Текст книги "И скоро день"

К тому моменту, когда я наконец решила присесть отдохнуть в одном из небольших открытых кафе, я оказалась нагруженной сувенирами, аккуратно упакованными в пакеты, небольшим путеводителем по Флоренции и целой пачкой почтовых открыток. Я надписала несколько карточек для своих знакомых, используя одну и ту же фразу: «Я прекрасно провожу время, разве вы мне не завидуете?!»

Затем я решила отправить несколько открыток своим домашним. Моя любимая, к сожалению, очень далекая племянница еще не умеет читать, однако она получит удовольствие, попробовав открытку на вкус, поэтому я послала одну карточку лично ей, а другую – ее родителям, Джиму и его остроумной и веселой супруге. Еще одна открытка предназначалась для Майка, живущего холостяком в Бостоне. Последняя – для мистера и миссис Тимоти Малоун. Заполняя адреса, я вспоминала своих близких.

Они были против этой поездки. Отец кричал и стучал кулаком по столу. Обычно таким способом он выражал свое неодобрение поступку, против которого был бессилен что-либо предпринять. Все его аргументы сводились к одному, а суть оного заключалась в том, что мне следует скорее забыть о том, чего уже все равно не вернуть, и продолжать жить дальше. Мама вообще говорила мало. Для нее, всю жизнь экономящей на всем, было совершенно непонятно, как можно потратить огромные по ее понятиям деньги на путешествие за границу в поисках человека, который меня даже не знает. А может, и не хочет знать. Ведь все, что мне осталось после смерти Барта, это страховка, больше ничего.

Отцу никогда не нравился Барт. Он был слишком учтив, слишком хорошо одет и слишком непохож на них, чересчур красив. Он частенько улыбался, особенно когда папа задавал вопросы, которые, с его точки зрения, никак не могли быть смешными, например: «Что вы собираетесь делать, на что существовать?» Барт отвечал с неизменной улыбкой на лице: «А нам много не надо, как-нибудь проживем, мистер Малоун». При этом явно не собираясь предпринимать что-либо для улучшения своего материального положения. Когда же я начинала объяснять, что Барт старается добиться успеха в коммерческой деятельности и самостоятельно изучает курс актерского мастерства, на что требуется не только упорный труд и талант, но еще и удача, мой скептически настроенный отец лишь недоуменно пожимал плечами, делал изумленные глаза и презрительно фыркал.

Теперь я понимаю и его скептическое отношение к занятиям Барта, и его враждебность. Непросто для отца отдать свою любимую, единственную дочь в руки чужого мужчины. Кроме всего прочего, не было никакого предварительного и продолжительного ухаживания, не было официального представления, просто в один прекрасный день обожаемая дочь привела в дом незнакомого человека и объявила, что это ее муж...

Невозможно винить собственного отца в том, как он отреагировал на мой брак. По желанию Барта мы оформили наши отношения именно таким образом. Я согласилась бы, даже если он предложил бы мне выйти за него замуж в костюме для подводного плавания, благословил бы нас Жак Кусто.

Совершив таким образом небольшой экскурс в прошлое, я перехватила покрепче ручку и написала: "Здесь просто великолепно. Все складывается очень хорошо, я прекрасно провожу время. Люблю... "

Это все, что я смогла из себя выжать. О чем еще написать им? Ведь я ничего не говорила родным о своем намерении увидеться с бабушкой Барта, так как не была уверена в том, что мне это удастся. Они знали лишь, что он родом из Италии, что мне просто хочется предпринять небольшое сентиментальное путешествие по его родным местам. Больше им ничего не было известно. Они даже не могли себе представить, что бабушка Барта – графиня. Эта новость могла совершенно подкосить отца. Он был ярым приверженцем демократии, когда он рассуждал об аристократах и напыщенной знати, кичащейся своими титулами, на ум приходили митинги времен Французской революции. Поэтому, чтобы хоть отчасти разъяснить сложившуюся ситуацию, мне пришлось бы исписать не одну почтовую карточку. Кроме того, совершенно не хотелось посвящать почтовое ведомство во все перипетии своей личной жизни, ведь открытку мог прочитать наш почтальон: Джек Вильсон всегда читает открытки, которые разносит по домам, особенно это относится к посланиям из дальних, экзотических мест. После этого он, как правило, рассказывает всем интересующимся о содержании посланий.

