Текст книги "Время – деньги!"

Глава ХIII

Наш новый губернатор капитан Денни привез для меня от Королевского общества вышеупомянутую медаль, которую он преподнес мне на приеме, организованном городом в его честь. При этом он в очень любезных словах выразил мне свое уважение, сказав, что он уже давно много слышал обо мне. После обеда, когда общество по обычаю того времени приступило к вину, он отвел меня в другую комнату и сообщил, что его друзья в Англии советовали ему подружиться со мной, как с человеком, который способен дать ему наилучшие советы и наиболее эффективно содействовать облегчению его административной работы; что поэтому он больше всего желает установить со мной хорошее взаимопонимание и заверяет меня в своей готовности во всех случаях оказывать мне любые услуги, какие будут в его власти. Он также много говорил мне о благосклонном отношении собственника к провинции и о выгоде, которая будет возможна для нас всех и для меня в частности, если давно продолжающаяся оппозиция против его мероприятий прекратится и между ним и народом восстановится согласие; при этом считают, что в осуществлении такой задачи никто не смог бы оказаться более полезным, чем я, и я могу рассчитывать на соответствующие вознаграждения и знаки благодарности. Остальные гости, заметив, что мы не возвращаемся, послали нам графин мадеры, которому губернатор оказал большое внимание, после чего его просьбы и обещания соразмерно возросли. На это я ответил, что мои обстоятельства, слава богу, таковы, что в благосклонности собственника я не нуждаюсь и что, состоя членом собрания, я не могу принять ни одно из его предложений; однако лично я не имею ничего против собственника и что всякий раз, когда предлагаемые им общественные меры будут, по-видимому, служить благу народа, никто не поддержит их и не будет способствовать их продвижению более ревностно, чем я сам. Моя оппозиция в прошлом была основана на том, что мероприятия, которых от нас требовали, были явно в интересах собственника, вопреки интересам народа; я весьма признателен губернатору за его высказывания в отношении меня и он может не сомневаться, что я сделаю все, что в моих силах, чтобы по возможности облегчить его управление; в заключение я выразил надежду, что он не привез с собой таких злосчастных инструкций, которые мешали работе его предшественников..

На это он тогда ничего не сказал; но когда впоследствии он занялся обсуждением дел совместно с собранием, опять появились эти инструкции и возобновились дебаты, и я, как всегда, стал активно действовать в оппозиции. Я опубликовал сперва эти инструкции, а затем ряд замечаний о них. И то и другое можно найти в материалах собрания того времени и в историческом обзоре, который я впоследствии напечатал.

Но между нами не возникло личной вражды; мы часто встречались, он был образованным человеком, много повидал на свете и был интересным и приятным собеседником. Он сообщил мне, что мой старый друг Ралф жив и считается одним из лучших политических писателей Англии, что Ралф участвовал в диспуте между принцем Фредериком и королем и получил пенсию в триста фунтов стерлингов в год; что на поэтическом поприще он так и не стяжал большой славы. Поп осудил его поэзию в «Дунсиаде», но проза его считалась не хуже, чем проза любого другого автора.

Собрание, поняв, наконец, что собственники упорно продолжают связывать депутатам руки своими инструкциями, несовместимыми не только с привилегиями для народа, но и со службой короне, решило обратиться с петицией к королю и назначило меня своим агентом в Англии для представления и поддержки петиции.

