчас находились в весьма преклонных летах. Долгие годы они вели хозяйство в Батлесдон-Хаусе, лондонском дворце Осмундов, и едва ли предполагали, что на старости лет им вновь придется много трудиться.

Однако за два месяца до отъезда в Гонконг генерал перебрался с женой, дочками-близнецами и осиротевшей племянницей в Лондон.

И тогда дворецкому Берроузу пришлось принять на себя командование нанятыми за самую низкую плату, плохо обученными лакеями, а миссис Берроуз, стоявшей на пороге восьмидесятилетия, вновь заниматься кухней.

Прожив много лет в Индии, леди Осмунд привыкла иметь дело со слугами, выполнявшими малейшие ее прихоти за мизерную плату и скудную пищу, и после возвращения в Англию не делала ни малейших усилий, чтобы приспособиться к здешним условиям.

Пока генерал жил в Олдершоте, небольшом городке под Кимберли в сорока милях от Лондона, где находилось несколько крупных военных лагерей, все обстояло проще. Прислугу в дом брали из солдат, а их жены, жившие в семейных казармах, с радостью принимались за любую работу, стараясь заработать хоть немного денег.

Впрочем, когда дело доходило до платы, леди Осмунд проявляла неимоверную скупость. Из-за этого в Лондоне удавалось нанимать только самых молодых и неопытных девушек, и миссис Берроуз постоянно сетовала, что они больше путаются под ногами, чем помогают.

Еще составляя списки гостей и рассылая приглашения, Азалия подумала, что ее в день бала непременно отправят на кухню на подмогу старой домоправительнице. Тем более что она имела неосторожность посетовать при леди Осмунд на только что нанятую нерадивую судомойку и нерасторопную горничную.

– Еще две поденщицы придут помогать с уборкой, – равнодушно ответила леди Осмунд.

– Но ведь придется готовить много блюд к торжественному обеду, да еще для ужина, который подадут во время бала, – напомнила Азалия.

Воцарилась пауза. Затем, с холодным огоньком во взгляде, слишком хорошо знакомым Азалии, леди Осмунд произнесла:

– Ты так беспокоишься за миссис Берроуз, Азалия. Не сомневаюсь, что тебе захочется ей помочь.

Помолчав, Азалия тихо спросила:

– Тетя Эмилия, вы не хотите, чтобы я… присутствовала… на балу?

– На мой взгляд, тебе совершенно необязательно там появляться, – ответила леди Осмунд. – Надеюсь, дядя дал тебе ясно понять, каково твое положение в этом доме… И когда мы приедем в Гонконг, оно не изменится, можешь не надеяться.

Азалия ничего не ответила, но ей стало больно от такой откровенной неприязни. Уже два года она испытывала ее на себе, и все-таки это до сих пор ранило душу.

Тем не менее она сдержалась и подавила протест, готовый сорваться с ее уст. Причина была простой: девушка опасалась, а верней, ужасно боялась, что тогда ее оставят в Англии.

А ей страстно хотелось вернуться на Восток, услышать певучую речь его жителей, ощутить тонкие ароматы пряностей и цветов, запах древесного дыма, прикосновение ласковых лучей солнца, а больше всего ей надоела лондонская промозглая погода.

Правда, в Гонконге все будет не так, как в Индии, но это тоже Восток. В сознании Азалии все земли, лежащие к востоку от Суэцкого канала, были озарены золотистым сиянием и казались солнечным раем.

С тех пор как ее, онемевшую от невыразимого горя после кончины отца и всех обрушившихся вслед за этим невзгод, увезли из Индии, прошло два года. Но девушке они казались целой вечностью. Ведь прежде жизнь ее была радостной и интересной. Полк, в котором служил отец, то и дело направляли в разные провинции страны, офицеры и их семьи жили в походных бунгало, и девушка заботилась об отце и выполняла после смерти матери роль хозяйки дома.

