Текст книги "Иисус до Евангелий. Как обрывочные воспоминания нескольких человек превратились в учение о Господе, покорившее мир"

Никто в критической библеистике не думает, что евангелисты все выдумали. Но откуда они взяли свои рассказы? Большей частью – из устной традиции. Ведь еще при жизни Иисуса рассказы о нем рассказывались и пересказывались его учениками. И уж тем более после его смерти.¹⁶ Так продолжалось год за годом и десятилетие за десятилетием, прежде чем евангелисты взялись за перо. И надо признать: представители критики форм осознали данный факт, пусть даже их подход к устным традициям столкнулся с нареканиями.

Сейчас, почти столетие после трудов Шмидта, Дибелиуса и Бультмана, мы находимся в той же лодке (только моторчик на ней посовременнее). Всякий, кто серьезно интересуется историческим Иисусом или раннехристианскими преданиями о нем, должен безусловно считаться с фактом: дошедшие до нас рассказы о жизни Иисуса отражают воспоминания, которые изустно передавались годами.¹⁷

Разве предания не заучивались?

Многие люди, впервые осознав, что предания об Иисусе распространялись устно десятилетиями, прежде чем были записаны, находят здравый, казалось бы, ответ. Речения Иисуса и рассказы о нем заучивались его учениками – ради точной сохранности. Не славятся ли устные культуры умением безошибочно сохранять предания? Коль скоро люди не записывали воспоминания, они, должно быть, старались получше все запомнить, чтобы обеспечить передачу информации от поколения к поколению без искажений. Ведь так?

К сожалению, десятилетия интенсивных исследований показали: скорее всего, не так. Подробнее мы поговорим об этом в главе 5, где увидим, что узнали антропологи об устных культурах и о сохранности преданий в них. А пока зададимся одним частным вопросом: заучивали ли ученики Иисуса его учения, чтобы соответствующие предания не изменились в процессе рассказа и пересказа?

Самый известный сторонник этой гипотезы – Биргер Герхардссон, шведский исследователь Нового Завета и раннего иудаизма. Наиболее важная его книга вышла в 1961 году и называлась «Память и рукопись».¹⁸ Это был ответ критике форм, которая сохраняла влияние и спустя более сорока лет после своего возникновения. Ценность пространного труда Герхардссона состоит в том, что в нем всерьез воспринят важный факт: Иисус был евреем I века, а чтобы понять еврейского учителя того времени, необходимо вникнуть в релевантные исторические источники.

Герхардссона особенно интересовал раввинистический иудаизм, то есть иудаизм, основанный на учениях раввинов, как они известны по более поздним еврейским источникам, Мишне и Талмуду.¹⁹ Из этих обширных и сложных священных текстов видно, что раввины разработали глубокие учения о еврейском законе, а фактически, целую правовую систему, в основу которой положена письменная Тора, Закон Моисея. Эти дополнительные законы иногда называют устным законом.

С точки зрения Герхардссона, древние раввины не только читали лекции ученикам, но и заставляли их заучивать полученную информацию. Заучивание составляло первый шаг в обучении и происходило через постоянное повторение. Иными словами, прежде чем разбираться в толковании слов учителя, нужно было вызубрить их. И лишь после такой зубрежки ученику разрешалось приступить к толкованию. Герхардссон резюмирует:

Ученик должен хранить слова учителя в точности. Но и учитель отвечает за то, чтобы соблюдалась точность формулировок…Он обязан повторять все снова и снова, пока не передаст это ученику или ученикам: пока они не выучат нужный отрывок наизусть.²⁰

Герхардссон доказывал: Иисус был еврейским учителем, а значит, наставлял учеников именно таким образом. Это значило быть раввином.

Что и говорить, гипотеза соблазнительная. Она учитывает еврейский исторический контекст Иисуса, известный нам по другим источникам. И вроде бы логично, что ученики должны были заучивать учения. Но, к сожалению, лишь очень немногие исследователи находят выкладки Герхардссона убедительными. Почему? Отчасти потому, что эта гипотеза основана на очень слабой фактуре.