Палата направила губернатору билль, выделявший в пользу короля сумму в шестьдесят тысяч фунтов стерлингов (из которых десять тысяч фунтов стерлингов поступало в распоряжение тогдашнего генерала лорда Лаудона). Губернатор, руководствуясь своими инструкциями, категорически отказался утвердить этот билль. Я уже договорился с капитаном почтового корабля в Нью-Йорке Моррисом о моем проезде, и багаж мой был погружен на корабль, когда в Филадельфию прибыл лорд Лаудон – специально для того, как он сказал мне, чтобы попытаться примирить губернатора с собранием, дабы служба его величества не усложнялась их разногласиями. Поэтому он пожелал иметь встречу с губернатором и со мной, чтобы иметь возможность выслушать мнения обеих сторон. Мы встретились и обсудили этот вопрос. От имени собрания я выдвинул различные доводы, которые можно найти в прессе того времени. Они были мною написаны и опубликованы в протоколах собрания; губернатор отстаивал свои инструкции, говорил о данном им обязательстве соблюдать их и утверждал, что его ждет гибель, в случае если он нарушит это обязательство; но, по-видимому, он не прочь был рискнуть, если лорд Лаудон посоветует это сделать. Его светлость этого сделать не пожелал, хотя был момент, когда я подумал, что почти убедил его согласиться на это; но в конечном счете он предпочел настаивать на уступках со стороны собрания. Он просил меня приложить все усилия для осуществления вместе с ним этой цели, заявив, что не сохранит ни одного из королевских подразделений для защиты наших границ, так что если мы не будем продолжать заботиться о защите сами, то границы останутся незащищенными и открытыми для врага. Я ознакомил Палату с тем, что произошло, и представил ряд резолюций, которые я составил, декларирующих наши права и провозглашающих, что мы не отказываемся от требования этих прав, но лишь откладываем их осуществление, уступая силе, против которой мы протестовали; наконец, Палата согласилась снять свой билль и составить другой, соответствующий инструкциям собственника. Этот билль губернатор, конечно, утвердил, и я мог спокойно продолжать свою поездку. Но тем временем корабль с моим багажом отошел, что явилось для меня немалой потерей, а единственным возмещением были выражения благодарности его светлости за мои услуги; вся честь достигнутого соглашения досталась ему. Он отправился в Нью-Йорк раньше меня, и так как время отправки почтовых кораблей зависело от его распоряжения, а там находилось два корабля, из которых один, как он сказал, должен был отойти очень скоро, я попросил сообщить мне точное время отбытия, чтобы не опоздать на него. На это последовал ответ: «Я объявил, что корабль должен отойти в следующую субботу; но могу вам сообщить, между нами, что если вы будете там в понедельник утром, то как раз поспеете вовремя; но дольше не задерживайтесь». Из-за какой-то случайной задержки на переправе я прибыл на место в понедельник днем и очень опасался, что корабль уже отплыл, так как ветер был попутный. Но меня скоро успокоили сообщением, что корабль еще находится в гавани и не отплывет до следующего дня.

Можно было бы подумать, что теперь я уже почти уехал в Европу; я и сам был того же мнения; оказалось, однако, что тогда я еще мало знал характер его светлости, одной из главных черт которого была нерешительность.

Приведу некоторые примеры. Было начало апреля, когда я прибыл в Нью-Йорк, а отплыли мы, кажется, в конце июня. В Нью-Йорке стояло два почтовых корабля; они уже давно находились в готовности, но задерживались из-за писем генерала, доставка которых все время откладывалась на «завтра». Прибыло другое судно, которое также задержали, и, прежде чем мы отплыли, ожидалось прибытие уже четвертого корабля. Наш корабль должен был отправиться первым, так как он долее всех стоял в гавани. Пассажиры были набраны полностью, и некоторые из них нетерпеливо ожидали отправления. Купцы испытывали тревогу за свои письма, за свои страховые полисы (время было военное) и за портящиеся товары, но их беспокойство ни к чему не приводило. Письма его сиятельства были не готовы; к тому же всякий, кто ни являлся к нему, всегда находил его за бюро с пером в руке и убеждался, что ему приходится очень много писать. Однажды утром, зайдя к нему засвидетельствовать свое почтение, я нашел в его прихожей некоего Инниса, посыльного из Филадельфии, прибывшего оттуда нарочным с пакетом для генерала от губернатора Денни. Он вручил мне несколько писем от моих друзей; это заставило меня поинтересоваться, когда он должен вернуться и где остановился, чтобы я мог послать с ним несколько писем. Он сказал, что ему приказано зайти завтра в девять за ответом генерала для губернатора и что он отправится немедленно. Я в тот же день отдал ему письма. Спустя две недели я опять встретил его в том же месте. «Вы так скоро вернулись, Иннис?» – «Вернулся! Нет, я еще не уезжал». «Как так?» – «В течение последних двух недель я захожу сюда каждое утро за письмами его светлости, но они все еще не готовы». – «Возможно ли это, когда он так много пишет! Ведь я постоянно вижу его за бюро». – «Да, – сказал Иннис, – но он, подобно святому Георгу, всегда сидит верхом на коне, но никогда не скачет». Это наблюдение, сделанное посыльным, было, по-видимому, вполне обоснованным, так как, будучи уже в Англии, я узнал, что мистер Питт (впоследствии лорд Чэтэм) привел в качестве одной из причин для снятия этого генерала и назначения генералов Эмхертса и Вольфа то, что «министр никогда ничего не слышал от него и не мог понять, чем он занимается».

