Текст книги "Женщина в мире мужчин. Курс выживания"

Подобное положение вещей неприемлемо, если уважать права личности. Но, похоже, невозможно сделать так, чтобы и овцы были целы, и волки сыты. Брак – это состояние человека, а человек – существо несовершенное.

В любом браке кому-то приходится поступаться своей индивидуальностью, пусть даже немного. И если поставить цель – сделать жизнь личности совершенной, трудно понять, как достичь такой цели в двойной узде брака.

Однако для оптимизма основания есть. Нарушение брачных обязательств мужчинами ослабевает. Браки все реже заключаются по экономическим соображениям, хотя до • сих пор берутся в расчет социальные выгоды. Все меньше и меньше молодых пар женятся не по собственному желанию.

Возможность для представителей обоих полов зарабатывать себе на жизнь выбранной профессией помогла снизить необходимость для подавляющего большинства женщин выбирать – выходить замуж или жить в бедности и зависимости от родственников.

Заставить же мужчину жениться против его воли на женщине, у которой в руках находятся все экономические тузы, практически невозможно.

В действительности брак становится делом беспрепятственного и взаимного соглашения, где нет других причин, кроме постоянного желания любить и быть любимым. Мужчины все еще могут следовать своей традиционной осмотрительности в принятии на себя ответственности за дом и семью, тогда как более побудительный стимул – потребность в сексе – может быть легко утолен услужливой и любящей женщиной, не требующей ничего взамен.

Но история Евы несет утешение. Она нуждается в браке столь же сильно, сколь нуждается в любви.

Она благоразумно неразрывно соединила романтические отношения с браком и вознамерилась сделать их совместимыми друг с другом. Более того, она верит всем своим сердцем, что найдет себе партнера, друга, свою другую половинку, которую выбрала ей Судьба.

В каждой девушке есть некая безоговорочная, почти детская вера, что «шелковый шнурок» соединит ее с суженым.

Глава 5
САТАНА – ЭТО ЖЕНЩИНА

Победа христианства как мировой религии не дала никаких преимуществ смертной женщине.

Сама основа концепции божественного происхождения человека раннего христианства состояла в том, что женщина разрушила рай, который предназначался для жизни на земле.

Фундаментальная доктрина была (и есть) основана на идее грехопадения, первородного греха человека или, скорее, женщины.

Искупление Христом грехов и его Воскрешение, будучи средствами восстановления божественной жизни человечества, были в те ранние годы забыты в комплексе вины изначального греха, превратив человека в морального урода и раба собственной греховности.

Способ облегчения этой тяжелой ноши был найден – переложить всю вину на Еву, что так похоже на мужчин. Она была греховна от рождения, и ей следует постоянно напоминать об этом.

Подобное отношение повлекло за собой трагедию женщины, от которой она страдает со времен Создания до сегодняшнего дня. Цена счастья и прогресса человечества – гонения на женщин как низших и грешных созданий – была велика.

Удивительно, но, несмотря на все те силы, которые государство и Церковь направили против Евы, она время от времени все же одерживала победу над своими противниками. Она провела широкую кампанию, отмеченную причудливыми экспериментами, после полного уничтожения цивилизации с падением Римской империи.

Непрактичный идеализм бесцельной и бесконечной любовной интриги – основная причина всех вымышленных любовных трагедий – это напоминание о женоненавистничестве, которое расцвело в III и IV веках нашей эры.

Широко известным основателем культа был состоятельный молодой человек по имени Аммониус, житель Александрии, которая была одним из крупнейших городов Римской империи.

Аммониус был христианином, возможно, тайным, потому что его родители занимали высокое положение в городском обществе и точно следовали социальным обычаям языческого семейства, до такой степени, что устроили свадьбу своему мальчику по греко-римскому канону.

Его невеста, возведенная своими подружками на брачное ложе после свадебного пира, испытала шок, когда ее муж закрыл дверь спальни от любителей брачных шуток и возбужденных родственников, и принялся декламировать ей советы Святого Павла парам, вступающим в законный брак, из Письма к коринфянам.

Скупое одобрение брачной любви как предостережение против соблазнов внебрачной связи предложил Аммониусу Святой Павел, но тот пошел дальше.

Он читал лекцию своей невесте в течение нескольких часов так проникновенно, что она согласилась, что их брак не должен быть связан с физической близостью.

