Текст книги "Луна над Сохо"

Мимо прошла группа молодых женщин в желтовато-коричневой униформе, с одинаковыми армейскими стрижками и не местным выговором – это военнослужащие дамы отправились кутить в Чайнатаун или в один из клубов на Лестер-сквер.

Мы с ребятами медленно брели по Олд-Комптон-стрит, глазея то на одну, то на другую компанию девушек. Джеймс чуть не упал, когда мимо продефилировала парочка белых девчонок в туфлях на шпильках и розовых ультракоротких трикотажных платьях.

– Е…ть, – выдохнул он, с трудом удержав равновесие.

– Размечтался, – беззлобно ответила, обернувшись, одна из девушек.

Джеймс сказал, что знает одно местечко на Бейтмен-стрит – маленький клуб в цокольном этаже, в лучших традициях знаменитого «Фламинго».

– Или клуба Ронни Скотта, – добавил он, – до того как он стал клубом Ронни Скотта.

Я еще не забыл, как патрулировал в униформе эти улицы, и с ужасом понял, куда именно он нас ведет. Мой папа частенько предавался воспоминаниям о юности, бессмысленно потраченной в прокуренных подвальных клубах, где воняло потом, гремела музыка и тусовались девчонки в обтягивающих майках. Он говорил, что во «Фламинго» место надо было занимать сразу на весь вечер: как только начинался концерт, там было просто не протолкнуться. Так вот, в «Мистериозо» намеренно и весьма успешно воссоздали атмосферу тех времен, благодаря усилиям двух успешных парней, которые были бы просто хрестоматийными дельцами-пройдохами из низов, если бы не родились в Гилфорде[19]19
  Гилфорд – административный центр графства Суррей, которое считается одним из самых благополучных и фешенебельных районов страны.


[Закрыть]. Звали их Дон Блэквуд и Стэнли Гиббс, но сами они величали себя Дирекцией. И почти каждый раз, когда наше с Лесли дежурство приходилось на выходные, нам приходилось скручивать кого-нибудь на улице возле этого клуба.

Но только на улице – внутри самого клуба никогда не возникало никаких конфликтов. Ибо Дирекция подыскала для своего клуба самых суровых вышибал, одела их в крутые костюмы и дала полную свободу действий в части доступа посетителей в клуб. Эти вышибалы абсолютно безнаказанно демонстрировали свою силу направо и налево, и очередь на вход не рассасывалась даже к полуночи.

В прежние времена британские джазмены традиционно играли музыку с каменными лицами, а типичные фанаты-интеллектуалы носили водолазки и с заумным видом пялились на сцену, потирая подбородки. Мои нынешние спутники были ярким примером такой публики. Но, судя по сегодняшней толпе у входа, Дирекция наплевала на традиции и сделала ставку на совсем другую целевую аудиторию: шик и блеск, костюмы от Армани, множество побрякушек и выкидухи в карманах. Мы с ребятами точно не соответствовали этим стандартам.

Уж ребята-то по крайней мере. Честно сказать, это меня устраивало: хотя они нравились мне все больше и больше, перспектива слушать остаток вечера любительский джаз не сильно меня радовала. В противном случае мой папа был бы самым счастливым человеком на земле.

Но Джеймс, как истинный шотландец, унаследовал от предков упертую воинственность и сдаваться без боя не собирался. Не обращая внимания на очередь, он двинулся прямо на противника.

– Мы тоже играем джаз, – сообщил он вышибале. – Это что, не дает привилегий?

Вышибала, здоровенный бугай, отсидевший, насколько я понимал, в Уондстворте за несколько преступлений, объединенных эпитетом «тяжкое», тщательно обдумал вопрос.

– Первый раз вас вижу, – ответил он.

– Не исключено, – сказал Джеймс, – но ведь джазмены все едины духом, разве нет? Музыка – это братство.

Дениэл и Макс за его спиной обменялись тревожными взглядами и отступили на пару шагов.

А я вышел вперед, дабы пресечь неизбежный мордобой, и в этот самый момент уловил отголосок «Тела и души». Вестигий был очень слабый и все равно прорезал гул Сохо, словно прохладный ветерок ночную духоту. И шел он, несомненно, из клуба.

