Текст книги "Шепот под землей"

– Ладно, – вздохнул я, – подброшу тебя до дома.

– С чего бы это? – недоверчиво спросил Зак.

– Трансфер включен в пакет услуг, сэр.

8. Саутворк

В полиции дела делаются так: из пункта А едешь в пункт Б, где выясняешь нечто такое, что заставляет тебя ехать обратно в пункт А, задавать вопросы, которые не задал сразу, потому что не знал, что это важно. А если совсем не повезет, то в оба конца ты потащишься во время сильнейшего снегопада за всю историю метеонаблюдений в компании Закари Палмера, который будет давать ценные советы по вождению.

Барахолка на Портобелло-роуд из последних сил сопротивлялась стихии. Половина ларьков была закрыта, а хозяева тех, что работали, притопывали ногами и стучали зубами от холода. Одно хорошо: по дороге к бывшим конюшням Кенсингтон Парк Гарденс проехало сегодня столько служебных машин, что снега там совсем не осталось.

Фигурка стояла именно там, где я ее видел, – на камине в гостиной. Ее обработали дактилоскопическим порошком, но не сочли нужным забирать. А домработница по имени Соня все-таки пришла. Она оказалась итальянкой и была занята: под бдительным взором констебля Гулид ликвидировала раздрай, оставшийся после толпы криминалистов.

– Вообще-то мы не обязаны этим заниматься, – проворчала Гулид.

Это правда: даже офицеры по связям с родственниками не обязаны контролировать уборку дома, куда вот-вот прибудут эти самые родственники, убитые горем. Хотя, наверно, для семьи американского сенатора сделали исключение.

– Ее допрашивали? – спросил я.

– Конечно, нет, – фыркнула констебль. – Мы же не умеем работать, вот и забыли расспросить ее о перемещениях жертвы.

Я очень нехорошо на нее посмотрел. Она вздохнула и сказала:

– Ладно, извини. Из аэропорта звонил его отец. По-моему, он совсем плох.

– Тяжко было, да?

Зак тем временем рылся по кухонным шкафам – искал, чего бы пожевать. Гулид, кивнув на него, сказала:

– Вряд ли твоему приятелю понравится, если сенатор застанет его здесь.

– А это уже не моя забота, – ответил я.

– Ну конечно! Сбагрил его мне и рад? – возмутилась она. – Можешь забирать свою статуэтку.

– Это очень необычная статуэтка, – заметил я.

На самом деле ничего необычного в ней не было. По крайней мере, внешне. Вечная классика: Венера-Афродита, смущенная вниманием скульптора, одной рукой прикрывает грудь, а другой поддерживает ткань, обернутую вокруг бедер. Сюжет, любимый ценителями искусства в те далекие унылые дни, когда еще не придумали интернет и порнографию. Высотой она была всего-то сантиметров двадцать.

Лишь когда я взял фигурку в руки, стало ясно, что не только материал тот же самый, но и магия тоже немного чувствуется. Не так сильно, как от миски, но если б речь шла об уровне радиоактивности, мой счетчик Гейгера уже зашкалил бы.

Интересно, подумал я, чувствовал ли это Джеймс Галлахер? Мог ли он все же заниматься магией? Найтингейл говорил, в Америке была собственная магическая традиция, и даже не одна, но он полагает, вся тамошняя магия после Второй мировой тоже угасла. Однако он мог и ошибаться: до сих пор его осведомленность по этому вопросу оставляла желать лучшего.

Соня приехала в Лондон из деревеньки рядом с Бриндизи. Она сказала, что хорошо помнит эту статуэтку. Джеймс купил ее у кого-то неподалеку отсюда. Я спросил, имеет ли она в виду рынок Портобелло. Оказалось, нет – он ее купил на частном аукционе в доме на Повис-сквер. Я переспросил, не путает ли она чего.

– Конечно, нет, – ответила Соня, – он спрашивал меня, как туда проехать.

Повис-сквер – типичная поздневикторианская площадь. Прямоугольник, где разбит небольшой парк, а по периметру стоят таунхаусы. Сегодня снег бесформенным белым одеялом лежал на клумбах, полностью их скрывая. Из-за тяжелых туч темнеть начало еще раньше, чем обычно. Я припарковался на углу с западной стороны, вышел и стал считать дома, пока не добрался до двадцать пятого.

