Текст книги "Луна над Сохо"

– Я знаю, о чем вы думаете, – сказала она. – Каким образом эта милая индианочка оказалась в джазовом бизнесе?

Вообще-то я размышлял о том, где она могла добыть эту чертову куртку и вообще позволяет ли ей религия носить кожу?

– Мои родители с головой погружены в джаз, – тем временем продолжала она. – Они из Калькутты, а там, на Парк-стрит, находился знаменитый клуб «Тринка». Знаете, я даже побывала там в прошлом сентябре, ездила на свадьбу. Теперь там все поменялось, но раньше это была известнейшая джазовая площадка. Там они и познакомились. То есть не прошлогодние молодожены, а мои родители.

На куртке, вдоль левого лацкана, красовался ряд аляповатых штампов – из тех, что можно сделать ручной печатью. Пока мисс Гхош рассуждала о прогрессивных джазовых веяниях, что расцвели в Индии в послевоенные годы, я незаметно пробежал по ним глазами. РОК ПРОТИВ РАСИЗМА, ЛИГА АНТИФАШИСТОВ, ДА, Я НЕ ГОЛОСОВАЛ ЗА ТОРИ – все эти слоганы родом из самого начала восьмидесятых. То есть чуть старше меня.

Мисс Гхош вдохновенно повествовала о том, как Дюк Эллингтон выступал в «Зимнем Дворце», имея в виду отель в Калькутте, а вовсе не колыбель русской революции. Я решил, что пора переходить к насущным вопросам. И спросил, известно ли ей о случаях, когда члены Союза музыкантов внезапно умирали на своих концертах или сразу после них.

Мисс Гхош долго и недоверчиво на меня глядела.

– Вы что, меня подозреваете? – наконец спросила она.

– Мы расследуем обстоятельства всех случаев неожиданной смерти музыкантов, – ответил я, – но это только предварительное следствие. Со стороны такие смерти могли показаться результатом истощения либо передозировки алкоголя или наркотиков. Вам не доводилось сталкиваться с чем-то подобным?

– Среди джазменов? – переспросила она. – Издеваетесь? Да мы без вредных привычек в Союз не принимаем.

Она рассмеялась, но, увидев, что я даже не улыбнулся, сразу посерьезнела.

– Неужели речь идет об убийствах?

– Пока неизвестно, – ответил я. – На данном этапе мы прорабатываем информацию.

– Так сразу я вряд ли кого вспомню, – сказала она, – но, если вам нужно, завтра смогу просмотреть свои записи.

– Вы нам очень поможете, – сказал я, протягивая ей визитку. – Пожалуйста, сделайте это по возможности скорее.

– Конечно, – пообещала она. – А не знаете, почему вон те парни так на вас глазеют?

Обернувшись, я увидел добровольцев, которые наблюдали за мной, сидя под тентом и потягивая пиво. Макс помахал мне рукой.

– Мисс, ни слова с ним! – крикнул Джеймс. – Он из джазовой полиции!

Я попрощался с мисс Гхош, искренне надеясь, что она достаточно серьезно восприняла мою просьбу. Добровольцы, рассудив, что теперь их очередь, предложили угостить меня выпивкой.

– Что вы тут делаете? – спросил я.

– Я всегда там, где играют джаз, – ответил Джеймс.

– Да мы сами должны были играть на этом фестивале, – пояснил Дениэл. – Но без Сайреса…

– А если позвать кого-то другого? – спросил я.

– Невозможно – это значило бы опустить планку, – сказал Джеймс.

– Которая и так ниже некуда, – вставил Макс. – Ты-то ведь не играешь, верно?

Я покачал головой.

– Жаль, – сказал он. – На следующей неделе мы собирались играть в «Арчез».

– Да, значились в афише вторыми с конца, – добавил Дениэл.

Я спросил, играет ли он на чем-нибудь кроме синтезатора.

– На гибсоновской электрухе, но так себе, – ответил он.

– Как бы ты отнесся к предложению поиграть вместе с человеком, который почти легенда джаза? – спросил я.

– Как можно быть «почти» легендой джаза? – не понял Макс.

– Заткнись, Макс, – сказал Дениэл, – он имеет в виду своего отца. Ты ведь имеешь в виду своего отца, Питер?