– Ты его приятель? – спросил вышибала.

Я бы мог, конечно, показать удостоверение, но стоит его достать, и потенциальные свидетели тут же испаряются, чтобы придумать потом железные алиби.

– Скажи Стэну и Дону, что пришел сын Чертенка Гранта.

Вышибала вгляделся мне в лицо.

– Я тебя знаю? – спросил он.

Нет, ответил я про себя, но, возможно, помнишь по таким хитовым фразам субботних вечеров, как «придержи-ка этого хлыща, я должен его арестовать», «хватит его бить, “Скорая” уже здесь» и, конечно, классике жанра – «убери руки, а то и тебя упеку».

– Я сын Чертенка Гранта, – повторил я.

– Что он несет? – прошептал Джеймс у меня за спиной.

Когда моему папе было двенадцать, учитель музыки подарил ему подержанную трубу и из собственного кармана оплачивал уроки. К пятнадцати годам папа успел бросить школу, устроился курьером где-то в Сохо, а в свободное время искал, где можно поиграть джаз. Когда ему исполнилось восемнадцать, Рэй Чарльз случайно услышал его во «Фламинго» и сказал во всеуслышание, то есть достаточно громко, чтобы услышали нужные люди:

– Да этот чертенок Грант действительно умеет играть!

Табби Хейз в шутку прозвал его потом Чертенком Грантом, и эта кличка так к нему и приклеилась.

Охранник включил «блютус», набрал Стэна и повторил ему мои слова. Услышав ответ, он с поистине впечатляющей невозмутимостью посторонился и впустил нас.

– Ты не говорил, что твой отец – Чертенок Грант, – сказал Джеймс.

– Да как-то к слову не приходилось.

– Ну, даешь, – покачал головой Джеймс. – Если бы у меня отец был легендой джаза, я бы уж где-нибудь это да ввернул.

– Мы, наверно, просто недостойны, – усмехнулся Макс, спускаясь по лестнице в клуб.

– Я тебе это припомню, – отозвался я.

Если в «Соли жизни» царствовало старое дерево и сияла полированная медь, то здесь, в «Мистериозо», были бетонные полы, а на стенах флизелиновые обои, какие в конце девяностых частенько можно было увидеть в индийских забегаловках. Как я и ожидал, здесь было темно, людно и ужасно накурено. Дирекция, в погоне за аутентичностью, явно закрывала глаза на курение табака, в нарушение Закона о здоровье от 2006 года. И не только табака, судя по легкому сладковатому аромату, плавающему над головами посетителей. Моему папе в любом случае понравилось бы это место, даже если звук тут не ахти. Если бы еще где-нибудь в уголке сидел и ширялся радиоуправляемый Чарли Паркер, это был бы прямо-таки тематический парк развлечений.

Отдавая дань традиции, священной для музыкантов всего мира, Джеймс с парнями первым делом устремились в бар. Предоставив их самим себе, я решил поближе рассмотреть группу, которая, судя по надписи на барабанной установке, называлась «Фанк Механикс». И они полностью оправдывали свое название, исполняя джаз-фанк на сцене, которая почти не возвышалась над полом. В группе было двое белых парней, черный басист и рыжеволосая барабанщица, у которой в разные части лица было вставлено не меньше фунта серебра в общей сложности. Пробираясь к сцене, я узнал мелодию – они играли фанковую версию «Уезжай из города», в совершенно неуместном латинском ритме. Меня это просто взбесило, и я сразу задумался: а почему?

Вдоль стен тянулись ниши, обтянутые потертым красным бархатом. Столы там были уставлены бутылками, и посетители, в основном белые, глазели на танцпол и кивали в такт «Фанк Механикс», насилующим классическую мелодию. В самой дальней нише обнималась белая парочка. Мужчина держал руку на груди женщины, похабно лапая ее сквозь платье. Я ощутил отвращение и злость и вдруг понял, что на самом деле эти эмоции ко мне никакого отношения не имеют.