Фасад дома скрывали леса – основательные такие, с навесами из полиэтилена, чтобы не сыпалась пыль и строительный мусор. Это означало, что большие деньги поглотили еще один старинный особняк. Раньше сначала выносили первые этажи, но нынче у богачей в моде ломать сразу все внутри.

Учитывая снегопад, было странно, что из-под навесов на лесах пробивался свет. Там даже кто-то переговаривался на польском или румынском. На каком-то восточноевропейском, в общем. Наверно, подумал я, у них на родине это не считается за непогоду.

Пройдя под лесами, я поднялся по ступенькам к парадной двери. За ней обнаружился узкий коридор, уже местами разрушенный. На мои шаги обернулся мужчина в каске, рабочем комбинезоне и с планшетом в руках. Под комбинезоном у него был толстый черный свитер с широким воротом, а на запястье – многофункциональные электронные часы. Из тех, что носят люди, которые регулярно ныряют в море с самолета с аквалангом. Ну или, по крайней мере, искренне мечтают об этом.

Должно быть, проектировщик, подумал я.

– Я могу вам помочь? – спросил он таким тоном, словно сомневался в утвердительном ответе.

– Меня зовут Питер Грант, я из полиции.

– Правда? – явно обрадовался он. – Так чем вам помочь?

Я сказал, что мы проверяем сообщение о «нарушениях общественного порядка» по этому адресу, и спросил, не замечал ли он чего-нибудь такого.

Проектировщик, а это и правда был он, спросил, когда произошли эти самые «нарушения». И облегченно улыбнулся, когда я сказал, что на прошлой неделе.

– Тогда это не мы, офицер, – покачал он головой, – на прошлой неделе тут никого не было.

Значит, работают они чертовски быстро, судя по тому, какие возвели леса и как успели разнести все внутри. Я сказал это вслух, но инженер в ответ только усмехнулся:

– Да если бы! Мы с марта тут торчим. А на прошлой неделе вообще не работали. Ждали мрамор – белый, Каррару, а его взяли и не привезли. А без мрамора что прикажете делать?

Делать было нечего, и он распустил на неделю свой объединенный корпус поляков, румын и хорватов.

– Но плату не стал удерживать, – добавил он, – я же не изверг какой.

– И не было признаков, что сюда кто-то вламывался за это время?

Нет, ничего такого он не заметил и запросто разрешил побеседовать с рабочими. Так я и сделал, невзирая на языковой барьер. Рабочие ничем не могли мне помочь, и только один сказал, что вроде бы какие-то вещи здесь стояли не так, как они оставили. Я спросил, хорошо ли они отдохнули, и выяснил, что каждый нашел себе подработку на эту неделю.

Перед уходом я попросил разрешения осмотреть дом, и главный сказал, чтобы я не стеснялся. Первые два этажа лежали в руинах. Я видел остатки гипсовой лепнины там, где раньше был потолок. Грязная линия кирпичной кладки смотрелась как отметка уровня прилива. Я прошел к центру здания, и тут вдруг меня накрыла волна ощущений. Обрывок мелодии на замученном пианино в пабе: «Давай выкатывай бочонок, выше коленки, мамаша Браун, сегодня пляшем до упаду»[20]20
  «Knees Up Mother Brown» – старинная песня, которую обычно связывают с культурой кокни. Исполняется в пабах и на вечеринках.


[Закрыть]. Запахи пороха и масла пачули и тихое щелк-щелк-щелк старинного кинопроектора.

Это был вестигий. Даже не просто вестигий, а почти лакуна – очаг остаточной магии. Или, как говорит Лесли, чувство, когда кто-то ходит по твоей могиле. Здесь явно вершилась магия. Либо совсем недавно, либо какое-то время назад, но очень мощная.

Выйдя из дома, я по-быстрому заглянул в таунхаусы справа и слева от него. Большинство соседей не заметили ничего странного, только один вспомнил, что как будто слышал фортепьяно позапрошлым вечером. Я спросил, что за музыка это была.

– Что-то старое, – ответил сосед – белокожий, худой и нервный. Все богачи в таких ситуациях нервничают. – Похоже на кабаре. Да, вспомнил – там вроде даже кто-то пел.

