Текст книги "Иисус до Евангелий. Как обрывочные воспоминания нескольких человек превратились в учение о Господе, покорившее мир"

Барт Д. Эрман
Иисус до Евангелий. Как обрывочные воспоминания нескольких человек превратились в учение о Господе, покорившее мир

Bart D. Ehrman

JESUS BEFORE THE GOSPELS

2016, Bart D. Ehrman. All rights reserved

Published by arrangement with HarperOne, an imprint of HarperCollins Publishers

Перевод с английского Глеба Ястребова

Оформление переплета Петра Петрова

© 2016, Bart D. Ehrman. All rights reserved

© Published by arrangement with HarperOne, an imprint of HarperCollins Publishers

© Ястребов Г.Г., перевод, 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018

Введение

Иисус умер примерно в 30 году н. э., но древнейший отчет о его жизни (Евангелие от Марка) был написан лет через сорок. В промежуточный период – и даже спустя годы после написания евангелий – воспоминания об Иисусе передавались изустно. Первыми рассказчиками были люди, которые видели его дела и слышали его слова. Но как до возникновения письменных евангелий передавалась «память» об Иисусе (подчас искаженная) – теми, кто реально знал Иисуса, и теми, кто спустя годы и десятилетия пересказывал истории о нем?

Эта книга посвящена историческому Иисусу, памяти и искаженной памяти. Историческим Иисусом я заинтересовался в начале 1970-х годов, когда стал изучать Новый Завет с научной точки зрения. В то время я слышал от некоторых преподавателей точку зрения, которой и нынче не удивишь: евангелия основаны на свидетельстве очевидцев, а значит, исторически достоверны; в устных культурах (например, в древнеримском мире) люди имели более развитую память, чем мы, и лучше сохраняли предания о прошлом, поскольку были неграмотными и не могли узнать о прошлом из письменных источников.

Но так ли это?

Лишь несколько лет назад я понял, сколь ценные и серьезные данные можно получить из исследований памяти, написанных учеными, которые являются специалистами не по Новому Завету, а по другим респектабельным дисциплинам: психологии, социологии и антропологии. Их наработки особенно важны для понимания того, как ранние христиане рассказывали и пересказывали истории об Иисусе – до написания евангелий. Это был таинственный период устной передачи, когда рассказы распространялись далеко не только очевидцами. Допустим, верующий узнавал об Иисусе от знакомого, тот – от кузена, кузен – от соседа, сосед – от делового партнера, а деловой партнер – от матери, которая лет пятнадцать назад слушала рассказы очевидца. Подобные ситуации возникали все чаще.

Как такие люди – в конце длинного периода передачи – рассказывали об Иисусе? Сколь хорошо они помнили то, что услышали от собеседников (которые и сами получили информацию из третьих-четвертых рук)? Сколь точно воспроизводили услышанное? И насколько это отражало реальные слова и дела Иисуса? Или истории формировались, переделывались, а то и выдумывались в процессе рассказов, запоминаний и пересказов? Сильно ли они изменились за те 40–65 лет, что отделяют смерть Иисуса от первых евангелий? Много ли в них точных воспоминаний? Быть может, современные исследования в области памяти прольют свет на эти наболевшие вопросы.

Уже года два я уделяю почти все свободное время чтению трудов, посвященных памяти: что пишут когнитивные психологи об индивидуальных воспоминаниях; что пишут социологи о коллективной памяти; что пишут антропологи об устных культурах и сохранении в них устных традиций.

И чем больше читаю, тем больше удивляюсь, что многие специалисты по Новому Завету – наверное, основная масса – никогда не занимались этими вопросами серьезно. Сколько здесь важного и актуального! Даже те исследователи Нового Завета, которые вникали в подобные вещи, зачастую брали один узкий ракурс. Но копать нужно глубже. Далее я попытаюсь показать, какое значение имеет весь этот спектр исследований памяти и исторического Иисуса.

Память и Иисус

Об Иисусе остались лишь воспоминания. Ни один живописец не запечатлел его на портрете, ни один стенограф не записал его слова. Да и вообще нет ни одного рассказа о нем, который был бы записан при его жизни. У нас есть лишь воспоминания о его личности, его словах и делах. Воспоминания, записанные позже. И намного позже. И записанные людьми, которые лично не знали Иисуса.