Критики отметили несколько основных проблем.²¹

• Во-первых, применять к Иисусу педагогические приемы раввинов – анахронизм. Герхардссон проецирует на Иисуса сведения, относящиеся к более позднему времени. Ведь он исходит из Мишны и Талмуда. Но Мишну, самый древний из сохранившихся корпусов раввинистических материалов, ученые обычно датируют примерно 200 годом н. э. А Вавилонский Талмуд был составлен еще позже, в VI веке. Но Иисус проповедовал намного раньше, в 20-е годы I века. И даже от Мишны его отделяют двести лет без малого. Да, Мишна и Талмуд включают и более древние материалы, но специалисты по раввинистической литературе не думают, что можно взять обычаи 200 года и автоматически считать, что так обстояло дело и в 29 году. Это все равно, что брать американские правовые процедуры 2000 года и применять их к 1820-м годам.

• Во-вторых, ни из чего не видно, что Иисус был раввином в позднем техническом смысле слова, да и вообще, что такие раввины существовали в его время. Раввинистический иудаизм стал формироваться после разрушения Иерусалима (70 год н. э.). Именно тогда раввины, чьими предшественниками, видимо, были фарисеи, стали играть видную роль среди еврейских учителей. Но Иисус жил намного раньше. А значит, последующие события имеют ограниченную ценность для понимания ситуации в его дни.

• В-третьих, как легко заметит каждый читатель евангелий, нигде не сказано, что Иисус просит заучивать свои учения. Он нигде не передает последователям «устный закон». И не требует учеников запоминать его учения слово в слово.

• В-четвертых, даже это пустяки в сравнении с ясным и несомненным фактом: ученики Иисуса не передавали его учения и рассказы о нем, заучивая их наизусть. Как отмечали многие ученые, Герхардссон не исследовал глубоко предания, отраженные в евангелиях, с целью понять, сколь работоспособна его теория. Между тем есть ли у нас данные, что учения Иисуса сохранялись слово в слово? Совсем наоборот! Разительные отличия между тем, как слова и дела Иисуса описаны в разных евангелиях, убедительно доказывают: эти материалы не заучивались наизусть с целью обеспечить точную передачу.

Впервые я осознал это много лет назад, когда был аспирантом Принстонской богословской семинарии. Однажды нас посетил с лекцией Гаральд Ризенфельд, учитель Герхардссона. Он доказывал теорию, похожую на ту, которую впоследствии озвучил его знаменитый студент. (Он и подал идею Герхардссону.) А именно, будто предания о словах и делах Иисуса специально заучивались. Наутро после лекции я признался Ризенфельду, что кое-чего не понимаю: в Новом Завете есть целый ряд мест, где слова и дела Иисуса описаны по-разному, – как же они могли заучиваться наизусть?

Я привел ему пример.

• В Евангелии от Марка (Мк 5:21–43) к Иисусу подходит человек по имени Иаир и говорит, что его дочь тяжело больна. Он хочет, чтобы Иисус пришел и спас ее. Они отправляются в дом Иаира, но по ходу дела возникает задержка. Тем временем девочка умирает. Приходят домашние Иаира и сообщают, что необходимость утруждать учителя отпала. Но Иисус велит Иаиру не бояться. Они идут в дом, и Иисус воскрешает ребенка… Весь этот марковский рассказ производит огромное впечатление. Написано трогательно и сильно.

• В Евангелии от Матфея описаны все те же события, но с одной существенной разницей (Мф 9:18–26). Согласно Матфею, Иаир подходит к Иисусу и сообщает, что девочка уже скончалась. Он хочет, чтобы Иисус воскресил ее.