Мне за время работы доводилось наблюдать и менее приличные сцены, да и к джаз-фанку я нормально отношусь. Должно быть, я только что прошел через лакуну, очаг остаточной магии. Значит, я правильно догадался: что-то здесь происходило.

Лесли вечно ворчала, что для настоящего копа я слишком рассеян. Так вот, она на моем месте прошла бы мимо этой лакуны, ничего не заметив.

Джеймс и остальные протолкались наконец через толпу и внезапно выдали мне бутылку пива. Я отхлебнул, было вкусно. Глянул на этикетку – «Шнайдер Вайсс», недешевое. Я перевел взгляд на музыкантов, и те торжествующе подняли свои бутылки.

– За счет заведения! – воскликнул Макс, как-то уж чересчур воодушевленно.

Я чувствовал, что Джеймс жаждет поговорить о моем отце, но для этого здесь, к счастью, было слишком шумно и тесно.

– Современная аранжировка! – прокричал Дениэл.

– Вроде того, – отозвался Джеймс.

И тут я услышал. Вестигий, отдаленный и тихий, глотком прохлады вливался в духоту танцпола. Я сразу понял, что он отличается от магического отголоска, исходившего от тела Сайреса Уилкинсона: звучит чище, ярче и помимо самой мелодии в нем слышится женский голос. «Мое сердце болит от одиночества», – разобрал я слова. Снова пахнуло дымом, ломаным деревом и пылью.

Но было еще одно отличие: вестигий Сайреса проявлялся как соло на саксофоне, а сейчас я, несомненно, слышал тромбон. Папа всегда на тромбонистов поглядывал свысока: мол, кто угодно сыграет на тромбоне в составе духовой секции, а вот хороших соло-тромбонистов можно сосчитать по пальцам одной руки. Этот инструмент сложно воспринимать всерьез, но даже папа признавал: надо быть очень незаурядным человеком, чтобы хорошо играть соло на кулисном тромбоне. Он приводил в пример Кая Уиндинга или Джей Джей Джонсона. Однако сейчас на сцене были труба, бас-гитара и ударная установка. А тромбона не было.

Возникло мерзкое ощущение, как будто мне вот буквально двух купонов не хватило, чтобы выиграть тостер.

Я сосредоточился на вестигии, позволив ему вести меня сквозь толпу. Слева от сцены за динамиком оказалась черная дверь, на ней было криво намалевано желтой краской «Вход только для персонала». Я взялся было за ручку и тут обнаружил, что музыканты последовали за мной, словно стадо овец за пастухом. Попросил их подождать снаружи – и конечно же, они пошли со мной.

Сразу же за дверью была гримерка, она же раздевалка, она же склад – длинное узкое помещение, больше всего напоминающее бывший угольный бункер. Стены сплошь покрывали старые пожелтевшие афиши. Старомодный театральный туалетный столик с круглыми лампочками по периметру овального зеркала был втиснут между гигантским холодильником и разборным столом, накрытым одноразовой скатертью в рождественских красно-зеленых тонах. На кофейном столике громоздились пустые пивные бутылки, а на одном из двух кожаных диванов, занимающих остальную часть помещения, спала белая женщина лет двадцати с небольшим.

– Вот она, жизнь подруги музыканта, – сказал Дениэл, глядя на нее.

– В такие моменты кажется, что все эти годы репетиций чего-то да стоят, – добавил Макс.

Женщина на диване проснулась, села и уставилась на нас. На ней были великоватые в талии рабочие брюки и желтая футболка с надписью поперек груди «Я СКАЗАЛА НЕТ, ОТВАЛИ».

– Чем могу помочь? – спросила она. Темно-лиловая помада размазалась у нее по щеке.

– Мне нужны музыканты, – сказал я.

– Они всем нужны, – ответила она, протягивая руку. – Меня зовут Пегги.

– Где музыканты? – повторил я, игнорируя ее руку.

Пегги вздохнула и откинула волосы за плечи, явив взорам грудь, которая приковала всеобщее внимание – кроме Дениэла, конечно.

– А разве не на сцене? – спросила она.

– Нет, я про предыдущую группу, – пояснил я.