Исследователи-критики давно доказывали, что известные нам тексты об Иисусе – евангелия – не воспоминания очевидцев.¹ Это воспоминания более поздних авторов, которые слышали об Иисусе от других людей. А те узнали все отнюдь не от очевидцев. Значит, перед нами лишь дальние отголоски воспоминаний. Чтобы понять евангелия и узнать что-нибудь о человеке Иисусе, не обойтись без знаний о памяти.

В целом, воспоминания – вещь довольно надежная. Если бы дело обстояло иначе, мы не смогли бы существовать и даже выживать в очень сложном мире. Мы полагаемся на воспоминания в тысячах поступков, которые делаем изо дня в день: от пробуждения утром до засыпания ночью. Однако и забываем многое: не только ключи от машины и имена старых знакомых, но и ценные факты, и даже события, подчас важные, которые с нами происходили. Хуже того, подчас мы помним неправильно. И чем старше мы становимся, тем больше осознаем: иногда нам кажется, что мы точно помним, что и как происходило. А потом оказывается, что все было иначе.

Это бывает с каждым из нас. Это бывало с каждым человеком, жившим на Земле. И это бывало с учениками Иисуса. И с людьми, которые слышали рассказы о нем. И с людьми, которые услышали эти рассказы и передали их другим. И с людьми, которые услышали эти рассказы, уже взятые из третьих рук, и пересказали их. И со всеми, кто передавал эти рассказы, пока те не попали к евангелистам. И с евангелистами. Каждый человек в этой цепочке от Иисуса до евангелистов вспоминал услышанное. Или пытался вспомнить.

Когда мы хотим узнать о евангелиях и об историческом Иисусе, все упирается в память. И не безупречную память. И не совершенную память. И подчас – ошибочную память.

Памятью – об окружающем мире, полученной информации, произошедших событиях и знакомых людях – обладают не только индивиды. Памятью обладают и группы людей относительно того, что с ними происходило в коллективном прошлом. Общество не может развиваться без памяти о людях и событиях, которые сплачивали и продолжают сплачивать его. Мы должны помнить наши истоки, нашу историю, наши войны, наши экономические кризисы, наши ошибки и наши успехи. Без воспоминания о прошлом мы не в состоянии жить в настоящем и стремиться к будущему.

Однако поразительно, сколь разные воспоминания – и на индивидуальном, и на коллективном уровне – у нас о событиях и людях прошлого и сколь часто наши воспоминания о важных событиях и лицах далеки от исторической реальности.

Приведу в доказательство пример «социальной памяти». Это подведет нас к разговору о воспоминаниях об Иисусе.

Память о Линкольне

В 2014 году был проведен опрос среди 162 членов Американской ассоциации политических наук. Их попросили ранжировать всех прошлых президентов Соединенных Штатов, от лучшего к худшему.² Результат никого не удивил: лучшим оказался Авраам Линкольн. Большинство из нас – пусть и не все – помнят Линкольна как великого и благородного человека, который сделал массу полезного для страны. Однако эта репутация была у него не всегда. При жизни Линкольн не считался великим президентом. И ладно бы только в южных штатах, где сплошь и рядом презирали и его, и его дело. Он не был даже очень популярным среди своих сторонников. Социальный историк Барри Шварц отмечает в своем важном исследовании «Авраам Линкольн и подделка национальной памяти»: «Когда Авраам Линкольн проснулся в последний день своей жизни, почти каждый что-то в нем не любил».³

Шварц пытается показать, что Линкольна сочли «великим» лишь после его смерти, и даже тогда его слава усиливалась и меркла в зависимости от общего событийного фона в стране. Каждый поворотный момент в американской истории заставлял иначе взглянуть и на самого Линкольна, и на то, к чему он стремился (и чего достиг).

Думаю, большинство из нас помнят Линкольна как одного из первых героев борьбы за гражданские права: человека, который изо всех сил отстаивал идею, что «все люди сотворены равными», что белые и чернокожие должны быть равны перед законом, что чернокожих рабов следует освободить и дать им одни права и свободы с их бывшими хозяевами.

