Текст книги "Авантюрист"

Барбара Картленд
Авантюрист

© 1937 by Barbara Cartland

© Павлычева М., перевод на русский язык, 2013

© Издание на русском языке, оформление.

ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2013

Издательство Иностранка^®

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Глава первая
¹⁹⁰²

В конце улицы слышалось заунывное пение шарманки, наигрывающей популярную мелодию. Звуки музыки смешивались с отдаленным гулом транспорта.

Фрэнк Суинтон сидел возле открытого окна и писал. Рядом с камином, пустая топка которого была скрыта за экраном в виде веера, расположилась с вязанием молодая женщина. Тишину комнаты нарушал лишь мерный перестук спиц.

Внезапно с улицы крикнули: «Эмили!» – и женщина, отложив вязание, встала и вышла из комнаты.

Фрэнк зевнул, потянулся и выглянул в окно.

В двадцать один год он все еще продолжал, как говорят, «держаться за маменькину юбку», однако зажить самостоятельно ему мешала не только нежная и искренняя привязанность к матери, но и бедность.

Неожиданно он с отвращением отодвинулся от стола и, вскочив, оглядел комнату. Его взгляд упал на зеркало над камином, и он увидел свое отражение на фоне угрюмых серых стен. Сумерки не позволяли рассмотреть черты лица во всех деталях, но Фрэнк прекрасно представлял, как выглядит: темные всклокоченные волосы, обрамляющие высокий лоб, широкий рот с чувственными губами, твердый подбородок.

Не красавец, но довольно привлекателен, заключил Фрэнк, если учесть, что он высок и строен.

«Однажды я совершу нечто значительное», – пообещал он своему отражению.

Дверь открылась, и в комнату вошла мать с лампой в руке.

– Прости, что так долго держала тебя в темноте, сынок, – ласково проговорила она. – Я забыла утром наполнить лампы, поэтому залила масло сейчас.

Она поставила лампу с круглым матовым абажуром в центр стола на вышитую салфетку, затем подошла к окну, опустила жалюзи и задернула тяжелые бархатные шторы с бахромой.

– Как продвигается работа? – спросила она, увидев на столе раскрытые книги и исписанные листы бумаги.

– Я не собираюсь сдавать экзамен, – прямо заявил Фрэнк.

Услышав печальные нотки в голосе сына, миссис Суинтон резко повернулась. Она была невысокой, худенькой женщиной, неухоженные руки свидетельствовали о том, что ей приходится много трудиться. Ее седеющие волосы были забраны под обруч.

– В чем дело, дорогой? – спросила она.

– Просто мне до смерти надоело заниматься тем, что, я уверен, никогда мне не понадобится, – ответил Фрэнк. – Я не создан для бизнеса, во всяком случае, для бизнеса такого рода.

Вздохнув, миссис Суинтон села на стул.

– Но если ты не хочешь заниматься этим, – вновь заговорила она, – то что ты собираешься делать? Фрэнк, дорогой, я согласна, что эта работа не подходит тебе. Если бы ты мог поступить в университет, все сложилось бы иначе.

Фрэнк горько улыбнулся: сколько раз он слышал от матери эти слова!

– Но возможности поступить в университет не было, верно?

– Тебе же известно, что нет, – покачала головой мать. – Если бы твой отец…

– Кстати, где он? – осведомился Фрэнк.

– Он еще не вернулся, – ответила миссис Суинтон, опустив глаза на руки, чтобы не встречаться взглядом с сыном.

– Ну что ж, в этом нет ничего необычного, – хмыкнул Фрэнк.

– Давай не будем обсуждать это, – попросила мать. – Возможно, сегодня ничего не произойдет. Давай поговорим о тебе, дорогой. Чем бы ты хотел заниматься… я имею в виду, если бы у нас были деньги?

– Какой смысл даже думать об этом? – довольно грубо произнес Фрэнк. – У нас нет денег и, вероятнее всего, никогда не будет.

– О сынок, мне больно от мысли, что я не сумела обеспечить тебе достойную жизнь.

Во взгляде матери явственно читалось страдание, и Фрэнк, поддавшись порыву, обнял ее за плечи.

