Текст книги "Великие Моголы. Потомки Чингисхана и Тамерлана"

К тому времени как Шах Джахан удовлетворял требования женщин в меру собственных финансовых возможностей, было уже около трех часов дня и приближался момент участия императора в публичной молитве – в Агре это происходило в прекрасной беломраморной Моти Масджид, или Жемчужной мечети, а в Дели – в огромной Джам Масджид, или Соборной мечети, которую Шах Джахан начал строить в 1644 году. После молитвы происходила административная работа в дивани хас, а примерно с половины восьмого – последнее получасовое совещание в Шах Бурдж. Заканчивался изнурительный, почти двенадцатичасовой день государственных занятий, и Шах Джахан удалялся в гарем ужинать под музыку, исполняемую его женщинами. К десяти часам он был в постели. За ширмой с одной стороны его постели находились чтецы, выбранные за приятность голосов, и убаюкивали императора чтением книг о путешествиях, жизни святых или исторических событиях. Больше всего Шах Джахан любил слушать отрывки из «Бабур-наме», вдохновляющие воспоминания своего прапрадеда. И такой распорядок соблюдался все дни, кроме пятницы, когда деловая жизнь двора замирала.

Правители областей, военачальники и царевичи, находясь за пределами столицы, соблюдали примерно такой же распорядок, только менее сложный. Французский путешественник Жан-Батист Тавернье посетил однажды вечером в 1652 году шатер Мир Джумлы, впоследствии ведущего военачальника на службе у Моголов, но в то время главнокомандующего армией короля Голконды. Тавернье оставил весьма живое описание крупного мужчины, который в конце дня в крайне сумбурной и непринужденной манере разбирался с такими же делами, какими занимался император на высшем уровне в своей столице. Мир Джумла сидел на ковре с двумя секретарями. Между пальцами ног и между пальцами левой руки у него были зажаты документы и письма, которые он брал и возвращал одно за другим, диктуя секретарям ответы, в то время как сам тоже что-то писал. Секретари затем перечитывали ответные письма вслух, и Мир Джумла ставил свою печать, но во время этих процедур ко входу в шатер привели четырех преступников. Мир Джумла с полчаса не обращал на них никакого внимания, потом велел ввести их в шатер и, задавая им различные вопросы, вынудил признаться в совершенных преступлениях, что является одним из важнейших основ мусульманского правосудия. После признания он не обращал на преступников никакого внимания еще час и продолжал заниматься своей корреспонденцией, пока непрерывная процессия официальных лиц «проходила перед ним, выражая свое почтение самым униженным способом, но на их приветствия он отвечал только наклоном головы». Вскоре должны были подать угощение, и тут Мир Джумла занялся узниками. Одному он велел отрубить ноги и руки и бросить в поле истекать кровью до смерти, второму – вспороть живот и швырнуть в таком виде в канаву, а двум оставшимся отрубить голову. Приговоры привели в исполнение в то время, когда Тавернье по приглашению Мир Джумлы сидел с ним за едой вместе с военными различных рангов. Затем Мир Джумла удостоил гостя аудиенцией, дал ему паспорт и снабдил эскортом, который должен был доставить иноземца в Голконду.

Королевство Голконда было, по общему признанию, менее цивилизованным государством, нежели империя Великих Моголов; предполагалось, что при Моголах каждый смертный приговор должен был утверждаться императором до приведения его в исполнение, но на практике правители областей и военачальники нередко брали закон в свои руки. Административные «званые вечера» Мир Джумлы спустя несколько лет, когда он уже находился на службе у Моголов, вряд ли отличались от описанного выше, и Тавернье с редкостным блеском изобразил для нас одного из получателей всех фирманов, указов и писем, утвержденных на полных величавого достоинства заседаниях в дивани ам и дивани хас Шах Джахана.

