Текст книги "Влюбленный странник"

«Ты можешь сделать это – и ты сделаешь, – жестко отрезал Дарси. – Надевай-ка свое самое красивое платье – то, что подарила тебе в Париже Флоранс Эрскин. И, ради бога, постарайся выглядеть посимпатичнее. Если бы только бог одарил меня красивым ребенком, о, сколько бы всего я достиг! Ты даже не пытаешься выглядеть привлекательной, не желаешь быть милой, воспитанной девочкой. Я не забыл, как Флоранс жаловалась, что ты все время смотрела на нее сердито. Хотел бы я знать, сколько денег я потерял из-за твоих сердитых взглядов?»

«Ты велел мне называть ее мамочкой! И целовать, – напомнила Сорелла. – А она была противной толстой теткой, и мне не хотелось к ней прикасаться».

«Боже правый! А ты думаешь, мне хотелось? – воскликнул Дарси Форест. – Но она была богатой, дитя мое. Богатой! Смотри, сколько всего мы от нее получили. Две недели жизни в комфорте в Торки, неделя в Париже и достаточно денег, чтобы мы смогли приехать сюда. И было бы еще больше, если бы ты хорошо сыграла свою роль. Клянусь, она начала догадываться, что я из себя представляю, именно из-за твоего несносного поведения».

«Я ненавидела ее», – угрюмо твердила Сорелла.

«Если бы я считался с тем, кто тебе нравится или не нравится, то нам пришлось бы голодать, – угрюмо произнес Дарси Форест. – Кстати, мы и вправду очень скоро начнем голодать, если не проявим осторожность. У меня осталась последняя пятерка, а счет будет фунтов на двадцать. Ты понимаешь это своей маленькой глупой головенкой? Если понимаешь, пойди и сделай все, что можешь, чтобы удержать на плаву тонущий корабль».

«Не пойду. Я не смогу», – упрямилась девочка.

Отец смотрел на Сореллу несколько секунд, затем отвесил ей хорошую затрещину.

«Ты будешь делать, как я тебе говорю, – сказал он. – Или я изобью тебя до полусмерти. С меня достаточно ваших ужимок, юная леди, нам надо на что-то жить. Если ты не поможешь мне, я найду другого, кто это сделает. Насколько было проще, когда ты была совсем маленькой, и все, что от тебя требовалось, – это выглядеть глупенькой малышкой».

«Да уж! Ты неплохо заработал на этом», – буркнула Сорелла.

Девочка даже не поморщилась, когда отец ударил ее. На бледной щеке Сореллы зардел отпечаток его пятерни.

«Без десяти четыре, – прошипел Дарси. – Иди вниз и сделай свое дело. Если не сделаешь, клянусь, сдам тебя в первый сиротский приют, который попадется на пути».

Несколько секунд Сорелла стояла не шевелясь. Тогда Дарси положил руку на плечо дочери и энергично встряхнул ее. Она видела, что отец взбешен, а Сорелла боялась его, когда он был в таком состоянии.

Он не пугал ее, когда пообещал избить. Так уже бывало, и Сорелла слишком хорошо помнила, какой беспомощной она чувствовала себя под его кулаками и перед силой его гнева.

Она сделала тогда в точности то, что приказал отец. Проникнуть в номер миссис Лазар оказалось не так трудно, как ожидала Сорелла. А уж когда она там оказалась, все пошло как по маслу. Отец пришел, чтобы забрать ее, и рассказал душещипательную историю о бедной маленькой дочурке, оставшейся без матери.

Сорелла слышала эту историю так часто, что сама могла бы все рассказать наизусть. И все же она не могла не восхититься тем, как отцу удавалось привнести в свое представление отблеск подлинного чувства и даже вызвать на глазах настоящие слезы. В тот раз это было блестящее, высокохудожественное представление, и оно, как всегда, принесло именно те результаты, которых ожидал Дарси.

Через неделю они переселились с миссис Лазар в ближайший отель, где никто не знал ни миссис Лазар, ни Дарси Фореста и где они зарегистрировались как муж и жена.

Богатые вдовы были специальностью Дарси Фореста. Сорелла была досадным препятствием. Дарси считал ее полезной на первоначальном этапе завоевания женщины, но, как только он добивался цели, дочка начинала ему мешать.

Сколько себя помнила Сорелла, она всегда играла в гостиничных коридорах и подолгу сидела одна в номере. Ее кормили беспорядочно, когда кто-нибудь о ней вспоминал или когда голод становился настолько сильным, что Сорелла вынуждена была просить у официантов, разносивших еду по номерам, оставленные постояльцами объедки.