– Не беспокойся, – сказал он. – Однажды случится нечто, что кардинально изменит нашу жизнь, вот увидишь.

Звук открывшейся двери заставил их вздрогнуть и повернуться. На пороге стояла Эмили. Они всегда старались скрывать от нее свои чувства друг к другу и поэтому сейчас устремили на девушку виноватые взгляды.

Эмили была на пять лет старше брата. В то время как Фрэнк прилагал хоть какие-то усилия, чтобы вырваться из бедности, его сестра к двадцати семи годам смирилась со своей участью, и ее угрюмый вид служил постоянным укором для миссис Суинтон.

Фрэнк поспешно отодвинулся от матери и принялся собирать книги на столе.

– Послушай, мама, – сказала Эмили, – ты могла бы подождать, пока я сама принесу лампу. Ты же знаешь, что говорят доктора, у тебя слабое сердце, а лестница из кухни слишком длинная.

Вполне возможно, что девушкой двигала искренняя забота о матери, но недовольный и осуждающий тон противоречил смыслу ее слов.

– Все в порядке, – успокоила ее миссис Суинтон. – Ты была занята. Я прекрасно справилась.

– И зачем только приглашать к тебе врача, раз ты не выполняешь его указания! Если хочешь знать мое мнение, это бесполезная трата денег.

– Как бы то ни было, тебя никто не просит платить ему, – вмешался Фрэнк.

– О да, за лечение платишь ты, – саркастически заметила Эмили, – только жаль, что ты не желаешь работать чуть больше, чтобы помочь семье справиться с финансовыми проблемами.

– Дети, дети, – устало произнесла миссис Суинтон, – не надо ссориться. Вы же знаете, как я не люблю этого.

– Вся проблема Эмили в том, – усмехнулся Фрэнк, – что ей хочется иметь свой дом, но она не может найти глупца, который согласился бы предоставить ей его.

– Мама, я не потерплю, чтобы Фрэнк так разговаривал со мной! – покраснев, возмутилась Эмили.

Увидев негодование сестры, Фрэнк расхохотался, и та, выбежав из комнаты, хлопнула за собой дверью.

– Фрэнк, – нарушила затянувшееся молчание миссис Суинтон, – дорогой, ты же знаешь, как она ранима. Она понимает, что превращается в старую деву, и страшится этого.

– Но почему, о боже, мы все должны страдать от этого! Она невыносима, мама. Она нудит с утра до вечера. Не представляю, как ты выносишь ее постоянное брюзжание.

– Бедняжка Эмили, – вздохнула миссис Суинтон. – Возможно, это я виновата в том, что она такая, потому-то я и хотела, чтобы ее судьба сложилась не так, как моя.

– Чепуха! – воскликнул Фрэнк. – Вы с отцом жили довольно обеспеченно и счастливо, когда она родилась. Ведь ты была счастлива в первый год замужества?

– Да, дорогой, конечно, я была счастлива, – быстро ответила миссис Суинтон, но Фрэнк знал, что она лжет.

Часы на камине пробили десять.

– Уже поздно, – проговорила миссис Суинтон, бросив обеспокоенный взгляд на часы.

– Можно спокойно убирать отцовский ужин, это уж точно, – заметил Фрэнк.

– Верно, – согласилась миссис Суинтон и направилась к двери.

Через полчаса раздался мелодичный бой, и все трое, посмотрев на часы и убедившись, что сейчас половина одиннадцатого, вернулись к своим занятиям. Еще через полчаса повторилось то же самое, но никто из членов семьи, расположившихся в гостиной, даже не думал о том, чтобы идти спать.

Было около двенадцати, когда стук лошадиных копыт по мостовой и бряцание уздечки заставили их насторожиться. Через некоторое время экипаж остановился у двери дома и снаружи послышался звук, похожий то ли на рыдание, то ли на стон. Миссис Суинтон поспешно покинула комнату и по тускло освещенному чадящей лампой коридору направилась в холл.

Эмили было последовала за ней, но остановилась у двери. На ее лице отражалась тревога, к которой примешивалось любопытство. Казалось, она проверяет, подтвердятся ли ее опасения.