Повисла пауза. Все знали, что отец больше не играет на саксофоне.

– Он сменил инструмент, верно? – наконец нашелся Дениэл.

– На Фендер Родес, – кивнул я.

– И что, хорошо играет? – спросил Макс.

– Да уж, наверное, получше меня, – сказал Дениэл.

– Чертенок Грант, – протянул Джеймс. – Круто звучит, а?

– Еще как круто, – согласился Макс. – Как думаешь, он согласится?

– Я его спрошу, – пообещал я. – Не думаю, чтобы он отказался.

– Спасибо тебе, – сказал Дениэл.

– Не стоит благодарности, приятель, – ответил я. – Я просто делаю свое дело.

Итак, джазовая полиция спешит на помощь. Если только папа согласится – а он, скорее всего, это сделает. Клуб «Арчез» находится в Кэмден-Тауне, прямо через дорогу от нашего дома, так что добраться будет легко. Я подумал: попрошу маму организовать им репетиции, ей наверняка будет приятно.

Только пообещав ребятам сделать все возможное, я вдруг осознал, что вообще ни разу в жизни не слышал, как отец играет перед публикой. А они были очень довольны, и Джеймс даже поставил мне пива. И хотел поставить еще, но я, поскольку был за рулем, ограничился одной пинтой. И правильно сделал – минут через десять позвонила Стефанопулис.

– Мы тут перерыли квартиру Данлопа, – сказала она, – и кое-что нашли. Хочу, чтобы вы взглянули.

Она продиктовала мне точный адрес в Айлингтоне.

– Буду через полчаса, – сказал я.

Джейсон Данлоп жил на Барнсбери-роуд, в полуподвальной квартире в перестроенном особняке начала Викторианской эпохи. В более давние времена комнаты для слуг, конечно, все располагались бы в подвальном этаже, но в Викторианскую эпоху люди двигали социальный прогресс, а посему решили, что слуги достойны видеть хотя бы ноги тех, кто любуется снаружи гордыми господскими особняками. Так появился цокольный этаж. Возможность проникновения дневного света помогала экономить свечи – а пенс, как известно, шиллинг бережет. Внутри стены были выкрашены в стандартный для жилых домов белый цвет. И нигде ни фотографий, ни репродукций Мане, Климта или Кулиджа с его собаками за покерным столом. Кухонная мебель была простенькая, но совершенно новая. Квартиру, несомненно, купили именно с тем, чтобы сдавать, причем недавно. Судя по недоразобранным чемоданам в гостиной, Джейсон Данлоп вряд ли успел прожить здесь долго.

– Трудный развод, – пояснила Стефанопулис, когда мы досюда добрались.

– У бывшей супруги есть алиби?

– Вроде того, – хмуро сказала сержант. Допрашивать овдовевшую половину, когда та становится одновременно жертвой и подозреваемым, то еще удовольствие. Слава богу, предстояло оно не мне.

Спальня здесь была только одна. В углу стояла пара мужских чемоданов, на их крышках белела дактилоскопическая пудра. Стефанопулис показала мне пачку книг, аккуратно сложенных на кусок полиэтилена возле кровати.

– С ними уже закончили? – спросил я.

Стефанопулис кивнула, но я все равно натянул перчатки. Это всегда рекомендуется делать при работе с вещдоками, и сержант одобрительно хмыкнула. Я взял в руки верхнюю книгу – старую, еще довоенного издания, аккуратно обернутую пергаментной бумагой. Развернув ее, я прочитал название: Philosophiae Principia Artes Magicis, автор Исаак Ньютон. Точно такая же стояла на моем собственном столе, рядом с толстенным латинским словарем.

– Мы когда это увидели, сразу подумали о вас, – сообщила Стефанопулис.

– Еще что-то подобное есть? – спросил я.

– Мы вам целую коробку собрали, – кивнула сержант, – мало ли, вдруг там какое проклятье.

Оставалось надеяться, что это она так шутит.

Я внимательно осмотрел книгу. Обложка обтерлась по углам и скукожилась от возраста. Края страниц обтрепались и потемнели от частого листания. Кому бы ни принадлежала эта книга, на полке она явно не пылилась. Наоборот, ее регулярно использовали. Открыв наугад страницу 27, я обнаружил на том самом месте, где у себя вклеил стикер со знаком вопроса, полустертое слово quis? написанное карандашом. Стало быть, кто-то другой тоже не мог въехать, о чем же Исаак толковал в середине своего вступления.