Я спросил Ризенфельда: может ли быть прав Матфей, если прав Марк? Девочка либо жива на тот момент, когда ее отец подходит к Иисусу, либо нет! Ответ Ризенфельда меня потряс и вспоминается поныне. Будучи убежденным, что рассказы об Иисусе заучивались его учениками наизусть, он выдвинул версию: Матфей и Марк описывают разные события, – Иисус дважды разговаривал с Иаиром и дважды вернул его дочь к жизни. Первый раз Иаир пришел к Иисусу, когда девочка была еще жива. Второй раз – когда она уже умерла. Соответственно, воскрешение произошло дважды.

Тут я сразу понял, что теория с точным заучиванием слов и дел Иисуса, мне кажется бессмысленной.

И последний минус гипотезы Герхардссона: она мало учитывает то, как предания об Иисусе распространялись в ранней Церкви. Евангелисты записали не то, что выучили у ног Иисуса. Как мы увидим в главе 3, ни одно из евангелий не имеет апостольское происхождение. Апостолы были бедными и неграмотными крестьянами, а разговаривали на арамейском языке, родном языке Иисуса. Евангелия же принадлежат перу очень образованных христиан, для которых родным языком был греческий и которые писали через 40–65 лет после Иисуса. Стало быть, предания передавались десятилетиями, и не только среди учеников, якобы заучивших слова и дела Иисуса, но и среди самых разных людей, большей частью не знакомых ни с очевидцами событий, ни со знакомыми очевидцев. Что же получается в итоге?

• Указаний на то, что апостолы заучивали учения Иисуса, у нас вообще нет.

• Совершенно невероятно, чтобы такой зубрежкой занимались все в христианском мире.

Значит, данная теория возникновения евангельских преданий не выдерживает критики.

«Контролировались» ли традиции?

Одна из более свежих теорий о том, как предания об Иисусе передавались из уст в уста в годы и десятилетия до евангелий, была выдвинута Кеннетом Бейли. Его выкладки убедили некоторых других исследователей, в частности Джеймса Данна, видного специалиста по Новому Завету.²² Сам Бейли не был новозаветником. Он был христианином, который десятилетиями преподавал на Ближнем Востоке. На основании своего обширного опыта он написал книги о том, как современная ближневосточная культура помогает понять жизнь и учение новозаветного Иисуса.²³

Для наших целей важнее всего его статья «Неформальная контролируемая устная традиция и синоптические евангелия».²⁴ Бейли доказывает в ней, что первохристианские общины во многом походили на нынешние сельские ближневосточные сообщества, где предания передаются неформально, но с мерами, которые обеспечивают их точное воспроизведение.

Бейли вспоминает, как был на деревенском собрании под названием «хафлат самар». Это вечерняя сходка, на которой сельчане рассказывают истории, приводят пословицы, загадки, читают стихи и передают сказания о важных фигурах в общине. Официальных рассказчиков нет. Говорить имеет право всякий, кто вырос в общине и давно знаком с этими преданиями.

Для Бейли ключевой момент состоит в следующем: когда человек передает какое-либо общинное предание, слушатели осуществляют неформальный контроль над рецитацией, исправляя ошибки. Бейли отмечает, что некоторые вещи важно всегда излагать одинаково, в частности стихи и поговорки. Если кто-то путает хотя бы одно слово, его тут же, к его стыду, поправляют. Другие традиции могут быть более гибкими, к примеру предания о людях прошлого и событиях, некогда происходивших с общиной. В этих случаях важно передать суть и детали, но излагать слово в слово никто не требует. Однако на ошибку оратору укажут, причем весьма недвусмысленно. Другая информация, передаваемая на «хафлат самар», контролируется в еще меньшей степени: скажем, сведения о недавних событиях и новости о соседних деревнях.