– А что, они уже ушли? Вот сучка, обещала же, что разбудит меня после их сета. Ну, все, с меня хватит.

– Как они называются? – спросил я.

Пегги поднялась с дивана и оглядывала пол в поисках своей обуви.

– Честно, не помню, – сказала она. – С ними Черри работает.

– У них есть хороший тромбонист? – допытывался я.

Макс тем временем обнаружил ее туфли за другим диваном – открытые босоножки на высокой шпильке. На мой взгляд, они не слишком сочетались с рабочими штанами.

– Вообще да, есть, – сказала она. – Это Микки. Он звезда, второго такого не найдешь.

– Не знаете, куда они обычно ходят после выступления?

– Не-а, – пожала она плечами, – я всегда просто ловила кайф от их музыки и ни о чем больше не думала.

На каблуках она была почти с меня ростом. Штаны немного сползали, открывая полоску белой кожи и кружевной край шелковых красных трусиков. Я отвернулся – в этой комнате я потерял вестигий, а разглядывание Пегги отнюдь не помогало сосредоточиться. Но зато вдруг нахлынули новые ощущения: запах лаванды, нагретого солнцем капота и ощущение тишины, какая обычно наступает сразу после очень громкого звука. Нахлынули и пропали.

– Кто вы такие? – спросила Пегги.

– Джазовая полиция, – ответил Джеймс.

– Это он – инспектор джазовой полиции, – уточнил Макс, имея в виду меня. – А мы просто добровольцы с Олд-Комптон-стрит.

Мне стало смешно, и я понял, что еще далеко не трезв.

– А что, у Микки проблемы? – спросила Пегги.

– Ну, если он опрокинул свой сливной клапан кому-нибудь на плечо, то да, – ухмыльнулся Макс.

У меня больше не было времени на болтовню. В конце комнаты я увидел другую дверь, с единственной надписью «Аварийный выход». Туда я и направился. За ней был недлинный темный коридор с голыми кирпичными стенами. Вопреки всем нормам гигиены и безопасности, он был завален старой мебелью, пустыми ящиками и черными полиэтиленовыми пакетами. Еще одна пожарная дверь с нажимной планкой вела к лестнице наверх, на улицу. Дверь наверху лестницы тоже была с нажимной планкой, которую в нарушение всяких правил стягивал велосипедный замок.

Найтингейл знает заклинание, с помощью которого можно аккуратно вынуть защелку замка прямо из двери. Но, поскольку мне в ближайший год не светит этому научиться, пришлось импровизировать. Я отошел на безопасное расстояние и запустил в замок одним из своих кривоватых световых зарядов. Но нехватку точности они у меня компенсируют мощностью. Отступив назад, чтобы не обжечься, я прищурился и увидел, что замок завис в центре небольшой пульсирующей сферы. Убедившись, что замок нагрелся как следует, я «отпустил» заклинание. Сфера лопнула как мыльный пузырь. Я тут же мысленно воспроизвел стандартное импелло. Это вторая по счету форма, которую я освоил, поэтому использую вполне уверенно. Импелло двигает предметы – в данном случае двойные двери. Замок полетел прочь, створки с силой распахнулись, и одна из них даже сорвалась с петель.

Выглядело впечатляюще, даже я проникся. Что уж говорить о добровольцах, столпившихся сзади на лестнице.

– Что это было, мать его? – прошептал Джеймс.

– Может, жвачка с зажигательной смесью? – невинно предположил я.

Сработала пожарная сигнализация, пора было валить отсюда. Мы с добровольцами, сделав вид «мы не при делах», прошли пятьдесят ярдов до угла Фрит-стрит со скоростью, достойной олимпийских чемпионов по спортивной ходьбе. Время было позднее, туристы разошлись по отелям, только шумные компании молодежи остались тусоваться на улице.

Джеймс забежал вперед меня, заставив остановиться.

– Это как-то связано со смертью Сая, верно ведь? – спросил он.

Спорить я не мог, слишком вымотался.

– Может быть, – ответил я. – Пока не знаю.

– Он что, не сам умер? С ним кто-то что-то сделал? – продолжал Джеймс.

