Текст книги "Что случилось с Гарольдом Смитом?"

Бен Стайнер
Что случилось с Гарольдом Смитом?

Посвящается Мишель

Благодарности

Спасибо моему грозному агенту Элейн Стил; Руперту Ланкастеру и Хелен Гарнонс-Уильямс в издательстве «Ходдер», исполнительному продюсеру Гаю Исту, Нику Дрейку и блестящей команде в «Интермедиа». Не забудем, разумеется, о великолепном режиссере Питере Хьюитте, великодушном продюсере Рут Джексон и замечательной съемочной группе, которая позволила Гарольду поэкспериментировать. И моим родителям, которые то же самое позволили мне.

Никогда не судите о книге по обложке. Это во-первых. Я просто хотел это сказать.

Так что же случилось с Гарольдом Смитом?

Меня зовут Винс Смит. А Гарольд Смит был моим отцом.

Он умер недавно: слава богу, мирно отошел. Я проводил его в последний путь весьма оригинально. Дело в том, что старик вообще мало выходил из дома, и я решил устроить ему путешествие на свежем воздухе. Финальную грандиозную поездку.

И вот я прихватил отца (урну с его прахом, как вы понимаете), и мы отправились в Блэкпул.

А поехал я не один, со мной был еще кое-кто, и я попросил снять на видео, как я провожаю отца в последний путь, чтобы нам потом пересмотреть.

По-моему, вполне достойно.

Мы приехали в Блэкпул, купили билеты на американские горки. И на самом высоком вираже я открыл урну и выпустил отца на волю.

В этой связи совет тем, кто вынашивает сходные планы. Если вы решили рассеять прах с высоты птичьего полета американских горок, помните: сзади сидят живые люди.

Нда.

Когда поездка закончилась, группа японских туристов оказалась сплошь покрыта прахом Гарольда Смита.

Интересно, как будет по-японски: «Я дико извиняюсь, что по совершенно не зависящим от меня обстоятельствам прах моего отца рассеялся на ваши лица и одежды. Выражаю надежду, что он легко смывается».

Вряд ли отец остался бы доволен. Кому понравится, когда твой прах забивается в чужие носы.

И все же, все же: скорее всего отец бы не был на меня в обиде. Почему – вы поймете дальше. И к тому же я чувствовал, что обязан папе, обязан совершить нечто особенное. Как и он в свое время. Совершил для меня нечто особенное. Ну, для нас. И не однажды.

Целых два раза.

Это стоило поездки в Блэкпул.

Но начнем повествование

Итак, начнем его.

Сначала хочу пояснить, чтобы в задних рядах тоже разобрались. Вся эта история завязалась в 1977 году, а развязалась сейчас, в конце тысячелетия. Я достаточно ясно выразился?

Вышеописанный эпизод случился совсем недавно. А теперь вернемся еще на три месяца назад.

Это понятно? Ну хорошо.

Итак, день рождения моего отца.

По обыкновению я навещал его раз в год, в день его рождения. А в этом году как раз хотел пропустить свой визит.

Объясню почему.

НАТУРА: ЛОНДОНСКАЯ УЛИЦА – УТРО

Тихая зеленая улица на севере Лондона летним утром.

ПАВИЛЬОН: ГОСТИНАЯ – УТРО

ВИНС СМИТ, мужчина лет сорока, в задумчивости сидит в кресле. Он небрит, на нем старый халат и носки разного происхождения.

Винс мечтательно смотрит перед собой.

ПАВИЛЬОН: ВАННАЯ – УТРО

Винс заходит в ванную. Роется в навесном ящичке. Достает одноразовый станок для бритья.

ПЕРЕБИВКА

ПАВИЛЬОН: СПАЛЬНЯ – УТРО

Винс уже чисто выбрит. Он открывает шкаф, тщательно выбирает добротный пиджак.

ПЕРЕБИВКА

ПАВИЛЬОН: КУХНЯ – УТРО

Винс чистит ботинки.

Если у вас все в порядке со зрением, вы не могли не заметить, что повествование строится весьма своеобразно.

Объясняю.

Всю жизнь мечтал что-нибудь написать. О, ну да, я уже много чего понаписал. Если сложить все вместе, наберутся тысячи и тысячи слов. Я снял кучу фильмов, которые увидели не только мама и дядя Сид, а миллионы и миллионы зрителей. Может, даже конкретно вы.