Бейли усматривает здесь аналогию с ранней Церковью. С его точки зрения, в годы после распятия в Палестине только очевидцам дозволялось рассказывать об учениях и делах Иисуса. Притчи и важные лаконичные фразы, а также речения Иисуса передавались очень точно. Всякий раз, когда верующие собирались на собрание, очевидцы рассказывали предания. Если человек что-то путал, его тут же публично поправляли. Страх оскандалиться перед общиной гарантировал передачу традиций без существенных изменений. А в основе лежало желание христиан сохранить точно память о словах и делах Иисуса. По мнению Бейли, «в свете реалий, описанных выше, предпосылка о том, что ранние христиане не интересовались историей, выглядит несостоятельной».²⁵ С его точки зрения, верующие проявляли живейший интерес к истории. Ничуть не меньший, чем современные рассказчики на Ближнем Востоке.

Опять же данная попытка объяснить передачу раннехристианских преданий весьма привлекательна. Однако она сопряжена с многочисленными проблемами.

• Во-первых, непонятно, почему Бейли полагает, что ранние христиане собирались для передачи преданий так, как это делают на «хафлат самар». Он не приводит никаких фактов. И насколько я знаю, их не существует. В I веке не было деревень, населенных христианами. Возможно, местные общины действовали подобным образом? Даже если и так, ни один из наших источников не упоминает об этом, в том числе единственные источники по истории древнейшей церкви: Деяния Апостолов, послания Павла и евангелия.

• Во-вторых, из чего видно, что рассказы об Иисусе передавались – даже в Палестине I века – только очевидцами его слов и дел? Это утверждение голословно. Более того, оно противоречит элементарному здравому смыслу. Неужели очевидцы рассеялись и расселились по всем палестинским деревням, в которых кто-то рассказывал об Иисусе? Это не только выглядит неправдоподобно, но и противоречит новозаветной книге Деяний, где сказано, что на заре существования церкви, апостолы большей частью жили в Иерусалиме.

• В-третьих, даже если очевидцы поселились во всех деревнях Палестины, как это решает нашу главную проблему: откуда получили информацию евангелисты? Ведь евангелисты не были жителями Палестины. Мы не знаем, в каких городах они жили, но это были грекоязычные области Римской империи. Какова вероятность того, что в их церквах истории рассказывали лишь очевидцы?

Возьмем одну из общин, о которой у нас есть информация. Вполне можно утверждать, что о христианской общине Коринфа у нас больше сведений, чем о любой другой церкви I века, поскольку Павел написал ей два обстоятельных письма, в которых подробно обсуждал ее проблемы. Коринфская церковь основана не очевидцами жизни Иисуса, а апостолом Павлом.²⁶ Павел не был лично знаком с Иисусом. Правда, он знал нескольких очевидцев. По его словам, года через три после обращения он провел пару недель с Петром в Иерусалиме (Гал 1:18–19). Но любопытное дело: он клянется, что больше никого из апостолов не видел в то время, кроме Иакова, брата Иисуса. И оставался с Петром всего лишь две недели. Мы не знаем, о чем они говорили. Мы также не знаем, беседовал ли Павел с другими очевидцами до того, как основал церковь в Коринфе.²⁷

Допустим, в эти две недели Павел услышал от Петра и Иакова рассказы о словах и делах Иисуса. Впоследствии он обращал в христианство коринфских язычников. Надо полагать, он рассказывал им об Иисусе. Они передавали это другим людям, которые также приходили к вере. Но Павел не остался в этом месте. Он ушел проповедовать в другой город. После его ухода верующие по-прежнему рассказывали свои истории. Как и люди, которых обратили они сами. По-видимому, в какой-то момент в Коринф наведался христианский учитель по имени Аполлос, приняв участие в строительстве общины (1 Кор 3:6). Но и он не учился у Иисуса! И не был очевидцем. Судя по всему, он обратил еще некоторых, а те – еще некоторых, а те – еще некоторых.

