Текст книги "Луна над Сохо"

4. Одна десятая моего пепла[23]23
  «Я требую, чтобы мое тело кремировали. Одна десятая часть моего пепла должна быть передана моему агенту, в соответствии с нашим контрактом». Фраза Граучо Маркса – американского актера, комика, участника комик-труппы, известной как Братья Маркс. Он всегда изображал язвительного дельца и авантюриста, который постоянно доставляет проблемы добропорядочному обществу. Клуб же носит имя Граучо благодаря его фразе: «Пожалуйста, исключите меня, я не желаю быть членом клуба, который принимает в свои члены людей, подобных мне».


[Закрыть]

Примерно в то время, когда я родился, клуб «Граучо», названный по цитате знаменитого комика, открыл свои двери для богемы и профессиональных журналистов, достаточно богатых, чтобы позволить себе погрузиться в этот мир иронического постмодерна. Обычно у «Граучо» не возникало проблем с полицией: следуя тенденциям, его учредители, конечно, отрицают общественные нормы, но никогда не выносят это отрицание на улицу, особенно накануне пятницы. По крайней мере, если это не гарантирует газетных сенсаций. Папарацци и без того вечно пасутся напротив входа, ожидая какую-нибудь знаменитость, а их сюда ходит немало. Вот почему Стефанопулис распорядилась перекрыть улицу целиком. Я представил, как бесятся фотографы за оградительной лентой – ну, в точности как дети, у которых отобрали конфеты.

– Вы про Сент-Джона Джайлза? – уточнил я.

– Рана уж очень похожая, – кивнула сержант.

Сент-Джон Джайлз – несостоявшийся насильник, чья короткая карьера на данном поприще началась и кончилась в один и тот же день несколько месяцев назад. В тот день некая женщина (по крайней мере, c виду) откусила ему пенис. Вагиной. Называется это явление vagina dentata, но до сих пор не зафиксировано ни одного случая, подтверждающего его существование. Я это знаю, поскольку мы с доктором Валидом в поисках такого подтверждения перелопатили медицинские исторические источники вплоть до семнадцатого века.

– По его делу есть подвижки? – спросила она.

– Нет, – ответил я. – У нас есть показания Сент-Джона и его приятелей, мутная запись наружной камеры – и больше ничего.

– Что ж, для начала можем проанализировать выбор жертв. Вы должны связаться с Белгравией, получить номер дела и передать следственной группе список фигурантов.

«Фигуранты» – это все, кто попал в поле зрения следствия по уголовному делу и чьи данные внесены в общую полицейскую базу ХОЛМС. Эта компьютеризованная мельница полицейского расследования перемалывает все: показания свидетелей, улики, протоколы допросов, даже записи камер наружного наблюдения. Изначально ее разработали по результатам байфордского расследования дела Йоркширского Потрошителя Питера Сатклиффа, которого вызывали на допросы несколько раз, и безрезультатно. Только потом его совершенно случайно арестовал дорожный патруль при обычной проверке документов. Полиция запросто может выглядеть в глазах общества продажной, агрессивной, даже деспотичной. Но вот глупой она выглядеть не должна. Это подорвет народную веру в силу Закона и будет дурно влиять на общественный правопорядок. А поскольку вину за Потрошителя свалить было не на кого, полиции пришлось-таки менять принципы и подход к работе своих отделов, которые доселе состояли из бездарных новичков, чем и гордились. Частью этой оптимизации и стала база данных ХОЛМС.

Для того чтобы внесенные данные мог использовать любой сотрудник, загружать их надо в правильном формате, выделяя и помечая все важные детали. И разумеется, насчет Сент-Джона Джайлза у меня в этом плане еще конь не валялся. В свое оправдание очень хотелось напомнить Стефанопулис, что отдел, в котором я числюсь, состоит всего из двух человек, причем второй только-только научился пользоваться кабельным телевидением, не говоря уж об интернете. Но боюсь, она это и так знала.

– Конечно, босс, – ответил я. – Вам известно имя жертвы?

– Джейсон Данлоп. Член клуба, журналист-фрилансер. Он забронировал одну из спален на втором этаже. В последний раз его видели на пути туда. Это было в двенадцать с небольшим, а сразу после трех его обнаружила одна из дежурных ночных уборщиц.

