Текст книги "Время и снова время"

Бен Элтон
Время и снова время

Учителям истории. Со школьных лет и поныне история – любимый мой предмет.

TIME AND TIME AGAIN by Ben Elton

Copyright © 2014 by Ben Elton

First published in Great Britain in 2014 by Bantam Press an imprint of Transworld Publishers

© А. Сафронов, перевод, 2015

© «Фантом Пресс», издание, 2016

* * *

Бен Элтон – актер, писатель, драматург и режиссёр. Ведущая фигура в поколении британских звёзд комедий, которое возникло в 1980-х годах. Уже в 23 года он написал в соавторстве новаторскую комедию положений The Young Ones, которая стала культовым хитом во всем мире. Бен Элтон писал сценарии для всех основных комиков своего поколения, фильмы которых уже стали классикой жанра – в том числе, «Черная гадюка» и «Мистер Бин» с блистательным Роуэном Аткинсоном. Сам Бен Элтон также востребован как актер, на его выступления в Лондоне выстраиваются дикие очереди, он один из главных шоуменов своего поколения на британском ТВ. Но Бен Элтон никогда не стремился стать только актером или сценаристом, ему было тесно в телевизионном формате. Свой первый роман он опубликовал в 1988 году, ставший бестселлером номер один, все следующие книги Элтона немедленно возглавляли списки британских книжных магазинов. Они переведены на десятки языков и популярны во всем мире. Послужной список Бена Элтона столь обширен, что соперничать с ним в универсальности может только один человек – его друг и коллега Стивен Фрай. Сегодня Бен Этон – пожалуй, один из самых провокативных и непредсказуемых людей в английской литературе. На него не раз обрушивались с критикой всевозможные влиятельные персоны за его неполиткорректность и откровенность, за его резкие шутки и едкие шоу. Но это лишь способствует авторитету писателя-драматурга-актера. Бен Элтон давно живет на два дома, на две страны. Еще совсем молодым человеком во время турне со студенческим театром по Австралии он встретил свою будущую жену Софи. С тех пор они вместе и считают своим домом и домом своих трех детей и Британию, и Австралию.

Предыдущий роман Бена Элтона «Два брата» стал в России бестселлером. Новый роман также обещает стать бестселлером. Для этого есть все основания: известность автора, отличный приключенческий сюжет, харизматичный герой, актуальность.

Гипотетический вопрос «Что бы произошло, если бы можно было вернуться в прошлое и предотвратить ключевое историческое событие?» совсем не редкость. Бен Элтон взял эту уже вполне шаблонную тему и написал совершенно неожиданную книгу – очень затейливый приключенческий роман, полный сюрпризов и сюжетных зигзагов. Отличная развлекательная книга с вполне серьезным этическим смыслом.

The Sydney Morning Herald

Бен Элтон так бережно обращается с тонкой тканью истории, что полкниги не возникает и тени подозрения, что все не так, как на самом деле. Умный, изобретательный роман, который проглатываешь залпом.

The Telegraph

Наслаждение и снова наслаждение – только так можно описать новый роман Элтона. Едва ли не лучшая его книга.

The Times

Невероятно захватывает и совершенно непредсказуемо.

Sunday Mirror

Просто отличный приключенческий роман с бешеным темпом. Никакой рефлексии и скуки.

Daily Mail

Переплетение судеб, властное вмешательство истории в ход частной жизни, драма родства в идеологическом контексте эпохи – вот что волнует автора в первую очередь.

Эхо Москвы

Историческая справка

В 1687 году сэр Исаак Ньютон опубликовал свой труд «Начала», который, по всеобщему признанию, оказал мощнейшее влияние на развитие науки: три закона механики перевернули представление человечества о физической вселенной.

Спустя шесть лет, в 1692-м, Ньютона поразило душевное расстройство, характеризовавшееся бессонницей, глубокой депрессией, истощающей паранойей. В тот кризисный, так называемый черный год даже ближайшие друзья и сподвижники полагали, что Ньютон лишился рассудка.