Некоторое время они жили вместе, переехав в хижину в Египетской пустыне, чтобы избежать соблазнов роскоши города. Аммониус был, очевидно, либо религиозным фанатиком, либо импотентом, но его жена была нормальной, и какое-то время спустя она предложила расстаться по той причине, что, как ей казалось, Аммониус не должен смотреть на женщину в ограниченном пространстве хижины.

К ее облегчению – или даже отчаянию – Аммониус принял это предложение и в тот же самый день выстроил себе отдельное жилище неподалеку.

После этого Аммониус стал еще более рьяным в своем религиозном усердии и в подавлении своих физических устремлений. Он никогда не снимал своих одежд, чтобы никогда не видеть своих половых органов, и все время посвящал умерщвлению плоти, воздерживаясь от пищи и воды.

Не установлено, следовала ли его примеру эта неназванная женщина во время своего продолжительного брака, ясно одно: она не оставила своего мужа и не вернулась к нормальной жизни в городе.

Эти благочестивые люди приобрели известность. Вокруг двух маленьких хижин выросли монастыри с несколькими тысячами монахов, однако важно то, что женских монастырей там не появилось.

Концепция Аммониуса о священном брачном союзе стала идеалом, который поддерживали многие праведные христиане. В порыве религиозного усердия многие супружеские пары предпринимали попытки жить вместе без физического контакта, но неизбежно возникал момент, когда они нарушали этот обет.

Несколько легче были духовные браки, широко практикуемые священниками и монахами. В этом ритуале мужчина и женщина, уже посвященные в целомудренную жизнь, жили вместе.

Если и женщина и мужчина были религиозными фанатиками, подобные отношения были вполне приемлемыми – сохранились письменные источники, свидетельствующие, что, подвергаясь плотским соблазнам, регулярно пребывая в одной постели во время сна, они благополучно выдерживали это испытание.

Но, очевидно, духовный брак обеспечивал удобный способ священникам избегать правил обета безбрачия без особого скандала. Ведь они из предосторожности называли свою партнершу «духовной сестрой».

Архиепископ Самосата в III веке снискал известность тем, что, имея «двух цветущих красавиц в качестве своих духовных сестер», был соответствующим образом наказан за свое поведение.

Церковь не оставалась в неведении, что половые отношения возможны и без общепринятого полового контакта и, следовательно, девственность не служила основанием, чтобы смотреть сквозь пальцы на наличие «духовной жены». Церковный собор Ниццы запретил духовенству иметь в доме женщин, даже выполняющих обязанности прислуги.

Во многих местах этот эдикт был проигнорирован, и Леонтий, епископ Антиохии, в ответ на него, оскопив себя, сохранил тем самым свою «духовную супругу».

Это положило начало распространению самооскопления, которое находило оправдание в замечании Св. Матфея о том, что «ради царствия небесного можно сделаться евнухом». В конце концов оно было запрещено Церковью как смертный грех.

Немногие из так называемых жен могли ожидать подобного дара мужского внимания. Большинство из них было просто-напросто удалено из домов духовенства.

Ранняя Церковь развивала фанатичную убежденность в греховности женщин и грязи половых контактов. Аскетизм считался настолько важным, что, когда в 385 году нашей эры некий монах приехал в Рим, чтобы начать дискуссию о том, что брак выше обета безбрачия, он был исключен за ересь и богохульство.

Средневековую церковь обуревала идея плотского греха. Христианский устав был основан на убеждении, что совокупление мужчины и женщины дурно и греховно, за исключением поддержания человеческого рода. Было придумано множество правил и ограничений, чтобы сделать этот процесс как можно безрадостнее.

Любое удовольствие считалось непосредственным пособничеством Дьяволу.

Кульминацией всего этого можно считать «Chemise cagoule» – закрытую ночную рубашку с отверстием в том месте, через которое муж мог бы сделать жену беременной, избегая других физических контактов.

К тому же были предприняты активные попытки «организовать» половой акт внутри семейных отношений. Церковью разрешалась только одна позиция, а любые вариации строго наказывались.

Не удовлетворившись этим, Церковь сократила количество дней в году, в которые супружеские пары могли иметь половые сношения. Половые контакты не разрешались по воскресеньям, средам и пятницам, в течение сорока дней перед Пасхой и сорока дней перед Рождеством, за три дня до причастия, во время епитимьи и со дня зачатия, а также сорок дней после родов.