– Время смерти?

– Примерно между тремя четвертями первого и половиной второго, учитывая обычную погрешность.

Пока патологоанатом его не вскроет, погрешность может варьироваться на целый час в любую сторону, подумал я.

– Есть в нем что-то необычное? – спросила сержант.

Можно было не спрашивать, что именно. Я вздохнул. Очень не хотелось опять приближаться к трупу, но я присел на корточки, чтобы хорошенько рассмотреть лицо. Его не искажала гримаса, но подбородок был плотно прижат к груди, а рот, соответственно, закрыт. С лица успело исчезнуть всякое выражение, и я подумал: сколько же он просидел вот так, зажимая ладонями пах, пока не умер от кровопотери? Сперва я решил, что никакого вестигия на нем нет, но потом ощутил – едва-едва, от силы на сто миллитявков: запахи портвейна и патоки, вкус нутряного сала и чад горящих свечей.

– Ну? – спросила она.

– Не вполне, – наконец ответил я. – Даже если его атаковали с помощью магии, то сделали это не напрямую.

– А можно как-то без этого слова? – скривилась Стефанопулис. – Лучше «орудием неясного типа».

– Как скажете, босс, – пожал я плечами. – Только может оказаться, что «орудие неясного типа» тут совершенно ни при чем.

– В смысле? У бабы зубы между ног – это что, по-вашему, «ясный тип»?

После первого случая мы с Найтингейлом это как раз обсуждали.

– Вероятно, у нее был зубной протез. Такие, знаете, вставные челюсти, только установленные вертикально. Если женщина их носит, то, как вы думаете, не могла ли она… – Я поймал себя на том, что делаю пальцами хватательные движения, изображая защелкивающиеся челюсти, и тут же прекратил.

– Ну, я бы так не смогла, – отозвалась Стефанопулис. – Однако спасибо вам, констебль, за эту очаровательную гипотезу, я теперь наверняка не сомкну глаз всю ночь.

– Вряд ли, босс, это мужики ночами спать не дают, – ляпнул я и тут же пожалел.

Стефанопулис зыркнула на меня:

– Самый умный, да?

– Извините, босс.

– Знаете, Грант, что бы я предпочла? Нормальную пятничную поножовщину, чтобы какой-нибудь пьяный ублюдок зарезал другого бедолагу просто за косой взгляд, – сказала она, – там хоть мотив понятен.

Мы молча постояли, вспоминая былые беззаботные времена, а именно вчерашний вечер.

– Значит, так: официально вы в расследовании не участвуете, – резюмировала сержант. – Считайте себя просто консультантом. Расследование веду я, понадобитесь – я вас вызову. Ясно?

– Да, босс, – ответил я. – А пока я мог бы проработать несколько версий, используя, так сказать, методы расследования «неясного типа».

– Ладно, – сказала Стефанопулис. – Но все действия будете согласовывать со мной. Все нормальные данные передадите в мой отдел через ХОЛМС, а я со своей стороны прослежу, чтобы вся паранормальщина попала к вам. Это тоже ясно?

– Так точно, шеф!

– Хороший мальчик, – кивнула она. «Шеф» ей явно польстил. – А теперь убирайтесь отсюда, и, надеюсь, больше я вас не увижу.

Поднявшись по лестнице, я зашел в палатку, растянутую криминалистами, и осторожно снял защитный костюм, тщательно следя, чтобы кровь не попала на одежду.

Стефанопулис хотела, чтобы я не особенно лез в это расследование. После погрома в Ковент-Гардене, когда сорок человек попали в больницу, а еще двести, включая почти всех актеров из пьесы «Билли Бад», – в кутузку, когда заместитель комиссара заработал сначала нервный срыв, а потом дисциплинарное взыскание, когда собственный шеф Стефанопулис оказался на больничном, потому что я воткнул в него шприц с транквилизатором для слонов (ну а что мне оставалось, он пытался меня повесить), а в довершение всего толпа разнесла Королевский оперный театр и сожгла рынок – так вот, после всего этого я и сам не хотел туда лезть.