Я написал в блокноте «есть свидетельства, что неизвестный (неизвестные) проникли в здание неделю назад». Это можно было смело включать в отчет, в отличие от «повышенного фона магической активности». Потом вернулся в машину, завел мотор и принялся составлять черновую версию. Это нужно делать по возможности сразу, чтобы в голове не перемешалось то, что надо написать, и то, как в действительности обстоят дела.

Я как раз описывал статуэтку, одновременно пытаясь вспомнить, куда записал присвоенный ей код, когда в кармане зазвонил телефон. Номер был скрыт.

– Констебль Грант? – раздался в трубке мужской голос.

– Он самый, – сказал я. – А кто это?

– Саймон Киттредж, АТГ. Куратор агента Рейнолдс.

АТГ – это пятнадцатый отдел, антитеррористическая группа. Но, вопреки названию, они в столичной полиции отвечают за контакты с агентами иностранных спецслужб. В том числе прикрепляют опытных кураторов к дружественным зарубежным «обозревателям», чтобы те не обозрели случайно чего-нибудь, что может им не понравиться. Я понятия не имел, зачем этот Киттредж мне звонит, но понимал, что хорошего ждать не приходится.

– Чем могу помочь? – спросил я.

– Мне нужно узнать, связывалась ли с вами в последнее время агент Рейнолдс.

Уж если он начал обзванивать всех подряд, это могло означать только одно: агент Рейнолдс от него смылась.

– А зачем бы ей со мной связываться?

Последовала солидная пауза: Киттреджа снедало желание отыскать строптивую американку и досада, что приходится просить у меня помощи.

– Она спрашивала о вас, – наконец ответил он.

– Неужели? А она как-то объяснила свой интерес?

– Нет, – признался Киттредж, – но она уже выяснила, что в отделе убийств вы не числитесь.

Ничего себе. Только с самолета – и уже знает такие подробности.

– Как действовать, если она со мной свяжется? – спросил я.

– Сразу же звоните мне, – ответил Киттредж и продиктовал свой телефон. – И заговаривайте ей зубы, пока я не подъеду.

– Хорошо, – пообещал я, – это я умею.

– Да, мне говорили, – сказал он и положил трубку.

Говорили ему… Интересно, кто?

Глянув на часы, я понял, что настало время приобщиться к культуре.

Итак, на очереди пункт В, то есть Саутворк. В прежние времена здесь располагались медвежьи ямы, потом бордели, потом Елизаветинский театр, а нынче эстафету приняла галерея «Тейт Модерн». Изначально это было здание мазутной электростанции, которое спроектировал тот же странный тип, что придумал известную на весь мир красную телефонную будку. Одно из последних монументальных строений красного кирпича, возведенных до того, как архитекторы-модернисты сменили веру и стали возжигать свой огонь на бетонном алтаре брутализма. В восьмидесятые годы власти закрыли электростанцию и оставили в покое, рассчитывая, что она развалится сама. Когда стало ясно, что проклятущая громадина построена на века, в ней решили разместить коллекцию современного искусства галереи «Тейт».

Припарковавшись поближе к главному входу, я медленно, увязая в снегу по самые лодыжки, поплелся по дорожке, ведущей от здания к Темзе. На другом берегу, за мостом Миллениум, красиво подсвеченный собор Святого Павла возвышался над красно-белым нагромождением бывших складов, царапая шпилем тяжелые тучи. По мосту бежали два человека, издалека они казались маленькими, как на картинах Лоури.

Главная труба электростанции – стометровый кирпичный монолит, в основании которого расположены два центральных входа, по одному с каждой стороны. Дорожку к зданию явно чистили, но ее уже снова начинало заметать. На свежем снегу было много следов: очевидно, не только Джеймс Галлахер обладал буклетом о выставке и тягой к прекрасному.

Если снаружи зуб на зуб не попадал, то внутри было просто прохладно и тающий снег растекался лужами по полу. Перед входом в зал повесили веревочный барьер, и благообразный охранник пропустил меня, даже не спросив приглашения. Они тут, видно, радовались, что вообще кто-то пришел.

Болезненно худая белая девушка в коротеньком шерстяном ярко-розовом платье и такой же меховой шапочке встретила меня милой улыбкой и приветственным бокалом вина.