Результатом подобных запрещений в супружеских отношениях стали всплески извращений, гомосексуальных отношений, самобичевания и галлюцинации.

И конечно же, вина за все эти пороки была приписана непосредственно женщине. Саксонцы обращались с ней как с собственностью, теперь же она стала источником всех грехов. И не только во время полового акта. Считалось, что даже присутствие женщины в любое время было способно повлечь за собой грех. Поэтому во время эпидемий чумы мужчинам говорили, что не только Нежелательно с ними спать из-за риска заражения, но и просто проходить мимо.

Типичная реакция на представление, что несчастная женщина была грешницей, возникло в Испании, где духовными женами духовенство торговало как рабынями. Духовная жена могла иметь склад характера, который делал жизнь в религиозном безбрачии не только возможным, но и желательным. Но ни в коем случае нельзя было быть уверенным, что она сможет ему следовать.

Унижение женщины означало, что каждая дочь была предметом собственности в хозяйстве своего отца, точно так же как лошадь, поле или плуг.

И как женщина, она приносила не больше и не меньше пользы, чем эти предметы. Ее, в сущности, продавали для рождения детей, выполнения домашней работы и улучшения благосостояния ее мужа.

Ее сексуальное расположение было, конечно, ее настоящим ценным вкладом, но это был вопрос стыда – мужчина стыдился, что желает его, она же стыдилась того, что несла проклятие тем, что была им награждена.

Нам остается лишь надеяться: тот факт, что человеку свойственно наслаждаться запретным плодом и получать удовольствие от сладкого чувства вины, помогал многим женатым парам в средневековой Европе переносить вымысел порочности и открывать восторг и счастье взаимной любви.

Десятки тысяч мужчин и женщин обрели путь истинный в безбрачной жизни. Они разрешили жизненно важную проблему, приняв это главное и окончательное решение.

Но миллионы мужчин и женщин подчинялись своим инстинктам и жили с дилеммой, провозглашавшей, что, несмотря на то что женщина и является причиной всех несчастий, от которых страдает человечество, она также является и каналом, посредством которого возможно спасение (Дева Мария).

В 370 году нашей эры св. Джон Христосом узнал, что его друг Теодор решил жениться. Он убедил его оставить эту безрассудную затею, написав ему взволнованное письмо, в котором говорилось:

«Фундамент этой телесной красоты – не что иное, как флегма и кровь, меланхолия и желчь, соки пережеванной пищи».

Провинциальный церковный совет запрещал женщине по причине ее нечистоты принимать голыми руками евхаристию. И в VIII веке Бонифаций свидетельствовал, что англичане «крайне презирают супружество» и что они «совершенно отказываются иметь законных жен и продолжают жить в разврате и прелюбодеянии, словно ржущие лошади и кричащие ослы».

Отвращение к женщинам постепенно усиливалось. Это была, конечно же, форма эротизма, и самые громогласные защитники воздержания были гораздо более зациклены на сексе, чем любой из римских выродков-язычников, которые стали причиной краха империи, увлекшего за собой и Европу.

Св. Георгий считал женщин «вратами ада, вкусительницей запретного плода, первой преступившей божественный закон».

Если воспринимать Книгу Бытия буквально, то вряд ли найдется какое-нибудь библейское оправдание теории, выдвинутой в VI веке, что у женщины нет души.

Это убеждение долго не признавалось и объяснялось тем, что те женщины, которые достаточно благочестивы, чтобы попасть на небо, по прибытии туда будут лишены своего пола. Из этого следует, что мужчины в загробной жизни сохранят принадлежность к мужскому полу.

Положение женщины становилось все ниже и ниже.

Племенные брачные обряды, основанные на примитивном почитании Матери-Земли, служительницы культа, врачевательницы, дали начало запутанной теории о том, что женщины греховны по природе, что их еще можно терпеть в законном браке, но без благословенного брачного союза любить их греховно.

Идеальная жизнь для любой женщины – в действительности единственная жизнь, если она хочет свести к минимуму расплату за свою внутреннюю греховность, – была жизнь в девственности. Если она хотела уважения от мужчин, сохранить свое достоинство, даже жизнь, она должна была отбросить чувство любви к своему партнеру и детям.