И тогда, и позднее Сорелле казалось, что все отели были одинаковыми – большие и маленькие, обшарпанные и роскошные. Во всех стоял один и тот же запах, во всех были тускло освещенные коридоры и то же унылое однообразие.

Был ли отель расположен в Англии, Франции, Италии или Германии, жизнь Сореллы протекала одинаково. Ее единственными друзьями были мальчишки-портье, которые иногда соглашались сыграть с ней в кости или в карты. Из игрушек ей доставалось только какое-нибудь старье, собранное во время благотворительного вечера, или бессмысленные вещицы, которые дарили ей увлеченные Дарси женщины, а иногда за хорошее поведение дамы вознаграждали ее дорогой и непрактичной одеждой.

Игрушки ей разрешалось оставлять себе до тех пор, пока дарительница продолжала пользоваться сомнительными услугами ее отца. Но, как только они снова пускались в путь, после того как очередная леди либо возвращалась домой, либо начинала находить Дарси Фореста слишком дорогим удовольствием, игрушки тут же сдавались тому, кто предлагал самую высокую цену. Иногда за куклу, которая стоила несколько фунтов, едва удавалось выручить несколько шиллингов, и Сорелла заливалась слезами, расставаясь с игрушкой, с которой не успела наиграться.

«Послушай, маленькая идиотка, – шипел на нее в таких случаях Дарси. – Если кто-нибудь увидит тебя с дорогой куклой, то заподозрит, что кто-то уже протянул нам руку помощи. Ты должна выглядеть несчастной бедняжкой, лишившейся матери».

«Что ж, ведь так оно и есть», – однажды сказала в ответ Сорелла.

Тогда Дарси заключил ее в объятия и покрыл лицо дочери поцелуями.

«Я – мерзавец! – воскликнул он патетически. – Я – плохой отец. Но я люблю тебя, моя куколка. Может, это и не та жизнь, которая тебе нужна, но это лучшее, что я могу тебе предложить. Ты должна держаться меня, а я во всем поддержу тебя. Это я тебе обещаю, Сорелла».

Сорелла, так же как и все остальные, в очередной раз становилась жертвой красноречия Дарси, когда он обращал его на дочь, и хотя девочка понимала, что отец лжет, она смотрела на него улыбаясь, подобно тем женщинам, которых Дарси Форест так легко обольщал.

Подрастая, Сорелла понимала, что обещания отправить ее в приют не были пустыми угрозами. Дарси действительно задумывался об этом. Это казалось ему единственным способом не таскать все время дочь за собой, позволяя ей жить вместе с отцом странной жизнью искателя приключений, которая вполне устраивала Дарси, да и сама Сорелла со временем к ней привыкла. Девочке нравилось, например, бывать в Париже. Ее завораживал этот город, она часами могла бродить по набережным Сены или сидеть в саду Тюильри, наблюдая, как играют со своими сверстниками дети, которым больше повезло в этой жизни. Уже в восемь лет Сорелла могла пройти любым маршрутом по Лондону и Парижу не заблудившись. Став старше, она часто исчезала на целый день и, вернувшись ближе к ночи в отель, где жили они с отцом, обнаруживала, как правило, что никто и не заметил ее отсутствия.

Самой большой проблемой Сореллы было отсутствие денег. Отец никогда не давал ей ни одной монеты, а женщины, которые за него платили, после первых приступов щедрости обычно начинали считать каждый кусок, положенный Сореллой в рот. У них была удобная привычка вообще забывать о том, что девочку надо покормить, и завтрак ее обычно состоял из остатков завтрака отца и его очередной дамы сердца. А обед, как правило, был плодом щедрости какого-нибудь сердобольного официанта или шеф-повара. Они путешествовали год за годом из отеля в отель, из города в город, пока Сорелла не обнаружила, что ей все труднее играть роль, отведенную ей отцом.

Шепелявой девочке лет восьми-девяти нетрудно было изобразить наивность, но в четырнадцать Сорелла вдруг поняла, что не только чувствует себя в этой роли все более неловко, но и выглядит все менее убедительно. Женщины начали смотреть на нее с подозрением и перестали причитать над несчастной судьбой сиротки.