Бокал я взял, а улыбку проигнорировал: следовало быть серьезным – как-никак при исполнении. Стал рассматривать посетителей. Мужчины в основном были одеты гораздо проще дам. Исключение составляли геи и те, кому одежду покупает вторая половинка. Мой папа не устает повторять, что настоящий стиль ценят только истинные представители рабочего класса вроде него самого. Звучит забавно, если учесть, что всю одежду ему покупает мама. А здесь собралась публика формата «Гардиан» или «Индепендент»: светские манеры, дорогие квартиры, хорошая репутация, дети в частной школе.

Я даже огляделся проверить, не сидит ли где в укромном уголке Леди Тай.

Над комплексом «Тейт Модерн» угрюмо высится главная его часть, турбинный цех бывшей электростанции. По габаритам он не уступит кафедральному собору, и даже самым большим творческим амбициям не бывает здесь тесно. В школе мы как-то приезжали сюда на экскурсию, смотреть гигантский, размером с дирижабль, арт-объект Аниша Капура – что-то вроде хищного растения. Эта штука занимала весь бывший цех, от края до края. Райану Кэрроллу так много места не требовалось, но промежуточный этаж над центральной частью зала ему выделили.

Толпа мешала как следует разглядеть экспонаты, пришлось подойти ближе.

Это были обычные магазинные манекены, только в их пластиковые тела было впаяно что-то типа деталей паровых механизмов. Тела корчились от боли, а лиц и вовсе не было: автор начисто стесал их резцом. Это зрелище неприятно напоминало маску Лесли. Или голову Безликого. У каждого на груди крепилась медная табличка с одним-единственным словом. На одной – «Промышленность», на другой – «Прогресс». Стимпанк для богатых, подумал я. Хотя богатые как-то не очень заинтересовались.

Я стал высматривать девушку с игристым, намереваясь выпить еще бокал, как вдруг почувствовал чей-то взгляд. Глядел, как выяснилось, молодой китаец с копной непослушных черных волос и бородкой, которая раньше была эспаньолкой, но теперь отросла и потеряла всякую форму. На нем был добротный кремовый костюм слегка мешковатого покроя. Мятый, но так и было задумано. На носу – темные очки с квадратными стеклами. Поняв, что я заметил его взгляд, китаец неуклюже пробрался сквозь толпу и подошел.

– Меня зовут Роберт Шу, – сказал он с канадским акцентом. – Если не возражаете, я хотел бы представить вас моей патронессе.

Он указал на пожилую китаянку в дымчато-сером костюме: либо дорогущий «Алекс энд Грейс», либо подделка, но такая качественная, что все отличия абсолютно иллюзорны.

– Питер Грант, – представился я и пожал ему руку.

Мы подошли к китаянке. При седых волосах и согбенной спине у нее было абсолютно гладкое лицо без единой морщинки и потрясающе яркие зеленые глаза.

– Позвольте представить: моя патронесса, мадам Тенг, – сказал Роберт.

Я согнулся в неловком полупоклоне. Мало того, щелкнул каблуками, как будто недостаточно глупо выглядел.

– Рад знакомству.

Она кивнула, усмехнулась и что-то сказала Роберту по-китайски. Тот, похоже, смутился, но все равно перевел:

– Моя патронесса хотела бы знать, кто вы по профессии.

– Я офицер полиции, – сообщил я.

Мадам Тенг смерила меня недоверчивым взглядом и спросила что-то еще.

– Она интересуется, кто ваш босс, – сказал Роберт. – Ваш истинный босс.

«Истинный» он выделил так, что я сразу понял: речь не о полиции, а о магии.

– У меня много боссов, – ответил я, и мадам Тенг раздраженно хмыкнула, услышав перевод. А я вдруг уловил нечто самым краешком сознания: так бывает во время практики, когда Найтингейл показывает очередную «форму». Так, но не совсем – сейчас я ощутил запах горящей бумаги, он возник и тотчас пропал. Я машинально отпрянул. Мадам Тенг самодовольно улыбнулась.

Чудно, подумал я. То, что надо в конце тяжелого дня. Найтингейл так или иначе захочет узнать, кто это такие, а мы, полицейские, любим заканчивать разговоры, узнав больше, чем сообщив.

И уж если служишь в полиции, то однозначно привык, что тебя считают бесцеремонным грубияном. Ну, значит, и терять нечего.

– Так вы, значит, из Китая? – спросил я.