Так как мой отец настаивал на том, чтобы я всегда писала обратный адрес, то я решила воспользоваться отелем «Гранд Алберго Сан Марко е Стелла ди Фиренце». Это название заняло у меня оставшуюся половину незаполненной открытки. Я не сомневалась, что Анджело перешлет мне мою корреспонденцию, если я попрошу его об этой любезности.

Тут мне показалось, что я не все успела записать, и поэтому еще рано убирать ручку. Раскрыв записную книжку, я выдернула несколько страниц. Я писала в течение нескольких минут, затем убрала свои записи в сумочку, заплатила за кофе и отправилась дальше.

Светило солнышко, было очень тепло. Крыши отливали золотистым блеском. После полуденного перерыва вновь открылись все магазинчики. Когда я неожиданно оказалась перед витриной, в которой красовались перчатки из всех мыслимых материалов и всевозможных цветов, что-то заставило меня войти внутрь. Судя по той информации, которую я почерпнула из путеводителей, одна из непременных покупок на память о Флоренции – это перчатки. Я купила себе две пары: одну коричневую, другую – кремовую. Самое интересное: я никогда еще не носила кремовых перчаток. Мне вообще было непонятно, зачем я потратила сумасшедшую сумму на перчатки такого цвета. Однако где-то в глубине души я знала, что эти перчатки – своего рода символ: если графиня будет слишком допекать меня, то я смогу напялить на себя кремовые перчатки прямо за ленчем.

После этого покупательский азарт вовсю охватил меня, мне захотелось накупить всего, что попадалось на глаза. Различные ювелирные изделия, плетенки из соломы, маленькие деревянные коробочки и шкатулки, копии статуэток и осколки скульптур – голова Давида, торс Давида и все прочие части его тела, скрупулезно выполненные руками профессионалов. Мне очень хотелось привезти какой-нибудь сувенир для Майка.

Тем не менее, единственная вещь, которую я позволила себе приобрести помимо перчаток, был электронный футбол. В него можно было играть и в одиночестве, и в большой компании. Игра была прекрасно упакована и стоила целого состояния. Мне пришлось напомнить себе о необходимости экономить. Затем вдруг я неожиданно подумала о своей хозяйке. Наверное, следовало бы привезти что-нибудь ей в подарок. Вот только что именно? Перчатки, которые я купила для себя, стоили недешево, у меня в гардеробе не было ни одной вещи столь высокого качества, однако, я совсем не была уверена в том, что даже они удовлетворят взыскательный вкус графини. Честно говоря, я вообще сильно сомневалась в том, что смогу потратиться на такой подарок, который уместно было бы преподнести женщине ее положения. Можно, конечно, и отойти от семейных традиций, но ведь мне уже довелось увидеть ее шелковые ночные сорочки, отделанные изысканными валансьенскими кружевами. Даже сигареты, которые она курила, украшала монограмма и золотые ободки.

Бесцельно вышагивая по улочкам, я мучительно перебирала в уме возможные подарки графине, к сожалению, ни одной хорошей идеи не приходило мне в голову. Проходя мимо цветочного базарчика, я оказалась в дурманящем облаке божественных ароматов, источаемых огромными букетами весенних цветов, начиная от темных, почти черных оттенков до голубого, желтого, красного, – как будто все цвета радуги радостно искрились и переливались на солнце. У нее и так полно цветов, мне почему-то подумалось, что на вилле, вероятно, имеется и оранжерея, где выращивают королевские орхидеи. Овощной магазин поразил меня разнообразием цветовой гаммы едва ли не больше, чем цветочный базар, однако, не могла же я явиться на семичасовой коктейль с упаковкой помидоров или корзиночкой с клубникой. Затем я прошла ювелирные и парфюмерные салоны, магазины головных уборов и аксессуаров, лавки с дамскими сумочками и носовыми платками... Насколько я успела заметить, ее носовые платочки были аккуратно обметаны искусной рукой так, как это делают лишь монахини в богатых монастырях, причем вручную, и стоит это страшно дорого.