Мы обычно не помним другую сторону Линкольна. До гражданской войны Линкольн не боролся за гражданские права. Его взгляды со временем изменились. Что ж, такое бывает: взгляды меняются. Но почему мы помним только одну сторону его жизни, причем ту, которая созвучна нашим собственным воззрениям? Мы не помним, что Линкольн публично заявлял, что чернокожих следует освободить, а затем депортировать в колонию. И что чернокожие не должны иметь право голосовать, выполнять функции присяжных заседателей и иметь одни права и обязанности с белыми. И что он открыто выступал против идеи расового равенства: во многом потому, что считал это невозможным из-за «физического различия» между чернокожими и белыми (это его собственные слова!).

Мало, кто помнит Линкольна таким. Это кажется невероятным. А между тем это легко доказать на материале речей и письменных работ Линкольна. В ходе четвертых дебатов со Стивеном Дугласом в 1858 году он сказал недвусмысленные и поразительные слова:

Я не сторонник социального и политического равенства белой и черной рас, и никогда им не был… А вдобавок скажу, что существует физическое различие между белой и черными расами, которое, на мой взгляд, никогда не позволит этим расам сосуществовать в условиях социального и политического равенства.⁴

По нашим меркам, это чистой воды расизм. Но если Линкольн публично высказывал такие идеи, почему его всюду считают сторонником гражданских прав? Быть может, как утверждают некоторые историки, Линкольн изменил свою точку зрения и стал выступать и за отмену рабства, и за полное равенство? Не факт. Шварц полагает, что у нас сложился такой образ Линкольна, поскольку в начале 1960-х годов лидеры движения за гражданские права подняли его как знамя в своей попытке обеспечить афроамериканцам полное равенство с белыми перед законом. Линкольн был для них моральным образцом и оправданием. И почти все мы понимаем, что эта борьба должна была начаться на много-много лет раньше…

Независимо от того, кардинально ли изменились взгляды Линкольна, пример с избирательной памятью показателен. Когда мы – индивиды или общество – вспоминаем свое прошлое, свою историю, мы всегда и неизбежно делаем это в свете нынешней ситуации. Прошлое не застыло неизменным во времени. Оно всегда трансформируется в сознании, в зависимости от того, чем сознание занято здесь и теперь. По мнению Шварца, парадоксальный образ Линкольна как пророка гражданских прав «показывает текучесть прошлого и оправдывает слова Мориса Хальбвакса, что “коллективная память – это, по сути, реконструкция прошлого, которая адаптирует образ исторических фактов к верованиям и духовным нуждам настоящего”».⁵

Морис Хальбвакс, упомянутый здесь Шварцем, – один из величайших первопроходцев в изучении памяти, особенно памяти социальных групп, «коллективной памяти».⁶ Мы еще поговорим о нем в главе 6. Хальбвакс придерживался довольно крайней точки зрения на память. Он полагал, что абсолютно все воспоминания носят социальный характер: никаких личных и частных воспоминаний не существует, ибо каждое воспоминание неизбежно окрашено, сформировано и подано социальными контекстами. Не все согласны с ним, но по одному вопросу есть широкий консенсус. Мы – и как индивиды, и как члены коллектива – «помним» прошлое из-за его ценности в настоящем. В противном случае у нас не было бы оснований помнить о прошлом: будь то наше личное прошлое или жизнь и опыт общества. И вот ключевой момент: иногда/часто/всегда наши воспоминания о прошлом искажаются именно из-за требований настоящего.⁷

Для Шварца важна такая мысль: все это не означает, что наши воспоминания о прошлом – воспоминания индивидов и социальных групп – попросту сфабрикованы и ненадежны. Напротив, большая часть наших воспоминаний точна и надежна. Но память чрезвычайно избирательна и подчас искажается причинами, по которым мы вообще решили запомнить данные события. По словам Шварца, наша память о Линкольне «оценивает историю, возвышая морально значимые элементы жизни Линкольна над повседневными».⁸ Иными словами, мы не просто помним о прошлом: мы помним о нем в свете того, что особенно важно в нашей собственной жизни.

Память о Колумбе

Это можно сказать о большинстве почитаемых нами исторических личностей, от императора Августа до Жанны Д’Арк и Христофора Колумба. Сейчас на Колумба смотрят намного менее идеалистически, чем во времена моего детства в 1950–1960-е годы. Тогда Колумб слыл одним из величайших героев прошлого, человеком, который «открыл Америку» и позволил цивилизованным людям заселить новый свет, принести христианские идеалы в отсталую и языческую глушь, распростертую от побережья до побережья. Именно Колумб сделал возможными блага, которые дошли до нас в нашем демократическом, богатом и благородном обществе. И вообще это был добряк: оказывал туземцам почести и уважение.