Представим, что мы находимся в Коринфской церкви году эдак в 55, лет через 25 после смерти Иисуса. Когда церковь собирается, кто рассказывает об Иисусе? Думаю, ответ очевиден: чуть ли не кто угодно. В своих посланиях к этой церкви (1 и 2 Кор) Павел ни словом не упоминает о «хафлат самар». И никого в коринфской общине не называет очевидцем служения Иисуса. Христиане собирались как минимум раз в неделю для богослужения и общей трапезы в память о смерти и воскресении Иисуса. Можно не сомневаться: на этих встречах они делились тем, что слышали об Иисусе. А может, и сообщали о каких-то преданиях во время службы. Но эти рассказы распространялись в неформальной обстановке, когда христиане воодушевляли и назидали друг друга, призывали друг друга держаться веры и расти в ней. Возможно, когда рассказчик ошибался, его поправляли. Почему бы и нет: так почти всегда бывает, когда человек путается в рассказе, известном слушателю.

Но гарантирует ли общинный контекст рассказов их достоверность? Судя по данным современной психологии, скорее – наоборот. Изучая феномен «групповой памяти», когнитивные психологи сделали важные, а подчас и неожиданные, выводы. Один из них состоит в следующем: когда группа «коллективно вспоминает» слышанное или пережитое, то «целое» получается меньше, чем сумма «частей». Допустим, некое событие произошло с десятью людьми. Если расспрашивать их по отдельности, можно узнать о случившемся намного больше (объединив затем полученную информацию), чем если расспрашивать всю группу.

Это может показаться странным, но демонстрировалось вновь и вновь. Кое-кто из ученых усмотрел здесь аналогию с перетягиванием каната. Если вы соревнуетесь один на один, вы тянете изо всех сил. Но если вы в команде из десяти человек, вы где-то можете расслабиться, рассчитывая на силу товарищей. Возможно, сходный феномен возникает, когда люди вспоминают всей группой. Они прилагают менее серьезные усилия, а потому вспоминают меньше.²⁸

И ладно бы только это. Очень часто групповые воспоминания более шатки и ненадежны, чем индивидуальные. Казалось бы, должно быть наоборот! Но причины выявлены. Прежде всего, если один человек – скажем, доминантная личность – вставляет в разговор неточное/«искаженное» воспоминание, которое у других в группе отсутствует, остальные чаще верят ему на слово. Как показало одно недавнее исследование:

Ложная информация, введенная одним человеком, принимается группой в целом. Иными словами, коллективная память может формироваться вокруг ложной информации.²⁹

С этого момента искаженное воспоминание начинают воспроизводить другие члены группы. И остальные – даже если не имеют его или считают ошибочным – ощущают социальное давление: надо согласиться! Был поставлен любопытный эксперимент с целью выяснить, сколь часто это происходит. Оказалось, 65 % участников изменили свои взгляды из-за социального давления (не обязательно сознательного) со стороны группы в целом. Около 40 % этих ошибок были «устойчивыми», то есть становились «постоянными» воспоминаниями людей, поначалу их не имевшими. Вывод исследователей поразителен:

Люди могут быть склонны доверять суждению группы, даже если оно противоречит их собственным первоначальным убеждениям.³⁰

Похоже, гипотеза, что группа обеспечивает точность традиции, рушится в свете данных психологии. Но как быть с тем, что Бейли пишет о «хафлат самар»? Может, хотя бы в этой ближневосточной группе воспоминания передаются без ошибок? Как ни печально, даже и это не так.

Теодор Уиден, выдающийся исследователь Нового Завета, взял примеры «точных» ближневосточных преданий, которые сам же Бейли цитирует в статье, и доказал: ни о какой дословной точности говорить не приходится. И не только дословной. Воспоминания претерпели глубокие изменения, пока рассказывались и пересказывались в течение многих лет. Некоторые из пересказов содержат столько расхождений и вариаций, что в них еле угадывается одна и та же история.