Больше всего Азалия любила бывать в северо-западных княжествах, где отец служил на границе. В месяцы затишья ей дозволялось сопровождать его, но, если среди местного населения вспыхивала смута, женщин и детей отправляли в безопасное место, а офицеры отсутствовали порой месяцами.

Впрочем, одиночество не тяготило ее, так как в доме оставались слуги из числа солдат, которых она знала с раннего детства. К тому же рядом находились жены и матери других офицеров полка, неизменно готовые прийти девочке на помощь, утешить и отвлечь, если им покажется, что она загрустила и скучает. По врожденной деликатности Азалия не противилась этому, хотя на деле никогда не ощущала себя одинокой. Дни ее проходили за хлопотами по хозяйству, к тому же она была любознательной и не упускала возможности получше узнать страну.

Она любила Индию – любила в ней все. Ее интересовала история этой древней земли, у различных учителей она брала уроки языка той или иной провинции, где в тот момент дислоцировался отцовский полк.

Разумеется, время от времени ей доводилось видеть своего дядю-генерала. Сэр Фредерик был намного старше отца и выше его по должности; и он, и его жена казались девушке высокомерными и слишком уж напыщенными.

Лишь позже она убедилась на собственном горьком опыте, как не похожи между собой родные братья.

Дерек Осмунд всегда был веселым и беззаботным, разумеется, если это не касалось военной службы. Отличала его и необычайная доброта. Дочь не могла припомнить и дня, чтобы он не хлопотал о ком-нибудь из своих солдат или несчастном семействе из местных жителей.

Нередко, когда он возвращался с занятий на плацу, его уже ждали индусы – взрослые и дети: они приходили к нему со своими болячками, уверенные, что «хороший господин» поможет им.

Конечно, медицинских навыков отцу не хватало, однако искреннее сочувствие, ободряющее слово рассеивали их страхи и давали надежду на выздоровление; они уходили от него наполненные счастьем, чего не смог бы дать ни один доктор.

Азалия часто напоминала себе, что отец умел озарять жизнь радостью. Так любила повторять и мать, когда они еще жили все вместе.

– Сегодня у папы выходной, – говорила она дочери. – Вот теперь мы повеселимся! Что, если нам устроить пикник?

Верхом на лошадях они отправлялись втроем на пикник – то к реке, то на гору, то в какую-нибудь древнюю пещеру, связанную так или иначе с историей Индии.

И теперь Азалии казалось, что в ее детстве не было ни дня, когда бы не сияло солнце, ни вечера, когда бы она не ложилась спать с улыбкой на устах.

А потом внезапно, как гром среди ясного неба, на нее обрушилось страшное несчастье!

«Как могло это случиться? Господи, как мог Ты допустить такое?» – так рыдала она ночами на корабле, увозившем ее из Индии в холод и, как она была уверена, в кромешную мглу Англии.

И вот даже теперь, спустя два года, порой ей хотелось себя убедить, что этот жуткий кошмар ей только снится, что на самом деле она вовсе не живет в семье дяди-генерала, где с ней обращаются как с парией! Но увы! Все это было печальной явью. Генерал не желал прощать своему младшему брату всего случившегося, того, как он погиб, и поэтому Азалию не любили, откровенно презирали и унижали как только возможно.

«Папа был прав! Абсолютно прав!» – постоянно убеждала себя Азалия. Ее так и подмывало прокричать эти слова в лицо дяде, особенно когда он восседал с самодовольным видом во главе стола, а с ней разговаривал таким тоном, каким не обратился бы и к собаке.

Прибыв в Англию два года назад, она явилась в рабочий кабинет сэра Фредерика и там услышала от него, на что может рассчитывать в будущем.

Переезд из Индии сопровождался мучениями не только душевными, но и физическими. Шел ноябрь, и из-за сильного шторма, разыгравшегося в Бискайском заливе, почти все пассажиры корабля очень страдали от сильной качки. Впрочем, Азалию донимал не ветер, швырявший судно как легкую щепку, не огромные волны – она страдала не от морской болезни, а от холода.