Беломраморный Тадж Махал и покои императора в Дели и Агре являют собой вершину архитектуры при Моголах, однако то был далеко не единственный архитектурный стиль, употреблявшийся во время правления Шах Джахана. Прекрасные расписные каши, то есть изразцы, которыми, например, облицована на несколько сот ярдов в длину и на довольно значительную высоту наружная стена крепости в Лахоре, представляют собой самое блестящее достижение в этой богатой возможностями области архитектурного оформления. Лахорские изразцы, использованные также при строительстве мечети Вазир-хана, – истинное чудо в развитии искусства при Моголах, и чудо это нередко объясняют сравнительной близостью Пенджаба к Персии; однако лахорские изразцы со своими слонами, птицами и цветами куда ближе по духу изразцам, украшающим наружную стену дворца в Гвалиоре, нежели абстрактным орнаментам персидских мечетей и университетов. В Лахоре находится и Шалимар Баг, наикрасивейший из сохранившихся могольских садов вне пределов Кашмира. В этом саду привлекает внимание использование белого мрамора для постройки павильонов и фонтана, но наиболее примечательна здесь окружающая сад огромная красная стена, разделенная на небольшие и разнообразные декоративные ниши в типичном могольском стиле, введенном при Акбаре для постройки ворот в крепости Агры. В сочетании павильоны и стена делают Шалимар наиболее «архитектурным» могольским парком, органично вписывающимся в общий стиль этого самого богатого в архитектурном отношении могольского правления. Но, несмотря на эти более разнообразные достижения и на то, что еще в домогольскую эпоху мрамор от случая к случаю употреблялся в строительстве как индусских, так и мусульманских зданий, щедрое до расточительности и продуманно элегантное употребление этого материала при Шах Джахане сделало его поистине отличительным архитектурным знаком этого императора. Мрамор символизировал, как, несомненно, и было задумано, богатство его империи – тем более что оно опиралось на потрясающее собрание драгоценных камней.

Терри описывает Шах Джахана как «крупнейшего и богатейшего владельца драгоценных камней во всем обитаемом мире». В этом отношении Шах Джахан далеко превзошел своего отца. Он был настолько увлечен драгоценными камнями, что, как сообщал Манрике, даже когда после пира перед ним появилось двенадцать танцовщиц во всей своей прелести и «в соблазнительных и вызывающих одеждах, при нескромных телодвижениях и позах», он едва взглянул на них и продолжал рассматривать драгоценные камни, преподнесенные ему Асаф-ханом. Для своего вступления на престол он заказал знаменитый павлиний трон, увенчанный балдахином, который поддерживали двенадцать изумрудных столбов; на самой верхушке, по обе стороны дерева, усыпанного изумрудами, алмазами, рубинами и жемчугом, сидели два павлина. В качестве подарка Шах Джахан отправил в священный город Мекку огромный, выложенный драгоценными камнями подсвечник ко гробу пророка. Источники сообщают, что эксперту понадобилось бы не менее четырнадцати лет, чтобы сосчитать и оценить драгоценности, принадлежащие лично Шах Джахану. А сам он, как правило, соглашался выступать в определенных случаях в качестве знатока драгоценных камней и давал каждому камню более точную оценку, нежели профессиональные ювелиры.

Однако и мрамор, и драгоценности были всего лишь показной роскошью. Некий историк времен Аурангзеба с гордостью заявлял, что доходы империи за период между правлениями Акбара и Шах Джахана утроились, но на следующей странице добавляет, видимо не особо вдумываясь в подтекст, что расходы за тот же промежуток времени учетверились. Шах Джахан делал все от него зависящее, чтобы обуздать наиболее заметную форму инфляции – стойкое увеличение количества знатных людей, получающих все более высокие назначения, в то время как с тем же постоянством снижалось количество солдат, которых они обязаны были содержать. Акбар своевременно распознал это зло и избавился от него, назначая знатным людям личное жалованье в дополнение к тем средствам, которые выдавались им на содержание их воинских отрядов, однако во время правления Джахангира реальные и официально указываемые цифры снова стали расходиться. Шах Джахан попытался лечить болезнь тем же средством, что и дед, постановив, что люди знатные не обязаны содержать полный официальный состав войск, но лишь определенную обязательную часть – треть на службе в собственном джагире и четверть на службе в иных местах. Но это лишь временно приостановило болезнь, не излечив ее до конца.