К примеру, Бейли пишет об известных ему рассказах про Джона Хогга, который в XIX веке был миссионером в Египте. В 1914 году дочь Хогга, Рена, написала биографию своего отца. По словам Бейли, устные предания о Хогге, которые он слышал в 1950-е и 1960-е годы, были «теми же рассказами», что и в биографии Рены. Более того, согласно Бейли, в 90 % случаев истории излагались «теми же словами»!

Но Уидена посетила счастливая мысль: сопоставить рассказы в версии Бейли с рассказами в версии Рены. Насколько они одинаковы? Оказалось: даже не близки. Эпизоды подверглись существенным изменениям. События описывались иначе. Да и слова были другие. Уиден все это детально документирует.³¹

Итак, можно ли считать способы передачи преданий на Ближнем Востоке аргументом в пользу того, что рассказы об Иисусе распространялись без серьезных изменений? Вот, какой вывод делает Уиден относительно одного из рассказов о миссионере Джоне Хогге:

Ни из чего не видно, что в методологии неформальной контролируемой устной традиции, незаменимые константы… сохранялись в ходе пересказа свыше сорока лет между тем временем, когда Рена Хогг написала свой текст, и тем временем, когда Бейли услышал рассказ.

Такие рассказы передавались не «неформальной контролируемой устной традицией, а, вопреки мнению Бейли, неформальной неконтролируемой устной традицией». Социального контроля не было.³²

И последний удар. Уиден берет одну историю, указанную Бейли, и отмечает, что в своей биографии Рена излагает ее – по ее собственным словам – с целью показать, что «в преданиях… факт и фантазия смешиваются» и что данная история существует «во многих версиях», да и вообще «выдумка». Какая уж там контролируемая традиция…

Привлекательная, на первый взгляд, теория Бейли не выдерживает критики. Но вдруг с Иисусом все было иначе? Возможно, благодаря очевидцам предания удалось уберечь от серьезных искажений? Что если очевидцы все время напоминали точное содержание слов и дел Иисуса? Но здесь мы упираемся в проблему: всегда ли надежно свидетельство очевидцев? Мы обсудим ее в следующей главе вместе с вопросом, основаны ли евангелия напрямую на свидетельстве очевидцев. А пока поговорим подробнее о том, как распространялись рассказы об Иисусе до написания евангелий.

Как распространялись предания

Иисуса и древнейшие из сохранившихся евангелий отделяет промежуток в 40–65 лет. Если в это время речения и дела Иисуса не заучивались дословно и если строгого контроля в неформальной обстановке не было, как же эти материалы рассказывались и пересказывались?

Почему-то многие забывают очевидное: рассказы об Иисусе распространялись еще при его жизни, и даже тогда – не только очевидцами. Допустим, человек услышал поучение Иисуса или увидел какое-то его действие. Если он рассказал о нем знакомому, неужели последний не имел права делиться новостью с окружающими? В жизни так не бывает. Представьте любую публичную персону: президента Соединенных Штатов, кинозвезду, знаменитого писателя, да хотя бы популярного университетского профессора. О них чего только не рассказывают. Рассказывают – и повторяют, передают дальше. И конечно, разными словами. Но тем самым рассказы меняются. А подчас и выдумываются. Не верите мне – спросите любую знаменитость. Да, человек может опровергнуть дикий слух о себе. Но далеко не факт, что все узнают об этом опровержении и исправятся. Слухи с чужих слов так и будут плодиться. И опровергнутые слухи, и многие другие.

Это бывает даже тогда, когда обсуждаемый человек жив, и есть масса очевидцев, способных исправить ошибку. Допустим, президент провел заседание. О том, что говорилось на заседании, произошла утечка в СМИ. Потом какой-то житель Канзаса посмотрел телевизор и сообщил новость соседке. Соседка поделилась с мужем. Есть ли в их гостиной очевидец, который был на заседании и укажет на ошибку?