За годы, проведенные в Индии, она приспособилась к жаре. Вероятно, из-за текущей в ее венах русской крови зной индийских равнин не был для нее таким изнурительным, как для большинства чистокровных англичан.

Ее мать была русской, а родилась в Индии, что, как узнала Азалия, оказалось еще одним грехом, за который ей приходилось расплачиваться, поскольку дядя терпеть не мог чужеземцев и презирал даже англичан, которым довелось появиться на свет в Индии.

Когда сильно исхудавшая за дорогу – кожа да кости – племянница предстала перед дядей, выстукивая зубами дробь от холода, стоявшего в его кабинете, в ней мало что напоминало кареглазую красавицу, так похожую на мать. Потрясенная гибелью отца, она не могла проглотить ни кусочка, глаза распухли от слез, а темные волосы, прежде роскошные и блестящие, сделались безжизненными и тусклыми, как пакля.

Некрасивая и жалкая, она ничем не могла смягчить застывшую в глазах дяди суровость, и в его голосе явственно звучала неприязнь.

– Мы с тобой понимаем, Азалия, – заявил он, – что безответственное и предосудительное поведение твоего отца могло навлечь позор на весь наш род.

– Папа поступил правильно! – еле слышно произнесла девушка.

– Правильно? – прорычал генерал. – Правильно, что убил высшего по званию офицера?

– Вы ведь знаете, что папа не хотел убивать полковника, – возразила Азалия, – а произошел несчастный случай. Он просто пытался удержать полковника, ведь тот совершенно обезумел и жестоко избивал девушку.

– Туземную девку! – презрительно процедил сквозь зубы генерал. – Вне всяких сомнений, она заслуживала преподанного ей урока.

– Эта девушка не первая, с кем полковник так жестоко обращался, – не согласилась Азалия, поежившись от нахлынувших на нее воспоминаний. Извращенная жестокость этого человека была известна всем.

Но что могла она объяснить этому суровому, похожему на гранитного истукана человеку?.. Как рассказать об ужасных женских криках, внезапно нарушивших мягкую прелесть южной ночи? Какое-то время Дерек Осмунд выжидал, но крики, звучавшие из бунгало полковника, не утихали, а, наоборот, становились все отчаянней, и он вскочил на ноги.

– Негодяй! – воскликнул он. – Так больше не может продолжаться! Эта девушка еще совсем ребенок, к тому же она дочь нашего портного.

И тогда Азалия поняла, чей голос доносится до них. Кричала девочка лет тринадцати-четырнадцати, которая пришла в лагерь вместе со своим отцом, портным. Она помогала ему кроить и шить, а работали они на верандах у заказчиков. У девочки были ловкие руки, и за сутки они вдвоем могли сшить новое платье или рубашку, привести в порядок офицерский мундир.

Азалия часто разговаривала с девочкой, любуясь ее бархатными глазами с длинными черными ресницами. Если приближался мужчина, девочка всегда закрывала лицо сари, однако полковник, несмотря на свое беспробудное пьянство, видимо, разглядел нежный овал личика и округлости фигуры, которые не могла скрыть мягкая ткань.

Дерек Осмунд направился к бунгало полковника. Крики усилились, затем раздался гневный голос полковника, пронзительный вскрик. И наступила тишина.

Лишь впоследствии Азалия смогла воссоздать картину случившегося.

Отец увидел полураздетую дочку портного, стонущую под градом ударов, наносимых полковником.

Такова была обычная прелюдия перед актом насилия; все младшие офицеры знали, что полковник удовлетворял таким образом свои низменные желания.

– Какого дьявола тебе здесь нужно? – взревел полковник, увидев Дерека Осмунда.

– Сэр, вы не должны так обращаться с девушкой!

– Ты много себе позволяешь, Осмунд!