Но если этот кто-то всерьез изучал магию, он никак не смог бы обойтись без «Современных Комментариев к Великому Труду» авторства Катбертсона. Написанных – слава богу, на английском – в 1897 году, к вящей радости каждого, кто раз за разом пытался выпустить с ладони шар-светлячок. Заглянув в коробку, я обнаружил Катбертсона под толстым словарем-справочником по латинской грамматике. Было приятно сознавать, что не я один в ней «плаваю». «Современные Комментарии» были, подобно Principia, старыми и изрядно потрепанными. Я стал листать и страниц через тридцать наткнулся на выцветший штамп: раскрытая книга, окруженная тремя коронами, а вокруг надпись BIBLIOTHECA BODLEIANA. Решил проверить Principia и обнаружил другой штамп: старинный чертежный циркуль в центре круговой надписи SCIENTIA POTESTAS EST QMC. Я глянул на форзац и увидел в углу желтоватое прямоугольное пятно. У папы есть несколько книг с такими отметинами – он их в ранней юности умыкнул из школьной библиотеки. След остался после того, как оторвали библиотечный карман для формуляра, приклеенный на заре времен, когда по земле бродили динозавры, а компьютеры были величиной со стиральную машину.

Я осторожно извлек из коробки оставшиеся книги. Шесть из них имели непосредственное отношение к магии, и на каждой стоял штамп BIBLIOTHECA BODLEIANA.

Насколько я понял, этот штамп принадлежал Бодлеанской библиотеке, которая вроде бы находится в Оксфорде. Второй штамп был загадкой, но вот девиз я узнал с первого взгляда. И сразу же позвонил в Безумство. Прошло несколько гудков, прежде чем на том конце подняли трубку.

– Это Питер, – представился я. В трубке повисла тишина. –   Мне нужно поговорить с ним, прямо сейчас.

Послышался стук: трубку положили на столешницу рядом с телефоном. Следовало ждать. Пора бы уже купить Найтингейлу нормальный мобильник, подумал я.

Когда шеф наконец подошел к телефону, я рассказал ему о найденных книгах. Он попросил перечислить названия и описать штампы. Потом спросил, там ли Стефанопулис.

Я позвал ее и протянул трубку:

– Мой шеф хочет с вами поговорить.

Пока они разговаривали, я начал складывать книги в отдельные пакеты и заполнять на них бирки.

– Считаете, так будет больше толку? – спросила сержант. – Хорошо. Тогда отправляю мальчика к вам вместе с книгами. Жду от вас подписанные документы о передаче улик.

Найтингейл, очевидно, заверил ее, что все будет четко, как в Министерстве внутренних дел. Стефанопулис кивнула и отдала мне телефон.

– Похоже, – сказал на том конце Найтингейл, – мы имеем дело с черным магом.

5. Ночные ворота

Согласно определению Найтингейла, черная магия – это такое использование магических сил, которое нарушает общественный порядок. Я заметил, что это определение настолько обобщенное, что под него попадает любая магия, не санкционированная Безумством. Найтингейл на это ответил, что считает это отнюдь не минусом, а плюсом.

– Черная магия – это направление магического искусства на то, чтобы причинить зло другим, – перефразировал он. – Такое определение вас устраивает?

– Но у нас нет доказательств того, что Джейсон Данлоп когда-либо причинял кому-то зло посредством черной магии, – возразил я.

Мы сидели в утренней столовой, разместив на столе папки с документами, книги из квартиры Данлопа и остатки того, что Молли задумывала как яйца по-бенедиктински.

– Я бы сказал, мы поставлены перед фактом, что зло причинили ему, – сказал Найтингейл, – а также имеем неопровержимые улики того, что он практиковал магию. Учитывая необычную природу его убийцы, готов поспорить на что угодно, без магии здесь не обошлось. Согласны?

– Тогда, возможно, убийство Джейсона Данлопа и гибель тех музыкантов как-то связаны между собой?

– Возможно, – кивнул шеф. – Однако общая картина этих преступлений очень разнится. Думаю, пока стоит вести два отдельных расследования.