Но вот в чем дело, загвоздка-то в чем. Я расточал блестящий талант прозаика на автомобили, средства для чистки унитазов и курорты.

Сколько драмы! Какой накал страстей! И все равно экранного времени мне отводилось тридцать секунд. И зритель приобщался к моим кинополотнам в паузах внутри мыльных опер или того хуже.

Понятно, да? Я – рекламщик. Бог рекламных пауз. Приятно познакомиться.

Я не знаю, может, это ясно и так, но я все же скажу, потому что такова правда, и, по-моему, иногда этого достаточно, чтобы говорить.

Это не мой творческий потолок.

Ну и.

Поэтому я решил написать киносценарий.

НАТУРА: УЛИЦА – ДЕНЬ

Винс, одетый с иголочки, выходит из дома.

И маленькое примечание, если вы не в курсе, – вот так и пишется киносценарий. Каждая сцена начинается с подзаголовка, в нем сообщается – в обратном порядке – в какое время дня происходит событие – днем, ночью, утром или вечером. Затем – место действия: на улице ли, в парке, в космическом корабле, у Великой Китайской стены и т. д. – и «ПАВИЛЬОН» или «НАТУРА»: первое – внутри, второе – снаружи.

После подзаголовка – описание действия и диалоги. Собственно, вы его потом и видите на экране.

Понятно? Я надеюсь, что вы поняли: это вам еще понадобится.

Будучи от природы человеком ленивым и нелюбопытным, всячески сопротивляясь самой идее что-то исследовать – я так понимаю, это всё чертова прорва тяжелой работы, – я скоренько решил написать сценарий на тему, более или менее мне знакомую. Выбор невелик: довоенные паровые двигатели (не спрашивайте, почему так вышло) и моя жизнь.

Итак:

ПАВИЛЬОН: КАБИНЕТ – ДЕНЬ

Винс задумчиво разглядывает МОНЕТУ в руке. Он подбрасывает монету.

Чистая лотерея. Выиграла моя жизнь.

Ну, значит, поехали.

ПАВИЛЬОН: КАБИНЕТ – НОЧЬ

Винс судорожно что-то пишет на листе бумаги. Мы видим только, чем он занят. Конкретных слов не разобрать, но, судя по ФОРМАТУ, это КИНОСЦЕНАРИЙ.

НАПЛЫВ ИЗ ЗАТЕМНЕНИЯ

Винс по-прежнему пишет – строчит на ПИШУЩЕЙ МАШИНКЕ.

Мы видим, что он стал старше.

ТИТР: ПЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

НАПЛЫВ ИЗ ЗАТЕМНЕНИЯ

Винс по-прежнему пишет – печатает на КОМПЬЮТЕРЕ.

Мы видим, что он стал еще старше.

ТИТР: ПЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

Винс вынимает из принтера страницу. Читает. Хмурится. Комкает страницу и бросает в переполненную мусорную корзину.

Промахивается.

Не беспокойтесь. Скоро привыкнете.

Поездка к морю

Итак, я побрился, почистил ботинки, оделся с иголочки и вышел из дому.

Был летний солнечный день, и я в общем-то неплохо себя чувствовал.

Учитывая обстановку.

В последнее время я пребывал в трудной жизненной полосе. Мы потеряли массу заказов. Проморгали кучу шансов. С деньгами проблемы. Большие причем.

Еще от меня ушла жена. Забрала двух дочерей.

Я не был в обиде – сам виноват. Я не сделал ничего такого из ряда вон, но все же виноват. Конечно, я умолял о прощении, но в глубине души виноватым себя не чувствовал. Я прямо как золотая рыбка, беззвучно молил извини, извини, извини. Просто слово. Просто звук. И было мне от этого паршиво.

Ну и.

Я шел по грязным улицам северного Лондона к метро и говорил себе: все не так уж плохо. В каждой неприятности есть своя приятность, Винсент. Держи хвост выше. Сегодня ты можешь позволить себе радоваться жизни. Сколько лет прошло? Двенадцать? Верно. А точнее?