– Не знаю, – повторил я. – Вот ты куда бы направился, отыграв сет?

– В смысле? – не понял Джеймс.

– Помоги мне, Джеймс. Я хочу найти того тромбониста. Так куда бы ты пошел после концерта?

– Ну, «Потемкин», например, работает допоздна.

Хорошая мысль, подумал я. Там еду и, что важнее, алкоголь можно заказывать до пяти утра. Я направился вниз по Фрит-стрит, добровольцы не отставали. Они очень хотели понять, что происходит, как и я, собственно. Особенно Джеймс упорствовал, и это настораживало.

– Ты боишься, что тромбонисту грозит то же самое? – допытывался он.

– Возможно, – уклончиво ответил я. – Не знаю.

Мы свернули на Олд-Комптон-стрит, и, увидев голубую мигалку «Скорой», я понял, что опоздал. «Скорая» стояла у входа в клуб, ее задняя дверь была открыта, и, судя по неторопливости, с которой врачи расхаживали вокруг потерпевшего, тот либо почти не пострадал, либо был давно мертв. И я бы не поставил на первый вариант. Разнородная толпа зевак уже собралась вокруг, за ними пристально наблюдала пара добровольцев из Общественной поддержки[20]20
  Общественная служба поддержки полиции – добровольческая организация, ее представители не имеют удостоверений полицейского, но носят форму. Их привлекают для патрулирования улиц, помощи в урегулировании беспорядков и расследования мелких правонарушений.


[Закрыть] и знакомый констебль, которого я помнил по Черинг-Кроссу.

– Эй, Парди! – окликнул я его. – Что тут делается?

Парди грузно повернулся. Трудно двигаться иначе, когда на вас бронежилет, поясной ремень под снарягу, остроконечный шлем и портупея, а при себе телескопическая дубинка, рация, наручники, перцовый газовый баллончик, блокнот и сухой паек в виде батончика «Марс». У Филлипа Парди была репутация «вешалки для формы», то есть копа, который ни к каким делам особо не пригоден. Но это как раз радовало – толковый коп мне был сейчас не нужен. Толковые копы задают слишком много вопросов.

– Вызов «Скорой», – ответил Парди, – какой-то парень прямо посреди дороги отдал концы.

– Пойдем глянем? – сказал я, скорее вопросительно, чем утвердительно. Вежливость – полезная вещь.

– Это по вашей части?

– Пока не посмотрю, не узнаю.

Парди хмыкнул и пропустил меня вперед.

Врачи «Скорой» уже укладывали погибшего на каталку. Он был младше меня, темнокожий, с характерным африканским лицом. Либо сам был из Нигерии или Ганы, либо, что вероятнее, из тех краев приехали его родители. Одет он был неплохо: узкие чиносы цвета хаки, шитый на заказ пиджак. Чтобы поставить электроды дефибриллятора, врачи разорвали у него на груди белую хлопковую рубашку, явно дорогую. Его темно-карие глаза были широко раскрыты и абсолютно пусты. Мне не было нужды подходить ближе: если бы мелодия «Тела и души», исходившая от тела, звучала хоть на пару децибелов громче, можно было бы обтянуть его лентой и продавать билеты.

Я спросил у врачей «Скорой» о причине смерти. Они только пожали плечами: внезапная остановка сердца.

– Он что, умер? – спросил Макс у меня за спиной.

– Нет, блин, отдохнуть прилег, – отозвался Джеймс.

Я спросил у Парди, были ли у погибшего при себе документы. Парди в ответ протянул мне бумажник в прозрачном пластиковом конверте.

– Так это ваш случай? – спросил он.

Я кивнул, взял у него конверт и тщательно заполнил документы о передаче ответственности, на случай дальнейшего судебного разбирательства. И только после этого сунул конверт с бумажником в карман.

– Он был один, когда это случилось? – спросил я.

– Я никого не видел, – покачал головой Парди.

– А кто вызвал «Скорую»?

– Не знаю, – ответил он, – может, кто-то с мобильного позвонил.