Сейчас этот образ Колумба разделяется далеко не всеми. Даже «открытие» Америки считают весьма относительным. И распространена иная трактовка: Америку не надо было «открывать». Ведь она уже существовала и уже была населена цивилизованными народами, хотя их форма цивилизации кардинально отличалась от европейской. И Колумб даже не был первым европейцем, ступившим на ее берега. У него было много предшественников.

Более того, сейчас Колумба часто помнят не как доброго благодетеля, а как жестокого и безжалостного человека, на чьей совести лежат смерти и страдания колоссального числа людей. По словам историка Джеймса Лоуэна, который тщательно переосмыслил вклад Колумба:

Христофор Колумб принес два феномена, которые коренным образом изменили расовые отношения и преобразили современный мир: использование земли, богатства и труда жителей западного полушария, что привело почти к полному их исчезновению, а также трансатлантическую работорговлю, которая создала расовый андеркласс.⁹

В своей попытке изобразить Колумба в ином свете Лоуэн показывает, как европейские болезни выкосили целые племена американских индейцев и какое безжалостное обращение ждало людей, найденных Колумбом на американских берегах: завоеватель санкционировал изнасилования, грабежи и телесные увечья.

Но как же получилось, что людей моего поколения учили относиться к нему с почтением? Мнение Лоуэна:

Розовые истории о Колумбе, которыми усеяны наши учебники, внушают ученикам бездумное одобрение колониализма, совершенно неуместного в современную постколониальную эпоху.¹⁰

Для ясности: я не хочу сейчас ни соглашаться, ни спорить с тем новым пониманием Колумба, которое предлагает Лоуэн. Я говорю о другом. Образ Колумба, привитый нам, оспаривают современные историки, которые смотрят на него в ином свете. И зачастую Колумба помнят совсем иначе, чем во времена моего детства.

Но моя основная мысль не связана напрямую с Авраамом Линкольном и Христофором Колумбом. Ситуация с ними не уникальна: так обстоит дело с каждой исторической личностью. Наши воспоминания о них формируются нашими нынешними интересами и заботами. И поэтому – отчасти поэтому – эти воспоминания иногда не вполне надежны, содержат аберрации, а подчас и ошибочны. А ведь историкам важно отличать точные воспоминания от неточных.

Однако важно понимать, с чем связаны такие особенности и искажения памяти. Это прольет свет на то, что мы холим и лелеем в своей жизни. Изучая память о прошлом, мы узнаем о важности настоящего.

Память об Иисусе

Как мы неоднократно увидим далее, сказанное относится и к воспоминаниям об Иисусе. Люди – и верующие, и неверующие – помнят его совершенно по-разному. И так было всегда. Так было еще с первыми людьми, у которых появились воспоминания о нем. И с его учениками. И с авторами наших евангелий. Без сомнения, некоторые из этих воспоминаний точны. Но некоторые могут быть искаженными. Все они помогают воссоздать прошлое, а также понять личные и социальные силы, которые заставляют людей помнить прошлое именно так, а не иначе.

Одна из исторических сложностей, связанных с евангелиями, состоит в том, что они не были написаны при жизни Иисуса. Их отделяют от Иисуса даже не несколько недель, месяцев или лет: еще несколько веков назад исследователи-критики поняли, что промежуток составляет десятилетия. А с начала ХХ века, если не раньше, ученые пришли к выводу, что древнейшие письменные сообщения о словах и делах Иисуса основаны на рассказах, которые передавались изустно в течение 40–65 лет после его смерти.

Это ставит серьезнейшие вопросы, о которых многие даже не задумывались. Кто рассказывал эти истории? Только ли двенадцать учеников и прочие очевидцы? Или в этом участвовали и другие люди? На рассказах очевидцев ли основаны эти истории? А вдруг перед нами рассказы людей, которые знали людей, утверждавших, что слышали рассказы от людей, знавших очевидцев? И что бывает, когда до своей письменной фиксации рассказы распространяются среди таких людей изустно, от человека к человеку, и не день за днем, а год за годом, десятилетие за десятилетием?