Двенадцать лет, три месяца, семь дней и шесть часов. И…

НАТУРА: У ТАБАЧНОЙ ЛАВКИ – ДЕНЬ

Винс мнется, затем открывает дверь…

Винсент Джон Смит: после двенадцати лет, трех месяцев, семи дней и шести часов перерыва ты выкуришь сигарету.

В табачную лавку.

Чувство вины, как двадцать пять лет назад, когда пятнадцатилетним подростком я покупал первую в жизни пачку. Краснел и трясся, прямо как сейчас. Ничего себе! Три фунта за пачку! Где они, старые добрые сигареты «Плейерз-10»? Аккуратные такие пачечки были. Сигаретки маленькие, четкие такие, прямо как я – это я так шутил. Ну да, говорил Уолтер, плотные. Может быть, может быть. И еще когда делаешь первую затяжку – у них был такой острый горьковатый привкус. Господи, как я любил курить.

И вот наконец они снова со мной.

Но никаких тебе «Плейерз-10» или даже «Плейерз-6» – по шесть моя бабушка покупала. Ну, взять, что ли, «Ротманз»? Десять или двадцать? Черт, двадцать. Мало ли что.

Купил, за дело, иду по улице, открываю пачку, вытаскиваю сигарету, засовываю в рот. Спички… Рука тянется к карману. Да нет же, какие спички? Ты что, забыл? Ты не курил уже двенадцать лет с гаком – откуда у тебя спички? Даем обратный ход: сигарету изо рта, пытаемся засунуть обратно в пачку, нервничаем, сигарета ломается, эту выбрасываем, ничего, еще девятнадцать. Возвращаюсь к киоску, покупаю спички. Пачку из кармана, сигарету из пачки и в рот, чиркаю спичкой о коробок, дрожащей рукой подношу горящую спичку к сигарете.

НАТУРА: УЛИЦА – ДЕНЬ

Дрожащей рукой Винс подносит горящую спичку к сигарете. Глубоко затягивается… и его скручивает ПРИСТУП КАШЛЯ.

Проходящая мимо СТАРАЯ ДАМА не знает: то ли помочь человеку, то ли обойти от греха.

Нет, не беспокойтесь, солнце мое, я в порядке. Я просто придурок.

Кстати, это и для вашего сведения. Я – придурок по жизни.

Но очень настырный придурок. Отважно выкуриваю вторую, третью, четвертую и пятую. По-прежнему такое ощущение, будто слюнявишь палочку бенгальского огня. Но я их укротил, и это неплохо, потому что на четвертой и пятой я уже трясусь в электричке восточного направления, в единственном вагоне для курящих: обтираюсь локтями с бывалыми курильщиками – они хрипят, лица желтые.

Шестая сигарета: выхожу из электрички.

Седьмая: иду по городку.

Гм. По-моему, денек задался. По крайней мере, судя по погоде. Солнце. Тепло. Туман не очень чтобы. Ветер с соленым привкусом моря.

В двенадцать пятьдесят три подхожу к пабу «Баронский Герб». Помню, помню такой. Мы как-то сюда заскакивали. Я тогда заказал пинту пива «Старый Бездельник», а она – джин с тоником. Мы с ней порой любили выпить.

Останавливаюсь и думаю: а не глотнуть ли пивка? Нет, не то.

Ага, знакомые ступеньки, за ними дорожка через поле.

На восьмой сигарете пересекаю поле. Запах дыма перемешивается с пряным ароматом лета и соленым ветром. Иду дальше.

Быстрее. Точно. Я помню. Конечно. Теперь я знаю, куда иду. И вот оно разворачивается: огромное.

Море.

Ну вот. Стою на краю. Прямо на краю.

Давненько закралась ко мне эта мысль – лет эдак двенадцать с гаком тому назад: если я пойму, что жизнь моя дает прощальный гудок, во мне поселилась смертельная болезнь, ну, не будем называть имен, лишь бы такая, чтобы верный каюк, ну, например, рак или еще что, – тогда бы, потрясенный этой новостью, я бы перво-наперво подумал…

Отлично. Снова можно курить.

Только вдумайтесь.

Девятая сигарета. Уф. Сигарета не радует. Смейся, Винс, смейся. Вдыхай дым, вдыхай. И в воду.