Он протянул руку к вилке – с гравировкой «Шеффилд», как и все столовые приборы в Безумстве. Вилка торчала в яйце-пашот на тосте. Ткнул ее пальцем – она почти не дрогнула.

– Вы уверены, что яйцо не приклеено к хлебу? – спросил он.

– Уверен. Оно само там держится, это абсолютно точно.

– Такое возможно?

– Зная Молли и ее кухню, – пожал я плечами, – думаю, возможно еще и не такое.

Мы поспешно огляделись по сторонам, дабы удостовериться, что Молли нас не слышит. До нынешнего дня ее утреннее меню не выходило за рамки завтраков в английской частной школе: много говядины, картофель, пироги с патокой и нутряное сало в промышленных масштабах. Как-то раз, когда мы обедали в китайском ресторане, Найтингейл предположил, что источник кулинарного вдохновения Молли – само Безумство. Это, сказал он тогда, своего рода память стен. Мое появление в этих самых стенах начинало, судя по всему, как-то менять их «память» – а может быть, Молли просто заметила, что мы периодически сбегаем из дому, чтобы вкусить недозволенных яств в уличных ресторанах.

И теперь она, видимо, решила разнообразить меню с помощью яиц по-бенедиктински. Я тоже взялся за вилку – яйцо вместе с хлебом и, видимо, голландским соусом оторвалось от тарелки слитной каучукоподобной массой. Я предложил это все Тоби. Он чуть понюхал, тоненько взвизгнул и спрятался под столом.

Сегодня на столе не было ни кеджери, ни сосисок, ни обычных яиц-пашот без застывшего соуса. Не было даже тостов с джемом. Кулинарные эксперименты, видимо, настолько утомили Молли, что она решила сократить меню завтрака. Но кофе сварила, как всегда, отменный, а это важно, когда работаешь со следственными документами.

Расследование убийства начинается с жертвы, поскольку на этой стадии у нас больше ничего и нет. Наука, изучающая жертвы преступлений, называется «виктимология», ведь что угодно будет звучать серьезнее, стоит только присобачить «логию» в конце. Чтобы удостовериться, что в ходе расследования ничего не упущено, в полиции разработали абсолютно бессмысленную формулу-запоминалку: 4К + 1Г + 1П. А именно: кто убит, когда, как, кем + где + почему.

Теперь, когда увидите по телевизору расследование убийства и детективы с серьезными лицами будут что-то обсуждать – знайте, это они отчаянно пытаются вспомнить, в каком же, черт его дери, порядке стоят в формуле эти вопросы и с которого надо начать. А как только вспомнят, то, выбившись из сил, немедленно отправятся к какому-нибудь источнику живительной влаги, дабы немного выдохнуть.

Нам повезло: на вопрос «кто убит» уже ответил отдел Стефанопулис. Джейсон Данлоп был успешным журналистом-фрилансером и, соответственно, мог позволить себе членство в клубе «Граучо». Его покойный отец был чиновником высокого ранга, а малолетнего Джейсона отправил учиться во второсортную частную школу в Хэррогейте. После школы Данлоп поступил в Оксфорд, в Колледж Магдалины, где изучал английскую литературу. Он слыл посредственным студентом и по окончании учебы получил столь же посредственный диплом со средними баллами. Но потом, несмотря на сомнительное качество полученных знаний, сразу же получил в Би-би-си должность сперва исследователя, а затем и продюсера «Панорамы». В восьмидесятых какое-то время работал аж в Вестминстерском городском совете, потом вернулся в журналистику и принялся писать для «Таймс», «Мейл» и «Индепендент». Я просмотрел несколько его статей: большинство из серии «дайте выходной – получите обзор». Выходные он проводил с семьей – женой Марианой, по должности директором пиар-компании, и двумя золотоволосыми отпрысками. По словам Стефанопулис, они недавно развелись и успели нанять адвокатов для оформления документов по опеке.

– Было бы неплохо побеседовать с его супругой, – заметил Найтингейл. – Она может что-то знать о его увлечениях.