Многие никогда не видели здесь проблемы. Но проблема есть, и нешуточная. Ведь мы знаем по собственному опыту, сколь сильно меняются сообщения о новостях (не говоря уже о рассказах о нас самих) за считанные часы, и уж тем более дни, месяцы, годы и десятилетия. Обладали ли рассказы об Иисусе иммунитетом от процессов искажения и выдумки, с которыми мы сталкиваемся все время?

Некоторые люди, и даже некоторые ученые, отвечают на этот вопрос утвердительно. С Иисусом, человеком из Палестины I века, все было иначе. Среди ученых были попытки доказать, что евангелисты не черпали информацию из вторых, третьих, четвертых и десятых рук: они были очевидцами описанных ими событий. Но так ли это? На этом вопросе стоит остановиться.

Есть и такой подход: хотя в нашу эпоху рассказы модифицируются в ходе передачи, в прошлом (особенно в устных культурах) они были стабильными. И в частности, апостолы Иисуса обязательно позаботились бы о том, чтобы никто не внес существенных изменений в их рассказы. Но действительно ли это так?

Другие пытались доказать, что в устных культурах люди имели более развитую память и всячески старались не искажать предания при передаче. Ведь коммуникация была в основном устной, а не письменной. А значит, требовались гарантии, чтобы в рассказах и пересказах ничего важного не изменилось. Есть ли у нас способ установить, так ли это?

Выдвигалась и такая теория: ученики Иисуса зубрили его учения еще при его жизни. Как раввин I века Иисус настаивал на скрупулезном запоминании своих слов, чтобы при дальнейшей передаче они были изложены аккуратно и точно. Аналогичным образом рассказы о делах Иисуса обрели фиксированную форму еще до появления евангелий. Они заучивались и передавались людям, которые в свою очередь заучивали их. Но опять же, есть ли способ проверить, так ли это?

Конечно, данная книга не первая, что посвящена этим вопросам. Они привлекли серьезное внимание ученых – даже стали идефиксом – еще сто лет назад. Первопроходцами были немецкие специалисты по Новому Завету, представители «критики форм». (О критике форм у нас речь впереди.) Одним из них был Рудольф Бультман, профессор Марбургского университета и, пожалуй, самый влиятельный новозаветник ХХ века. Бультмана и его коллег интересовало, как распространялись предания об Иисусе. Вопреки мнению многих, они доказывали: речения Иисуса и рассказы о его жизни серьезно менялись, трансформировались, «улучшались» и даже придумывались рассказчиками в те годы, когда еще не было создано ни одного из известных нам евангелий.

Тысячи книг и статей были написаны по данной теме с тех пор, как ее подняли Бультман и его коллеги. Тем удивительнее, что нет ни одной научно-популярной книги, которая объясняла бы «критику форм» и подавала ее проблематику простым и доступным языком (и интересно!).

Книга, которую читатель держит в руках, призвана восполнить пробел. Она посвящена тому, как Иисуса помнили христиане, которые год за годом рассказывали истории о нем – до написания евангелий, – и как по ходу дела эти истории менялись, а то и придумывались.

Более того, мы зададимся вопросом: всегда ли плохо, когда истории меняются в процессе рассказа и пересказа? Разве мы сами не модифицируем повествования в зависимости от обстановки, в которой излагаем их? И в зависимости от того, кто нас слушает? И в зависимости от того, что мы считаем самым важным, самым интересным, самым увлекательным в нашей истории? Внося такие модификации, мы не обязательно лукавим. Зачастую это ситуационно оправданно: мы учитываем обстановку и взгляды аудитории. Но разве иначе дело обстояло с теми ранними рассказчиками, которые передавали воспоминания об Иисусе?

Таким образом, изучение памяти – не только выявление изменений, которые зарождаются со временем. Это еще и вопрос о людях, которые запомнили события именно так, как запомнили. Исследуя, как более поздние воспоминания об Иисусе подавались аудитории, мы сможем лучше понять, чтó рассказчики считали особенно важным. И тем самым лучше разберемся, какие события происходили с ними и с их слушателями.