Об Иисусе ходили слухи еще при жизни и уж тем более – после смерти (после смерти он обрел намного больше последователей, чем имел при жизни!) Распространяли их не только ученики, ибо далеко не все люди, видевшие его, считали его учителем. Взять хотя бы новозаветные рассказы о Страстях. Оставим в стороне вопрос достоверности (см. главу 4), а просто рассмотрим их, как они есть. При вынесении приговора присутствовала целая толпа. Много ли в ней было учеников Иисуса? Все мужчины-апостолы бежали. Значит, если и были десятки (сотни?) очевидцев, из людей близких и дорогих Иисусу в лучшем случае осталась только горстка женщин.

Наверное, после смерти Иисуса о нем говорили и вспоминали в основном те, кому было не все равно. Как мы отметили в предыдущей главе, мы вспоминаем прошлое во многом потому, что оно значимо для настоящего. Большинство людей, живших в Иерусалиме после смерти Иисуса (30 н. э.), не интересовались Иисусом. С какой бы стати? Другое дело – люди, которые следовали за ним ранее. Как минимум некоторые из них уверовали, что он воскрес. Они рассказывали остальным, и те также приходили к мысли, что Бог совершил великое чудо, вознеся Иисуса на небеса. Последние, в свою очередь, рассказывали еще кому-то. Так предание и распространялось.

Возможно, новозаветные евангелия не были первыми письменными рассказами о жизни Иисуса. Как было сказано выше, большинство ученых полагают, что многие речения в евангелиях от Матфея и Луки почерпнуты из не сохранившегося до нас источника Q. Вполне могли существовать и другие письменные документы. Однако в общем и целом рассказы об Иисусе не записывались и не читались. Почему? Прежде всего потому, что подавляющее большинство людей того времени не умели даже читать, и уж тем более, писать.

Уровень грамотности в античности установить очень сложно. Наиболее респектабельна гипотеза Кэтрин Хецсер, исследовательницы древнего иудаизма, которая написала монументальную работу под названием «Еврейская грамотность в римской Палестине». Согласно ее экспертной оценке, основанной на широкой фактуре, во времена Иисуса около 97 % жителей Палестины не умели читать и писать. При этом способность читать встречалась чаще, чем способность писать.³³

Получается, рассказы об Иисусе большей частью распространялись не в письменной, а в устной форме. Сколь быстро это могло происходить?

Лет десять назад появилось любопытное исследование, проливающее свет на данный вопрос. Два психолога, Кент Харбер и Дов Коэн, решили выяснить, сколь быстро распространяются рассказы с большим эмоциональным зарядом.³⁴ В качестве эксперимента они отвезли 33 студента колледжа в местный морг. Там им рассказывали о телах, отданных на нужды науки, показывали мозг. Некоторых отвели в комнату, где лежал труп.

Студенты не знали, что проводится эксперимент по социальной коммуникации. Через несколько дней профессора спросили у них, скольким людям они рассказали о произошедшем. Затем нашли этих людей и спросили, скольким людям они успели рассказать. Потом нашли и этих людей: скольким людям они успели рассказать? Оказалось, что 97 % студентов, посетивших морг, рассказали об этом как минимум одному человеку; 82 % тех, кому рассказали, также поделились новостью; 48 % из последней группы также не стали молчать. Итог очень интересен: за три дня о приключениях 33 студентов рассказали 881 человеку. Весть о социальном опыте может распространяться на удивление быстро. Исследователи заключили:

Социальное общение хорошо подходит для распространения информации в маленьком коллективе, включая население, не имеющее письменного языка или иных способов массовой коммуникации.³⁵

Иными словами, чтобы рассказ разошелся широко и быстро, ему необязательно быть напечатанным в газете или показанным в вечерних новостях. Более того, подавляющее большинство рассказчиков – уже в первые три дня – не были очевидцами и не получили информации от очевидцев. Что, по-вашему, случается с историями, когда их рассказывают, пересказывают и снова вспоминают всего лишь в первые три дня? А в первые три года? Или, как в случае с Иисусом, за 40–65 лет? Сколь много изменений в них происходит?