– Я просто хочу вам сказать, сэр, что ваше поведение предосудительно, негуманно и являет собой дурной пример для подчиненных.

Полковник в ярости сверкнул глазами.

– Убирайся из моего жилища и не лезь не в свои дела! – зарычал он.

– Это мое дело, – ответил Дерек Осмунд. – Долг всякого порядочного человека защитить слабого.

В ответ полковник лишь захохотал:

– Катись к чертям! Впрочем, если тебе интересно посмотреть, то можешь остаться.

Он крепче сжал в руке трость, схватил несчастную за волосы и швырнул на колени.

Ее спина уже вся покрылась вспухшими рубцами от полученных ударов, и, когда трость опустилась еще раз, она закричала. Крик был слабым, девушка уже теряла силы.

И тогда Дерек Осмунд размахнулся. Его кулак врезался в подбородок полковника, и тот, плохо державшийся на ногах после выпитого за обедом джина, упал навзничь и ударился затылком о железную ножку кровати.

Молодому и крепкому организму это падение не принесло бы особого вреда и, уж конечно, не могло быть роковым. Но полковой хирург, вскоре после этого явившийся в бунгало, констатировал смерть.

Что случилось потом, Азалия знала весьма смутно. Хирург привез сэра Фредерика, случайно оказавшегося неподалеку в гостях у губернатора провинции. Сэр Фредерик взял дело в свои руки, переговорил с братом наедине.

Домой Дерек Осмунд уже не вернулся. На следующее утро его нашли мертвым за пределами лагеря, и Азалии было сказано, что отец погиб на охоте, преследуя какого-то зверя.

Девушка понимала, что отцу грозил военный трибунал, и именно это подтолкнуло его к самоубийству. Дело решили замять, и официально полковой хирург заявил, что он уже не раз предупреждал полковника о плохом состоянии его сердца и что на этот раз физические усилия оказались для него фатальными.

За исключением сэра Фредерика, полкового хирурга и одного из старших офицеров подробности случившегося не знал больше ни один человек, если не считать, разумеется, Азалии.

– Безответственное поведение твоего отца едва не навлекло позор на наш род, на полк, в котором он служил, и на всю империю, – сказал тогда генерал. – Вот почему, Азалия, ты не должна говорить об этом никогда и никому. Надеюсь, тебе это ясно?

Вместо ответа последовало молчание. Наконец Азалия еле слышно произнесла:

– Конечно, я не скажу об этом никому из посторонних. Но ведь когда-нибудь я выйду замуж, и мой муж захочет знать всю правду.

– Ты никогда не выйдешь замуж.

В словах генерала прозвучала ледяная уверенность.

Азалия взглянула на дядю, широко раскрыв от изумления глаза.

– Почему не выйду? – еле слышно вымолвила она.

– Потому что, являясь твоим опекуном, я никогда не дам тебе на это разрешение, – заявил генерал. – Ты должна нести кару за грехи твоего отца и обо всем, что произошло в Индии, будешь молчать до самой могилы.

Какое-то время парализованный от изумления рассудок Азалии никак не мог усвоить смысл прозвучавших слов. А сэр Фредерик с презрением добавил:

– К тому же ты совершенно лишена привлекательности, как, впрочем, и богатого приданого, так что едва ли найдется ненормальный, готовый повести тебя под венец. И тем не менее, если это все же случится, ответ мой будет неизменен – нет, нет и еще раз нет!

Девушка затаила дыхание и на какое-то время лишилась дара речи. Прежде она даже не могла и помыслить о том, что такое возможно в ее жизни. В свои шестнадцать лет она еще не успела отдать кому-то свое сердце, но в глубине души никогда не сомневалась, что рано или поздно выйдет замуж, что у нее будут дети. А еще ей хотелось, чтобы ее муж тоже был военным, как и отец, и чтобы они по-прежнему жили в Индии.