Со времен Акбара империя не намного увеличила свою территорию, и постоянные усилия продвинуться к югу, в Декан, сводились скорее к выкачиванию средств, нежели к чему-то иному: к примеру, во время кампаний 1636 и 1637 годов определенное количество сокровищ было перевезено на север. Стало ясным, что необходимо найти дополнительные источники дохода в пределах самой империи, на принадлежащих ей землях. Шах Джахан и его министры финансов добивались этого не путем увеличения сельскохозяйственной продукции или поощрения торговли, хотя на словах они и превозносили эти идеалы, но ужесточением приемов сбора налогов джагирдарами. Однако требования департамента государственных сборов в сочетании с беззаконным вымогательством все более наглеющих провинциальных правителей и чиновников оказали отрицательное воздействие. В течение всего XVII столетия происходил постоянный отток крестьян из деревень. За исключением высшей знати и одного или двух богатейших купцов, любой, кто смог собрать мало-мальски приличное состояние, считал более безопасным припрятать деньги, нежели рисковать ими, отдавая в руки обаятельных хищников. В экономическом смысле даже павлиний трон Шах Джахана, явно изготовленный ради того, чтобы показывать, а не прятать драгоценные камни, представлял собой в точности ту же форму стагнации, как и припрятанное золото торговцев. Начиная от финансистов Древнего Рима и кончая современными туристами, немеющими при виде золотых браслетов на ногах даже у людей самых низших классов, наблюдатели Индии неизменно выражали изумление по поводу того, как стекались драгоценные металлы в эту страну и употреблялись практически везде, а в некоторых случаях их буквально зарывали в землю. И эта стагнация роскоши никогда не была столь очевидной, как во время правления Шах Джахана. В то время как империя Великих Моголов, казалось, достигла наивысшего великолепия, расцвет ее уже миновал.

Вновь обострились отношения между религиозными сектами, вероятно неизбежные в стране, где религиозное меньшинство столь долго управляло религиозным большинством. Шах Джахан был на три четверти индусом – его мать и бабушка были раджпутскими царевнами, таким образом, из четверых его прародителей только свободомыслящий Акбар являлся по рождению мусульманином, но, в отличие от отца и деда, сам он не женился на индусках. Его мать Манмати, или Джогат Гозавини, скончалась в 1619 году. Стало быть, как император он не испытывал в своей жизни личного индуистского влияния. После смерти его жены-шиитки Мумтаз Махал ортодоксальные сунниты, особенно из числа улемов, которые столь негодовали по поводу религиозного эклектизма двух предыдущих правлений, наконец-то заполучили императора, полностью их устраивающего. Влияние ортодоксальной мусульманской иерархии при дворе усилилось до такой степени, что, коротко говоря, Шах Джахану стало выгодно в политическом отношении встать на сторону этих ортодоксов, тем более что врожденная суровость его нрава позволяет предположить, что это соответствовало его собственным наклонностям. Два его ранних указа, продиктованные религиозными соображениями, в частности, носили самоотверженный характер. Он запретил введенный его отцом для придворных обычай носить миниатюрный портрет императора на тюрбанах и отменил существовавшее при Акбаре и Джахангире обыкновение приветствовать императора, опускаясь на колени и касаясь пола лбом, как это делают молящиеся, ибо это отдавало обожествлением повелителя. Его сын Аурангзеб пошел в этом направлении еще дальше, отменив утреннее появление императора на джхароке.

В 1632 году Шах Джахан предпринял еще более агрессивный ортодоксальный шаг, приказав разрушить все вновь построенные индуистские храмы по всей империи. Огромное множество храмов и было уничтожено, особенно в Бенаресе, и император сопроводил это запретом строить храмы в дальнейшем; долголетняя традиция мусульманского правопорядка, установленная, однако, не самим Мухаммедом, указывала, что дхимми, или иноверные, могут пользоваться существующими местами поклонения, но не возводить для этого новые здания. Впрочем, поздние годы этого правления оказались скорее менее, чем более репрессивными. Шах Джахан любил индийскую музыку и поэзию и покровительствовал им – его правление поистине стало золотым веком для литературы на хинди[51]51
  Х и н д и – самый распространенный литературный язык в Индии; в настоящее время является официальным языком страны.


[Закрыть] – и даже выражал строгое неодобрение своему рьяно ортодоксальному сыну Аурангзебу за проведение им антииндуистской политики. Возможно, что стареющий император все более вдохновлялся идеями своего старшего и любимого сына Дары Шукоха, любителя искусств и последователя религиозного эклектизма Акбара и Джахангира; Дара Шукох прилежно изучал мистическую философию Индии, сам перевел на персидский язык Упанишады[52]52
  У п а н и ш а д ы – завершающая часть древнейшего памятника индийской литературы, носящего название Веды (создавался в конце 2-го и начале 1-го тысячелетий до н. э. на ведийском языке). Упанишады, создававшиеся с VII в. до н. э. до XV в. н. э., являясь в основе своей философским сочинением, содержат и комментарий к Ведам.