ВЕРНУВШИСЬ в Безумство, я застал Найтингейла в утренней столовой. Он накладывал себе кеджери из серебряного блюда, одного из тех, которыми Молли каждое утро упорно загромождает сервировочный столик. Подняв крышку другого блюда, я обнаружил там жареные колбаски и яйца-пашот. Иногда, после бессонной ночи, добрый английский завтрак может заменить сон. Сработало – я нашел в себе силы рассказать Найтингейлу об убийстве в клубе «Граучо», хотя почему-то не притронулся к свиным колбаскам. Тоби сидел у стола, наблюдая за мной зорким взглядом собаки, всегда готовой принять мясной подарок судьбы, который может неожиданно упасть с неба.

Когда нас привлекли к делу трагически утратившего пенис Сент-Джона, мы обратились к стоматологу-криминалисту за подтверждением того, что травма была нанесена именно зубами, а не ножом или, скажем, миниатюрной копией медвежьего капкана. Стоматолог быстренько слепил нам максимально достоверный муляж челюстей. Они были очень похожи на человеческие, только раскрывались шире и словно бы вертикально. По его заключению, клыки и резцы почти не отличались от человеческих, а вот большие и малые коренные были слишком тонкими и острыми.

– Они принадлежат скорее хищному животному, нежели всеядному, – сказал доктор. Это был хороший человек и настоящий профессионал, но мне все время казалось, он считал, что мы над ним издеваемся.

Это вызвало нелепый спор на тему человеческого пищеварения. Он прекратился, только когда я сходил купил школьный учебник по анатомии и объяснил Найтингейлу, что такое желудок, тонкий и толстый кишечник и как это вместе работает. Потом удивился вслух: разве он не проходил все это, когда учился в школе? Он сказал, что, наверное, проходил, но не запомнил, так как не мог сосредоточиться – его все время что-то отвлекало. Я спросил, что же именно, и он ответил «регби и заклинания».

– Заклинания? – переспросил я. – Хотите сказать, вы учились в Хогвартсе?

Этот вопрос вылился в краткий пересказ истории Гарри Поттера, после чего Найтингейл сказал, что да, он посещал школу для детей из особых семей, с устойчивыми магическими традициями. Но эта школа совсем не была похожа на описанную в книге. Найтингейлу правда понравилась идея квиддича, но у них в школе играли по большей части в регби, и использовать на поле магию было строжайше запрещено.

– У нас был эдакий свой вариант сквоша, – пояснил наставник, – в него играли при помощи форм движения. Временами получалось довольно энергично.

Во время Второй мировой войны армия реквизировала школу для своих нужд. К пятидесятым годам школа вновь открылась для гражданского населения, но потенциальных учеников оказалось слишком мало, чтобы ее работа могла окупиться.

– И слишком мало осталось учителей, – добавил Найтингейл, после чего надолго умолк. Я решил больше не затрагивать эту тему.

Мы провели огромное количество времени в библиотеке, перелопачивая литературу в поисках упоминаний о vagina dentata. В процессе я наткнулся на фолиант под названием Exotica авторства Вольфе. Если Полидори знал все о страшных и неестественных смертях, то Вольфе был крупным знатоком сверхъестественной фауны и того, что доктор Валид называл «легальной криптозоологией». Он был современником Хаксли и Уилберфорса, знал все новейшие теории эволюции. Во введении к своей «Роли Магии в Обосновании Псевдоламаркистского Наследия» он утверждает, что изменения в живом организме, вызванные магией, могут передаваться потомству этого организма. Современным ученым эта теория известна как «наследование приобретенных признаков», и если какой-то биолог ее поддерживает, коллеги обычно показывают на него пальцем и смеются. Сама по себе идея Вольфе казалась довольно убедительной, но вот только доказать ее он не успел – погиб от зубов акулы во время поездки на воды в Сидмут.

Мне подумалось, что эта-то теория и могла бы объяснить «эволюцию» многих существ, описанных в «Экзотике». Вольфе почему-то избегал упоминать в своей выкладке genii locorum, духов места, которые совершенно точно существуют. Но я понимал: если кто-то оказывается в поле воздействия скрытой, но мощной магии, пропитавшей собой определенную местность, то он может и физическую свою форму изменить по воле этой магии. Взять, к примеру, Батюшку Темзу и Матушку Темзу, и даже Беверли Брук – ту самую, которую я поцеловал на Севен-Дайлс.