Наконец я решила отказаться от бессмысленной затеи. Мне поможет только счастливая случайность. Если же не повезет, то я всегда смогу прислать ей что-нибудь на память из Америки, когда вернусь домой. Например, копию статуи Свободы, сделанную в Тайване.

Когда я добралась до гостиницы, Анджело стоял за стойкой, читая тот же самый журнал, что и в первый день моего появления в его отеле, более того, как мне показалось, даже страница была та же, что и вчера. Прямо у него под ногами стоял мой багаж. Я спросила его о том, сколько нужно марок, чтобы мои открытки дошли до Соединенных Штатов. Он не только четко разъяснил мне, на какую сумму надо купить марок, но и предложил их мне. Немного порывшись в своих бумагах, он вытащил для меня несколько почтовых конвертов. В один из них я сложила вырванные из записной книжки листочки, на которых писала в кафе.

– Анджело, вы не могли бы оказать мне небольшую любезность? Это очень важно для меня, – обратилась я к нему и протянула увесистый конверт со своими записями. – Если через десять дней, начиная с сегодняшнего, я не вернусь сюда или не свяжусь с вами лично по поводу корреспонденции, которая может прийти на мое имя на адрес вашего отеля, я бы хотела, чтобы вы отправили этот конверт по указанному на нем адресу. Десять дней, договорились? – Для убедительности я подняла обе руки с растопыренными пальцами.

Анджело замер, внимательно глядя на меня, словно его неожиданно парализовало то, что он услышал.

– Десять, – повторил он спустя какое-то время, предварительно прочистив горло.

– Десять дней. Вы обещаете мне это?

Он величественно положил руку на сердце и торжественно поклялся мне на итальянском, причем я смогла уловить только слово «мать», поэтому я облегченно вздохнула. После этого он помог мне погрузить мой багаж в машину. Когда я отъезжала, то, оглянувшись, заметила, что он по-прежнему стоит на тротуаре и задумчиво смотрит мне вслед.

Интересно, о чем он размышлял, провожая меня? Может быть, он принял меня за шпионку или шантажистку-вымогательницу, а может, он просто решил, что я немножко ненормальная, как и все эти сумасшедшие иностранцы? Полагаю, что я и в самом деле была несколько не в себе. Однако, после катастроф такое нередко случается даже с молодыми и здоровыми людьми: мне это очень хорошо известно. Если случится что-то непредвиденное, мне бы не хотелось пропасть бесследно в горах Италии, не объяснив предварительно своим родным, почему я вообще оказалась в этих местах. Само по себе написание этого письма было для меня своего рода общением с самыми близкими мне людьми. Это была исповедь, как выразилась бы сестра Урсула, или, как воспринял бы мое послание брат Майк, – я вывернула свою душу наизнанку. Я рассказала им все – все те детали, о которых они могли догадываться, но не знали наверняка, а также о том, о чем они даже и не подозревали. Исповедь всегда очищает душу.

Мне надо было оставить это письмо у Анджело Я догадывалась, что, если возьму его с собой, у меня никогда не хватит смелости написать его еще раз после того, как я обязательно порву его на мелкие клочки в порыве малодушия и слабости.

Необходимость выговориться была не единственной причиной, толкнувшей меня на написание этого послания. Вторая причина действительно указывала на то, что я не совсем нормальная. Среди книг, которые я купила сегодня в магазине, была одна под названием «Невеста сумасшедшего». На обложке была изображена девушка, бегущая вниз по склону горы. На ней было длинное белое платье, в котором в реальной жизни она запуталась бы, не сделав и десятка шагов: на вершине горы были видны очертания обычной итальянской виллы, окруженной высоченными кипарисами. Моделью художник избрал виллу Морандини, я точно узнала ее.