Вот из-за таких, как Парди, лондонская полиция и славится своим первоклассным сервисом, благодаря чему нам завидует весь цивилизованный мир.

Пока носилки грузили в микроавтобус, Макс позади меня шумно извергал съеденный ужин.

Парди приглядывался к Максу с особым интересом копа, которому предстоит дежурство в ночь на субботу и который жаждет упечь какого-нибудь нетрезвого нарушителя в кутузку на пару часов. А сам бы в этом случае сел в столовой и принялся заполнять соответствующие документы под сэндвич с чайком. Черт бы побрал эту сигнальную ленту, из-за которой доблестный офицер полиции вынужден бездействовать! Я разочаровал Парди, сказав, что позабочусь обо всем сам.

Врачи «Скорой» хотели уже ехать, но я попросил немного подождать. Рисковать я не мог: труп могли перехватить криминалисты до того, как его посмотрит доктор Валид, но нужно было выяснить, играл ли этот парень в «Мистериозо». Из троих добровольцев Дениэл тверже всех держался на ногах.

– Дениэл, – спросил я, – ты как, трезвый?

– Да, – ответил он, – и с каждой секундой все трезвее.

– Я должен сопровождать «Скорую». Можешь смотаться обратно в клуб и достать сегодняшний плей-лист? – Сунул ему свою визитку: – Вот, найдешь – позвонишь на мобильный.

– Думаешь, и он так же? – тихо спросил он. – Как Сайрес?

– Не знаю, – ответил я. – Но как только выясню что-нибудь, сразу дам знать.

– Вы едете или как? – окликнул меня кто-то из врачей.

– Справишься? – спросил я Дениэла.

– Ну, я ж джазмен, – ухмыльнулся он. Я поднял кулак, и Дениэл после секундного замешательства стукнулся со мной костяшками.

Я сел в «Скорую», врач захлопнул за мной дверцу.

– Мы едем в Университетский госпиталь? – спросил я.

– Вроде того.

Сирену и мигалки мы включать не стали.

НЕЛЬЗЯ просто так сдать труп в морг. Сперва его должен осмотреть квалифицированный врач. Не важно, в каком он виде и на сколько частей расчленен: пока действительный член Британской медицинской ассоциации не подтвердит, что это мертвое тело, оно формально имеет неопределенный статус вроде электрона или кота Шредингера. Или моих полномочий по расследованию этого почти несомненного убийства.

Ночь с субботы на воскресенье в приемном покое – это просто праздник какой-то. Пьяный кураж проходит, уступая место боли, и начинаются крики, стоны, взаимные нападки. Любой офицер полиции, настолько движимый заботой об обществе, что не побоится сюда сунуться, рискует непроизвольно поучаствовать, по крайней мере в полудюжине стычек местных Кенов и Ронов[21]21
  Кен Нортон и Рон Лайл – звезды мирового бокса в тяжелом весе эпохи семидесятых.


[Закрыть]. И как всегда, это будет «нет-нет, констебль, мы не виноваты, оно само так вышло».

Я не вдохновился такой перспективой, а потому заперся в палате наедине с тихим и спокойным трупом. В ящике стола нашлись стерильные резиновые перчатки. Позаимствовав пару, я извлек из пакета бумажник.

В водительском удостоверении было полное имя Микки Костяшки: Майкл Аджайи. Значит, все-таки нигериец. Я посмотрел дату рождения: только-только исполнилось девятнадцать.

Ох и разозлится твоя мама, с горечью подумал я.

Помимо документов в бумажнике обнаружилось несколько карточек: кредитки Виза и МастерКард, еще одна банковская карта, а также удостоверение члена Союза музыкантов. Была пара визиток, одна из них от агента. Я списал контакты с визиток в свой блокнот, после чего аккуратно сложил все обратно в пакет.

Было уже без пятнадцати три, когда наконец явился дежурный ординатор и подтвердил, что Майкл Аджайи действительно мертв. Еще два часа ушло на то, чтобы оформить погибшего как жертву преступления, взять контакты этого врача, собрать копии всех нужных документов, включая его заключение и отчет бригады «Скорой», и отправить тело вниз, в морг, дожидаться заботливых рук доктора Валида.