[Закрыть] и приближался в собственных верованиях к пантеизму, что, естественно, ужасало ортодоксальных мусульман. Он даже подарил металлическую ограду значительному индуистскому храму, построенному Бир Сингхом Део в Матхуре. Приказ 1632 года об уничтожении храмов был, таким образом, некой аномалией в правление Шах Джахана. Но он оказался, особенно в сопоставлении с порицаемыми деяниями Аурангзеба, грозным предвестием будущего.

Одновременно с приказом об уничтожении храмов начались массовые преследования христиан. Португальцы давно уже обосновались в торговом сеттльменте Хугли, гавани неподалеку на северо-запад от современной Калькутты на одном из многочисленных протоков, составляющих устье Ганга, но португальцы сочетали торговую деятельность с пиратством, продавая местных жителей в рабство или насильственно обращая в христианство, а также взимая дань с проходящих кораблей, что наносило коммерческий ущерб расположенному выше по течению могольскому порту Сатгаон. В довершение этого португальское «идолопоклонство» приняло в начале 1630-х годов излишне наступательный характер. В этом смысле протестантизм англичан и голландцев имел определенные преимущества: португальцы, как писал мусульманский историк, «выставляли для поклонения фигуры из дерева, нарисованные и восковые, но в церквях англичан, которые тоже христиане, нет никаких фигур в качестве идолов». В дополнение к своим грехам португальцы из Хугли сделались вечными врагами Шах Джахана, отказав ему в помощи в то время, как он находился в Бенгалии и поднял бунт против отца, а позже, по глупости, забыли послать ему подарок по случаю восхождения на престол.

Поэтому Шах Джахан повелел Касим-хану, правителю Бенгалии, как следует проучить беспокойных иностранцев. Касим-хан устроил заграждение из мелких судов поперек реки, чтобы португальцы, гораздо лучшие моряки, чем моголы, не могли бежать по воде, после чего приступил к осаде города. Три мины были заложены под укреплениями крепости, две из них португальцы своевременно обнаружили и обезвредили, а третья, заложенная под большим зданием, обнаружена не была. Армия моголов сосредоточила основные силы именно в этом направлении, и наибольшее количество португальцев, по вполне объяснимым причинам, находилось в соответствующей части города, когда произошел взрыв, унесший огромное количество жизней. Моголы подожгли свое заграждение на реке при помощи плотов-брандеров, и многие португальцы все-таки сумели сбежать по воде, но около четырех тысяч человек, главным образом женщины и дети, попали в плен и были отправлены пешим порядком в Агру; тяжелейшее странствие продолжалось одиннадцать месяцев. Те, кто выжил, были проведены перед Шах Джаханом, объяснившим пленникам преимущества обращения в ислам. Большинство из них были не в состоянии протестовать. Мужчинам была найдена работа в Агре, а женщин и детей распределили между различными гаремами, но немногие, в том числе священники, предпочли отказу от веры тюрьму, плети и проведение по базарам, где их забрасывали грязью. Но как и с антииндуистской политикой того же времени, положение вскоре стало более спокойным. Примерно через год или два иезуиты, жившие и ранее в Агре и подвергавшиеся преследованиям в начале 1630-х годов, снова попали в фавор и получили возможность оказывать помощь находящимся в тюрьмах собратьям из Хугли. К концу десятилетия, несмотря на разрушение их церкви, христианская община в Агре вернулась к нормальному существованию.

Все прочие важные военные кампании в правление Шах Джахана поручалось вести царевичам. В 1635 году третий сын императора Аурангзеб, всего только шестнадцатилетний, был назначен командовать армией, которая должна была подавить восстание Джуйджхара Сингха, мятежного раджи Орчхи. Джуйджхар Сингх был сыном Бир Сингха Део, раджи, в угоду Джахангиру убившего Абу-ль-Фазла; в результате такой услуги он пользовался особым расположением императора во все время его правления; влияние его постоянно росло, богатство тоже, и он построил для себя великолепные дворцы в Орчхе и Датии, на своей земле, в сотне миль к югу от Агры. Бир Сингх Део умер за несколько месяцев до смерти Джахангира, а сын его – богатый и влиятельный по наследству и не слишком преданный новому императору – начал обнаруживать недружественный дух независимости. Карательная экспедиция против него казалась неизбежной, и в 1635 году армия моголов под командованием Аурангзеба медленно двинулась сквозь густые лесные массивы по направлению к Орчхе, к прекрасному дворцу на кишащем обезьянами мысе, образованном большой петлей реки Бетвы. Джуйджхар Сингх постоянно тревожил армию моголов, однако не был достаточно силен, чтобы остановить ее; его оттеснили далеко на юг, где он был умерщвлен людьми дикого племени гондов. К концу 1635 года Шах Джахан стал гостем во дворце Орчхи – первом из дворцов, завоеванных его не по возрасту зрелым сыном; император приказал снести находящийся поблизости храм, построенный Бир Сингхом Део, и возвести на его месте мечеть.