И мне не стыдно. И не страшно. Мне ничего.

В воду. В воду. Шлеп-шлеп. Ого – триста футов.

И еще я думал: уж если ты решил утопиться с головой, надо напоследок себя порадовать. Почему бы нет?

Нырнуть на триста футов! Уух! Вот это будет да! Ребята в Блэкпуле с их американскими горками и близко не стоят.

Так, прощальная сигарета, и пускай на вкус дерьмо. Десятая. Если бы пачка была на десять штук, была бы последняя. В следующий раз надо учесть. Стоп, ты что – шутишь? Вот сейчас? М-да, Винс, ты знаешь о себе меньше, чем кажется.

И вдруг, из ниоткуда, – мысль.

А что, если?…

…если я нырну и действительно возрадуюсь? Оказавшись между небом и землей, вернее, между небом и дном: уже не там, где чаек гнезда, но еще и не там, где ползают по дну пустотелые усоногие раки, странная мысль вдруг пронзит меня: «Как хорошо! А можно еще раз? Можно еще прокатиться?». Вдруг получится так прекрасно, что я снова почувствую вкус к жизни? Что, если так? И что тогда? Будет слишком поздно. И последняя мысль мелькнет в моей черепушке, прежде чем ее расколют усоногие раки: «О, нет».

Гм.

Я попятился.

Я все-таки пошел в паб «Баронский Герб» и заказал пинту пива.

И вы не представляете, как хороша, как сладостна была моя одиннадцатая сигарета, и радость жизни устаканилась во мне, и в голове какое-то приятное гудение, кружение. И покалывание в кончиках пальцев. Славно, так славно.

И я подумал: ох ты черт. Я опять курильщик, и даже не собираюсь помирать.

Визит

ПАВИЛЬОН: В ВАГОНЕ ПОЕЗДА – ДЕНЬ

Винс в вагоне. Поезд трогается.

ПЕРЕБИВКА

НАТУРА: ВОЗЛЕ ДОМА ПРЕСТАРЕЛЫХ – ДЕНЬ

Винс подходит к дому престарелых. В руке – цветы.

ПАВИЛЬОН: В КОМНАТЕ ДОМА ПРЕСТАРЕЛЫХ – ДЕНЬ

Винс сидит у постели отца ГАРОЛЬДА СМИТА. Похоже, старик умирает.

Все-таки я поехал навестить отца.

Он жил, если это слово вообще уместно, в доме престарелых «Белые Башни».

С прискорбием должен признать, что Гарольд Смит был живым лишь относительно.

Сам он вроде этого не понимал. Но с другой стороны, вообще не разберешь, что он понимал. Отец уже некоторое время болел и почти все время лежал в кровати, глядя на… что? Потолок. Стену. Телевизор. Сиделку. Ходунки «Циммер», с помощью которых он иногда передвигался по комнате – медленно, медленно. Он поглядел на обед. На кучу вещей. Но вряд ли он их различал. Хотя на еду, наверное, реагировал. Особенно на чипсы. Он, Гарольд Смит, всегда чипсы любил.

Что ж, как обычно, я пришел к нему с цветами. Сел у кровати, взял его за руку.

А потом совершил нечто необычное. Чего никогда прежде не делал.

ПАВИЛЬОН: КОМНАТА В ДОМЕ ПРЕСТАРЕЛЫХ – ДЕНЬ

Винс сидит у постели отца. Он собирается с духом, чтобы сказать…

ВИНС (голос за кадром)

Я хотел спросить его. О том, что произошло много лет назад. О чем мы избегали говорить.

Винс сжимает руку отца.

ВИНС (голос за кадром)

Отец? Отец? Это по правде было?

Похоже, старик не слышит Винса.

ПЕРЕБИВКА

НАТУРА ТИПОВЫЕ УЛИЦЫ ЮЖНОГО ЙОРКШИРА

ВИНС (голос за кадром)

Год 1977-й…

ПАВИЛЬОН: КОМНАТА МОЛОДОГО ВИНСА – УТРО

Мы видим МОЛОДОГО ВИНСА, ему 18. На нем белый пиджак и черная рубашка с расстегнутым воротом. Он стоит, воздев руку.

ВИНС (голос за кадром)

Вот это был человек!