Позже умственные способности восстановились, однако Ньютон явно утратил интерес к науке. Отныне его интересовали алхимия и поиски скрытых смыслов Библии.

В 1696 году величайший в истории физик, математик и натурфилософ стал государственным служащим – в Королевском монетном дворе он принял должность, которую занимал до самой своей смерти, наступившей через тридцать лет.

Причина душевного расстройства, подтолкнувшего Ньютона к уходу из науки, так и осталась неразгаданной.

 

Александр Поуп
Эпитафия Ньютону

Был этот мир глубокой тьмой окутан.
Да будет свет! И вот явился Ньютон.[1]1
  Пер. С. Маршака. – Здесь и далее примеч. перев.


[Закрыть]
 

1

Константинополь, июнь 1914 года. Ясное зябкое утро. Облокотившись на перила Галатского моста, Хью Стэнтон, отставной капитан британской армии и завзятый авантюрист, смотрел на воду. Свежий ветерок взрыхлял свинцовую гладь, в утреннем свете барашки волн мерцали, точно звезды.

Прикрыв глаза, Стэнтон на миг забыл, что перед ним Босфор, древняя сточная труба Византии, и представил небесный свод. Далекую галактику, сплошь испещренную точками божественного света. Врата в сияющее небытие.

Стэнтон открыл глаза и, увидев поносное месиво бухты, отвернулся. Если когда-нибудь он надумает свести счеты с жизнью, он выберет пулю – надежнее и чище.

Стрекотали редкие машины, проезжавшие по новехонькому металлическому мосту. Взгляд Стэнтона задержался на женщине в бурке возле лотка с выпечкой на противоположном тротуаре. Одеяние ее напоминало темное облако; следом за ней топали девочка и малыш, липкими пальчиками сжимавшие кульки со сластями.

Стэнтон вдруг понял, что плачет. Долго копившиеся слезы внезапно хлынули по щекам. Эти малыши так похожи на его детей. Смуглые, иначе одеты, но по годам и повадкам – вылитые Тесса и Билл. Сходство даже в том, как девочка, гордая положением старшей и умной сестры, придерживает братца за плечо, чтобы не вылез на мостовую. Тесса вела бы себя точно так же. Наверное, все старшие сестры одинаковы.

Стэнтон сердито отер рукавом лицо. Нефиг нюниться. Нигде и никогда.

Вдруг утреннюю тишину разорвал утробный рев мотора, и на северной оконечности моста возник битком набитый кабриолет. Стэнтон распознал модель – «Кроссли 20/25». Машины были его страстью, он знал все британские марки. Шумная компания молодых шалопаев, хмельных и богатеньких, возвращалась после бурной ночи. Иноземные бедокуры ехали из района Пера, где всякий европеец чувствовал себя королем.

Распугивая пешеходов, машина вылетела на мост, водитель орал и дудел в клаксон, словно катил по собственной подъездной аллее. Стэнтон услышал английскую речь и хохот, пропитанный бездумным презрением. Видимо, персонал посольства или охрана муфтия – в городе полно британских военных, поучавших султана, как перетащить армию и флот в двадцатый век. Но паче всего мешавших Его Щедрости получить подобные советы от немцев.

Мусульманское семейство, приковавшее внимание Стэнтона, как раз переходило мостовую. Мамаша следила, чтобы дети не вляпались в кучи конского навоза. Но потом схватила ребятишек за руки и опрометью кинулась к тротуару – черный вихрь из бурки и малышей.

И тут девочка выронила свой кулек. Семилетняя кроха, считавшая себя взрослой и мудрой, не могла расстаться с сокровищем и вырвалась из материнской руки. В панике мать остановилась, и семейство замерло на пути летевшей машины.

Громадина надвигалась. Футов четырнадцать в длину и шесть в ширину, она будто заняла собою весь мост. Почти полторы тонны дерева, стекла, резины, латуни и стали. Рычащее и ревущее чудище неслось к своей добыче, пучеглазо таращась фарами, полыхавшими из-под сверкающих черных дуг. Выдававшаяся вперед рессорная подвеска грозила проткнуть всякую живую плоть, встреченную на пути. Из задницы чудища валил черный дым. Обрешеченная морда плевалась искрами. Ни один дракон из древних легенд не смог бы выглядеть ужаснее и смертоноснее.