– Исчезни, Джейн Эйр, – усмехаясь, процедила я сквозь плотно сжатые губы, и под шелест автомобильных шин влилась в хаотичный поток машин, несущихся в сторону моста.

* * *

Заходящее солнце оказалось у меня за спиной, когда я наконец свернула на дорогу, ведущую к вилле. Теперь я хорошо знала дорогу, я могла себе позволить спокойно любоваться окружающими меня пейзажами. Здесь было так красиво, так одиноко и пустынно. Пологие склоны невысоких гор, окаймляющих долину реки Арно, были плотно застроены: старые виллы и современные здания, маленькие фермы и небольшие пансионаты, окруженные садами и ровными симметричными рядами величественных кипарисов. Эта часть дороги оставила у меня впечатление, будто я побывала в другом государстве. Вдоль противоположной стороны тянулись нескончаемые ряды высоких деревьев: солнце с трудом пробивалось сквозь эти заросли, лишь изредка высвечивая нежную зелень молодых побегов и отбрасывая на машину золотисто-зеленые тени. Если по эту сторону шоссе и стояли невидимые глазу дома, ничто не выдавало их присутствия, даже дымок нигде не поднимался в небо.

Ворота были закрыты. Я уже собиралась было припарковаться, как откуда-то из-за сторожки вышел Альберто с сигаретой в руках. Видимо, он находился поблизости все это время. Когда я проезжала мимо, он, приветствуя, карикатурным жестом приложил руку к фуражке. Задрав повыше нос, я решительно проигнорировала его действия. Допускаю, что Альберто ничего не знал обо мне, когда я впервые обратилась к нему за помощью перед этими воротами, однако это нисколько не извиняло его совершенно неподобающего и непристойного поведения. Кроме того, я не могла забыть его жестокости по отношению к собаке.

Как только я появилась перед парадным входом, двери тут же распахнулись. На этот раз меня встречала Эмилия, но энтузиазма и доброжелательности в ее приветствии было не больше, чем у ее супруга. Да уж, они представляли собой гармоничную пару, даже одеты были под стать друг другу. Не приходилось удивляться тому, что Альберто нещадно бьет собаку. Ему еще далеко до изуверских методов третирования людей, которыми в совершенстве владеет его жена, кроме того, несмотря на ее невысокий рост, можно было заметить, что ее мускулатура не уступает мужской.

Я поинтересовалась у Эмилии, куда мне лучше поставить машину. В ответ она одарила меня таким же недоуменным взглядом, как и графиня, когда утром я сказала, что мне не пришло в голову воспользоваться звонком и вызвать прислугу. Более того, во взгляде домоправительницы я уловила несколько пренебрежительное выражение.

– Вашей машиной займется Альберто, синьора.

После этого я позволила ей донести мой багаж и отдала ключи от машины.

Теперь эта комната официально принадлежит мне на все время моего здесь пребывания, поэтому можно было отбросить наставления матери и ознакомиться с содержимым шкафов и ящиков, которые так манили меня. Двери платяного шкафа раскрылись, стоило мне только прикоснуться к ним, однако мертвых тел внутри я не обнаружила – не было даже никакой окровавленной рубашки или пучка женских волос. Внутренние стенки его были оклеены прозаичными листами местной газеты. Странно, почему я не улавливаю даже запах духов? Затем я достала три комплекта нижнего белья и свою любимую ночную сорочку и развесила одежду на плечики. Мои вещи выглядели сиротливо в этом огромном шкафу, как одинокий младенец перед лицом холодного и жестокого мира.

Я была приятно удивлена, когда обнаружила, что дверцы книжного шкафа тоже не заперты: однако беглый обзор его содержимого заставил меня порадоваться тому, что я не пожалела времени и купила себе книги в городе. Абсолютно вся литература в шкафу была на итальянском, причем самые последние экземпляры вышли в свет в 1933 году. Обстановку дополняла ваза с нарциссами и гиацинтами на туалетном столике и графин с водой.