Только Фрэнк остался сидеть. Он прислушивался к происходящему, сохраняя при этом полное равнодушие.

Миссис Суинтон открыла входную дверь. До тех, кто был в гостиной, донеслись голоса, затем незнакомый мужчина воскликнул:

– Осторожнее, сэр! Вот так! Помогите нам, мэм.

По шуму нетрудно было догадаться, что кого-то куда-то ведут.

Лишь когда пьяный голос сердито произнес: «Что вы, черт побери, делаете?», Фрэнк медленно поднялся и обратился к Эмили:

– Как ты думаешь, им нужна моя помощь?

– Конечно нет, – отрезала Эмили и еле слышным шепотом добавила: – Ты же знаешь, что твое присутствие приведет его в бешенство.

– Пошли, Эдвард, мы должны уложить тебя в постель, – раздался неестественно спокойный голос миссис Суинтон.

Вместо мужа ей ответил извозчик:

– Вот и правильно, мэм. Я помогу вам.

Очевидно, отвести пьяного наверх и уложить его в постель оказалось нелегким делом. Вся процедура сопровождалась стонами, стуком и проклятиями. Наконец грохот наверху возвестил о том, что отец добрался до спальни.

Несколько секунд спустя в холл, тяжело дыша, спустился извозчик. Он дождался миссис Суинтон, которая расплатилась с ним за услуги и добавила небольшую сумму на чай.

Лишь когда за извозчиком закрылась входная дверь, когда вдали стих стук подков, Эмили дала волю эмоциям и, громко разрыдавшись, бросилась в свою комнату на самом верху, а Фрэнк заспешил ко все еще стоявшей в холле матери.

В одной руке миссис Суинтон продолжала сжимать потертый кожаный кошелек, а другую прижимала к груди, словно пытаясь унять боль.

– Как ты, мама? – встревожился Фрэнк.

Лоб матери покрывали капельки пота, она тяжело дышала и не могла говорить.

Фрэнк обнял ее за плечи и повел в гостиную.

– Я должна пойти к отцу, – с трудом вымолвила миссис Суинтон, когда Фрэнк насильно усадил ее в кресло.

– Сначала отдышись, – потребовал он. – Какой же я дурак, зачем я допустил, чтобы ты волокла его по лестнице! Ведь доктора запрещают тебе напрягаться.

– Он расстраивается, когда кто-нибудь из вас видит его в таком состоянии, – напомнила миссис Суинтон. – Твое присутствие только ухудшило бы ситуацию. А так он спокойно заснет.

– О да, – с горечью произнес Фрэнк, – уж ему-то ничто не помешает заснуть.

Он знал, что мать будет бодрствовать всю ночь рядом с напившимся до полусмерти мужем.

– Хочешь воды? – спросил он, увидев, что ее щеки слегка порозовели и дыхание выровнялось.

– Со мной все в порядке, сынок, – похлопала его по руке мать. – Не беспокойся.

– Сколько пришлось заплатить извозчику? – осведомился Фрэнк.

Миссис Суинтон заглянула в кошелек.

– Пять шиллингов и шесть пенсов, – с отчаянием в голосе ответила она.

– Так не может больше продолжаться! – вскричал Фрэнк.

– Ничего не поделаешь, дорогой, – грустно произнесла мать, медленно поднимаясь на ноги. – Нужно как-то протянуть до первого числа.

Фрэнк лежал в своей кровати без сна и вслушивался в нарушавшие тишину звуки. Снизу донесся бой часов. Он откинул одеяло в надежде, что прохладный воздух поможет успокоиться.

Тяжкие раздумья не давали ему уснуть. События сегодняшнего вечера уже давно перестали быть главной причиной его тревог, так как превратились во вполне обычное явление.

Запои отца случались почти каждый месяц. Он напивался до бессознательного состояния, ухитряясь при этом спустить все деньги, имевшиеся в доме.

Фрэнк давно привык видеть своего отца либо спящим, либо пьяным, привык он и к тому, что происходило на следующее утро, когда Эдвард Суинтон принимался каяться в содеянном и пытался вымолить прощение у домочадцев.