Страдания женщин привлекали внимание, потому что они предпочитали дыбу, горящую смолу, каленое железо половому акту. Считалось, что девственность обладает волшебной силой и даже дикие звери не станут набрасываться на непорочную девственницу.

Церковь превратила половые отношения в такой грех и грязь, что даже в браке секс казался позорным и отвратительным. Св. Иероним угрожал: «Тот, кто страстно любит свою жену, нарушает супружескую верность», и мужчины и женщины, которые страстно желают друг друга, чувствуют свою вину и боятся собственных эмоций.

Противоречия и безнадежность конфликта между понятиями чистоты и грязи вынудили мужчину относиться к женщине с большим подозрением, нежели прежде. Тем не менее, из этой трясины именно женщина создала новую романтическую любовь, которая с тех пор очаровывала и обманывала мужчину.

Исторические темные века, которые были самым мрачным и в эру мракобесия, принесли культ рыцарства и зарождение новых взаимоотношений между мужчиной и женщиной. Известные как I'amour courtois, или куртуазная любовь, они подняли женщину на новый пьедестал уважения и восхищения. Хотя трудно оценить, какой ценой умственных и физических усилий это было сделано.

Человек – единственное живое существо, которое намеренно ограничивает или подавляет свою сексуальную активность. Почти непостижимо, но он может не только контролировать свои желания правилами и запретами, чтобы защитить права личности, но кроме того, и провозгласить особой добродетелью воздержание.

Начало культу куртуазной любви положили трубадуры – поэты, творчество которых зародилось в Провансе после 1100 года. Они воспевали любовь, не грубую сексуальность мира, в котором они жили, а любовь рыцарскую и порядочную, о которой они мечтали.

Поэзия трубадуров – наиценнейшая форма искусства, которую Южная Франция оставила последующим поколениям. Она оказала огромное влияние на современный мир, поскольку заложила основы уважения к женщине. Эта поэзия цвела, пока расцветало рыцарство. Уход одного повлек за собой исчезновение другого.

Поэзия трубадуров была прекрасной и печальной. Любовь, которую она возвеличивала, всегда имела трагический оттенок.

Рудел, один из самых ранних поэтов, рассказывает очаровательную и в то же время горестную повесть о герое, полюбившем принцессу, живущую в далекой стране. Он отправился в долгий поход по морю, чтобы лишь взглянуть на ее красоту, но во время путешествия тяжело заболел. Он умер, едва его взгляд упал на принцессу, которая заключила его в свои объятия, без страсти, но с состраданием.

Это обычная тема песен: величайший дар женщины – успокаивать, что затмевало ее способность давать сексуальные удовольствия.

Трубадуры любили женщин физически, а плати: ли дань приукрашенной любви. Несмотря на ужасную историю о мести, изобретенной владельцем замка Руссильон, который вырезал сердце у трубадура своей жены, подал его на ужин и заставил съесть, любовь между поэтом и его возлюбленной была неизбежно платонической.

Обычно трубадур жил в замке какого-нибудь землевладельца или рыцаря, когда тот отправлялся на войну. Теоретически жена воина становилась фактической узницей в своем замке, не исключалась возможность того, что ее заковывали в пояс верности.

Практически большинство этих женщин занималось ведением хозяйства в доме и в усадьбе месяцами и даже годами в отсутствие своих мужей. Трубадур делал положение женщины официальным, воспевая ее достоинства и чистоту, ее красоту и ум.

Ситуация могла бы быть щекотливой, если бы ее мотивы не были столь искренними. Считалось, что трубадур всегда умирает от неразделенной страсти либо к некой неназванной женщине в своей прошлой жизни, либо к своей хозяйке.

В обоих случаях было принято, что осуществление желаемого совершенно невыполнимо.

Для большей уверенности влюбленный должен был поднять свою возлюбленную на недосягаемую высоту, а ей приходилось соответствовать столь высокому положению. Таким образом, женщина превращалась в нечто вроде богини, и, конечно, культ трубадуров стал полурелигией. Бернарт де Вентадорн очень ясно описывает такое отношение в одной из своих песен:

 
Я славу Донне воздаю
В словах правдивых и простых;
Но гибну от страданий злых
И непрестанно слезу лью.
В плену Любви лежу ничком,
Тюремных не открыть дверей
Без сострадания ключей,
А Донны нрав с ним не знаком1111
  Цит. по: Вентадорн Б. Песни. – М., 1979. – С. 22.