Теперь оставалось еще одно, самое «приятное»: связаться с родными погибшего и сообщить им страшную новость. В наше время это проще простого: берете мобильник жертвы и просматриваете список звонков. У Микки, естественно, был Айфон, он лежал в кармане пиджака. Включить не удалось, и мне не было нужды разбирать устройство – я и так понимал, что микропроцессор, скорее всего, сгорел. Я положил Айфон в отдельный пакет для улик, но бирку приклеивать не стал, так как собирался сразу взять его с собой в Безумство. Удостоверившись, что тело никто не тронет, я позвонил доктору Валиду. Будить его в такое время не стоило, так что я просто набрал его рабочий номер и оставил голосовое сообщение.

Если Микки действительно стал второй жертвой, значит, маг-убийца, охотящийся на джазменов (надо, кстати, придумать ему какое-то нормальное название), за четыре дня совершил уже два нападения.

Интересно, подумал я, а в списке доктора Валида есть похожие случаи? Доберусь до техкаморки, надо будет проверить. Я пытался решить, ехать ли сейчас или вздремнуть здесь, в ординаторской, и тут в кармане зажужжал телефон.

Номер был незнакомый.

– Алло, – сказал я.

– Стефанопулис говорит, – представилась сержант Стефанопулис. – Нам требуются ваши особые навыки.

– Где вы?

– На Дин-стрит, – ответила она.

Снова Сохо. А почему бы и нет, собственно?

– Могу я узнать, что случилось?

– Зверское убийство, – ответила сержант. – Прихватите сменную обувь.

После превышения определенной дозы кофе просто перестает действовать. И если бы не мерзкий запах освежителя воздуха, который хмурый таксист-латвиец зачем-то повесил у себя в миникебе, я бы прямо там и выключился.

Дин-стрит была перетянута сигнальной лентой от пересечения с Олд-Комптон до самого угла Мирд-стрит. Я с ходу заметил по крайней мере два минивена «Мерседес Спринтер» без маркировки и целый косяк серебристых «Воксхолл Астра». Последнее говорило о том, что группа по расследованию тяжких преступлений уже здесь.

Знакомый констебль из отдела убийств Белгравии ждал меня у ленты. Чуть выше по Дин-стрит криминалисты уже развернули тент над входом в клуб «Граучо». Это зрелище наводило на мысль об учениях по биологическому оружию. Заходить не тянуло совершенно.

Внутри меня ждала Стефанопулис. Это была низкорослая свирепая тетка, чья широко известная мстительность снискала ей славу офицера-лесбиянки, не позволяющей никому отпускать шуточки насчет ее сексуальной ориентации. У нее была коренастая фигура и квадратное лицо, которое отнюдь не делала изящнее стрижка «под Шину Истон». Такой стиль еще можно назвать «лесбийским шиком в духе постмодерна», но это если совсем жить надоело.

Она уже облачилась в голубой одноразовый защитный комбинезон, а на шее висел респиратор. Кто-то принес два складных стула и разложил на них защитный комбинезон для меня. Мы называем такие штуки «презервативами». Потеешь в них, как лошадь. На лодыжках Стефанопулис я заметил пятна крови, они покрывали те целлофановые фиговины, которые надеваются сверху на обувь.

– Как ваш шеф? – спросила сержант, когда я сел и принялся натягивать комбинезон.

– Нормально, – ответил я. – А ваш?

– Тоже, – сказала она. – Через месяц вернется на службу.

Стефанопулис знала правду насчет Безумства. Вообще ее знали довольно многие старшие офицеры, что было странно: эту тему вслух обычно не обсуждали.

– Вы старшая по делу, мэм? – осведомился я. Обычно следствием по делу руководит минимум старший инспектор, но уж никак не сержант.

– Разумеется, нет, – ответила она. – Нам выделили шеф-инспектора из отдела уголовного розыска в Хэверинге, но он выбрал неудачный управленческий подход к сотрудничеству наших отделов. А в подобных случаях опытным офицерам предписывается брать на себя роль командующего по вопросам, находящимся в их компетенции.