При слове «Китай» мадам Тенг как-то напряглась. Потом затараторила по-китайски, а Роберт слушал, вымученно улыбаясь. Это продолжалось около минуты.

– Мы из Тайваня, – сказал он, когда его патронесса умолкла. Она сердито зыркнула на него, и он вздохнул.

– Моя патронесса может очень многое об этом сказать. По большей части это мистика и не касается ни вас, ни меня. Поэтому был бы очень благодарен, если бы вы согласились просто кивать время от времени, как будто я объясняю вам сложности тайваньского суверенитета.

Я так и сделал, вопреки желанию не став потирать подбородок с задумчивым «понятно». Потом спросил:

– Что привело вас в Лондон?

– Мы путешествуем, – ответил Роберт. – Были в Нью-Йорке, Париже, Амстердаме. Моя патронесса любит знать, что творится в мире. Это, можно сказать, ее raison d’etre[21]21
  Raison d’etre – «смысл жизни» (фр.).


[Закрыть].

– Тогда вы, получается, кто? Журналисты? Или шпионы?

Одно из этих слов явно было знакомо мадам Тенг – она снова чирикнула что-то сердитое. Роберт виновато пожал плечами.

– Она еще раз спрашивает, кому вы подчиняетесь.

– Найтингейлу он подчиняется, – раздалось у меня за спиной, – тому самому.

Обернувшись, я увидел невысокую коренастую чернокожую женщину в красном платье без бретелек. Достаточно открытом, чтобы сверху обнажать крепкие сильные плечи, а снизу – ноги, способные в туфлях на шпильках пробежать на «золото» олимпийскую стометровку. У нее была очень короткая стрижка, почти под ноль, крупный рот, приплюснутый нос и материнские глаза. На меня обрушился лязг работающих станков, в нос ударили запахи горячего машинного масла и мокрой собачей шерсти. Холода она, похоже, вообще не замечала.

Мадам Тенг поклонилась. Низко и почтительно, как и следует в присутствии богини. Да не какой-нибудь, а богини реки Флит. Роберт поклонился еще ниже, ибо не мог иначе, хотя сам явно не понимал почему.

– Привет, Флит, – улыбнулся я. – Как жизнь?

Не обращая на меня никакого внимания, Флит приветливо кивнула китаянке.

– Мадам Тенг! Какая радость снова видеть вас в Лондоне. Вы к нам надолго?

– Мадам Тенг благодарит вас за добрые слова, – перевел Роберт. – И хотя в декабре Лондон – сущий рай, завтра утром она вылетает в Нью-Йорк. Если, конечно, Хитроу не закроют.

– Уверена, если у вас вдруг возникнут какие-то затруднения с вылетом, мы с сестрами готовы оказать вам любую помощь, – медово улыбнулась Флит.

Мадам Тенг бросила еще одну резкую фразу. Роберт достал свою визитку и протянул мне. Я дал ему свою. Он изумленно уставился на герб столичной полиции.

– Полицейский, – сказал он. – Неужели правда?

– Правда, – кивнул я.

Потом была еще одна серия тщательно выверенных поклонов, после чего китайцы удалились. А я взглянул на визитку. Там стояло имя Роберта Шу, номер факса, мобильного телефона, электронный адрес и название должности: ассистент мадам Тенг. На оборотной стороне был схематично нарисован традиционный китайский дракон, черный на белом фоне.

– Кто они такие? – спросил я.

– А ты как думаешь?

Вытянув руку, она щелкнула пальцами – и я клянусь, какой-то совершенно незнакомый тип прервал на полуслове разговор со своими спутниками и протолкался через ползала к официантке. Подошел к нам с бокалом белого вина и почтительно вложил его в протянутую руку Флит. А потом как ни в чем не бывало вернулся к друзьям и снова включился в беседу, не обращая внимания на их удивленные взгляды.

Флит пригубила вина и вымученно улыбнулась.

– Только не говори моей маме. Мы не должны выделяться из толпы.

Тут я вдруг понял, что мокрой псиной пахло вовсе не от Флит. Опустив взгляд, я увидел у ее ног собаку, которая как-то умудрилась незаметно сюда просочиться. Это была пятнистая бордер-колли, и она не сводила с меня блестящих глаз. Один был голубой, другой светло-карий. Псиной-то мокрой пахло, вот только собака оказалась совершенно сухая.