[Закрыть].
 

Одним из самых замечательных проявлений этого ритуального культа любви было появление женщин-трубадуров. Одной из лучших была Графиня Смерти.

Она описывала свои чувства, чтобы рассказать, что женщины могут испытывать все муки любви, которые, как считалось прежде, были уделом лишь мужчины. Предметом ее воздыханий был герцог Оранский.

«Меня переполняет радость от того, что тот, кого я люблю, является самым храбрым рыцарем в мире, – писала она. – Молю Господа дать ему счастье. Женщина, которая строго придерживается правил достойного поведения, должна направлять свою любовь на храброго и доблестного рыцаря. Если она уверена в его храбрости, пусть не скрывает свою любовь. А когда она станет любить его открыто, храбрый и благородный рыцарь будет говорить о ее любви с сочувствием».

Как в случае с трубадурами-мужчинами, любовь здесь тоже недостижима. Конечно, вскоре иллюзии рассеются, и в более поздних произведениях Графиня повествует о том, что в ее любви не нуждаются.

Граф не ответил на ее любовь, как она и предполагала раньше.

«Я посылаю тебе эту песню, чтобы напомнить о себе. Скажи мне, мой нежный друг, почему ты так жесток со мной? Из гордости или из ненависти?»

В концепции куртуазной любви рыцарство было связано с правилами высокого социального положения. Оно мало значило для женщин в целом, однако для женщин высокого происхождения оно значило много. В самом известном трактате Андреа Шаплэна о куртуазной любви, написанном в XII веке, утверждалось, что низшие классы не могли знать любви или им, по крайней мере, не разрешалось ее знать.

Мужчины низкого сословия, которые сочли бы, что влюблены, могли возгордиться и стали бы пренебрегать своими каждодневными обязанностями, становясь таким образом бесполезными для своих хозяев. Что же касается их дочерей, то «если вы возжелаете их, то когда найдете подходящее место, добейтесь желаемого, воспользуйтесь случаем, пусть даже силой».

Куртуазная любовь определяла, что привязанность между представителями разных полов должна быть односторонней – форма преданности вассала феодалу. Когда влюбленный выбирает себе возлюбленную, то становится ее преданным слугой, а она – его хозяйкой. Он обязан повиноваться ей безоговорочно. Но, поскольку роль мужчины в обществе была противоположной, подобная ситуация должна была держаться в секрете.

О настоящей любовной интриге никогда не упоминалось публично. По словам Андреа, мужчина, который не в состоянии держать язык за зубами, не мог быть настоящим любовником.

Представление о том, что любовь означает повиновение, говорило о том, что в браке существовать она не могла. Муж должен быть хозяином своей жены, следовательно, мужчина не мог любить свою жену, поскольку не мог считать ее своей хозяйкой.

Куртуазная любовь в действительности была коварным способом устранения чувства идеализма в счастливом браке. В этом отношении ей помогал возобновившийся интерес к классическим писателям и декларативные заявления Церкви. Овидий провозглашал, что «люди, состоящие в браке, не могут быть любовниками».

Церковь подчеркивала, что брак – это таинство и удовольствие от полового акта в браке было бы святотатством и осквернением.

Это также подкреплялось идеей Св. Иеронима о том, что муж совершает прелюбодеяние со своей собственной женой, если получает с ней сексуальное наслаждение вместо того, чтобы воспринимать ее лишь как объект, способный служить продолжению рода.

Таким образом, при куртуазной любви лишь меньшинство женщин удостаивалось высокого положения, большинство же подвергалось унижениям. Немногочисленные счастливицы королевских или благородных кровей могли быть уверенными в том, что займут довольно бесполезную, однако сулящую избалованность нишу. Будучи пока еще не замужем, высокородная девушка могла быть уверенной в защите всех мужчин одного с ней происхождения.

Ее брак будет холодным и формальным, однако, если повезет, она могла надеяться на то, что какой-нибудь мужчина чуть ниже ее по происхождению станет ее возлюбленным. Эта любовь, действительная или лишь воображаемая, будет единственной любовью, которую она сможет познать. От нее ожидалось, что она будет относиться к своему возлюбленному с презрением и равнодушием – по крайней мере, в то время, пока сможет противостоять его ухаживаниям.