Одной рукой мать удерживала извивавшегося сына, другую тянула к дочери, окаменевшей от страха. Чудище и семейство разделяло еще ярдов пятнадцать. Любая машина, какой доводилось управлять Стэнтону, успела бы затормозить. Но этот агрегат имел лишь примитивные дисковые тормоза на задних колесах. Вдобавок очумелый юнец за рулем был пьян, а мостовая – скользкой от навоза и утренней росы. Даже если б водитель сумел ударить по тормозам, колымагу с заблокированными колесами протащило бы еще десяток-другой ярдов и она подмяла бы женщину с детьми.

Мысли эти молнией пронеслись в голове Стэнтона, и он, оторвавшись от перил, стартовал со всей энергией человека, которого инстинкт и выучка держат в постоянной готовности к действию.

Сквозь прорезь бурки на него смотрели угольно-черные миндалевидные глаза молодой мамаши, полные ужаса. В конце дистанции Стэнтон раскинул руки и в затяжном нырке врезался в семейство, на полсекунды опередив машину, чиркнувшую его бампером по ступне. Вместе с семейством в объятиях его подбросило в воздух, а затем вся эта физкультурная композиция, описав почти полный круг, грохнулась на мостовую.

Чудище рявкнуло клаксоном и, попрыгивая, покатило себе дальше. Пассажиры его хохотали пуще прежнего, чрезвычайно довольные произведенным впечатлением. Пора уже старому сонному Истанбулу, как упрямо называли его аборигены, понять, что ритм жизни изменился. Если турки желают стать европейской нацией, пусть ведут себя соответственно. Для начала пусть научатся не шастать перед машинами.

Стэнтон лежал на женщине. Покрывало ее сбилось, Хью чувствовал нежную щеку, жаркое дыхание и вздымавшуюся грудь. Мальчугана зажало между матерью и спасителем, девочка растянулась рядом.

Стэнтон резво вскочил на ноги. Как-никак оттоманская империя, а женщина – явно правоверная мусульманка. Наверное, даже самый консервативный мулла счел бы данный физический контакт извинительным, но все равно этакая близость конфузна и опасна. Не хватало еще разъяренного мужа с дубиной и кривым ятаганом, какой многие турки открыто носили за поясом.

Стэнтона ждало дело, в котором главным было не наследить.

Он помог женщине подняться. Та лепетала благодарности. Наверное, благодарности. Женщина говорила на турецком, который Стэнтон распознавал, но не понимал. Однако взгляд ее из-под бурки, которой она вновь укрылась, был выразительнее всяких слов.

Вокруг уже собралась толпа, гомонившая на всевозможных наречиях. Кроме турецкого, слышались греческий, французский, арабский и какие-то другие языки. Наверняка Галатский мост был самым космополитским местом на свете. Даже Вавилон не мог бы похвастать большим многоязычием.

– Прошу прощения… э-э… мадам, – по-английски произнес Стэнтон, не вполне уверенный в правильности обращения, – но я не говорю…

– Она вас благодарит, хотя, конечно, вы и так всё поняли, – сказал голос за его спиной. Стэнтон обернулся: средних лет господин в полотняной пиджачной паре и канотье – неизменном одеянии европейского набоба. – Дескать, вы спасли жизнь ей и детям, что бесспорно. Признаюсь, я впечатлен. Вы так метнулись, словно за вами гнались судебные приставы.

Сквозь толпу протолкался человек в форме. Скорее всего, полицейский, но, возможно, какой-нибудь ополченец или даже почтальон. Турецкие чиновники обожали вычурную униформу.

Кто-то пожал Стэнтону руку.

Кто-то хлопнул по спине.

Старик-француз пожелал угостить его выпивкой. Правда, нос доброхота, напоминавший спелую сливу, говорил о том, что хозяин его скорее ищет повод опрокинуть стаканчик с утра пораньше.