Она решила поиграть со мной в «гипнотические гляделки»: уставилась тем неподвижным жутковатым взглядом, каким все бордер-колли строят вверенную им скотину. Я ответил «доминирующими гляделками» – мы, полицейские, так смотрим на граждан, когда хотим вызвать в них безотчетное чувство вины. Собака вздернула верхнюю губу, обнажая клыки. Я, в принципе, был близок к тому, чтоб оскалиться в ответ, но Флит скомандовала собаке «лежать», и та подчинилась. Только тут я сообразил, что с собаками, вообще-то, в музей нельзя, однако сказать ничего не успел.

– Это служебный пес, – пояснила Флит.

– Да? И в чем состоит его служба?

– Он предводитель всех моих собак.

– А сколько их у тебя?

– Так много, что я не справляюсь с ними одна, – ответила она и, глотнув еще вина, добавила: – Поэтому нужен предводитель, которого они слушаются.

– Как его зовут?

Флит улыбнулась.

– Зигги, – ответила она.

Надо же, подумал я.

– Будешь звонить мадам Тенг? – спросила богиня.

Не раньше, чем посоветуюсь с Найтингейлом, подумал я, а вслух сказал:

– Не знаю. Посмотрим.

– А что ты здесь-то делаешь?

– Внезапно почувствовал тягу к современному искусству, – ответил я. – А ты?

– У меня завтра вечером эфир на «Радио 4», обзор этой выставки, – сообщила Флит. – Если пропустишь, можешь потом найти на сайте, но ты не ответил на мой вопрос.

– Разве? А мне показалось, ответил.

– Ты на задании?

– Ну не могу я сказать, – покачал я головой. – Допустим, просто хочу слегка расширить свой кругозор.

– Что ж, – улыбнулась Флит, – тогда прогуляйся в дальний конец зала. То, что ты там увидишь, однозначно способствует расширению кругозора.

В дальнем конце зала у голой кирпичной стены размещались всего два экспоната, и народу здесь было ощутимо меньше. Эти экспонаты потрясли меня с первого взгляда. Так перехватывает дыхание при виде прекрасной женщины и изуродованного лица Лесли. Так поражает великолепный закат и зрелище ужасной автокатастрофы. На других посетителей они явно действовали так же: никто не подходил ближе чем на метр, а увидев, все осторожно отступали назад.

Внезапно на меня накатила волна такого ужаса, что захотелось кричать. Словно меня привязали к головному вагону поезда метро, который со страшной скоростью несется по Северной ветке. Неудивительно, что люди инстинктивно отходят подальше. Такого сильного вестигия я еще никогда не встречал. В этих экспонатах явно таилась мощнейшая магия.

Я вдохнул-выдохнул, хлебнул вина и только после этого решился рассмотреть манекен вблизи. Точно такой же, как и остальные, только поза другая: руки вытянуты вперед ладонями вверх, словно в молитве. Или, вернее, мольбе. То, что покрывало грудь манекена, сразу узнал бы любой, кто хоть как-то знаком с историей Китая – или игрой «Подземелья и драконы». Это была чешуйчатая броня воина терракотовой армии. Короткий доспех, состоящий из отдельных пластин величиной с игральную карту. Только здесь на каждой пластине было вырезано лицо. Все эти лица были очень схематичные – рот, две точки или щелочки вместо глаз и весьма условный нос – но при этом не повторялись. И на каждом ясно читалось горе и отчаяние. И я чувствовал это отчаяние. А еще – непонятный, необъяснимый ужас.

Худой мужчина лет тридцати, с длинным лицом, коротко стриженными темными волосами и в круглых очках, подошел и встал рядом. Я узнал его, поскольку видел на брошюре, найденной у Джеймса в шкафу. Это был Райан Кэрролл, автор экспозиции. В теплом пальто и перчатках без пальцев – значит, явно не из тех, кто ставит стиль превыше комфорта. Я оценил.

– Вам нравится? – спросил скульптор. С легким ирландским акцентом, который я если бы как-то и определил, то, наверно, как «дублинский средний класс». И то разве что под дулом пистолета.

– Какой-то ужас, – признался я.

– Еще бы, – кивнул он. – Но мне нравится думать, что еще и жуть кромешная.

– Это уж точно, – сказал я. Кэрролл, похоже, был доволен.