Она выросла в среде военных, гордилась тем, как высоко ценил ее отец честь полка и личным примером вдохновлял своих подчиненных, любивших его за порядочность и заботу об их нуждах.

С полком были связаны все ее помыслы и дела; лошади, парады, передислокации, упаковка нехитрого домашнего скарба, семьи других офицеров, их жены и дети, бесчисленная армия туземцев, кормившихся возле военных и казавшихся такой же неотъемлемой частью полка, как и служившие в нем сипаи.

По утрам она просыпалась под звуки побудки, а вечерами, во время спуска флага, слушала сигнал отбоя, пронзительным эхом разносившийся по военному лагерю в надвигающихся сумерках.

Полк был для нее домом, частью жизни, и, когда ей вспоминались флажки, трепещущие на пиках кавалерии, и стройное пение занятых работой солдат, никогда не затихающая после гибели отца боль делалась еще острей.

Уезжая из Индии, она говорила себе, что непременно вернется, что не навсегда покидает эту древнюю страну.

И вот теперь дядя заявляет, что у нее нет иного будущего, чем жить в этом ненавистном доме и молча сносить каждый день унижения от своих родственников.

Не только за отцовский поступок приходилось ей нести наказание. И дядя, и тетка дали ясно понять, что их не устраивала и ее мать, потому что была русской.

– Ты никому не должна говорить о происхождении своей матери, – предостерег Азалию сэр Фредерик. – В свое время брат крайне неудачно выбрал себе спутницу жизни, и я не раз давал ему это понять.

– Почему вам это так не нравилось? – поинтересовалась девушка.

– Потому что смешивать расы всегда очень дурно, а ведь русских даже нельзя считать европейцами! Твоему отцу следовало взять в жены порядочную английскую девушку.

– Вы хотите сказать, что моя мать не была порядочной? – сердито спросила Азалия.

Сэр Фредерик поджал губы.

– Твоей матери нет в живых, поэтому я не стану говорить о ней то, что думаю. Но повторяю еще раз: тебе лучше не распространяться относительно ее русского происхождения. – Голос генерала сделался строже, и он продолжал: – В любой момент мы можем оказаться в состоянии войны с Россией, на этот раз на северо-западной границе. Но даже и без открытых военных акций русские баламутят индусов, проникают через наши рубежи, а их шпионов можно обнаружить где угодно. – Он с презрением взглянул на бледное лицо Азалии и резко добавил: – Весьма прискорбно, что я вынужден держать у себя в доме особу, в жилах которой течет дурная кровь! Находясь под моим кровом, ты никогда не должна упоминать имя своей матери.

Поначалу Азалия была слишком раздавлена горем, чтобы постичь все случившееся. Затем, год спустя, когда ей не разрешили продолжать образование, она осознала, что занимает в доме дяди положение где-то на уровне поденщицы или бесплатной служанки.

В семнадцать лет, когда ее кузины-близнецы Виолетта и Маргарита получили возможность бывать в высшем свете и непрестанно ездили с бала на бал и меняли наряды, из нее сделали горничную, секретаря, швею, экономку.

И вот теперь, спустя еще год, она с ужасом поняла, что жизнь ее так и пройдет в услужении семейству дяди-генерала, ведь надеяться ей не на что и остается только смириться с долгими годами, заполненными одной и той же нудной и однообразной работой.

И вдруг, словно чудо, приходит известие о том, что генерала переводят из Англии в Гонконг. Азалия даже не поверила такому счастью, к тому же поначалу она не сомневалась, что сэр Фредерик и его жена не захотят взять ее с собой.

Впрочем, вскоре она догадалась, что они стараются не оставлять ее без присмотра, ведь отцовская смерть по-прежнему является тайной генерала, и он боится, что племянница проговорится и случившееся с его братом приобретет скандальную огласку. Именно это, а также происхождение ее матери и заставляло суровых родственников держать ее подальше от общества и не выпускать из-под своего надзора. Отрицать, что она их племянница, они не могли, но уверяли всех, что Азалия замкнутая и нелюдимая.