Графиня пригласила меня спуститься на коктейль к семи часам. Надеюсь, что эта церемония в действительности не так официальна, как это прозвучало в ее устах: у меня даже не было платья для коктейлей, как это принято на официальных приемах. Переодевшись в блузку и джинсовую юбку, я решила провести время за чтением романа «Невеста сумасшедшего». Спустя час я уже мечтала о том, чтобы псих побыстрее добрался до девчонки и задушил ее, так они оба мне надоели. Героиня заслуживала того, чтобы ее задушили. Отбросив книжку в сторону, я освежила макияж, внимательно осмотрела себя и спустилась вниз.

Графиня была одета в длинное шелковое платье редкой красоты под цвет волос – с мерцающими серебряными украшениями. Критическим взглядом окинув мой скромный наряд, она постаралась деликатно проигнорировать его. Я поспешила официально поприветствовать ее, и она милостиво предложила мне называть ее Франческой. Это был настоящий великосветский прием в зале такого размера, по сравнению с которым моя огромная комната показалась не больше клозета. Свечи на столе выглядели крошечными посреди огромного океана темноты. Бесконечно высокий потолок был искусно расписан художниками – голубое небо с белыми облачками, в которых парили эльфы, амуры и купидоны, – это все, что мне удалось рассмотреть с такого расстояния. За столом могли бы разместиться не менее сорока человек. Мы с графиней сидели рядом, на одном конце этого бесконечного стола, между нами беспрестанно сновала Эмилия, подавая и убирая разнообразные блюда. Закуски были просто великолепны, то же самое относилось и к вину.

– Это наше фирменное, – сказала графиня в ответ на мои похвалы.

Я и не предполагала, что Пит составит нам компанию за коктейлем, но, когда мы вошли в столовую, я опять увидела всего два прибора. Я еще раз внимательно все оглядела. Естественно, я должна была задать графине этот вопрос.

– Дети в Америке всегда обедают со взрослыми, мне это известно. Однако боюсь, что я несколько старомодна.

Мне стало интересно, где же обычно обедает Пит. На кухне, вместе с поварихой? Может быть, в своей комнате, в полном одиночестве? Мне вспомнились наши семейные обеды, когда мы были детьми, – братья спорили о хоккее или футболе, когда стали постарше, то о политике. При этом папа всегда с горячностью доказывал свою точку зрения, а мама старалась деликатно следить за нашими манерами и не давала словесным баталиям перерасти в яростную склоку, вовремя переводя разговор на другие, более безопасные темы... Неожиданно меня охватила дрожь. Франческа заметила, что мне не по себе и спросила, не послать ли Эмилию за теплым пледом. Поблагодарив, я отказалась, уверяя ее, что со мной все в порядке.

– Я бы хотела зайти к мальчику попозже и пожелать ему спокойной ночи. Или почитать ему на ночь, а может быть, немного поиграть с ним.

– Боюсь, что сегодня ничего не получится, – заметила Франческа. – Он должен рано лечь спать. Он не сделал вовремя домашнего задания.

После обеда мы перешли в ее кабинет, где Эмилия приготовила нам кофе. Франческа достала из своей корзинки для рукоделия вышивание и занялась им, в то время как я просто наслаждалась спокойным вечером.

А ведь мне даже не пришло в голову купить какую-нибудь игру для Пита, настолько я была озабочена поиском подходящего подарка для графини. Я несла всякую чепуху о том, что мне удалось увидеть во Флоренции, о всех тех красотах, которыми обычно восхищаются иностранцы. Графиня слушала меня с отстраненной улыбкой, иногда кивая, будто я восторгалась чем-то принадлежащим лично ей. Наконец я выдохлась, и наступила короткая пауза.

– Боюсь, что вечера у нас покажутся вам тихими и незатейливыми, – заговорила она. – Если вы занимаетесь каким-нибудь рукоделием, вы можете...