Больше всего тревожила Фрэнка мать. Три месяца назад они с Эмили узнали то, что миссис Суинтон уже давно скрывала от них: что она тяжело больна.

У нее была болезнь сердца, усилившаяся из-за переживаний, недоедания и тяжелой работы. Припертый к стене, доктор вынужден был открыто признать, что жить ей осталось недолго.

В течение всего своего замужества мать трудилась, как служанка, но без зарплаты и привилегий, полагающихся слугам.

Она была сиротой, когда ее взяли к себе дядя и тетя. После их смерти она осталась одна и решила, что ей крупно повезло, когда на нее обратил внимание Эдвард Суинтон, красивый офицер из знаменитого полка.

Меньше чем через год после свадьбы этот самый офицер был уволен за то, что в пьяном виде ударил командира. К счастью, у него имелся небольшой доход, на который можно было безбедно существовать. Однако очень скоро от денег не осталось и следа, так как Эдвард Суинтон, страдая от унижения и раскаяния, искал забвения в выпивке. Весь капитал ушел на то, чтобы покрыть его долги, и семья вынуждена была жить на жалкие гроши, доставшиеся Эдварду в наследство от матери. К счастью, этим наследством управляли опекуны, поэтому он не мог воспользоваться всей суммой.

Первого числа каждого месяца Эдвард получал чек, который и спасал семью от работного дома. Когда родился сын, Суинтон, оправившись от ужаса перед тем, что придется кормить еще один рот, взял себя в руки и попытался найти работу. Но вскоре он снова поддался отчаянию и, казалось, впал в летаргический сон. Время от времени он выходил из этого состояния и, столкнувшись с действительностью, начинал искать утешение в выпивке.

Уговоры, слезы и мольбы жены с каждым днем оказывали на него все меньше влияния. Протрезвев, он искренне сожалел о том, что напился, но основная причина раскаяния лежала в невыносимой головной боли и резях в желудке.

Единственным признаком того, что у него сохранились некоторые представления о благопристойности, было то, что он приходил в ярость, когда кто-нибудь из детей видел его пьяным. В нормальном состоянии он искал общества сына, хотя прекрасно понимал, что чувства, которые тот испытывает к нему, не имеют ничего общего с привязанностью.

С первого дня жизни Фрэнк стал всем для своей матери. Он родился в очень тяжелый момент. Миссис Суинтон не хотела второго ребенка и пришла в отчаяние, когда убедилась в том, что беременна.

В семье не было денег, а Эдвард с каждым днем доставлял все больше неприятностей. Незадолго до рождения Фрэнка у него была белая горячка, и жена с доктором два дня и две ночи не отходили от него, опасаясь, что он что-нибудь сотворит с собой.

Всю свою нерастраченную любовь миссис Суинтон обратила на Фрэнка. Как ни странно, несмотря на все волнения, выпавшие на долю его матери во время беременности, он был крепким и здоровым ребенком, довольным жизнью и всегда готовым улыбаться. Неудивительно, что мать обожала его.

Еще меньше удивления вызывало то, что Эмили сразу же невзлюбила брата. А малыш чувствовал антипатию сестры и упорно отвергал ее редкие попытки завязать дружбу.

Оба ребенка получили хорошее образование благодаря самопожертвованию их матери. Бывали времена, когда продавалось все что можно, даже мебель, и мать с нетерпением ждала заветного чека, который приносили первого числа каждого месяца.

Питание никогда не отличалось обилием и разнообразием, так как проще всего было экономить на продуктах. Однако семья жила бы неплохо, если бы не постоянные запои ее главы, превращавшие существование миссис Суинтон в непрерывный кошмар. В течение многих дней после очередного запоя мужа она вздрагивала при каждом звонке в дверь или стуке дверцы почтового ящика. Присылаемые счета наводили на нее ужас, они казались ей чудовищами, отнимавшими еду, свет и тепло у ее детей.

«Что будет с нами?» – в сотый раз мысленно спрашивал себя Фрэнк.