Я просмотрел протокол ее допроса, там ни слова не было о нездоровой тяге к оккультизму или еще чему-то паранормальному. Сделал себе пометку добавить это в ее файл в базе ХОЛМС и предложить повторный допрос, уже на конкретную тему. Подписал «для Стефанопулис», хотя та явно не собиралась подпускать нас к жене Данлопа до тех пор, пока мы не раскопаем что-то действительно серьезное.

– Хорошо, – сказал Найтингейл. – Пусть сержант держит в своих компетентных руках все нити основного расследования. Наша же с вами первоочередная задача – выяснить, откуда взялась эта книга.

– Я думал, Данлоп стащил ее из Бодлеанской библиотеки, – сказал я.

– Вот поэтому не нужно строить догадки, – заметил шеф. – Книга очень старая. Ее могли украсть из библиотеки до того, как Данлоп оказался в Оксфорде, тогда он получил ее неким иным путем. Возможно, от своего наставника.

– Это если предположить, что он учился магии.

– Такая книга, – Найтингейл постучал ножом по твердой обложке Principia Artes Magicis, – не может попасть к человеку случайно. Кроме того, я помню этот библиотечный штамп – он принадлежит школе, где я учился.

– Хогвартсу? – переспросил я.

– Я буду очень признателен, если вы перестанете называть ее этим словом, – сказал Найтингейл. – В Оксфорд можем отправиться прямо сегодня.

– И вы поедете? – удивился я. Доктор Валид очень четко дал понять, что «полный покой» – это полный покой.

– Без меня вас не пропустят в библиотеку, – пояснил Найтингейл. – К тому же, – добавил он, – пора начинать знакомить вас с другими людьми, причастными к нашему искусству.

– А разве вы не последний?

– За пределами Лондона тоже есть жизнь.

– Да, так часто говорят, – отозвался я, – но где доказательства?

– Можем взять с собой пса, – предложил Найтингейл, – пусть подышит свежим воздухом.

– Тогда мы не подышим, – буркнул я.

К СЧАСТЬЮ, на улице, вопреки прогнозу, было тепло, поэтому до трассы А40 мы ехали с опущенными стеклами, благодаря чему запах выветривался. Откровенно говоря, «Ягуар» – машина не слишком удобная для больших расстояний. Но о том, чтобы предстать перед конкурирующей организацией на потрепанном «Форде», не могло быть и речи. Следовало держать марку, хотя бы и с Тоби на заднем сиденье.

– Если Джейсон Данлоп учился магии, – сказал я, когда мы выехали наконец на Грейт-Вест-роуд, – то кто был его наставником?

Это мы уже обсуждали. Найтингейл твердо заявил, что настоящей, упорядоченной «ньютоновой» магией нельзя овладеть самостоятельно. Если никто не объяснит вам сущность вестигия, вы в жизни не отличите его от обычных отрывков мыслей и ощущений, что путаются у вас в голове, засоряя подсознание. То же самое и с формами: Найтингейл показывает их мне, а я запоминаю. Изучать же их самостоятельно – то же самое, что быть безумцем, способным изуродовать собственные глазные яблоки в рамках проверки своей же оптической теории. Короче, кем-то вроде Исаака Ньютона.

– Не знаю, – ответил Найтингейл, – после войны нас осталось не так много.

– Но это должно сузить круг подозреваемых.

– Большинство выживших сейчас уже очень стары.

– А как насчет других стран?

– Магический резерв континента очень сильно пострадал в войну, – сказал Найтингейл. –   Нацисты в оккупированных странах переловили всех магов, каких только смогли найти, и убили тех, кто отказался сотрудничать. Кто не погиб, сражаясь за них, погибли, сражаясь против. Во Франции и Италии творилось то же самое. Мы всегда полагали, что на Скандинавском полуострове тоже есть магические традиции, но там их хранят в глубокой тайне.

– А в Америке?

– В самом начале войны появились волонтеры-американцы, – кивнул Найтингейл, – из Пенсильванского университета. Они называли себя Достойными.

Другие присоединились после Перл-Харбора, и Найтингейл сильно подозревал, что между ними и Достойными всегда существовала глубокая неприязнь. И еще он сомневался, что после войны кто-то из них мог вернуться в Великобританию.

– Они винили нас за Эттересберг, – сказал он. – Кроме того, было соглашение.

– Не сомневаюсь, – ответил я. Всегда есть какое-нибудь соглашение, как же иначе-то.