– Азалия дикарка, она не танцует и избегает балов, – как-то заявила тетка своей приятельнице, несмело предложившей включить девушку в число приглашенных вместе с ее кузинами.

Азалии захотелось закричать, что это неправда, но она не сомневалась, что такой поступок лишь навлечет на нее дядин гнев и ничуть не изменит ее жалкого положения в этом доме.

Но Гонконг по крайней мере ближе к любезной ее сердцу Индии. И там ее будут окружать цветы и птицы, она будет купаться в солнечном свете и видеть улыбающиеся лица.

– Мисс Азалия, если вас не затруднит, отнесите эти сэндвичи в кабинет сэра Фредерика, – сказала миссис Берроуз, прервав размышления девушки. – В кладовой стоит графин виски. Генерал распорядился, чтобы его не выставляли до конца вечера, а то гости все выпьют. Он хочет, чтобы ему побольше досталось.

– Да, я знаю, – отозвалась Азалия, – я захвачу графин с собой. Пусть ваш муж немного отдохнет, ведь с ревматизмом не побегаешь по лестницам.

– Ах, добрая вы душа! Прямо не знаю, что бы я без вас делала, ведь с обедом и ужином столько хлопот!

И это было верно.

Азалия, сделавшаяся к тому времени умелой кухаркой, приготовила почти половину обеденных блюд и все блюда для ужина.

– Как я рада, что все уже позади, миссис Берроуз! – заметила она вслух, берясь за поднос с сэндвичами, украшенными петрушкой. – Вот я вернусь, и мы выпьем с вами по чашке чая.

– Вы это заслужили, дорогая, – ответила старушка.

Из просторной кухни с высоким потолком и кафельным полом, аккуратно расставленной посудой и начищенными до блеска кастрюлями Азалия направилась по коридору в кладовую.

На одном из боковых столиков старый Берроуз оставил серебряный поднос с массивным стеклянным графином, наполненным виски. Азалия переложила на поднос сэндвичи, взяла его и направилась в дядин кабинет.

Из большой гостиной, откуда вынесли почти всю мебель, освободив ее для танцев, доносилась музыка. Это была большая и красивая комната с французскими окнами до полу, открывающимися в сад. Впрочем, стояла зима, и окна были закрыты.

Азалия представила, как красиво здесь летом, можно выйти из тускло освещенной газом комнаты в благоухающий цветами сад, расположенный, как ей казалось, в самой верхней точке Лондона. Из окон гостиной виднелась зеленая долина, подобную которой не раз изображал Констебл на своих полотнах.

Впрочем, больше всего девушку интересовал сад. Она знала, что отец генерала был заядлым садовником и, уйдя в отставку, приложил много усилий, чтобы сделать свой сад не только красивым, но и пользующимся заслуженной славой среди любителей садоводства. Он сумел вырастить множество экзотических растений, невиданных прежде в Англии, выписывая их для этой цели из разных уголков мира.

Одержимый цветами, полковник Осмунд настоял на том, чтобы его внучки получили при крещении имена, совпадающие с названиями его любимых цветов.

– Весьма типично, – едко заметила по этому поводу леди Осмунд, – что твоя мать выбрала для тебя совершенно неподходящее имя.

Азалия готова была возразить, что имена Виолетта и Маргарита скучны и встречаются слишком часто, однако, успев прожить к этому времени в доме несколько месяцев, знала, что тетке лучше не перечить.

Генеральша не била ее, хотя девушка не сомневалась, что она вполне способна на это, однако завела обыкновение раздавать пощечины, и щипки ее, весьма болезненные, оставляли синяки на руках.

Это была крупная и сильная особа; Азалия ощущала себя рядом с ней хрупкой и маленькой. И перечить ей опасалась.