Все пошло не так. Предполагалось, что Стэнтон тенью проскользнет по городу, а вместо этого он оказался в центре внимания толпы. Надо было сматываться.

Но молодая мамаша все еще что-то говорила – обхватив плачущих детей и сверкая темными глазами, вновь и вновь благодарила спасителя.

– Вы… мой… дети, – запинаясь, выговорила она по-английски.

Понятно, что она хотела сказать. Он спас ее детей, самую большую ценность на свете.

А вот своих он не спас.

Но разве это возможно? Его близкие еще даже не родились.

2

Кембриджшир, раннее утро сочельника 2024 года. Хью Стэнтон, отставной капитан британской армии и завзятый авантюрист, на мотоцикле рассекал студеную мглу.

По обледенелой дороге стелился густой туман, с изъезженного гудрона давно стерлась разметка. Хуже и опаснее условий для бешеной гонки на мощном мотоцикле не сыскать.

Что вполне устраивало Стэнтона.

Смерть – единственная жизненная перспектива, которая вызывала у него хоть какой-то интерес.

Это была бы легкая гибель. Дорога пуста, в морозной тьме не маячат встречные фары. Никакого риска, что пострадает еще кто-то. Просто в лепешку. Ничего похожего на давние армейские операции в пустыне, когда в искореженных останках взорванных «тойот» всегда оказывались мертвые женщины и дети.

Нынче цель единична и безропотна. Надо лишь начать. Чуть довернуть руль к дереву. Чуть добавить газу – и небытие.

Вот только…

Что, если ад и впрямь существует?

Стэнтон был атеистом в разумных рамках, но Кэсси была католичкой. Посему приходилось допускать, что ад все-таки существует, а раз так, самоубийство – верный путь в преисподнюю. Костер и сера не особо пугали. Вечные адовы муки могли бы отвлечь от собственного общества, которое зачастую казалось невыносимым. Геенна страшила лишь тем, что в ней, конечно, не окажется Кэсси и детей.

Ангелы не попадают в ад.

Провести вечность порознь с утраченной семьей – кошмарная перспектива. Стэнтон не мог так рисковать ни при каком раскладе. И потому, переборов тягу к избавлению, крепче ухватил руль и сосредоточился на дороге. Сквозь мглистую тьму мелькали деревья, призывно раскинувшие ветви. Точно руки возлюбленной, обещавшие покой.

Стэнтон глянул на спидометр. Скоро поворот на Кембридж. Хью знал эту дорогу. Студентом он ездил по ней сотни раз, когда в предрассветные часы возвращался из Лондона и, пристроив на баке пакет с едой, закидывал снедь в открытое забрало шлема.

Сейчас он ехал на завтрак с профессором Сэлли Маккласки, видным военным историком, былым наставником и любимым университетским преподавателем. Даже больше чем любимым. Она была одной из немногих, в ком Стэнтон чувствовал родственную душу. Крупная жизнерадостная женщина с плохо сведенными усиками и щеками в красных прожилках, она больше всего любила со стаканом в руке сидеть у камина и окунаться в славное кровавое прошлое. Для нее история была живой и трепетной, этакой захватывающей чередой героев и злодеев, роковых козней и отважных грез. В своей уютной кембриджской гостиной Сэлли устраивала еженедельные диспуты, называвшиеся «Что, если бы?». В долгие неспешные полдни она угощала студентов пивом с чипсами, предлагая обомлевшей, но восхищенной аудитории вообразить и оправдать альтернативные исторические сценарии, которые, распорядись судьба иначе, вполне могли бы стать темами ее лекций.

Стэнтон так и видел ее: в старой армейской шинели, которую носила вместо халата, Сэлли стоит возле камина, бесстыдно поворачиваясь огромной кормой то к пламени, то к студентам. Поднимает стакан. Голосом, выработанным на университетских хоккейных полях и отточенным на тренировках женских гребных команд, рявкает, объявляя тему:

– Очнитесь, сони! Что, если бы король Георг уступил требованиям американских колонистов и выделил им горстку мест в парламенте?