Несмотря на все протесты дочери, Дарси настаивал на том, чтобы она продолжала играть роль маленькой наивной девочки. Он предпочитал видеть на ней платьица с оборками и кружевами, которые были в моде во времена его молодости. Их всегда носили дети, выходившие на театральную сцену в мелодрамах. Дарси отказывался признавать, что детская мода изменилась и сегодняшние дети носят в повседневной жизни шорты и свитера, а не накрахмаленные платья для выхода. Но, сколько бы Сорелла ни говорила об этом, она не могла убедить отца в том, что он заблуждается и неправильно одевает героиню своих постановок.

Поскольку денег у Сореллы не было, ей приходилось носить то, что считал нужным отец.

Однажды, когда Дарси был занят, Сорелла позаимствовала немного денег у него из бумажника и купила себе дешевое платье простого покроя, в котором и вошла в комнату отца, чтобы дать ему бой.

Дарси смотрел на нее несколько секунд, а затем, охваченный приступом ярости, сорвал с дочери платье, швырнул его в огонь, а потом избил Сореллу за воровство. Позже, рыдая в своей постели, Сорелла решила, что противостоять этому человеку бесполезно. Не то чтобы ее так уж мучила боль от его побоев, – Сорелла выросла, постоянно получая затрещины и тычки, но физическое унижение сломило ее дух. Она чувствовала себя ничтожной и сломленной под рукой Дарси не столько физически, сколько морально. И после того отчаянного акта неповиновения Сорелла больше никогда не вступала с отцом в открытый конфликт по поводу своего внешнего вида.

Дарси повезло, что она была такой субтильной. Мать Сореллы была балериной, и девочка унаследовала не только ее фигуру, но и ее грацию. При звуках музыки ей все время хотелось танцевать. Музыка словно оживляла ее, вливала силы в ее худенькое тельце. Но Сорелла знала, что не рождена быть балериной, поэтому никогда не заговаривала ни об уроках балета, ни о том, чтобы пойти на сцену.

У нее были и другие стремления, но Сорелла не могла сформулировать их толком даже себе самой. Она была такой одинокой, что создала собственный воображаемый мир, который был тайным, сокровенным местом: там можно было укрыться и полностью забыть о том, где ты находишься на самом деле, забыть о голоде и одиночестве, ставшими ее постоянными спутниками.

Она и сама не знала, откуда появлялись в ее воображении персонажи этого мира. Они приходили из каждой прочитанной ею книги, являлись, вдохновленные каждой красивой вещью, которую она видела, каждой услышанной музыкальной фразой. Это были сокровища Сореллы, те богатства, которых никто, даже отец, не мог ее лишить.

Образование Сореллы было весьма своеобразным. Она научилась читать по газетам и календарям скачек, которые Дарси разбрасывал везде, где им доводилось жить. Она научилась считать, поставленная перед необходимостью определять суммы счетов и подсчитывать, сколько денег им нужно раздобыть для их оплаты.

Сорелла даже изучала иностранные языки, поскольку они путешествовали по разным странам, в которых говорили на разных языках, а также потому, что почти все слуги в гостиницах оказывались иностранцами и можно было остаться еще более голодной, если не донести до них, чего ты хочешь. На самом деле, если бы Сорелла не научилась договариваться с гостиничной обслугой, она вообще оставалась бы без пищи.

Но из своих необычных источников образования Сорелла узнавала много такого, что было недоступно благополучным детям. Сначала девочка читала газеты отца, потому что ей было скучно и нечем больше заняться. Потом она всерьез полюбила чтение и стала обходить гостиницы в поисках книжных томиков, оставленных в старых книжных шкафах, или брать глянцевые цветные журналы в соседних номерах после выезда жильцов.

Сорелла рано открыла для себя существование бесплатных библиотек, а год спустя, когда они были в Париже, обнаружила, что можно бесплатно ходить в художественные галереи, где картины выставлялись на продажу.

Воспитанным детям из благополучных семей того же возраста ни в Англии, ни во Франции не суждено было узнать, что свечи в канделябрах католических церквей дают достаточно тепла, чтобы согреться в холодный день, или что кусок мыла, взятый из гостиничного номера, можно продать за несколько сантимов на парижском рынке или в Лондоне, на задворках Сохо, за пенни или два, в зависимости от величины.

Не то чтобы Сорелла часто прибегала к подобному способу, чтобы добыть денег. Она испытывала к воровству внутреннее отвращение и поэтому не крала еду, даже когда голодала.