Шах Джахан присоединился к Аурангзебу во время небольшой экспедиции к югу, а потом они вместе двинулись в Декан, правителем которого был теперь назначен Аурангзеб. Император хотел навести хоть какой-то порядок в этой давно неспокойной области его государства до того, как его сын окажется там в достаточно нелегком положении. Присутствие Шах Джахана с огромной армией быстро убедило Биджапур подписать мирный договор, а Голконду изъявить номинальную зависимость от империи. В июле 1636 года Шах Джахан уже двигался маршем к северу. В течение следующих восьми лет Аурангзеб оставался вице-королем Декана и, надо признать, исправлял свою должность успешно, будучи возведенным в 1637 году в ранг двенадцати тысяч зат и семи тысяч сават, а в 1639 году соответственно в ранг пятнадцати и девяти тысяч. Тем более странным кажется то, что в 1644 году он впал в немилость и был смещен со своей должности и лишен жалованья.

Это смещение произошло во время его визита в Агру летом 1644 года, куда он приехал навестить свою старшую сестру Джаханару, которая играла роль первой дамы в государстве после смерти в 1631 году ее матери Мумтаз Махал. Однако в марте 1644 года она едва не погибла, когда на ней от пламени свечи вспыхнуло легкое муслиновое платье. Служанки, которые бросились на нее, чтобы сбить пламя, скончались от ожогов, а Джаханара оставалась на волосок от смерти в течение четырех месяцев, во время которых Шах Джахан появлялся на ежедневном дурбаре в дивани ам лишь на самое короткое время, а остальные часы проводил в молитвах у постели больной. Ее братья удалились с занимаемых должностей, чтобы тоже быть возле нее, и в этой обстановке всеобщей заботы Аурангзеб был смещен и унижен. Но к осени все уладилось. В конце ноября в большом дворце состоялся пышный праздник по случаю выздоровления Джаханары, и во время широкой раздачи наград, даров и чинов Аурангзеб был восстановлен в своей должности.

Причиной столь внезапного смещения Аурангзеба, вероятно, была ожесточенная вражда между ним и его старшим братом Дарой Шукохом, ключевой фактор последних лет правления Шах Джахана, который тогда проявился впервые. Подобный конфликт между двумя самыми одаренными и честолюбивыми царевичами, вероятно, был неизбежен, но он подогревался и политикой Шах Джахана, получившего в свое время тяжелый исторический урок на собственном опыте во время правления Джахангира. Будучи сам любимым царевичем, восставшим против собственного отца, он прежде всего решил обезопасить себя от бунта своего любимого сына Дары Шукоха; Шах Джахан восстал, находясь вдали от двора, когда понял, что над ним собирается гроза, спровоцированная теми, кто обладал большим влиянием на его отца и настраивал императора против сына. Именно поэтому он и принял решение держать Дару Шукоха почти постоянно при себе, баловать его родительской лаской, роскошью и почестями в культурной и безопасной обстановке имперского двора. На основании опыта, полученного в молодости, Шах Джахану следовало бы прийти к иному – и неизбежному – умозаключению, что царевич, отправленный в далекие края приобретать умение командовать и сражаться, становится способным вернуться в столицу во главе сильной армии и захватить трон. Не Дара Шукох, увлеченный своими книгами в Агре, а нелюбимый Аурангзеб, воюющий в Декане, мог пойти по стопам отца и повторить успех Шах Джахана.