На мой взгляд, эти вопросы относятся к числу самых актуальных и важных вопросов, касающихся Иисуса и его первых последователей. Как мы не раз увидим, у нас нет прямого доступа к словам, делам и жизни Иисуса – но лишь к поздним рассказам о нем. Первоначально рассказы исходили от очевидцев. Мы зададимся вопросом: были ли очевидцами евангелисты? И даже если были – сколь надежны их описания? Всегда ли достоверны показания очевидцев? Юристы и психологи давно изучали этот вопрос и накопили массу материала. Их наработки интересны и непосредственно актуальны для любого изучения жизни и смерти Иисуса. Дальше мы рассмотрим, что говорят эти ученые.

Люди, которые слушали рассказы очевидцев об Иисусе, повторяли эти рассказы (своими словами). Их слушатели передавали эти истории дальше (и снова своими словами). Так они распространялись год за годом. И до того, как евангелисты взялись за перо, существовала обширная «устная традиция». Но что нам известно об устных традициях в неписьменных и полуписьменных культурах? Имеют ли устные культуры тенденцию точно сохранять свои традиции, коль скоро лишены возможности зафиксировать их на письме? Оказывается, антропологи занимались этим вопросом, изучая подобные культуры. Как мы увидим, их ответы весьма полезны для любого человека, интересующегося устными преданиями об Иисусе.

Все эти рассказчики – очевидцы, слушатели и слушатели слушателей – вспоминали увиденное и услышанное. В своих рассказах они опирались на память. Но что мы знаем о памяти? Психологи активно изучали этот вопрос с конца XIX века. Их выводы интересны, зачастую неожиданны и чрезвычайно важны для темы раннехристианских воспоминаний об Иисусе. Если нас интересуют рассказы, использованные в евангелиях, имеет смысл узнать, чтó выяснили исследователи памяти.

Более того, как мы поняли из ситуации с Авраамом Линкольном и Христофором Колумбом, память – это не только личные воспоминания об индивидуальном прошлом. Здесь есть и социальный компонент. На «воспоминания» же социальных групп – семей, организаций, наций – накладывают отпечаток социальные условия и веяния. Социологи изучали этот феномен с 1920-х годов. Всякому желающему увидеть, как помнили Иисуса группы людей (различные ранние церкви), полезно ознакомиться с этими социологическими исследованиями.

Одним словом, эта книга отличается от других научно-популярных книг об Иисусе. Она посвящена некоторым из наиболее важных и фундаментальных вопросов, касающихся личности у истоков христианской традиции. Как думаю я и как думает большинство исследователей-критиков, эти вопросы исторически не безосновательны. Ведь и в самом деле древнейшие евангелия были написаны лишь через 40–65 лет после смерти Иисуса. Что же происходило с воспоминаниями об Иисусе в этот временной промежуток? Я подхожу к подобным вопросам с позиции наук, которыми ранее не занимался и которыми не занимались многие другие специалисты по Новому Завету: когнитивной психологии, культурной антропологии и социологии. Любопытные наработки в этих дисциплинах помогут найти ответ на ряд важнейших вопросов, стоящих и перед учеными-исследователями Нового Завета, и перед обычными читателями: что известно о человеке Иисусе и о том, как (и почему) воспоминания об Иисусе менялись в годы до написания евангелий?

Проблематика данной книги имеет колоссальную значимость для всех, кто верит в Иисуса. Но не только для них. Независимо от того что лично вы думаете об Иисусе, и пытаетесь ли следовать за ним или только наблюдаете со стороны, вы не можете отрицать: Иисус был и остается очень важен для нашего мира и образа жизни. Свыше двух миллиардов человек считают его Богом. Церковь, основанная на его имени, уже много-много веков является крупнейшим религиозным, культурным, социальным, политическим и экономическим институтом западного мира. Между тем и вера в Иисуса, и этот церковный институт основаны на рассказах, которые изложены в новозаветных евангелиях. Как использовать поздние воспоминания об Иисусе в качестве источника сведений о его жизни, словах и делах? Менялись ли иногда детали повествований, когда их передавали из уст в уста? А может, и не только детали. Может, имели место и выдумки? Не подводила ли подчас память, когда христиане передавали истории об Иисусе? Могла ли она подводить сильно? Или вовсе обманывать? И если изменения налицо, можно ли выяснить, почему воспоминания о жизни и смерти Иисуса менялись с течением времени? И можно ли по ходу дела узнать что-либо о жизни, ценностях, убеждениях, конфликтах и заботах учеников Иисуса, которые передавали память о нем? К этим вопросам мы обратимся в последующих главах.