Найтингейл заявил, что они непременно попали бы в его поле зрения, если бы объявились в Лондоне.

– Их деятельность вряд ли можно было назвать незаметной, – пояснил он.

Я спросил, а как же другие страны: Китай, Россия, Индия, Ближний Восток, Африка? Ведь не может быть, чтобы там не существовало совсем уж никакой магии. Найтингейлу пришлось признать, что это ему неизвестно. И он признал, не скрывая смущения.

– До войны мир был иным, – пояснил он. – У нас, в отличие от вашего поколения, не было моментального доступа к любой возможной информации. Мир был обширнее, хранил больше тайн, а мы все еще мечтали о лунных горах и охоте на тигров в Пенджабе.

Когда карта мира таила в себе неизведанные опасности, подумал я. Когда каждый мальчик мечтал совершать подвиги и даже не подозревал, что на свете существуют девочки.

Тоби возмущенно тявкнул: мы обогнали огромный грузовик, везущий непонятно куда полный кузов непонятно чего.

– После войны я как будто очнулся от долгого сна, – продолжал Найтингейл. – В мире, где появились космические корабли, компьютеры, гигантские самолеты. Казалось даже естественным, что магия в этом мире иссякла.

– Может, вы просто не давали себе труда искать ее? – спросил я.

– Я остался один, – сказал наставник. – На весь Лондон и юго-восток страны в придачу. Мне и в голову не приходило, что старые времена могут вернуться. Впрочем, Данлопа, судя по его книгам, обучали отнюдь не в зарубежной традиции. Это был кто-то из наших, британских черных магов.

– А можно не называть их так? – поморщился я.

– Но вы же понимаете, что слово «черный» употребляется здесь в переносном значении?

– Все равно, – упорствовал я, – названия меняют сущность вещей. Про меня вот тоже можно сказать «черный маг».

– Какой же вы маг, Питер, – возразил Найтингейл, – вы только-только стали учеником.

– Не уходите от темы.

– Тогда как же их называть? – терпеливо поинтересовался наставник.

– «Адепты магии с ограниченными понятиями об этике», – сформулировал я.

– Исключительно из любопытства, – усмехнулся Найтингейл, – могу я спросить: чем вам так мешают слова «черный маг», если во всем Лондоне их используем только мы с вами да еще доктор Валид?

– А тем, – ответил я, – что старые времена, по-моему, не вернутся уже никогда. Более того, я считаю, грядет новый мир.

СТРАННОЕ место этот Оксфорд. Пока вы на окраине, он ничем не отличается от любого другого британского города. Тот же викторианский стиль, местами переходящий в эдвардианский, с небольшими вкраплениями из пятидесятых годов. Но стоит только пересечь мост Магдалины, как вы оказываетесь в позднем Средневековье с точки зрения архитектуры. Как культурное наследие, оно, конечно, впечатляет, но на машине вы будете пробираться по этим узким улочкам примерно столько же времени, сколько потратили на дорогу от Лондона.

Джон Радклифф, придворный врач Вильгельма и Марии, был знаменит в свое время тем, что очень мало читал и практически ничего не писал. И само собой, одну из известнейших оксфордских библиотек основал именно он. Научная библиотека Радклиффа занимает здание с круглым куполом, похожее на собор Святого Павла, только без лишних религиозных символов. Внутри, среди резного камня и старых книг на многочисленных ярусах, царит странная напряженная тишина, которую шумная молодежь вынуждена с трудом соблюдать. Человек, с которым у нас была назначена встреча, ждал нас у самого входа, возле доски объявлений.

За пределами больших городов моя внешность, бывает, вгоняет людей в ступор. Так было и с доктором философии, академиком Гарольдом Постмартином, куратором спецхранилища Бодлеанской библиотеки. Он явно ожидал, что Найтингейл представит в качестве своего нового ученика кого-то «не такого». Было ясно: он лихорадочно пытается сообразить, как бы сказать «да он негритос!», чтобы прозвучало не так грубо и мы бы не обиделись и не свалили. Я не стал его мучить, а просто протянул руку. На эту тему у меня есть золотое правило: если человек не шарахается прочь, боясь прикоснуться к моей руке, значит, рано или поздно привыкнет.