Сердца разбивались, сердечные раны не заживали. Извечной темой печальных и полных страданий песен трубадуров были чувства, обреченные померкнуть перед более чувственной страстью.

Хорошие манеры, рыцарство, чистота, разговоры и самопожертвование были жалкими добродетелями, которые породила куртуазная любовь, но от человеческой природы не уйти, и существовало множество сексуальных забав в постели, вне зависимости от того, надет на женщине пояс верности или нет, и как трепетно она относится к собственной девственности.

Однако ветер перемен вызывал еще большее беспокойство у певцов сентиментальной поэзии. Религиозные перевороты, которые повлекли за собой крестовые походы, появление практичного и грубого класса торговцев, – все это положило конец кодексу рыцарства, воспетому в песнях трубадуров в домах знати Юго-Западной Европы.

И с исчезновением трубадуров краткий всплеск экзальтированной любви к женщине тоже сошел на нет.

Но обрек себя на бессмертие! Данте и Петрарка восхищались поэзией трубадуров, они оба довольно долго жили в стране трубадуров – Провансе.

Женщины, чьи имена связаны навсегда с поэзией трубадуров, конечно же, отвечали всем ее традициям. Данте видел свою Беатриче всего несколько мгновений в окне. Петрарка мельком заметил Лауру, выходящую из церкви в Страстную Пятницу.

Обе едва переступили порог детства – чистые, красивые, девственные – и недосягаемые.

Сколько женщин из-за этого воображаемого идеализма подавляли свои естественные желания или стыдились и испытывали чувство вины, потому что их эмоции не поддавались контролю? Сколько женщин поддалось любви и обрекло себя на долгие годы епитимьи из-за «порочности и грязи» одного-единственного порыва?

Мужчина со времен трубадуров почитал недосягаемое, в то время как сам просил и умолял женщину, которую желал, но которую унижал и презирал, считая грубой и земной, соединиться с ним в том, что считалось благословенным Богом, возвышенно-священном акте любви.

Только Дьявол мог придумать такой парадокс вдохновения и духовной бедности, запретов и вины, которые выпали на долю женщины, но ведь только женщине по силам в некоторых случаях быть и ангелом и дьяволом одновременно.

Феномены рыцарства и куртуазной любви олицетворяли собой удручающий пример того, как положение средневековой женщины может измениться в умах мужчин. Спокойно и терпеливо она боролась за свое место под солнцем, за место рядом с мужчиной – не только в постели, но и в борьбе за прогресс.

В частности, женщины внесли гораздо больший вклад, чем готовы признать историки, в развитие торговли в Англии.

Как только закат феодализма открыл путь росту среднего класса, жены тоже смогли предложить нечто ценное, что способствовало карьере их мужей. Начиная со средних веков гильдии купцов стали влиятельными и процветающими и, конечно же, были исключительно монополией мужчин. Но эти ремесленники и купцы были женаты и по большей части жили в помещениях, где работали.

Обязанностью женщины было вести хозяйство, но близость к ремеслу способствовала тому, что многие сообразительные жены становились деловыми партнерами своих мужей.

«Жены ваших горожан похожи на куропаток – самки красивее самцов», – восхищенно и с легкой завистью заметил иностранец, наблюдавший жизнь в Лондоне.

Мужчины были ремесленниками и одновременно торговали предметами своего ремесла. Их благосостояние зависело от того, как хорошо будет расходиться товар, и они постоянно выезжали на ярмарки и базары, непременно встречаясь с другими членами своей гильдии, совершали длительные отлучки в другие города.

Работа не стояла – работали подмастерья и наемные работники, а женам можно было доверить присматривать, чтобы они зря не тратили время.

В сельской местности жены мелких землевладельцев сохранили за собой традиционное право организовывать работу в огороде, растить и сохранять плоды и присматривать за сыроварней. Жена мелкого фермера руководила небольшой группой женщин, помогающих в доме и по хозяйству.

Она сопровождала своего мужа на базар и, пока он вел переговоры о продаже скота и урожая, торговала яйцами, цыплятами, маслом, овощами и фруктами из своего хозяйства.