И вот теперь она торопливо несла в кабинет сэндвичи и виски – генерал имел обыкновение выпить рюмочку перед сном – и мечтала о том, как она в новом платье будет танцевать на балу вместе со всеми.

Приглашения гостям она рассылала сама и знала, что молодежи на приеме будет совсем немного и что это либо офицеры, либо сыновья и дочери из семейств, с которыми генеральша находила возможным общаться.

«Если бы прием устраивала я, – сказала себе Азалия, – то пригласила бы своих друзей… настоящих друзей».

И с горечью подумала, что едва ли сможет когда-нибудь позволить себе обзавестись друзьями.

Она вошла в кабинет, расположенный в дальнем конце дома, и увидела, что в камине уже ярко полыхает огонь: старый Берроуз не забыл его разжечь.

Газовая горелка неярко освещала комнату, скрадывая потертую обивку кресел и ветхость ковра. Впрочем, больше всего Азалию привлекала в этой комнате библиотека, и она, несмотря на недостаток времени, частенько украдкой брала книги, чтобы на досуге насладиться чтением.

И читала ночами, несмотря на холод в ее спальне.

В комнатах Виолетты и Маргариты, как и у самой генеральши, служанка разжигала утром камин и поддерживала огонь в течение всего дня.

Азалия же была лишена такой привилегии, и никакое количество одеял не могло согреть ее даже при закрытых окнах. Ее постоянно била дрожь, а нос все время был синим от холода.

Поставив виски и сэндвичи на столик, она повернулась к камину и протянула руки к пламени. И тут увидела в висевшем над камином зеркале свое отражение.

За два года она изменилась: фигура по-прежнему оставалась как у подростка, но ключицы уже не торчали из выреза платья.

Как и у матери, лицо ее было сердцевидным, чуть заостренным к подбородку, а карие глаза сделались еще больше и привлекали к себе внимание.

Неестественная бледность объяснялась тем, что она была перегружена работой по дому и редко получала возможность совершать прогулки на свежем воздухе. Впрочем, она и не стремилась подолгу гулять, напуганная холодными зимними ветрами.

Азалия вгляделась в свое отражение.

Она не могла решить, красивы ли ее темные волосы и расширенные словно от испуга глаза.

И в который раз пожалела, что отца нет рядом. Уж он-то сказал бы ей правду. Ее взгляд упал на фартук, в котором она стряпала весь день на кухне.

Под фартуком на ней было надето платье, принадлежавшее прежде то ли Виолетте, то ли Маргарите. Они всегда одевались почти одинаково и предпочитали неяркие тона – светло-голубой, бледно-розовый или бежевый. Ей же эти платья совершенно не шли.

Почему, она и сама не знала. Видимо, к тому времени, когда их отдавали ей, платья становились до того изношенными, застиранными и утратившими форму, что носить их было почти невозможно.

– Какая разница, как я одета, – успокоила она себя. – Кто меня сейчас видит?

Не успела она произнести эти слова, как услышала приближающиеся к двери шаги.

Она догадалась, что это не дядя – он едва ли оставит гостей, – и потихоньку скользнула за тяжелую бархатную штору, закрывавшую окно, не желая встречаться с посторонними.

Едва она успела спрятаться, как дверь отворилась.

– Здесь никого нет, – произнес мужской бас. – Давай-ка посидим тут немного, Джордж. Мы свое дело определенно сделали.

– Ты сделал, Мервин, – ответил другой голос.

Рассылавшая собственноручно все приглашения, Азалия сразу же догадалась, кому принадлежат голоса.

Среди гостей лишь один человек носил такое необычное имя – Мервин, это был лорд Шелдон. Получив приглашение, он поинтересовался, нельзя ли ему прийти с другом, гостившим в то время у него, капитаном Джорджем Уидкомбом.

Азалия прекрасно знала, что леди Осмунд, радовавшаяся возможности заполучить такого именитого гостя, согласилась.