В этот момент я любовалась проворными движениями ее иглы, настолько мастерски она вышивала легкую ткань, напоминающую мне своей легкостью облако. Когда она высказала свое предложение, я громко рассмеялась. Моим последним произведением искусства был свитер, который я связала для Майка. Мне пришлось распускать его трижды, прежде чем у меня получилось что-то путное. Она неодобрительно и несколько изумленно посмотрела на меня, после чего я поспешила объяснить свое возмутительное поведение.

– У меня непослушные пальцы, когда дело касается рукоделия. Я знаю, что это весьма распространенное занятие. Почти все мои подруги вышивают, вяжут, кто-то плетет кружева. В свое время я перепробовала себя практически во всем, однако оказалась ни к чему не способна.

– Но ведь, насколько я поняла, вы воспитывались в школе при монастыре?

Я воспитывалась при монастыре? Да наши сестры были счастливы, когда ни одна из воспитанниц не забеременела или не была арестована за употребление наркотиков, – такие годы можно было подсчитать по пальцам. Я представила сестру Урсулу, постукивающую по столу своей длинной указкой и пытающуюся объяснить скромным девочкам новый урок. Девочки настолько малы, что макушки их едва достают до алтаря. Затем картина, нарисованная моим воображением, померкла.

– Это не совсем точно, – уклончиво заметила я. – Все было немного не так, как вы себе представляете.

– Но ведь вас должны были учить хотя бы азам рукоделия. Это весьма полезное занятие для дальнейшей жизни.

– Не могу не согласиться с вами: я просто оказалась неспособной ко всем этим премудростям. – Я постаралась рассмотреть, над чем она трудилась. Маргаритки? Белые стебельки на белом муслине с зелеными стебельками и листиками...

– Никогда не поздно научиться. – Графиня отложила вышивание в сторону и полезла в корзинку. – Позвольте мне показать вам несколько основных приемов.

Она достала иголку с ярко-красными нитками – белое на белом не давало возможности увидеть детали – и начала учить меня азам вышивания. Я была более чем неуклюжа. Наконец-то я поняла, над чем она трудится с таким старанием. Это была покрытая замысловатой вышивкой длинная крестильная рубашка для новорожденного.

* * *

Слава Богу, что на свете существует Марк Твен. Вид этого крошечного белого наряда пробил так тщательно возведенную мной стену самозащиты, это платьишко превратило меня в низкого и жестокого человека, нечестными методами втершегося в доверие к незнакомым людям. После этого мне оставалось только извиниться перед графиней и подняться в свою комнату, чтобы наедине разобраться в себе. В комнате на глаза мне попалась книга – в этот момент мне было совершенно безразлично, какая именно, любая была спасением от обуревавших меня мыслей.

Лучшего выбора я не смогла бы сделать, даже зная содержание всех книг, купленных мной сегодня: мне попалось «Незнакомое зарубежье». Жизнерадостные заметки Сэмюэля Клеменса[2]2
  Настоящее имя писателя Марка Твена. (Прим. ред.)


[Закрыть] не могли никого оставить равнодушным. Его веселая энергия была мне сейчас совершенно необходима. «На этом мое терпение иссякло, и я мог лишь продолжать портить настроение всем тем, с кем мне приходилось иметь дело», – писал он, нападая на католическую церковь за то, что она возводила величественные храмы в то время, как бедняки толпами умирали на улицах от голода и холода. "Они построили огромный мавзолей во Флоренции для восхваления Господа Нашего и Спасителя, а также семейства Медичи. Это звучит кощунственно, но ведь это чистая правда... "

Читая дальше, я просто не могла удержаться от смеха, и это продолжалось до тех пор, пока я, наконец, не почувствовала, что засыпаю. Выключая свет, я чувствовала себя спокойно. Для себя я решила, что крошечное одеяние, над которым корпела Франческа, служит еще одним примером аристократического снобизма. Она вышивает белое платьице для будущего отпрыска семейства Морандини, но ей и в голову не пришло провести несколько минут рядом с заброшенным ребенком, умирающим от голода, и потратить на него хотя бы мизерную сумму.