Сорелла привыкла к тому, что ее отец действует без колебаний, если ему надо позаботиться о своих удобствах. Например, Дарси никогда не покидал поезд, не прихватив с собой полотенца, если оно там было. Длительное ожидание в гостиной никогда не проходило без того, чтобы пополнить свой портсигар из стоящей на столе коробки с сигаретами. Если женщина давала Дарси Форесту деньги, чтобы оплатить счет, он автоматически оставлял сдачу себе. Сорелла привыкла к этим уловкам отца, но сама не считала для себя возможным красть. Были и другие вещи, которые девочка предпочитала не делать. И не потому что кто-то говорил ей, что это плохо, а потому что так подсказывала ее собственная интуиция.

В Сорелле было какое-то почти взрослое достоинство, даже когда она была еще совсем малышкой. Иногда гостиничные портье покрикивали на нее, но Сорелла никогда не обижалась и не плакала, и в конце концов они становились ее друзьями, потому что – они сами это говорили – Сорелла была не такой, как другие дети. Это был комплимент, который Сорелла была не способна оценить, так как у нее не было случая сравнить себя с другими детьми своего возраста.

А вот женщин она видела во множестве. По большей части это были женщины среднего возраста, глаза которых загорались при взгляде на ее отца, женщин, которые тут же становились веселее, игривее и странным образом начинали казаться моложе, чем были еще вчера, до встречи с Дарси Форестом.

У Сореллы сформировались иные собственные принципы, по которым она жила. Точно так же ее мир, населенный воображаемыми фантазиями, казался ей подчас реальнее того, в котором она жила в действительности.

Единственным ее приобретением за годы скитаний с отцом была ее собственная философия. Девочка принимала вещи такими, какие они есть, извлекала если не пользу, то смысл из любой ситуации, независимо от того, какой ужасной или неприятной эта ситуация поначалу ни казалась. Она научилась не тревожиться о будущем, не строить планы и ничего не добиваться хитростью для самой себя и быть благодарной за самый крохотный кусочек радости, выпадавший иногда на ее долю.

Сорелла редко осуждала людей. Она лишь подмечала все, что они делают, и почти всегда понимала их мотивы или тайные побуждения. А иногда с ужасающей точностью угадывала чужие мысли.

Сейчас Рэндал говорил по телефону, и, прислушиваясь к его разговору, Сорелла знала, что чувствовала Джейн на другом конце провода.

– Я не смогу пообедать с тобой сегодня, дорогая, – говорил Рэндал. – Люсиль становится совершенно невыносимой. Если я не уделю ей внимания, она вернется в Америку, и где тогда окажутся моя постановка и деньги твоего отца?! Да, да, знаю, я огорчил тебя. Я так ждал нашей встречи, ты права, у нас совершенно не было времени побыть вдвоем с тех пор, как я вернулся из Франции…

Джейн, очевидно, спросила его о чем-то, и несколько секунд Рэндал шарил глазами по комнате, словно в поисках ответа.

– Нет, не сейчас, дорогая, – произнес он наконец. – Мне хотелось бы, но надо немедленно идти… Да, я постараюсь позвонить вечером, а если не смогу, то позвоню завтра утром… Ты – самая лучшая женщина на свете! Благодарю тебя за понимание… Спокойной ночи, и благослови тебя Господь.

Рэндал с едва слышным вздохом положил трубку на рычаг и скорчил Сорелле забавную рожицу.

– И вовсе мне не надо никуда идти, – объявил он. – Я собираюсь поболтать с тобой и расслабиться. Я случайно не говорил тебе, что женщины – исчадия ада? Так вот, это я еще деликатно выразился. – Говоря все это, он снова набирал номер. – Добрый день, соедините меня, пожалуйста, с номером Люсиль Лунд.

Последовала пауза, в течение которой Рэндал прислушался к раздраженному голосу на другом конце провода.

– Это ты, Люсиль? Моя дорогая, мне очень жаль, что ты расстроилась. О, я хорошо знаю, как одно накладывается на другое… Да, послушай… Да, да, я знаю. Я отменил все дела до завтра, а сегодня вечером я собираюсь сводить тебя куда-нибудь поужинать. Только ты и я, и мы обо всем поговорим. Ты скажешь мне, чего ты хочешь, и, если это в моих силах, я дам тебе это. Да, обещаю. Ты ведь не сомневаешься во мне? Что ж, тогда в восемь часов… Не опаздывай, я сгораю от нетерпения тебя увидеть. И давай поговорим о нас с тобой, а не об этой чертовой пьесе… Ну конечно. С чего ты взяла, что я не хочу? Ты хочешь, чтобы я это произнес? Ну хорошо. Обожаемая моя! Довольна? Я повторю это снова, когда мы встретимся сегодня вечером. О’ревуар!