Начинался жаркий громогласный диспут, который всегда завершался одинаково: Маккласки отметала студенческие потуги и выносила собственный вердикт:

– Во-первых, не было бы чертовой Войны за независимость и Соединенные Штаты развивались бы по модели Канады и Австралии. Не было бы гамбургеров и тротуаров, загаженных жвачкой, и мир никогда не услышал бы о бойнях, устроенных в средних школах. Представляете? Америка, потерянная из-за дюжины мандатов в палате общин. АМЕРИКА! Главный приз на вшивой планете. Уплыл из-за жалких парламентских мест. Георг, мать его за ногу, Третий был не просто чокнутый, но законченный мудак! Чтоб его! Кому какое дело, что он землепашествовал и любил детей? Он засранец, потому что профукал Америку!

Эти долгие хмельные воскресенья были забавны. Диспут всегда перерастал в перебранку между марксистами, утверждавшими, что история – неизменяемый продукт предопределенных экономических материальных сил, и романтиками, полагавшими, что историю творят личности и посему одна желудочная колика или недоставленное любовное письмо способны все изменить.

Профессор Маккласки решительно была на стороне романтиков.

– Историю творят люди, а не балансовые отчеты! – орала она на перетрусившего диалектического материалиста. – Гении и ничтожества. Злодеи и праведники. Жозефина вышла за Бонапарта, потому что прежний любовник грозил вышвырнуть ее на улицу! Она презирала корсиканского капрала-недомерка. Чего же удивляться, что на второй день медового месяца тот свалил завоевывать Италию, надолго испоганив судьбу Европы? Если б эта шалава ублажала Бонин елдак с тем же усердием, с каким ложилась под своих бесчисленных мужиков, он бы знай себе дрючил ее, оставив в покое целый континент!

Да уж, профессор Сэлли Маккласки и впрямь умела преподать историю.

По окончании университета Стэнтон поддерживал с ней контакт, время от времени посылая весточки из разных концов света, куда забрасывала его судьба, и потому откликнулся на ее приглашение вместе встретить Рождество. После гибели Кэсси и детей он оборвал все прежние дружеские связи, однако настойчивость профессорской просьбы его заинтриговала.

Заклинаю вас приехать, – писала Сэлли. – Надо переговорить на чрезвычайно важную тему.

Стэнтон уже катил по городским окраинам. На автобусных остановках ежились работяги утренней смены – силуэты, молитвенно сгорбившиеся над мобильниками, мертвенно-серая подсветка которых обращала их в призраков.

Вот уж пятнадцать лет, как Стэнтон окончил университет. За это время Кембридж, как все прочие города, стал блеклой тенью себя прежнего. Полинявшие вывески предлагали книги, игрушки, лекарства и свежие продукты, но за разбитыми или заколоченными досками витринами – лишь наркотики и бесчувственные девки. Магазины ушли в прошлое вслед за конскими кормушками и рыцарскими доспехами. Нынче никто ничего не покупал.

Уже светало, когда Стэнтон подъехал к колледжу. Бледный свет мягко растекался по заиндевевшим коконам – спальным мешкам в нишах старинных стен почтенных каменных строений, возведенных во времена Тюдоров. Ныне испохабленные граффити, они все же волновали Стэнтона, обожавшего прошлое. Эти камни хранили эхо футбольных матчей и лодочных гонок. Обладай Стэнтон иными органами чувств, он бы расслышал и удары молотка по холодному долоту, высекавшему камни для этих стен.

У Главных ворот сидел привратник – совсем как в 2006-м, когда Стэнтон был восемнадцатилетним первокурсником. Однако на этом сходство заканчивалось. Уже не было добродушного красноносого типа в котелке, выглядывавшего из уютной сторожки, встречая посетителей. В 2024-м привратник сидел за толстым стеклом, одетый во флуоресцирующую желтую куртку, хотя вряд ли кто-нибудь мог его переехать.

– Посмотрите в камеру, – сказал он, не отрываясь от электронной игры. – Влип ты на хрен, братан. Совсем на хрен. Кабздец тебе на хрен.