Потомство, значит, наследует признаки, подумал я. Может, и хорошо, что Беверли Брук сейчас слишком далеко, чтобы смущать мой покой.

– Если криминалисты-стоматологи подтвердят, что это та же самая… тварь, – сказал я, – допустимо ли предположить, что она не естественного происхождения? То есть тут наверняка не обошлось без магии. И значит, она должна повсюду оставлять следы в виде вестигиев, так?

– Но вы еще ни одного не обнаружили, – сказал Найтингейл, наливая себе еще чаю.

– Это да, – кивнул я. – Но если у нее есть некое убежище, где она проводит большую часть времени, то, возможно, вестигии там и накапливаются. Тогда ее будет легче найти, а учитывая, что оба нападения произошли в Сохо, возможно, ее логово именно там.

– Сохо большой, – заметил Найтингейл.

– Лиха беда начало, – ответил я и кинул Тоби сосиску. Тот поймал ее в воздухе, исполнив техничный прыжок в высоту.

– Что нам нужно, так это хорошо зарекомендовавший себя специалист по поиску сверхъестественных существ.

Мы дружно поглядели на пса, заглотившего сосиску целиком.

– Не в этот раз, – сказал я. – Есть еще кое-кто, и у него передо мной должок.

КОГДА я примирил между собой верхнее и нижнее течения Темзы, частью их мирного соглашения стал обмен заложниками. Абсолютно средневековая штука, но ничего лучше я тогда не смог придумать. Из лондонского окружения Матушки Темзы я выбрал Беверли Брук, темноглазую и лукавую, а взамен получил Эша, парня с лицом голливудского актера и немытыми светлыми волосами. Он прямо-таки излучал бесшабашное обаяние бродячего ярмарочного актера. Эша поселили в доме Матушки Темзы в Уоппинге, где он произвел такой переполох, что в конце концов старшие дочери Матушки сбагрили его в Генератор – хостел для студентов, аккурат на границе между гопническим Кингс-Кроссом и зажиточным Блумсбери. Оттуда можно было также, в случае чего, быстро добраться до Безумства.

Хостел стоял на бывшем конюшенном дворе у Тэвисток-плейс. Снаружи его здание было светло-кремовое, в чисто георгианском стиле, ну прямо из «Английского наследия»[24]24
  «Английское наследие» (англ. English Heritage) – обиходное название британской государственной Комиссии по историческим зданиям и памятникам Англии (Historic Building and Monuments Commission for England). Комиссия осуществляет управление значимыми историческими памятниками страны.


[Закрыть]. Внутри же царили простенькие немаркие оттенки, какие мы неизменно видим в детских телепередачах. Служащие носили бейсболки, одинаковые зелено-голубые футболки и профессиональные широкие сияющие улыбки. Последние при моем появлении несколько приугасли.

– Я пришел забрать его, – сказал я, и улыбки засияли с новой силой.

Я вдруг осознал, что всю ночь работал, потом слегка вздремнул и принял душ, потом даже успел доделать кое-какие документы, а Эш все это время дрых и только сейчас проснулся. Он открыл мне дверь и стоял на пороге, обернув бедра несвежим махровым полотенцем оливкового цвета.

– О Пити! Заходи.

В Генераторе в отдельных комнатах стоят двухъярусные кровати – очевидно, для поддержания развеселой атмосферы, которой живет молодежный хостел. Поэтому, даже когда снимаешь отдельную комнату, нужно, чтобы был сосед. Но Эш, поселившись здесь, добыл бог весть где ацетиленокислородный резак, с помощью которого превратил свою двухъярусную кровать в двуспальную. И теперь любому, кто вознамерился бы сюда заселиться, пришлось бы спать с ним под одним одеялом. Когда персонал начал жаловаться, Матушка Темза отправила свою дочь Тайберн разбираться. А уж если Леди Тай с чем разберется, то раз и навсегда. Но в защиту Эша следует сказать, что он редко спал в этой кровати один. Тай его ненавидит, а для меня это своего рода бонус, поскольку раньше, до его появления, первое место в ее черном списке всегда оставалось за мной.

Вчерашняя девушка Эша настороженно глянула на меня, подтянув одеяло до подбородка. Сесть было некуда, разве что на краешек кровати. Я осторожно присел и ободряюще улыбнулся незнакомке. Она явно начала нервничать после того, как Эш удалился по коридору в сторону общих душевых.