Рэндал повесил трубку и постоял несколько секунд, молча глядя на Сореллу. Девочка понимала, что он забыл о ее присутствии и затерялся в собственных мыслях, которые сейчас метались в беспорядке в его голове.

Сорелла сидела тихо. Через несколько минут, показавшихся ей довольно долгими, Рэндал вернулся в свое кресло у камина. Присев, он положил ноги на специальную скамеечку и посмотрел прямо на девочку.

– Я в замешательстве, Сорелла, – произнес он.

– Я знаю, – кивнула она.

– Это одна из фраз, которые так легко написать. Моя вторая пьеса, «Дуэт для трех сердец», была как раз об этом. Я тогда находился в такой ситуации. Две женщины – и я люблю их обеих. Понимаешь?

– Да, конечно. Человек может любить многих людей – и всех их одновременно.

– Что ж, если ты это понимаешь, то понимаешь и одну из самых больших трудностей, с которой приходится сталкиваться многим мужчинам. Вот только женщины, найдя своего мужчину, мечтают привязать его к себе на всю жизнь, пока смерть не разлучит их.

Сорелла улыбнулась.

– Не все женщины, – сказала она. – Многие из них любят каждую неделю нового мужчину, если им, конечно, удается найти достаточно мужчин, которые бы отвечали им взаимностью.

Рэндал неожиданно рассмеялся.

– Так вот какими ты видишь женщин? – спросил он, но, прежде чем Сорелла успела ответить, вдруг стал серьезным. – Ты не должна так говорить, ты еще очень молода. Я все забываю, что ты еще совсем ребенок, и говорю с тобой, как говорил бы с твоим отцом.

– А почему бы и нет? – спросила Сорелла. – Я прожила с ним достаточно долго, чтобы знать, что могу говорить совсем как он, если пожелаю. Хотя я на самом деле не очень люблю говорить, а вот папа просто обожал. Я-то предпочитаю слушать. Расскажите мне о Люсиль. Вы действительно ее любите?

– Нет, думаю, нет, – серьезно ответил Рэндал, словно забыв, что перед ним сидит девочка-подросток. – Но я любил ее. Я любил ее три года назад, когда мы впервые встретились в Голливуде. Она была такой хорошенькой и очень милой. Я был польщен тем, что она обратила на меня внимание. Но тогда мы были вместе совсем недолго, а вернуться я смог только через год. В прошлом году я делал фильм там, где за год до этого сумел только продать идею. У Люсиль дом на Беверли-Хиллз. Видела бы ты ее сад и бассейн! Там словно живешь в каком-то фантастическом сне, и все люди вокруг довольно милые и беззаботные. Я был очень счастлив с Люсиль прошлым летом. А зимой я вернулся домой и встретил Джейн. Черт побери, я не должен говорить с тобой обо всем этом!

– Хватит все время это повторять, – воскликнула Сорелла. – Со мной-то как раз и можно об этом говорить, потому что я – чужая. Я – независимый человек и ни на кого не держу зла.

Рэндал услышал в ее словах намек.

– Ты имеешь в виду Хоппи и Джейн? – прямо спросил он.

– Хоппи хочет, чтобы вы женились на Джейн, – так же откровенно ответила Сорелла. – Вы женитесь на ней?

– А мне следует это сделать? – с улыбкой спросил Рэндал.

Сорелла покачала головой.

– Нет? – удивился Рэндал. – Почему же нет?

Сорелла ничего на это не ответила, и через несколько секунд он продолжил:

– Думаю, ты единственный человек на свете, который не советует мне жениться на Джейн. Она ведь очень привлекательна, у нее куча денег, что, конечно, не склоняет чашу весов ни в ту, ни в другую сторону, но совсем нелишне иметь деньги в доме. У Джейн положение в обществе, и это обстоятельство, признаюсь тебе честно, импонирует мне. Мне нравятся ее друзья, блестящие остроумные люди, с которыми я встречаюсь в доме ее отца. Не следует забывать и об отце Джейн. Он просто дар господень для театра, которому могло помочь удержаться на плаву только божественное вмешательство. Я должен добавить что-то еще? Ах да, конечно, сама Джейн, милая, восхитительная, умная девушка. И после всего этого ты будешь утверждать, что мне не следует на ней жениться?

Зеленые глаза Сореллы встретились с глазами Рэндала. В них застыло выражение, которое Рэндал никак не мог понять. Он вопросительно смотрел на нее, и наконец она ответила:

– Если вы женитесь на Джейн, то будете разочарованы.