В эту ночь мне снился сон – тот же самый, который преследовал меня в последние несколько месяцев. Окружающая обстановка и некоторые детали могли варьироваться, но основная идея всегда оставалась неизменной. Я искала Барта. Все вокруг уверяли меня, что он мертв, но я была твердо уверена в обратном. Он был жив, я просто никак не могла разыскать его. Барт был узником, охраняемым одетой в униформу стражей с закрытыми лицами; он был в больнице с диагнозом «обширная амнезия»; он летел на самолете, которому угрожали невероятные опасности: извержение вулкана, гигантская волна, убийца-террорист. Я следовала за ним во мраке темных закоулков своего сна, иногда сумрак рассеивался ровно настолько, чтобы я могла заметить блеск сверкающих серых глаз или услышать эхо раскатов смеха. Но я никак не могла обнаружить Барта. Я не могла прикоснуться к нему. Когда же я просыпалась, у меня всегда была мокрая от слез подушка, я чувствовала себя усталой до такой степени, будто я и в самом деле гонялась за ним всю эту долгую ночь, которой не было конца.

Сон, приснившийся мне, тоже относился к этой серии. На этот раз я видела и слышала его: знакомый смех и очертания его фигуры, стройной и гибкой, как тополь. Он был настолько близко ко мне, что еще чуть-чуть – и я бы дотянулась до него, как вдруг ноги понесли меня без моего ведома куда-то, но не по земле, а вниз, все глубже и глубже, дальше от того места, где неожиданно вспыхнул огонь.

Проснулась я на сбившихся простынях, чуть ли не скрученных жгутами, опутавших меня, словно клубок змей. Лицо мое было совершенно мокрым от слез, но это были слезы не горя и печали, а ярости от своей очередной неудачи. От досады я несколько раз ударила по подушке кулаками. Будь оно все проклято, будь проклят Барт за его образ жизни; будь проклят Создатель за то, что решил испытать меня таким безжалостным способом; будь проклята сестра Урсула, заставившая меня поверить в существование адского пламени, в которое рано или поздно попадают грешники.

Как и Марк Твен, я была готова испортить настроение всем, кто только приходил мне на ум. Я лежала в постели и скулила по поводу своей несчастной судьбы на этих скомканных простынях до тех пор, пока, наконец, ночной прохладный воздух не охладил мое разгоряченное тело. Ветерок принес с собой аромат хвои и влажной земли, пахло еще чем-то, но я не смогла определить сразу. Сев на кровати, я постаралась вспомнить, что это был за запах. Это было что-то ядовито-сладкое и неприятно знакомое мне.

Поднявшись с постели, я медленно подошла к окну. Двери на балкон были открыты. Чуть заметно колыхались почти прозрачные легкие занавески. Ничто не заскрипело под моими осторожными шагами, полы везде были сделаны удивительно добротно, даже на балконе.

Вовсю светила луна. Серебряные блики играли на высоченных, покачивающихся кипарисах, от чего создавалось впечатление, что они движутся в темноте. Ни один звук не нарушал тишину, кроме перешептывания веток.

Затем неожиданно я заметила крошечную оранжевую вспышку. Она медленно передвигалась в темноте, подобно светлячку. Кто-то был на террасе, неподалеку от фонтана. Замерев на месте, я стояла, затаив дыхание, и всматривалась в движущийся огонек от сигареты, который периодически вспыхивал ярче, когда человек затягивался, затем он опять становился едва различим в ночи.

Наконец сверкающий полукруг, напоминающий след от падающей звезды, подсказал мне, что сигарета отброшена в сторону, и огонек исчез. В лунном свете, отраженном от светлого фонтана, на фоне камней появилась высокая фигура. Человек вышел из темноты так, как будто выплыл из воды – стройный и гибкий, как тополь. Он огляделся по сторонам и спокойно удалился.