Она выполняла роль скорее делового партнера, чем помощника, и ее советы были важны для мужа.

Это было новой формой эмансипации, которая не производила особого эффекта на женщин высокого сословия. Как всегда, реакционных взглядов придерживались в основном те, для кого экономические перемены не имели особого значения.

Ко времени Шекспира самым распространенным мнением о женщине было то, что ей нечем занять свое время и, следовательно, в основном она была помехой. Подобная ситуация, конечно, возникала по вине мужа.

Ему нравилось показывать свое благосостояние тем, что он нанимал большую свиту слуг, нанимал какую-нибудь овдовевшую или незамужнюю родственницу управлять хозяйством, позволяя своей жене сосредоточиться целиком и полностью на жизни света.

Когда же она повиновалась, он немедленно начинал бранить экстравагантность и незначительность ее интересов.

Поведение более энергичных благородных дам вызывало обычные скандалы, лишний раз подтверждающие, что жене необходима крепкая рука мужа, чтобы она знала свое место.

И это место, естественно, находилось в спальне, хотя слишком часто и в комнате для больных. Рожать по ребенку каждые двенадцать месяцев с семнадцати до сорока лет – вот перспектива, которая ожидала большинство замужних женщин. Слишком многие умирали, не дожив до сорока, измученные частыми родами или от широко распространенных в то время послеродовых инфекций.

Десять-пятнадцать детей были обычным делом, из них две трети – мертворожденные, а чуть больше умирали в младенчестве.

Исследования прироста населения говорят о том, что средняя пара, состоящая в браке, от дохристианских времен вплоть до XIX века в среднем имела 2, 25 детей, которые достигали половой зрелости.

Уровень смертности в младенческом и раннем возрасте был так огромен, что мать была не только истощена физически постоянными беременностями, но и умственно, поскольку испытывала эмоциональное напряжение, видя смерть очередного своего ребенка.

Показное и преувеличенное сочувствие, которое, по мнению мужчин, следовало бы оказывать их женам, стало пережитком века рыцарей, о чем они ничуть не сожалели. Мужчины правящего класса и благородного сословия были склонны считать своих жен непослушными детьми, которыми нужно управлять и наказывать без посторонних глаз.

И соответственно сами жены зачастую вели себя, словно дети. Когда девушка из благородного семейства достигала возраста пятнадцати лет, ее родители начинали искать ей мужа, подходящего по общественному положению и состоянию.

Время от времени находился молодой человек, отвечающий этим запросам, но более вероятно, что единственным сговорчивым кандидатом оказывался мужчина гораздо старше.

Причиной этого было то, что со средних веков до XVIII столетия мужчина переживал не одну жену. При высокой смертности женщин, рано вступавших в брак, мужчина мог похоронить нескольких жен до того, как умрет сам.

Мужчина высокого социального положения и с устоявшимися привычками импонировал родителям дочери, достигшей брачного возраста, потому что социальные выгоды от союза ставились прежде всего.

Вдовцу средних лет нравилась мысль иметь привлекательную молодую девушку своей женой, и не только для постельных удовольствий. Причиной такого брака были сыновья, и тающие мужские сексуальные способности могли быть компенсированы энергией и здоровьем молодой девушки.

Единственным проигравшим от этого союза неизменно становилась невеста. Все дети подчинялись строгой дисциплине и считали, что слово родителей – закон, но дочери были объектом более нравоучительного воспитания.

Слово отца было не просто законом, оно было волей Божьей. Девушке прощалась глупость, физическая слабость, некрасивость. Непростительным было непослушание. Такое родительское «промывание мозгов» зачастую срабатывало. Девушки вырастали в уверенности, что они не могут сами принимать решения, они считали брак единственным способом улучшить свое положение.

Романтические понятия о том, что любовь не подчиняется рассудку, были им абсолютно неведомы.

– Таким образом, немногочисленные драматурги елизаветинской эпохи представляли любовный треугольник, где у молодой девушки было два искателя руки – один благородного происхождения и молодой, другой – ниже по социальному статусу, но средних лет и с хорошей репутацией. В таких пьесах девушка предпочитала молодому человеку, который был «любвеобильным и мечтательным», более зрелого мужчину. В противном случае аудитория не сочла бы развязку «счастливым концом».