Другими словами, шеф-инспектор заперся у себя в кабинете и предоставил Стефанопулис разруливать все самостоятельно.

– Радостно, когда старшие офицеры демонстрируют такую прогрессивную позицию по взаимодействию с вышестоящим руководством, – отозвался я и был даже вознагражден чем-то вроде улыбки.

– Готовы?

Я надел капюшон и затянул под подбородком шнурок. Стефанопулис протянула мне респиратор, и я двинулся за ней в глубь помещения. Пол в холле был выложен белой плиткой, и, несмотря на явные усилия уборщиков, размытые пятна крови все еще тянулись от двойных деревянных решетчатых дверей.

– Труп внизу, в мужском туалете, – сообщила Стефанопулис.

Лестница вниз была такой узкой, что нам сперва пришлось пропустить поднимающуюся толпу криминалистов и только потом спускаться самим. Многопрофильных бригад криминалистов не существует в принципе. Это было бы слишком дорого, поэтому мы звоним в Министерство внутренних дел и бронируем выезд нужных специалистов. Это как заказать доставку китайской еды, и, судя по количеству голубых «презервативов», проплывающих мимо нас по лестнице, Стефанопулис заказала суперобед на шестерых с дополнительной порцией жареного риса с яйцом. А я в ее заказе был эдакой печенькой с предсказанием.

Подобно большинству уборных в заведениях Вест-Энда, туалеты в «Граучо» были тесные, с низкими потолками, поскольку располагались в цокольном этаже здания. Владельцы отделали здесь стены чередующимися панелями из матовой стали и темно-красного плексигласа. Получившаяся картина здорово напоминала последние, самые жуткие уровни System Shock 2[22]22
  System Shock 2 – культовая компьютерная игра в стиле киберпанк, разработанная Irrational Games и Looking Glass Studios и выпущенная Electronic Arts 7 июля 1999 года.


[Закрыть]. Кровавые отпечатки подошв, ведущие в коридор, отнюдь не снижали этого эффекта.

– Его нашла уборщица, – объяснила Стефанопулис наличие следов.

Слева выстроились в ряд квадратные фаянсовые раковины. Прямо – обычные писсуары, а справа на небольшом возвышении стояла одна-единственная туалетная кабинка. Ее дверца была приоткрыта и держалась на паре полосок изоленты. Не было нужды спрашивать, что там внутри.

Любопытно все же, как реагирует мозг, когда оказываешься на месте происшествия. В первые секунды взгляд цепляется за обыденное, избегает самого страшного. Я увидел белого типа средних лет, он сидел на унитазе. Плечи у него были сгорблены, подбородок опущен на грудь, так что лицо я не разглядел. У него были темные волосы, начинающие уже редеть на макушке. На нем был дорогой, но поношенный твидовый пиджак, наполовину спущенный с плеч, а под пиджаком хорошая белая рубашка в тонкую голубую полоску. Брюки и трусы были стянуты до лодыжек, бледную кожу бедер покрывала темная поросль. Руки бессильно свешивались между ног – очевидно, он схватился за пах и держался, пока не потерял сознание. Ладони были липкими от крови, кровью же пропитались края рукавов пиджака и рубашки. Я заставил себя взглянуть на саму рану.

– Срань господня! – вырвалось у меня.

Унитаз был полон крови, и я бы очень не хотел оказаться на месте бедняги-криминалиста, которому предстояло в скором времени там возиться. Кто-то отсек мужику пенис, целиком и полностью, по самые яйца. А потом, как я понял, оставил несчастного истекать кровью.

Это было страшно. Однако вряд ли Стефанопулис притащила меня сюда, чтобы преподать интенсивный курс по осмотру места преступления. Нет, должно быть что-то еще. Я заставил себя снова взглянуть на труп. И тут до меня дошло. Я, конечно, не эксперт, но, судя по рваным краям раны, ее нанесли не ножом.

Я поднялся и поймал одобрительный взгляд Стефанопулис. Очевидно, заслужил я его тем, что не схватился за пах и не убежал прочь, вопя от ужаса.

– Знакомая картинка? – спросила она.