Я представился и протянул ему руку. Он крепко пожал ее испачканными в краске пальцами.

– Вы из полиции? – поднял он бровь. – Пришли по долгу службы?

– Боюсь, да, – кивнул я. – Речь об убийстве студента художественного колледжа. Его звали Джеймс Галлахер.

Никакой реакции.

– Я мог его знать? – спросил скульптор.

– Он был вашим большим поклонником, – ответил я. – А он не пытался с вами пообщаться?

– Как его, еще раз?

– Джеймс Галлахер.

Снова ноль эмоций. Я достал телефон и показал ему фото.

– Нет. Мне жаль.

На этом этапе мы принимаем решение, спрашивать ли про алиби. Уже полвека по телику крутят остросюжетные детективы, и даже самому недалекому гражданину ясно, к чему коп задает вопрос «Где вы были такого-то числа в такое-то время?». Никто не верит в «стандартный опрос свидетелей», даже если это правда. Этот Кэрролл точно в чем-то замешан, учитывая, что его скульптуры излучают вестигии, равные по мощности сигналу телебашни. Но у меня нет доказательств, что он как-то связан с Джеймсом Галлахером. Я решил: напишу вечером отчет по сегодняшней встрече и пусть Стефанопулос с Сивеллом сами решают, допрашивать Кэрролла или нет. А если им займется кто-то другой из отдела убийств, он забудет про меня и я смогу спокойно копать это дело с магической стороны.

Как же я люблю, когда план действий наконец вырисовывается. Особенно если он подразумевает, что вся рутина достанется не мне.

– Неужели вы их сами смастерили? – спросил я.

– Вот этими вот ручонками.

– В таком случае вы сколотите миллионное состояние.

– Есть такое намерение, – самодовольно ухмыльнулся Райан.

Какая-то блондинка в синем платье энергично замахала ему рукой, а когда он ее заметил, показала на часы.

– Прошу извинить меня, констебль, – сказал он. – Долг зовет.

Кивнув на прощание, он направился к блондинке, которая взяла его под руку и мягко повлекла к толпе поклонников. По пути она то поправляла ему воротничок рубашки, то одергивала пиджак. Его агент, подумал я, или вторая половинка? А может, и то и другое?

Пару окружили спонсоры и меценаты, блондинка начала что-то говорить – несомненно, приветственную речь. Судя по всему, за этим последует гром аплодисментов, а Райан Кэрролл будет благодарно раскланиваться. Я снова скользнул взглядом по его скульптурам. Вот вопрос: он сам умудрился наделить их такими вестигиями или они изначально присутствовали в материале, с которым он работал? И если так, понимал ли он, с чем имеет дело?

Телефон в кармане зазвонил. Я взял трубку и услышал голос Зака.

– Ты должен мне помочь, – потребовал он.

– Серьезно? С чего вдруг?

– Его старик вышвырнул меня из дома, – признался Зак. – Мне негде ночевать.

– Загляни в приют «Тернинг Пойнт», – посоветовал я. – Это где-то на западе, у них должны быть места, – сказал я. – Можешь переночевать там.

– Вообще-то, за тобой должок, – заявил он.

– Отнюдь, – возразил я. Служба в полиции учит многому: в частности, что у каждого есть наготове ужасно жалостливая история. Даже у типа, которого ты арестовал за битье жены сковородкой по лицу. Причем явные проходимцы вроде Зака рассказывают сказки гораздо убедительнее тех, у кого реально что-то случилось. Думаю, это приходит с опытом.

– Похоже, они за мной гонятся, – сказал Зак.

– Кто «они»?

Толпа разразилась бурными аплодисментами.

– Заберешь меня – скажу.

Вот черт, подумал я. Если никуда не поеду, а его прикончат, мне светят неприятные вопросы Сивелла и гора бумажной волокиты.

– И где ты сейчас? – без всякого энтузиазма спросил я.

– В Шепердс Буш, около рынка.

– Садись на метро и езжай до Саутворка, там встретимся.

– Не могу на метро, – сказал Зак. – Там опасно. Придется тебе сюда подъехать.

Я уточнил, где именно около рынка, и направился к выходу. Пересекая опустевшее фойе, я заметил пса Зигги, он сидел возле двери в сувенирную лавку. Пес тоже увидел меня, склонил голову набок и неотрывно следил, пока я не вышел на улицу.