– Добрый день, – сказал я, и она кивнула в ответ.

На вид она была довольно симпатичная: изящные скулы, оливковая кожа, кудрявые темные волосы, колечками рассыпавшиеся по плечам. Только когда она достаточно расслабилась, чтобы сесть в кровати, и край одеяла соскользнул, обнажив гладкую, безволосую и совершенно плоскую грудь, до меня дошло, что она – вовсе не она.

– Ты парень? – спросил я, в доказательство того, что тренинг по восприимчивости в Хендоне прошел, но мимо.

– Только физически, – ответил он. – А ты?

Мне, к счастью, не пришлось отвечать – Эш влетел в комнату абсолютно голый и быстро выудил из груды шмоток вытертые джинсы и футболку с Ананси[25]25
  Ананси – одно из божеств-трикстеров, относящихся к западноафриканскому пантеону. Его изображают по-разному: как паука или человека, иногда он предстает в комбинированном образе.


[Закрыть] – несомненно, подарок Эффры. Потом наклонился поцеловать взасос юношу в постели, надел ботинки «Доктор Мартенс», и мы отчалили.

Я подождал, пока мы выйдем наружу и дойдем до машины, и только потом спросил насчет этого парня.

Эш только пожал плечами.

– Да я и не понял, что это парень, пока мы не пришли ко мне, – ответил он, – а потом такой думаю: ну, мне же хорошо, так почему бы и нет?

Для того, кто никогда не был в населенном пункте крупнее Сайренсестера, Эш поразительно быстро превращался в метросексуала.

– Куда мы едем? – спросил он, когда мы сели в машину.

– В твой любимый район, – ответил я, – в Сохо.

– А ты накормишь меня завтраком? – с надеждой спросил он.

– Обедом, – поправил я. – Причем поздним.

В итоге мы взяли рыбу с картошкой в забегаловке на Бервик-стрит и сели за уличный столик. В одном конце Бервик-стрит находятся офисы нескольких телекомпаний, посередине открытый рынок, а в другом конце – пара-тройка неприметных магазинов для взрослых. А еще здесь есть несколько всемирно известных музыкальных магазинов, работающих исключительно с винилом. Именно сюда пришел бы мой папа продавать свою коллекцию, если бы вдруг внезапно потерял к ней интерес, но пока он жив, такому не бывать.

Я объяснил Эшу, в чем будет заключаться его задача.

– Я должен тусоваться в Сохо? – переспросил он.

– Да, – сказал я.

– Зависать в клубах и барах, знакомиться с новыми людьми?

– Ага. И стараться различить среди них агрессивную женщину-убийцу, возможно сверхъестественного происхождения.

– То есть надо шататься по клубам и искать опасную женщину? – уточнил он. – А как она хоть выглядит?

– Похожа на Молли, но, возможно, прическа чуть другая, – ответил я. – Но ты-то ее сразу почуешь – особым, нефизическим чутьем.

На лице Эша отразилась работа мысли: он конвертировал мои слова в понятную для себя форму.

– Ага, – кивнул он, – ясно. А если найду, что дальше делать?

– Сразу же звонить мне, и ни в коем случае не приближаться. Это смертельно опасно, понял?

– Ага, – ответил Эш. – А что мне за это будет?

– Ну, я же накормил тебя обедом.

– Ну, ты и жмот. А на пиво?

– Потом возмещу.

– А заранее никак?

Мы доехали до банкомата, и я снял пятнадцать фунтов на карманные расходы.

– Учти, – сказал я, протягивая Эшу деньги, – с тебя чеки. Иначе я расскажу Тайберн, что на самом деле произошло в Мейфэре тогда, вечером.

– Это же была всего-навсего кошка, – сказал Эш.

– Есть вещи, которые вообще ни с кем нельзя делать, – назидательно сказал я. – Даже с кошками.

– Ну, она же была так гладко побрита, – попытался оправдаться Эш.

– Думаю, у Тайберн свое мнение насчет этого случая, – возразил я.

– Пожалуй, начну разведку с «Инстинкта», – решил Эш. – Присоединишься?

– Не могу. Я, знаешь ли, работаю, чтобы себя обеспечивать, – сказал я.