Винс стоит перед плакатом с изображением эпизода из «Лихорадки субботнего вечера» [i]  [i] «Лихорадка субботнего вечера» (1977) – культовый фильм американского кинорежиссера Джона Бэдема о бруклинском подростке, помешанном на диско, с Джоном Траволтой (р. 1954) в главной роли и саундтреком диско-группы «Би Джиз».


[Закрыть] с ДЖОНОМ ТРАВОЛТОЙ в такой же позе. Еще на Винсе пижамные штаны и шлепанцы.

ВИНС (голос за кадром)

А как он танцевал!

Наезд камеры на проигрыватель. Иголка опускается на виниловую пластинку: звуки ДИСКО сотрясают комнату. Винс начинает танцевать. Он заводится все больше, но тут… раздается СТУК в дверь.

Дверь открывается, на пороге стоит ГАРОЛЬД СМИТ, 58 лет, в халате. Он протягивает сыну чашку чая.

ГАРОЛЬД

Винс, восемь утра.

Винс берет чашку с чаем.

ВИНС

Пасиб, пап.

1977 год. Мне тогда было восемнадцать. Что могу сказать о себе тогдашнем? Худой, мальчишка, ранимая душа. Небольшого роста. Хлипкий, тонкокостный. Сопля. Сейчас-то я могу так сказать, но тогда… Да если б кто посмел сказать про меня правду – получил бы по башке тренажером «Булворкер».

По крайней мере, этот чертов «Булворкер» совершил бы свою полезную работу.

А так от него никакого толку. Заплатил двадцать фунтов стерлингов и полгода тренировался полчаса в день. Но оставался где-то на уровне Чарлза Атласа «до» – ну, понятно, до того, как он взаправду стал Чарлзом Атласом, был чуток поменьше и не такой известный. Чарлз Гримсби скорее или как там его. В те дни, когда ему еще песком в лицо швыряли. Ну признаю, признаю – вот такой я и был.

Но вообще-то знаете, что толкуют про маленьких и идеально сложенных?

Нельзя сказать, чтобы я был сильно озабочен своей внешностью. Я отправлялся в школу, и мне было плевать, что в смысле красоты я, может, предпоследний с краю. Или что я самый красавчик в местной лавке, или в очереди на автобус или к зубному, все относительно. И когда я шагал по улице, я не смотрел на свое отражение в витрине магазина или в окне машины, чтобы пригладить волосы или поправить галстук. Я особо не тратил времени на внешность, не думал о ней, не анализировал, не подсчитывал.

Ладно. Девять баллов моей внешности.

Уолтер поправил бы меня: семь с половиной. Да что там говорить: четыре с половиной.

В общем, если у меня и возникал интерес к моей внешности – сознаюсь, время от времени этот вопрос меня слегка тревожил, – я бы этот интерес нарциссизмом не назвал. Чисто практический подход.

Ведь я планировал стать кинозвездой.

Я присмотрел себе это поприще лет эдак в тринадцать. Много положительных моментов: обилие денег плюс поклонницы.

Как теперь припоминаю, я был в себе уверен не потому, что обладал особым актерским талантом. Просто я был похож – или мне казалось, что я был похож, – на всех кинозвезд одновременно. Берт Рейнолдс? Джинсовая куртка, вязаная шапка с помпоном – и пожалуйста, Смоки. Роберт Редфорд? В мамином светлом парике – просто не отличишь. Стив Маккуин – сходство заметно невооруженным глазом. Вот Клинт Иствуд[ii]  [ii] Берт Рейнолдс (р. 1936), Роберт Редфорд (р. 1937), Стив Маккуин (1930–1980) и Клинт Иствуд (р. 1930) – американские киноактеры, снимавшиеся во множестве приключенческих фильмов, секс-символы и образцы для подражания своего поколения.


[Закрыть] подкачал, но он все равно уж очень страшен. Удивительно, что его вообще пустили в кино. Он был, конечно, повыше меня, но лицо все в морщинах и щурится, как будто очки потерял.

Хит месяца, вот и весь Клинт Иствуд.

Поэтому я остановился на Рейнолдсе, Редфорде и Маккуине. Мне неплохо было и в их компании, хотя они были еще не в курсе.