Между тем пока все складывалось в пользу Дары Шукоха, и, скорее всего, протесты Аурангзеба против влияния брата и привели его к смещению летом 1644 года. После снятия с него опалы по случаю выздоровления Джаханары Аурангзеб был назначен в начале 1645 года правителем Гуджарата, и установленный им твердый порядок в этой беспокойной провинции произвел такое благоприятное впечатление на Шах Джахана, что тот в конце 1646 года поручил сыну провести кампанию в далекой Трансоксиане, незадолго до этого проваленную младшим братом Аурангзеба Мура-дом Бахшем. Шах Джахан, увлеченный читатель «Бабур-наме», грезил, как и вся династия, далеким и труднодоступным Самаркандом, и местные возмущения в Трансоксиане пробудили в нем надежду войти в город и преуспеть в том, в чем в свое время не преуспел Бабур. То была тщетная и дорогостоящая надежда. Весной 1646 года двадцатидвухлетний Мурад Бахш повел пятидесятитысячную армию в Бадахшан, находящийся в двухстах милях к северо-востоку от Кабула, однако после успешной летней кампании и он сам, и его армия захотели вернуться в более благоприятный в зимнее время климат Индии, так и не достигнув своей цели – Самарканда. Примерно то же, только в обратном направлении, случилось столетием раньше с войском Бабура, потребовавшим ухода от жаркого индийского лета в прохладный Кабул. Когда Шах Джахан приказал сыну оставаться в Бадахшане, тот бросил свою армию и уехал один в Лахор. По этому поводу император лишил Мурада его поста, запретил появляться при дворе и назначил Аурангзеба командующим брошенной армией. Тот добрался в Бадахшан весной 1647 года. Еще одно лето прошло в тяжелых сражениях, но армия моголов не добилась долговременных успехов в борьбе с партизанской тактикой узбеков, хотя именно в это лето Аурангзеб сделал наиболее памятный вклад в свою будущую репутацию набожного и отважного человека; час вечерней молитвы пришелся на то время, когда битва была в разгаре, и царевич спокойно расстелил свой молитвенный коврик и опустился на колени, безоружный, в самой гуще сражения. Осенью, почти слишком поздно, он увел армию к Кабулу через снежные перевалы Гиндукуша, потеряв по пути много людей и животных. Двухгодичная кампания стоила Моголам огромных средств и почти ничего не принесла. То была последняя и самая высокая дань магии Самарканда и первое из серьезных поражений Шах Джахана как императора.

Вскоре последовала и другая череда неудач, связанная с многолетними осложнениями на западной границе, в Кандагаре. Шах Аббас захватил Кандагар в 1623 году, в то время как внимание Джахангира было полностью сосредоточено на восстании Шах Джахана, но в 1638 году персидский владыка по известным только ему самому причинам вступил в тайные переговоры с Моголами и передал Кандагар в их руки. Теперь, в 1649 году, в феврале месяце, шах Аббас II повторил триумф своего прадеда, одержанный за двадцать шесть лет до того: он провел успешную осаду и вновь захватил Кандагар. Аурангзеба вызвали из Мултана, где он был в это время правителем, и с большой армией отправили отвоевывать Кандагар, но ему пришлось осаждать город при недостаточном вооружении и при подавляющем преимуществе артиллерии персов, неизменно превосходивших моголов в этом отношении благодаря тем полезным новшествам, которые они перенимали у своих западных соседей турок. Аурангзеб вынужден был отступить, не добившись ни малейшего успеха. Однако взятие Кандагара, традиционного яблока раздора между двумя соперничающими империями, сделалось вопросом престижа, и Шах Джахан немедленно начал подготовку нового, усиленного войска для осуществления этой цели. Новая армия была готова к 1652 году: столь долгий промежуток времени объяснялся необходимостью отлить большие орудия, сделать соответствующие запасы продовольствия, обеспечить безопасность коммуникаций на пути в Кабул и так далее. Снова Аурангзеб был назначен командующим, но его власть на сей раз была скорее номинальной. Система гонцов, доставлявших за четыре дня донесения в Кабул, где их дожидался Шах Джахан, и обратно, означала, что все важные решения принимал император самолично. И снова осада кончилась провалом. У моголов были теперь большие орудия, но они не умели использовать их должным образом; отлитые недостаточно хорошо, эти орудия служили недолго – трескались, а бывало, что и взрывались, когда неопытные пушкари закладывали слишком большой заряд пороха.