С детства, с того момента, когда он понял, что именно представляет собой отец и до какой степени несчастна мать, он искренне молил Бога о том, чтобы отец умер. Повзрослев, он, несмотря на многолетние внушения матери, пришел к выводу, что Бога не существует, если на свете творятся подобные вещи.

Дома на Эдвард-стрит, хотя и обшарпанные и настоятельно нуждающиеся в ремонте, были построены основательно и имели толстые стены, поэтому Фрэнк, спавший в комнате, соседней со спальней родителей, лишь изредка слышал громкий храп. Не мог он различить и голоса родителей, за исключением только тех случаев, когда отец впадал в ярость и начинал скандалить.

Сегодня в доме было тихо. Наверху, в мансарде, в комнате рядом с кладовкой, где хранилось всякое старье, которое, как считала миссис Суинтон, может когда-нибудь пригодиться, спала Эмили. Фрэнк думал о матери. Как часто он мечтал о том, чтобы заработать огромную сумму или получить большое наследство! Он представлял, как они с матерью будут тратить эти деньги. Мама получит все, что пожелает, – нежная, женственная, она создана для роскоши. Себя же Фрэнк видел модно и дорого одетым важным господином, который много путешествует, посещает различные собрания, общается с интересными людьми и своими выдающимися способностями пробуждает интерес у всех, с кем знакомится. А еще развлекается и тратит деньги направо и налево.

Его размышления прервал грохот. Он прислушался, но больше ничто не нарушало тишину.

«Наверное, что-то упало», – решил он.

Может, отец проснулся и снова начал буянить? Ну что ж, такое случается не впервые. Он уже не раз крушил все вокруг и наводил ужас на мать.

Внезапно Фрэнк сообразил, что грохот раздался вовсе не из спальни родителей, а со стороны ванной, располагавшейся между этажами на лестничной площадке. «Наверно, хлопнула дверь», – подумал он.

Он снова погрузился в мечты, но вскоре почувствовал необъяснимое беспокойство и, встав с кровати, зажег свечу. Желтый свет на мгновение ослепил его, осветив небольшое пространство и оставив углы во мраке.

Фрэнк на цыпочках приблизился к двери. В доме царила тишина, и он после непродолжительного колебания – у него не было желания столкнуться с отцом, если тому зачем-то понадобилось выйти из спальни, – повернул ручку.

Оглядев нижний лестничный пролет, Фрэнк сначала не заметил ничего необычного, но потом увидел, что на ступеньках что-то есть.

Он широко распахнул дверь и бросился вниз.

На лестнице лежала его мать.

Очевидно, она упала, когда выходила из ванной. Свеча, которую она взяла с собой, выпала из подсвечника. С первого взгляда было ясно, что она в глубоком обмороке. Фрэнк поднял ее на руки и понес в свою комнату. Ее голова безвольно лежала у него на плече.

Фрэнк опустил мать на кровать, подошел к умывальному столику и налил воды в стакан. Повернувшись, чтобы идти обратно, он обратил внимание на то, что лицо у матери неестественно бледное. Одна ее рука упала с кровати и висела, едва касаясь пола.

Поддавшись безотчетному порыву, Фрэнк закрыл дверь в свою комнату. Он сам будет ухаживать за мамой, он не станет звать Эмили!

Приподняв голову бедной женщины, он попытался влить ей в рот несколько капель воды, но его усилия не увенчались успехом. Тогда он оставил ее в покое и спросил себя, а не стоит ли вызвать врача.

Что-то заставило Фрэнка послушать ее сердце. Прижавшись ухом к груди матери, он со всей отчетливостью понял, что она мертва…

Почти три часа спустя бледный утренний свет проник в комнату через тонкие шторы, слившись со светом свечи.

Фрэнк, все это время простоявший на коленях возле кровати, встал, выпустил похолодевшие руки матери и попытался сложить их у нее на груди, но не смог, так как ее тело уже успело окоченеть. Он подошел к окну и раздвинул шторы. Утро было ясным и предвещало солнечный день. Он повернулся спиной к окну и оглядел комнату. Его глаза были сухи и горели, как будто под веки насыпали песку.