Пригласить на вечер лорда предложил генерал, поскольку до того, как принять свой титул, лорд Шелдон служил в Индии в Семнадцатом гусарском полку и встречался там с генералом.

– Весьма неглупый молодой человек, – ворчливо заметил лорд Осмунд, – хотя мне никогда особенно не нравился. Впрочем, полковник высокого о нем мнения, к тому же он тоже едет в Гонконг.

– И он там будет в одно время с нами? – спросила леди Осмунд, и в ее жестких глазах вспыхнула искорка хищного интереса.

– Будет, – сухо ответил генерал, и Азалия поняла, что по какой-то причине ее дядю не слишком радует такая перспектива.

И теперь она услышала, как капитан Уидкомб сказал:

– Скажи на милость, Мервин, как тебя угораздило попасть на это ужасное сборище? Ведь у тебя вся каминная полка засыпана приглашениями, одно другого интересней. Право, я весьма удивлен!

– Ты еще не слышал самого страшного, Джордж, – ответил лорд Шелдон.

– Что может быть страшнее? – фыркнул капитан Уидкомб. – Кстати, я вижу тут виски. Давай-ка выпьем, шампанское подали отвратительное!

– Армейские нравы, приятель! Генералы всегда стараются выгадать на мелочах!

– Охотно верю, – ответил капитан Уидкомб. – Хотя у нас в гвардии царят другие обычаи.

– Не будь таким снобом, Джордж, – с упреком сказал лорд Шелдон. – И признаюсь, я тоже предпочитаю что-нибудь покрепче, а не ту шипучую гадость, которой нас потчевали.

– Должен заметить, что ты меня не порадовал, Мервин. Надо же! Притащил сюда в первый же вечер, не успел я приехать в Лондон.

– Хотел дать тебе почувствовать, каково мне будет во время поездки в Гонконг.

– Боже, Мервин! Неужели там тебе придется общаться со всей этой компанией?

– Ты не поверишь, но главнокомандующий припер меня к стенке и заявил, что, поскольку генерал плывет на флагманском корабле, а я на «Ориссе», он будет весьма признателен, если я возьму под свою опеку леди Осмунд и ее дочерей-близнецов! Что я мог поделать?

– Дорогой друг, я посмотрел уже на эту даму и приношу тебе свои самые глубокие и искренние соболезнования!

– Я-то надеялся поработать во время плавания, – с горечью заметил лорд Шелдон. – Столько было планов, и надо же! Свалились мне на голову.

– Почему же тебе так не повезло?

– Главнокомандующий знает, с какой целью Министерство колоний направляет меня в Гонконг, а генерал – один из его любимчиков. Кстати, именно благодаря этому он и получил такую должность.

– И согласился ее принять, – язвительно заметил капитан Уидкомб. – Не сомневаюсь, что генеральша рассчитывает навязать своих бело-розовых идиоток-дочек ничего не подозревающей колонии!

– Она уже устроила мне допрос с пристрастием, на кого из местных знаменитостей можно науськать своих крошек.

– Вероятно, ей хотелось узнать, ждут ли их там какие-нибудь завидные женихи, – заметил капитан Уидкомб.

– Разумеется, – подтвердил лорд Шелдон. – Что еще так интересует полковых мамаш, как холостые офицеры!

– Да, на Гонконг нагрянет целая рыболовецкая флотилия, – съязвил капитан.

– Точно! Только должен тебе заметить, дружище, что я уже достаточно повидал этих девиц из Англии: они не ловят рыбу. Эти хватают когтями и немедленно пожирают свою жертву. – Он презрительно фыркнул. – Это настоящие тигрицы, кровожадные охотницы за женихами, любая из них. Должен тебе сказать, что у меня сердце обливается кровью, как только подумаю о безусом юнце, которого закогтит одна из этих прелестниц и потащит под венец. Все, жизнь бедняги, считай, загублена до конца его дней!