– А я нет? Сейчас вот пойду вместо тебя делать твою работу.

– Тогда будь осторожен.

– Представлю, что просто вышел поохотиться, – сказал он, – прекрасной лунной ночью.

С этими словами он развернулся и затерялся в толпе, попутно свистнув яблоко с рыночного лотка.

Проблема Сохо в том, что на машине через него фиг проедешь, а метро поблизости нет, как и автобусных остановок. Вот и приходится тащиться пешком. В итоге можно легко наткнуться на тех, кого не заметил бы, сидя за рулем. Оставив машину на Бик-стрит, я свернул на Бродвик, но не успел достичь скорости покидания Сохо – меня перехватили на улице Лексингтон.

Несмотря на уличный шум, стук каблуков я услышал раньше, чем голос.

– Констебль Грант, вы мне солгали!

Обернувшись, я увидел Симону Фитцуильям – она цокала по тротуару на своих шпильках прямо ко мне. Красный шерстяной жакет, наброшенный на плечи, напоминал палантин, персиковая блузка чуть не лопалась на пышной груди, а черные легинсы обтягивали ноги, являя всю их умопомрачительность. Она подошла ближе, и я ощутил запахи жимолости, розы и лаванды – запахи английского сельского сада.

– Мисс Фитцуильям, – кивнул я, пытаясь держаться официально.

– Вы солгали, – повторила она, – ваш отец – Ричард «Чертенок» Грант. Поверить не могу, что не заметила сразу, по вашему лицу. Неудивительно, что вы знали, о чем говорите. Он еще выступает?

– Как вы? – спросил я, чувствуя себя ведущим дневного телешоу.

Улыбка угасла.

– Когда как, то лучше, то хуже, – ответила она. – А знаете, что могло бы поднять мне настроение? Что-нибудь лакомое.

В жизни не слышал, чтобы кто-то употребил в повседневной речи слово «лакомый».

– Куда бы вам хотелось пойти? – спросил я.

Англичане всегда возбуждали в жителях континента сильную тягу к миссионерским подвигам. И время от времени кто-нибудь не робкого десятка отваживался бросить вызов нашей погоде, нашему водоснабжению и нашему юмору, дабы принести на этот несчастный отсталый островок толику жизненных удовольствий. По словам Симоны, одна такая миссионерка, мадам Валери, открыла на Фрит-стрит кондитерскую, а когда немцы ее разбомбили, перенесла свое заведение на Олд-Комптон-стрит. Патрулируя улицы, я проходил мимо сотни раз, но в саму кондитерскую нас никогда не вызывали, ведь там не продают алкоголь.

Симона ухватила меня за руку и буквально втащила внутрь. Витрины тускло поблескивали в дневном свете. На ажурных кремовых салфеточках рядами красовались разнообразные сладости: желтые и розовые, красные и шоколадные, пестрые, как карнавальное шествие.

У Симоны был здесь любимый столик у лестницы, по другую сторону от витрин. Отсюда, заметила она, удобно наблюдать, как посетители входят и выходят, и одновременно следить за пирожными – на случай, если те решат сбежать. Она, похоже, тут давно освоилась, и я предоставил ей право выбора. Себе она выбрала обманчиво компактное слоеное пирожное со сливками и глазурью. А мне заказала шоколадное, с шоколадным же рисунком и взбитыми сливками с шоколадной крошкой. Интересно, подумал я, меня соблазнить хотят или ввергнуть в диабетическую кому?

– Ну, расскажите же, что вам удалось выяснить, – потребовала она. – Я слышала, вчера вы с Джимми и Максом побывали в «Мистериозо»? Ужасное место, не правда ли? Уверена, злодеи там кишмя кишат и вы еле сдерживались, чтобы не арестовать их всех.

Я рассказал, что мы и правда ходили в этот клуб, и да, это действительно средоточие беззакония, но умолчал о Микки Костяшке, который именно сейчас, в момент нашего разговора, лежал в морге Университетского госпиталя, дожидаясь доктора Валида. Вместо этого я принялся вешать ей лапшу о наших рутинных делах, наблюдая, как она ест пирожное. Она поглощала его, как нетерпеливый, но воспитанный ребенок, изящно откусывая маленькими кусочками. И все равно перепачкала губы сливками. Потом слизнула их влажным язычком.