К концу лета Аурангзеб впал в немилость, к большой радости сподвижников Дары; снова его отослали в Декан. Но он был отомщен на следующий год. Дара хвастался, что возьмет Кандагар за неделю. Подготовившись к одному из своих редких появлений на поле сражений, он выступил в 1653 году с еще большим и лучше экипированным войском, чем прежние; в армии присутствовали европейские наемники-канониры. Несмотря на эти преимущества, Дару ждал полный провал. Моголы никогда больше не владели Кандагаром, а неудача трижды предпринятых кампаний нанесла серьезный удар по военному престижу империи. Страх перед возможным вторжением персов сделался постоянным явлением. Этого не случалось в последующие восемьдесят лет, но угроза оставалась.

Аурангзеб прибыл в Декан в начале 1653 года; в это свое второе пребывание здесь в качестве вице-короля он в особенности действенно проявил свои значительные таланты администратора и военного. Вместе с тем то был период растущего отчуждения – отнюдь не по его инициативе – между ним и его отцом, а если говорить точнее, между ним и братом, который находился при отце. Почти непрерывный поток выговоров шел из Дели на юг; просьбы царевича об увеличении сумм на нужды администрации, лишенной средств, расценивались как проявление личной алчности; его рекомендации не принимались, а его назначения на должности заменялись; его обвиняли в том, что он присваивает в качестве личных подарков предметы, которые должны рассматриваться как дань империи, и даже задерживает пересылку плодов манго с любимого дерева Шах Джахана, урожай которых предназначался для стола императора; им и его семьей открыто пренебрегали при распределении щедрых подарков; его якобы очевидное неумение управлять откровенно обсуждали при дворе, и его брату Шах Шуе даже задавали вопрос, не согласится ли он принять на себя должность вице-короля в Декане, поскольку Аурангзеб с ней не справляется. Показательным для растущего отчуждения выглядит тот факт, что если в предыдущие восемь лет Аурангзеба четырежды приглашали погостить при дворе у отца, то в эти пять лет, с 1653-го по 1658-й, он не был там ни разу. И что наиболее оскорбительно, две крупные военные кампании Аурангзеба против двух богатейших королевств – Голконды и Биджапура – были остановлены по приказу Шах Джахана в результате интриг Дары Шукоха и его приспешников, хотя их успешное завершение было предрешено.

Поводом для вторжения Аурангзеба в Голконду в 1656 году послужила интересная история Мир Джумлы, персидского авантюриста, сына торговца маслом из Исфахана. Как и многие его соплеменники, Мир Джумла явился в шиитские королевства Декана в поисках богатства и славы. Он довольно быстро составил большое состояние на торговле алмазами, а немалые административные способности привели его на пост первого министра при Абдулле Кутб-шахе, короле Голконды, служа которому он захватил Карнатик, область весьма желанную из-за своих знаменитых алмазных копей. Торговец, превратившийся в завоевателя, Мир Джумла уверил себя, что его богатства и влияние дают ему право на высокий престиж, а слабохарактерный Абдулла слишком поздно попытался обуздать его. В ответ Мир Джумла предложил свои услуги и свои владения, среди которых он теперь числил Карнатик, Великому Моголу. В отместку Абдулла приказал заточить сына Мир Джумлы, и тогда Аурангзеб – после того как Шах Джахан поспешно дал согласие включить Мир Джумлу и его сына в состав могольских военачальников, командующих соответственно пятью и двумя тысячами солдат, – выступил в поход на свой страх и риск.

Аурангзеб выслал вперед своего сына Мухаммед Султана с отрядом легкой кавалерии, и при его появлении Абдулла бежал из своего нового богатого города Хайдарабада в старый и почти неприступный форт Голконды, в пяти милях к западу. В результате Мухаммед Султан почти без сопротивления завладел огромными сокровищами в городе. В феврале сюда прибыл с более многочисленным войском Аурангзеб и осадил Голконду. Он был намерен полностью покорить богатое королевство, но тем временем Дара Шукох был подкуплен агентами Абдуллы в Дели с целью ходатайствовать об их деле перед императором. Подкуп, как таковой, всего лишь подсластил собственные намерения Дары Шукоха, поскольку крупные военные успехи Аурангзеба были для него в высшей степени нежелательны, и он убедил Шах Джахана принять от Голконды большую контрибуцию в залог мира. Аурангзебу был послан приказ отвести войска – с выговором за необдуманные действия, из-за которых было отложено или отменено выполнение более ранних приказов Шах Джахана. 17 мая Аурангзеб и Мухаммед Султан, женатый теперь на дочери короля Голконды, вернулись в Аурангабад, город, который Аурангзеб основал и сделал своей столицей в Декане.