Но потом случилось нечто, поднялось как смерч и сдуло всех моих кумиров на самую нижнюю ступеньку. Потому что мне вдруг стало ясно, что я не так уж на них похож, я похож на сами знаете кого, я просто вылитый его младший брат.

1977 год. Лихорадка субботнего вечера.

Ну, вам объяснять не надо.

«Несбитт Соло»

Итак, я решил стать кинозвездой.

Как и положено человеку с подобными амбициями, я устроился младшим помощником юрисконсульта в одной конторе Южного Йоркшира.

Не совсем, конечно, Голливуд, но начало положено.

Юридическая контора «Несбитт Соло: Солиситоры и Комиссары по Приведению к Присяге» принадлежала некоему мистеру Киту Несбитту. Сотрудники прозвали его «Бородавка», в честь волосатого грызуна, свившего гнездо над мистер-Несбиттовой верхней губой.

Мистер Несбитт перекупил контору у двух бестолковых стряпчих, вычистил помещение, как авгиевы конюшни, выкинул на помойку старую мебель – и сотворил мирок по собственному образу и подобию.

Он же придумал девиз для своей компании: «Стильно. Справедливо».

Да, еще как стильно. Особенно цветовое решение: чтобы пройти из одного конца конторы в другой и не ослепнуть, желательно было бы нацепить солнечные очки.

У мистера Несбитта был пунктик: он любил яркие цвета. Особенно оранжевый. Вообще-то по конторе ходили слухи, что

а) мистер Несбитт носит исключительно трусы оранжевого цвета и что

б) каждое утро он надевает новую пару, а старую выбрасывает.

Семь пар трусов в неделю, триста шестьдесят пять в год. И я тогда подумал: 365 пар трусов! Мне бы на целую жизнь хватило.

А может, и дольше.

Помню, как-то днем я сидел в офисе и усиленно обдумывал проблему трусов. Когда ты младший помощник юрисконсульта и сидишь от звонка до звонка и до него осталось три часа, задумаешься и про трусы.

Итак. Если я в среднем изнашиваю три пары трусов в год, 365 пар трусов может хватить на 135 лет жизни. А это значит, что я смог бы завещать остатки трусов своему сыну, а тот – своему.

Только представьте. Три поколения Смитов под знаком оранжевых трусов.

Конечно, я основывал свои оптимистические прогнозы на слухах, но очень хотелось светлого оранжевого будущего. И вот однажды мы с моим другом Уолтером опрокинули пару-тройку кружек пива в пабе и родили гениальную идею. Мы пойдем и проверим, правда это или нет. В смысле трусов. Мы пороемся в мусорном баке и, возможно, найдем там кучу оранжевых трусов мистера Несбитта. Идея была не такой идиотской, как может показаться на первый взгляд. Потому что Уолтер сказал, что на этом можно сделать капитал. У Уолтера сильно развита предпринимательская жилка, этого у него не отнять. И вот что мы решили. Если мы действительно обнаружим залежи вышеозначенных трусов, мы тогда притащим их домой, постираем и начнем продавать их мистеру Несбитту как новые, только по сниженной цене. Такую операцию можно проделывать ежедневно, если только однажды мистер Несбитт не догадается, что он, конечно, ходит в чистых трусах, но все же стираных.

Гм. Неплохо, Уолтер.

Но не одни яркие цвета являлись коньком мистера Несбитта. Еще он был помешан на прогрессе. И гордился тем, что первым в Шеффилде приобрел электронный портативный калькулятор.

Конечно, тому калькулятору было далеко до сегодняшних: он мог делать только сложение и только одноразрядных чисел. Да и был тот калькулятор не совсем чтобы карманным – для него карманы требовались размером с портфель, – но калькулятор был несомненно – уверял Несбитт – первым.

Ему это жутко нравилось.

И другие штуки у нас в конторе тоже были.

Громкоговорящая связь – мистер Несбитт мог давать указания, не выходя из кабинета.

Электронные часы, которые одновременно показывали время в Сингапуре, Мельбурне, Москве, Нью-Йорке, Рио-де-Жанейро и Йоханнесбурге.

Очень практичная вещь для конторы в Шеффилде.

Да, еще был компьютер. РХ 1990.

Чертов компьютер.

Но это особая история.