Постмартин был согбенным седовласым джентльменом, на вид гораздо старше и дряхлее моего отца. Но рукопожатие у него оказалось неожиданно крепкое.

– Так, значит, вы и есть новый ученик, – констатировал он, умудрившись-таки обойтись без укоризненного тона. Я понял, что мы, скорее всего, поладим.

В библиотеке Радклиффа, как и во многих других, видимая часть была лишь верхушкой айсберга. Основное книгохранилище располагалось под площадью Радклиффа, в залах, заполненных книгами и назойливым гулом новейших кондиционеров. Постмартин повел нас по узким коридорам с оштукатуренными стенами, к массивной металлической двери с надписью ВХОД ВОСПРЕЩЕН. Приложил магнитную карточку к считывателю, набрал код, и дверь с громким лязгом открылась. За ней мы увидели точно такой же зал с такими же полками и кондиционерами, как и многие предыдущие. Его отличал лишь офисный стол, на котором в гордом одиночестве стояло нечто напоминающее плод несчастливого брака раннего Макбука и Ай-Би-Эм.

– Это персональный компьютер Амстрад, – пояснил Постмартин. – Думаю, он даже постарше вас.

Усевшись на один из лиловых пластиковых стульев, он включил этот древний агрегат.

– Никаких аппаратных подключений, никаких USB-портов, только дискеты, которые больше уже не выпускаются. Именно в этом его безопасность. Само Безумство, по сути, работает так же. Устройство, которое ни к чему не подключено, просто невозможно… как это сейчас говорят – хакнуть?

Включившийся монитор оказался тревожного зеленоватого цвета. Потом я понял, что он просто монохромный. Дискета внутри аж задребезжала, когда машина распознала ее и начала читать.

– У вас с собой тот экземпляр Principia? – спросил Постмартин.

Я протянул ему книгу. Он принялся неторопливо перелистывать страницы.

– Каждая такая книга у нас в библиотеке имеет свой индивидуальный код, – заметил он. Вдруг перестал листать и указал на текст пальцем: – Посмотрите, здесь одно слово подчеркнуто.

Я глянул. Это было слово regentis.

– Это важно? – спросил я.

– Скоро узнаем, – ответил Постмартин. – Думаю, вам лучше записать.

Я записал regentis к себе в блокнот – и, пока писал, заметил, что Постмартин царапает что-то на листке бумаги, думая, что я не вижу. Как только я закрыл блокнот, он снова принялся листать книгу. Нашел другую отметку, я выписал новое слово – pedem, и опять увидел, как он тайком пишет что-то на своем листке. Это повторилось еще трижды, после чего Постмартин попросил меня прочесть вслух записанные слова.

– Regentis, pedem, tolleret, loco, hostium, – перечислил я.

Постмартин взглянул на меня поверх очков:

– И как вы думаете, что это означает?

– Думаю, то, что номера страниц важнее, чем эти слова, – ответил я.

Постмартин явно приуныл.

– Как вы догадались?

– Я читаю мысли.

Постмартин повернулся к Найтингейлу:

– Это правда?

– Нет, – ответил мой наставник, – он заметил, как вы выписываете номера страниц.

– Вы жестокий человек, констебль Грант, – покачал головой Постмартин. – Несомненно, вы далеко пойдете. Слова, как вы верно поняли, выбираются произвольно, но если их и номера соответствующих страниц выстроить в единую буквенно-цифровую цепь, то они составят уникальный код, который мы предъявляем нашему достопочтенному старцу – и вуаля!

На мониторе Амстрада появился текст отвратительного зеленого цвета: название, автор, издательство, указатель места в хранилище. И список тех, кто брал эту книгу. Последним в нем значился Джеффри Уиткрофт, который взял ее в июле 1941 года и так и не вернул.

– О, – удивился Постмартин, – Джеффри Уиткрофт? Едва ли я назвал бы его бесчестным человеком. Не из тех злодеев, каких вы привыкли ловить. Верно, Томас?

– Вы его знаете?

– Знал, – ответил Постмартин. – Он умер в прошлом году, и мы оба были на похоронах. Правда, Томасу пришлось выдать себя за собственного сына, чтобы избежать подозрений.

– Это было два года назад, – поправил Найтингейл.