Несколько секунд он размышлял, затем торопливо оделся и снял со шкафа чемодан, за долгие годы успевший покрыться толстым слоем пыли. Вывалив хранившуюся в нем старую одежду, он сунул туда содержимое ящиков комода, а сверху положил зимнее пальто. Все заняло менее четверти часа.

Закончив, Фрэнк поцеловал мать в холодный лоб.

– Прощай, мамочка, – вслух произнес он.

Его хриплый голос странно прозвучал в тишине комнаты.

Фрэнк подхватил чемодан, покинул спальню, даже не оглянувшись назад, спустился вниз и вышел на пустынную улицу.

Глава вторая
¹⁹¹¹

На массивной мебели красного дерева стояли огромные вазы с цветами, и лишь инкрустированный письменный стол, занимавший середину комнаты, украшала крохотная вазочка с белыми розовыми бутонами.

То и дело Хельга отрывалась от своей работы и с полуулыбкой поглядывала на цветы, а потом снова склоняла голову к высокой стопке конвертов, которые ей предстояло надписать уверенным и четким почерком, который свидетельствовал о твердости характера. Ее золотистые волосы, заплетенные в толстую косу и уложенные вокруг головы, сверкали в лучах солнца. Одета она была в черное платье с белыми воротником и манжетами. На очаровательном личике отражалась решимость.

Дверь открылась, и Хельга подняла глаза.

– В чем дело, Уильям? – обратилась она к вошедшему лакею.

– Прибыл посыльный от сэра Альфреда, мисс, – ответил тот.

– Он опоздал, – строго проговорила Хельга. – Будь добр, попроси его поторопиться. Сэру Альфреду срочно нужны эти бумаги, – добавила она, протягивая ему большой запечатанный конверт.

Когда лакей ушел, она заперла ящик стола, из которого достала конверт, и для вящей безопасности прицепила ключ к старомодной золотой цепи, свисавшей с широкого черного ремня лакированной кожи, обхватывавшего ее тонкую талию.

Однако надеждам Хельги на уединение так и не суждено было сбыться. В дверь постучали, и она крикнула: «Войдите!» На пороге появилась толстая женщина в ситцевом платье с белым накрахмаленным передником.

– Что-то случилось, миссис Доукинс? – спросила Хельга у той, которая железной рукой заправляла всем на кухне.

– Да, мисс, – ответила кухарка.

Ее недовольно поджатые губы свидетельствовали о том, что на кухне действительно возникли серьезнейшие проблемы.

– Опять судомойка? – обеспокоенно осведомилась Хельга.

– Именно так, – подтвердила миссис Доукинс. – Я больше не желаю мириться с наглостью у себя на кухне. Я не потерплю подобного поведения. Вчера вечером Эллен вернулась в половине одиннадцатого. Когда я заговорила с ней об этом сегодня утром, она сказала, что это меня не касается. – Фыркнув, она продолжила: – Ее нужно уволить, мисс. Простите, что затрудняю вас своими заботами. Признаю, Эллен хорошая работница, но она еще слишком молода. Девушки должны знать свое место, а иначе им здесь нечего делать – таково мое мнение.

– Не понимаю, миссис Доукинс, как такое могло произойти, – успокоительно произнесла Хельга, – если учесть, что вы потратили на нее столько сил. Ведь она начала исправляться и обещала стать хорошей поварихой. Вы согласны дать ей еще один шанс, если я поговорю с ней и она извинится?

– Думаю, это ни к чему не приведет, – ответила миссис Доукинс. – Я уже не раз говорила с ней.

– И все же позвольте мне попробовать, – попросила Хельга. – Я знаю, что требую от вас слишком многого, но вы всегда славились своей добротой. В родной семье девочка была очень несчастна, и, если вы прогоните ее, одному богу известно, что с ней станется. Я с ней серьезно поговорю, и она за все попросит прощения, обещаю вам.

Миссис Доукинс всплеснула руками, и Хельга поняла, что одержала победу.

– Хорошо, мисс, – пробурчала кухарка, – но в последний раз. Объясните ей, что другого шанса у нее не будет.