Стэнтон не придал значения тираде, адресованной партнеру по игре, с которым привратник общался по мобильнику. Нераздельное внимание к собеседнику отошло в прошлое; если откликаться на то, что кто-то разговаривает с вами и одновременно по телефону, можно быстро спятить. Кроме того, для слегка знаменитого Стэнтона это даже было во благо. Если на тебя не смотрят, не будет и просьб о совместной фотографии.

Аппарат просканировал радужку глаза, идентифицировал Стэнтона и, бипнув, поднял шлагбаум. Стэнтон хотел проскочить, но оказался не достаточно быстр.

Парень, чья жизнь проходила в мобильнике, мгновенно узнал пронзительно синие глаза, стройную фигуру, привлекательное обветренное лицо и коротко стриженные выгоревшие волосы.

– Мама родная, это же ты, да? – сказал привратник. – Ты Кремень.

– Уже нет, – ответил Стэнтон. – Просто Хью.

– Охренеть, он самый, Кремень, – не отставал привратник и продолжил в телефон: – Ты не поверишь, кто здесь. Сам Кремень. Кремень Стэнтон. Да! Точно! Полный абзац! – Парень вновь обратился к Стэнтону: – Я прям тащусь от твоей чухни. Глазам не верю. Опупеть. Можно сфоткаться?

Стэнтон хотел сказать, что спешит, но проще было согласиться. Парень уже выбирался из своей кабинки, а Стэнтон не раз наблюдал, как обожание «фанатов», почувствовавших себя оскорбленными, мгновенно перерождается в ярость и обиду.

– Да. Конечно. Легко. Очень рад.

Привратник попытался обнять Стэнтона за плечи, но в том было больше шести футов, да и светящаяся куртка сковывала движения. Пришлось ограничиться объятием за талию, что слегка смутило обоих. Парень вытянул руку и сделал снимок.

– Улет в реале. Вот же бабуйня. – Привратник тотчас отправил фото в сеть. – Чем будешь завтракать, Кремень? Во дворе накопаешь червяков? Дневной рацион, да? Куча белка придаст тебе сил.

– Да, наверное, – ответил Стэнтон.

Он ненавидел свою известность, которой вовсе не искал. Однако понимал, что сам во всем виноват. Поначалу это казалось забавным и даже чем-то важным. Видеоролики по выживанию, которые он размещал в сети, были попыткой разжечь авантюрный дух в неблагополучных подростках. Ему это нравилось, он этим гордился. Почему только отпрыски аристократов могут получать кайф, проверяя себя на прочность? Стэнтон хотел выманить шпану из городских гетто в дикую природу, но потом стакнулся с благотворительными и молодежными организациями и дело вышло из-под контроля. Он стал сетевой знаменитостью, и за нарушение анонимности его вышибли из полка. Как будто все другие не хватались за публичные сделки.

Сквозь арку величественных старинных ворот Стэнтон прошел в Большой двор. Здесь все осталось неизменным и «большим» по всяким меркам: справа часовня, слева фонтан. Те же гравийные дорожки, истоптанные поколениями студентов. Неиссякаемый поток ярких и оптимистичных юных душ, зародившийся пятьсот лет назад. Душ, для которых даже грусть и печаль были трепетной жизнью, предметом стихов и песен. Сжигающая страсть, неуемное честолюбие, неразделенная любовь. Позже придут совсем другие горести.

Неудача. Разочарование. Раскаяние.

Минуя часовню, Стэнтон подумал об именах погибших в Великой войне, высеченных на мемориальной доске. Бывало, в сумерках он сидел один в часовне и читал эти имена. Все молодые люди, срезанные во цвете лет. Тогда он ужасно им сочувствовал. А теперь завидовал. Они умерли на гребне жизни. На восходе солнца.

Им не суждено состариться, как нам.

Они не изведают тяготы преклонных лет.[2]2
  Строчки из стихотворения «Павшим» Лоренса Биньона (1869–1943), английского поэта, драматурга, ученого.


[Закрыть]

Свезло.