Конечно, многое зависит от личности рассказчиков. Кто сообщал об Иисусе? Чтобы решить этот вопрос, важно понять контекст, в котором распространялись предания. Мы уже поднимали данную тему, когда вспоминали Коринфскую церковь, основанную не очевидцем, а Павлом. Сколько же церквей было основано очевидцами? Была ли такой церковь в Филиппах? Фессалониках? Эфесе? Листре? Дербе? Крите? Антиохии? Тарсе? Судя по всему, ни одна из вышеперечисленных церквей не была основана очевидцами служения Иисуса (во всяком случае, если верить Новому Завету). Но как они возникли? В некоторых случаях мы можем быть относительно уверены: ряд церквей был основан Павлом (например, в Филиппах и Фессалониках). Остальные были основаны другими миссионерами, которые не известны нам по имени и не были очевидцами (например, в Антиохии; см. Деян 11:19–21). О прочих церквах у нас нет информации. Скажем, церковь в Риме явно не была основана Павлом: в своем письме к римским христианам он пишет, что не бывал в их городе (Рим 1:13). Более того, посылая приветствия очень большому числу людей в римской общине, он не упоминает о наличии там Петра или какого-либо иного очевидца. Правда, он говорит о двух апостолах в Риме: неких Андронике и Юнии (Рим 16:7). Может, они и положили начало Римской церкви? Это не исключено, но Павел об этом не упоминает. И ни из чего не видно, что кто-либо из них был очевидцем жизни Иисуса или спутником очевидца.

Это касается и других известных нам миссионеров, в частности Аполлоса (1 Кор 1:12; 3:6). Он был апостолом и посещал разные церкви (в том числе Коринфскую), хотя неизвестно, основал ли он какую-либо из них. Но опять-таки он не принадлежал к числу учеников Иисуса. Это можно сказать и об Эпафрасе (Кол 1:7), вероятном основателе церкви в Колоссах, и о неизвестных нам по имени оппонентах Павла в Галатии, чье благовестие существенно отличалось от Павлова (Гал 1). Практически единственный известный нам миссионер, который некогда сопровождал Иисуса, – это апостол Петр. Павел пишет, что Петр был миссионером к евреям, как он, Павел, был миссионером к язычникам (Гал 2:7–8).³⁶ Тем более странно, что нет веских свидетельств тому, что Петр основывал церкви, особенно за пределами Палестины.³⁷

В основном церкви основывались в языческих землях. В Павловых церквах подавляющее большинство христиан ранее были язычниками, почитавшими многих богов: богов Рима, местных богов, богов своих семей и т. д. (это известно о церквах в Фессалониках и Коринфе; см. 1 Фес 1:9–10; 1 Кор 12:2).

Как миссионеры обращали язычников, уводя их от религиозных традиций, в которых те выросли и были воспитаны? Да и как они обращали евреев, соблюдавших еврейский закон как часть «завета», заключенного Богом со своим народом? Как миссионер мог убедить слушателя отказаться от прежних религиозных убеждений и исповедать Иисуса единственным Сыном единственного Бога?

Очевидно, что сказать «уверуйте в Иисуса», было недостаточно. Кто такой Иисус? Ни один человек не станет верить в того, о ком ничего не знает. Значит, христианскому миссионеру следовало рассказать об Иисусе. Иначе призыв уверовать не имел смысла. Любой потенциальный новообращенный должен был знать, кто есть Иисус. Что Иисус сделал особенного? Что убедительного было в его учении? Как он умер? Почему он умер? Что произошло после того, как он умер? Рассказ следовал за рассказом. Иначе никто не стал бы обращаться в христианство. Но практически во всех известных нам случаях рассказы передаются не теми людьми, которые сопровождали Иисуса в ходе его проповеди.