– Знаете, куда вам нужно сходить? – сказала она, когда крема на губах больше не осталось, – в Союз музыкантов. В конце концов, они же обязаны заботиться о своих представителях. Если кто и может знать, что случилось, так это они. Вы будете доедать?

Я предложил ей остаток своего пирожного – и она, прежде чем пододвинуть тарелку к себе, настороженно оглянулась по сторонам, словно набедокурившая школьница.

– Мне никогда не удается вовремя умерить аппетит, – пожаловалась она. – Наверно, организму хочется восполнить недостаток сладостей, съеденных в юности, в те времена ничего нельзя было достать.

– В какие времена?

– В те времена, когда я была юная и глупая, – ответила Симона. На щеке у нее осталось пятнышко шоколада. Я машинально протянул руку и стер его большим пальцем.

– Спасибо, – сказала она. – Пирожных много не бывает.

Как и свободного времени. Я оплатил счет, и Симона проводила меня туда, где я оставил свое авто. Я спросил, чем она зарабатывает на жизнь.

– Я журналист, – ответила Симона.

– На какое издание работаете?

– О, я фрилансер, – сказала она, – как и большинство журналистов сейчас.

– А о чем пишете?

– О джазе, разумеется. Все о лондонской джазовой сцене: репортажи с концертов, сплетни, слухи – большинство моих статей печатаются за рубежом. В основном в Японии, япошки понимают толк в джазе, этого у них не отнять.

Она поделилась подозрениями, что в Токио есть какое-то издательство-посредник, которое переводит ее статьи на японский, причем при переводе ее имя как-то незаметно теряется.

Мы дошли до угла.

– Я пока тут рядом живу, на Бервик-стрит, – сказала Симона.

– С сестрами, – кивнул я.

– Вы запомнили? – улыбнулась она. – Хотя да, вы же полицейский. Вас, конечно, учат запоминать такие вещи. Так что, если я скажу вам свой адрес, вы наверняка запомните и его.

Она назвала адрес, и я сделал вид, что пытаюсь запомнить. Как в прошлый раз.

– Au revoir, – сказала она, – до новых встреч.

И пошла прочь на своих высоких каблуках, бедра плавно колыхались вправо-влево. Я неотрывно глядел ей вслед.

Лесли меня убьет, это точно.

В СТАРЫЕ добрые времена мой папа и его приятели частенько околачивались на Арчер-стрит в надежде получить работу – именно там располагался Союз музыкантов. Сначала я всегда представлял себе несчастных музыкантов, небольшими кучками рассевшихся на тротуаре. Потом увидел как-то раз фото: улицу буквально наводняли люди в темных фирменных костюмах и шляпах-пирожках. Они демонстративно поигрывали инструментами, прямо как мающиеся без дела мафиози – оружием. Безработных музыкантов собиралось очень много, конкуренция была сумасшедшая, и они придумали тайный язык жестов, с помощью которого общались в этом столпотворении. Кулак, двигающийся вверх-вниз, означал, что нужен тромбонист, раскрытая ладонь тыльной стороной вверх – барабанщик, перебирающие по воздуху пальцы – кларнетист или трубач. Это давало возможность остаться друзьями с коллегами-музыкантами, даже если вы перехватили у них возможность сыграть в «Савое» или «Парижском кафе». Папа говорил, если пройтись в те времена по Арчер-стрит, можно было набрать два полноценных оркестра, немаленькую группу, и еще хватило бы на пару квартетов плюс остался бы неприкаянный пианист, который сел бы за клавиши в «Лайонс-Корнер-Хаус».

В наше время музыканты пишут друг другу эсэмэс, договариваются о выступлениях в социальных сетях. А Союз музыкантов переехал за реку, на Клепэм-роуд. Было воскресенье, но я туда позвонил, ибо музыка, как и преступность, никогда не спит. Когда парень на ресепшене понял, что у полиции к ним есть вопросы, сразу дал мне номер мобильного телефона Тисты Гхош, менеджера по соцобеспечению в отделе джаза. Позвонив по этому номеру, я оставил голосовое сообщение: назвал свое имя и звание и дал понять, что вопрос у меня срочный. Какой именно – не сказал, ибо верю в принцип «не записывай того, что не хочешь однажды увидеть на YouTube».