– Бог мой, уже два года прошло? – ахнул Постмартин. – А народу было не так уж много, насколько я помню.

– Он был практикующим магом? – спросил я.

– Нет, – ответил Найтингейл. – Посох он получил в 1939 году, но не был признан магом первой степени. После войны оставил магическую практику и занял должность у Магдалины.

– И не какую-нибудь а преподавателя теологии, – добавил Постмартин.

– В колледже Магдалины? – переспросил я.

– Именно, – задумчиво протянул Найтингейл.

Но я догадался первым:

– В этом колледже учился Джейсон Данлоп.

НАЙТИНГЕЙЛ хотел сразу отправиться в Колледж Магдалины, но Постмартин предложил сперва сходить пообедать в «Орел и Дитя». Я подумал, что передохнуть в самом деле пора: Найтингейл берег левый бок и, по правде говоря, выглядел неважно. Он внес другое предложение: нам с ним отправиться в колледж, а потом всем воссоединиться в пабе. Постмартин возразил в том смысле, что мне лучше будет остаться с ним, и пообещал рассказать кое-что важное.

– Ну, если, на ваш взгляд, это необходимо, – начал Найтингейл, не дожидаясь моих протестов.

– Абсолютно, – кивнул Постмартин.

– Что ж, – вздохнул Найтингейл, – если это лучшее, что…

Постмартин заверил его, что только так и следует поступить, а затем мы все вместе пошли к машине, где познакомили доктора философии с Тоби. Тот выскочил из машины, сопровождаемый облаком соответствующего запаха. Я настоял, чтобы Найтингейл сел за руль – тогда мы поедем из паба на машине. И главное, ему не придется идти до колледжа пешком.

– Так вот он, ваш знаменитый охотник за призраками, – сказал Постмартин.

– Знаменитый? А я и не знал, – улыбнулся я.

Постмартин повел меня по узкой улочке, сохранившей полную средневековую аутентичность, вплоть до сточной канавы – каменного водоотвода точно посередине.

– По прямому назначению ее давно не используют, – поспешно заверил меня Постмартин.

Здесь было тесно от многочисленных студентов и туристов, пытающихся не попасть под колеса велосипедов. А велосипедисты, в свою очередь, с веселой непосредственностью порывались сбить и тех, и других.

Я спросил профессора, какова же его роль в запутанной системе законов (в большинстве своем неписаных), которые составляют Магический кодекс Британии.

– Когда вы и Найтингейл сдаете отчеты, – сказал Постмартин, – они попадают ко мне. По крайней мере, та часть, которая в моей компетенции.

– Так вы – его наставник? – спросил я.

– Нет, – усмехнулся Постмартин. – Я архивариус. Я отвечаю за бумаги Самого, а также всех других, менее значимых, когда-либо стоявших на его плечах[27]27
  Исаак Ньютон в своем письме к Роберту Гуку (Robert Hooke) от 5 февраля 1676 года пишет: If I have seen further it is by standing on the shoulders of Giants (англ.). Как утверждают историки, Исаак Ньютон хотел этим сказать Гуку, что его слава была построена на славе других и благодаря им («Если я узнал больше, то только потому, что стоял на плечах гигантов»).


[Закрыть]. Включая вас с Найтингейлом.

После такого погружения в Средневековье было приятно оказаться на Броуд-стрит. Здесь, по крайней мере, были дома Викторианской эпохи и благотворительный комитет Оксфам[28]28
  Оксфам (Oxfam) – международное объединение из 17 организаций, работающих в более чем 90 странах по всему миру. Целью деятельности объединения является решение проблем бедности и связанной с ней несправедливости во всем мире. Во всех проектах Оксфама конечной целью является предоставить людям возможность реализовать свои права и возможности, лично руководить жизнью, получать достойную оплату за выполненный труд и так далее.


[Закрыть].

– Нам сюда, – сказал Постмартин.

– Ньютон ведь учился в Кембридже, – сказал я. – Как же его документы попали сюда?

– По той же причине, по какой были высланы из Кембриджа его работы по алхимии, – ответил Постмартин. – Старик Исаак, упокоившись, тут же стал для Кембриджа негасимым светочем научной мысли. И там отнюдь не хотели усложнять этот образ другими чертами этой, согласитесь, сложнейшей натуры.