– О миссис Доукинс, как вы великодушны! – воскликнула Хельга. – Думаю, все дело в том, что вы балуете девушек, и они пользуются вашей добротой.

– Меня это совсем не удивляет, – проворчала миссис Доукинс.

– Во второй половине дня пошлите Эллен ко мне, – сказала Хельга. – Я преподам ей хороший урок.

– Спасибо, мисс, – поблагодарила кухарка и с достоинством зашагала к двери.

Хельга вздохнула. Не каждая девушка ее возраста – а ей было двадцать пять – способна управлять домом, в котором служат шестнадцать слуг, но она успешно справляется с этой задачей в течение почти трех лет.

Она знала, что сэр Альфред Стин доволен ее работой. Он был уверен, что она сумеет не только правильно управлять хозяйством, но и обеспечит мир между слугами.

Но в первые дни ей казалось, что она взвалила на себя непосильный груз.

Три года назад, приехав из Германии, Хельга обратилась к сэру Альфреду за помощью. В прошлом он был знаком с ее отцом и не раз останавливался у них в доме. Они познакомились в те дни, когда барон Хильдегард был богат и являлся значимой фигурой в немецкой промышленности, и стали не только деловыми партнерами, но и друзьями.

Но внезапно отец умер, а его имя превратилось в символ позора. И тогда Хельга отдалилась ото всех, кого знала с детства? – и от тех, кто выражал ей сочувствие, и от тех, кто демонстрировал свое презрение.

К счастью, она хорошо говорила по-английски и провела несколько сезонов в Лондоне. Однако это ни в коей мере не упростило поиски работы, и в конце концов она оказалась в тупике.

Было пасмурное январское утро, когда Хельга пришла на Парк-Лейн. Момент был выбран неудачно, так как в доме разразился сильнейший кризис. Сэр Альфред, справлявшийся с любыми проблемами у себя в конторе, оказался неспособным усмирить разбушевавшийся вокруг него шторм.

Хельге пришлось долго ждать, прежде чем сэр Альфред ее принял. Рассказывая ему о своих злоключениях, она заметила, что он совсем не слушает ее, и пала духом.

Внезапно сэр Альфред спросил:

– Кто управлял хозяйством в вашем доме в Германии? Насколько я помню, там все было хорошо налажено, и между слугами не возникало никаких конфликтов.

– Я вела дом с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать, – ответила Хельга, озадаченная вопросом, который, казалось, не имел отношения к делу. – После смерти мамы с нами поселилась сестра моего отца, а когда я выросла, она вернулась в Баварию, так как очень скучала по горам и не любила город.

– Слуг нанимали вы? – продолжал расспросы сэр Альфред.

– Естественно, – улыбнулась Хельга. – Меня научили управлять хозяйством. В Германии все женщины должны уметь вести дом. К тому же я помогала в работе своему отцу. Он говорил, что я не хуже профессиональных секретарей.

Сэр Альфред молчал.

– Вы полагаете, – вдруг неуверенно произнесла Хельга, в душе которой затеплилась надежда, – что в Англии я могла бы устроиться на должность экономки? Подобная мысль не приходила мне в голову, возможно…

– Конечно, – перебил ее сэр Альфред, – причем в моем доме. С этого дня, дорогая девочка, вы будете моей экономкой-секретарем.

– Вы действительно этого хотите?! – радостно воскликнула Хельга и вскочила.

Бархатная широкополая шляпа с перьями чрезвычайно шла ей, она выглядела такой очаровательной и юной, что другой человек на месте сэра Альфреда усомнился бы в правильности своего решения. Однако у сэра Альфреда не возникло никаких дурных предчувствий. К тому же он привык принимать решения быстро. Именно таким образом он сколотил свое огромное состояние.

С видом человека, который испытывает облегчение, когда перекладывает неприятные обязанности на чужие плечи, он похлопал Хельгу по руке и, заверив ее в том, что она полностью устраивает его, легко взбежал по лестнице, чтобы побеседовать со своей дочерью.