Мисс Гхош перезвонила, когда я садился в машину. У нее был типичнейший, неестественно четкий выговор, какой бывает только у тех представителей среднего класса, кто с пеленок учит английский как иностранный. Она спросила, что меня интересует, и я ответил, что хотел бы поговорить о внезапной гибели нескольких членов Союза.

– Вам это обязательно нужно сегодня? – спросила она. В трубке слышалась музыка: какая-то группа на заднем плане играла Red Clay.

Я пообещал, что постараюсь по возможности сократить допрос. Люблю я использовать слово «допрос» – для представителя общества оно означает первую ступеньку судебной лестницы, начинающейся с «содействия полиции при расследовании дела» и ведущей к заселению на неопределенный срок в уютную маленькую камеру, к потному здоровяку, который научит вас откликаться на «Сьюзан».

Я спросил мисс Гхош, где она сейчас находится.

– В «Хабе», в Риджент-парке, ответила она, – здесь проходит джазовый оупен-эйр.

Афиша, которую я позже увидел на воротах Риджент-парка, гласила, что это ни много ни мало ПОСЛЕДНИЙ ШАНС ДЛЯ ДЖАЗА НА ОУПЕН-ЭЙР. Спонсором значилась компания, ранее известная как «Кэдбери-Швеппс».

Пять столетий назад Генрих VIII, известный своим изворотливым умом, нашел изящный способ одним махом решить свои проблемы и с религией, и с финансовым кризисом. Он распустил все монастыри и присвоил принадлежавшие им земли. Все богачи, желающие оставаться таковыми, следуют принципу «никогда не расставайся с собственностью без крайней нужды», вот и Корона с тех пор безраздельно владела этими землями. Триста лет спустя принц-регент нанял Нэша[26]26
  Джон Нэш – британский архитектор, крупнейший представитель британского ампира («регентский стиль»).


[Закрыть], чтобы тот построил на этом месте дворец и изящные особняки, которые можно сдавать, нивелируя тем самым героические попытки его, принца, упиться до полного разорения. Дворец так и не построили, а вот особняки, как и разнузданные кутежи, никуда не делись. Сохранился и парк, который носит имя принца-регента.

Одна его часть, Нозерн Парклендз, отведена под игровые и спортивные площадки, среди которых выделяется «Хаб» – огромный искусственный холм, внутри которого оборудованы залы и раздевалки. У него три основных входа, стилизованных под бетонные капониры для самолетов, что делает их похожими на подземные ходы в логово какого-то великого злодея. На верхушке же расположено кафе, прозрачные плексигласовые стены которого дают круговой обзор всего парка. Можно сидеть там, попивая чай, и строить планы по захвату мира.

Солнце светило еще ярко, но в воздухе уже разливалось первое дыхание осенней прохлады. Был бы сейчас август, народ бы в полуголом виде тусовался около летней сцены и разгуливал по бетонному тротуару вокруг кафе. Но уже наступил сентябрь, и все куртки перекочевали с талий на плечи, а рукава рубашек раскатались от локтей обратно к запястьям. И все же солнца было достаточно, чтобы Лондону хоть на один день удалось притвориться городом уличных кафе и джаза.

Но сейчас какая-то группа играла полнейший фьюжн, который даже я вряд ли решился бы назвать джазом. Тиста Гхош, как выяснилось, сидела под тентом для отдыха, с бокалом белого вина. И неудивительно – там музыка слышалась чуть тише. Я позвонил ей на мобильный, и она сказала мне, куда пройти.

– Может быть, закажете напитки? – предложила она, когда я ее наконец нашел. – А то у меня шампанское кончается.

Почему бы и нет, подумал я. Я всю неделю ставлю выпивку музыкантам, так чего теперь останавливаться?

Мисс Гхош оказалась худой и светлокожей, с острым носиком. Свои длинные черные волосы она стягивала в хвост, а из украшений явно предпочитала длинные висячие серьги. На ней были белые широкие брюки, лиловая рубашка, а поверх – байкерская кожаная куртка, изукрашенная нашивками и штампами. Куртка была ей велика размеров на пять, не меньше. Похоже, чужая – замерзла, видно, и одолжила у кого-то.