Эдит Стин, мало походившей на англичанку некрасивой девочке с желтоватой кожей, казавшейся переростком из-за излишней худобы, было пятнадцать. В ее душе поселилась стойкая нелюбовь ко всем гувернанткам, которых нанимал для нее отец. Тогда за дело взялась леди Стин. Пока она была жива – она ушла в мир иной всего полгода назад, – она прилагала все силы к тому, чтобы подобрать дочери достойных учителей, однако потерпела в этом такую же неудачу, как ее муж.

Несчастным гувернанткам было запрещено жаловаться хозяину дома на плохое поведение воспитанницы, поэтому сэр Альфред жалел дочь и считал, что не смог заменить ей мать и стать для нее хорошим отцом. В этом, полагал он, причина всех проблем с девочкой.

По необъяснимой иронии судьбы Эдит с первого взгляда полюбила Хельгу, и с годами эта любовь переросла в обожание. Возможно, не последнюю роль в этом сыграла молодость и живость Хельги. Всю жизнь Эдит окружали пожилые дамы, сухие, строгие, требовательные. Им так и не удалось расположить к себе девочку, хотя, возможно, они и обладали высочайшими душевными качествами. На их фоне златовласая Хельга с бархатистой кожей, нежным румянцем и темно-голубыми глазами стала для Эдит олицетворением феи из детских сказок. По сути, новая помощница отца была первым красивым человеком, которого девочка встретила в роскошном особняке на Парк-Лейн.

Перед смертью леди Стин несколько лет болела, поэтому Эдит возненавидела погруженную в полумрак спальню матери, где постоянно витал запах лекарств и антисептиков. С тех пор все, что имело отношение к болезни, отталкивало Эдит, и Хельга привлекала ее своим здоровым видом. В молодой немке чувствовалась жизненная сила – то, чего девочка не видела в тех, кто бывал у них в доме. Даже Седрик, ее брат, единственный человек, к кому была искренне привязана Эдит, никогда не выглядел здоровым и крепким.

Седрик был довольно привлекательным юношей, но из-за худобы, желтоватого оттенка кожи и длинных волос, ниспадавших на лоб, казался слабым и немощным. Он стал самым большим разочарованием для своего отца, так как не проявлял ни малейшего интереса к финансам. Главным его увлечением было искусство, однако его знания оставались поверхностными, и он не стремился глубже вникнуть в предмет. Он бездельничал в кругу приятелей, которых сэр Альфред считал неподходящей компанией для своего сына, и тем самым вызывал недовольство у всех домочадцев, кроме своей младшей сестры.

Хельгу удивила атмосфера, царившая в доме. Сэр Альфред обычно уходил сразу после завтрака и возвращался лишь к ужину. Свободное время он проводил на холостяцких вечеринках в обществе воротил Сити. Тех же самых людей он приглашал в поместье в Ньюмаркете, которое не так давно купил.

Сэр Альфред часто совершал крупные покупки, но они быстро переставали радовать его. Он любил делать деньги, ему доставлял удовольствие сам процесс, однако его совершенно не интересовало, как их можно потратить. По духу он был истинным игроком и испытывал тот же азарт, что и человек, сидящий за игорным столом в Монте-Карло и трепетно прислушивающийся к стуку шарика, скачущего по колесу рулетки. Игра превратилась для него в смысл жизни, а достоинство фишек, которые он получал в случае выигрыша, его не заботило. Им двигало желание выиграть, ему нравилось противопоставлять судьбе свои ум и интуицию.

Очевидно, именно интуиция игрока и была причиной того, что ему всегда сопутствовала удача. За это в Сити его стали называть «златопалым Стином». Он не упускал ни единого шанса приумножить свой капитал, и судьба благоволила к нему. То, что другим казалось невозможным, в его руках приносило прибыль.

Иногда, заходя поздно вечером в библиотеку, Хельга заставала его сидящим с закрытыми глазами и опущенной головой. Рядом с ним стоял нетронутый стакан с виски, а между пальцами была зажата потухшая сигара. Он выглядел изможденным.

– Простите, – в первый раз извинилась Хельга. – Я не знала, что вы здесь.