В этой обстановке ежедневного ожидания отплытия, а также в связи с тем, что все три почтовых корабля спустились к Сэнди Хук, чтобы там примкнуть к флоту, пассажиры полагали, что лучше всего быть на борту, чтобы корабли по внезапному приказу не отплыли, и они не остались бы. Насколько я помню, мы пробыли там около шести недель, истребляя свои дорожные запасы и добывая новые. Наконец, флот ушел с генералом и всей его армией на борту к Луисбургу с намерением осадить и взять эту крепость; всем почтовым кораблям было приказано сопровождать генеральский корабль и быть готовыми принять его депеши, когда они будут написаны. В таком положении мы пробыли пять дней, прежде чем получили письмо с разрешением отплыть, и наш корабль покинул флот и взял курс на Англию. Два других почтовых корабля генерал еще задержал, ведя их за собой до Галифакса, где он остановился на некоторое время с целью произвести военное учение, состоявшее в бутафорских атаках на бутафорские форты; затем, раздумав осаждать Луисбург, он вернулся в Нью-Йорк со всеми своими войсками вместе с двумя вышеупомянутыми почтовыми кораблями и всеми их пассажирами! За время его отсутствия французы и индейцы взяли форт Георг на границе той провинции, и после капитуляции индейцы перерезали значительную часть гарнизона.

Впоследствии я встретил в Лондоне капитана Бонелла, который вел один из этих почтовых кораблей. Он рассказал мне, что, когда его корабль был задержан на месяц, он доложил его светлости, что подводная часть его корабля заросла ракушками и водорослями до такой степени, что это неизбежно будет мешать быстрому ходу, который необходим для почтового корабля, и попросил разрешения произвести очистку подводной части. Его светлость спросил, сколько на это потребуется времени. Капитан ответил, что три дня. Тогда генерал заметил:

«Если вы сможете справиться с этим в один день, я разрешу, в противном случае – нет, так как вы должны будете отплыть послезавтра».

Так он и не получил разрешения, хотя после этого его задерживали со дня на день еще в течение целых трех месяцев.

Я видел также в Лондоне одного из пассажиров Бонелла, который был настолько взбешен тем, что его светлость обманул его и так долго задержал в Нью-Йорке, а затем провез в Галифакс и обратно, что поклялся подать на него в суд за понесенные убытки. Осуществил ли он свое намерение или нет, я не слышал, но, судя по его словам, ущерб его делам был нанесен весьма значительный.

В общем я очень удивлялся, как такому человеку могло быть вверено столь важное дело, как командование большой армией; но впоследствии, когда я больше повидал мир и узнал средства получения мест и должностей и мотивы назначения на них, мое удивление значительно уменьшилось. Генерал Ширли, к которому перешло командование армией после смерти Брэддока, должен был бы, по моему мнению, если бы оставался на своем посту, значительно лучше провести военную кампанию, нежели это сделал в 1757 году Лаудон, который был легкомысленным, расточительным и в высшей степени бесчестным по отношению к нашему народу командующим. Хотя Ширли сам не имел военного образования, он обладал острым умом и проницательностью, прислушивался к добрым советам других, был способен составлять разумные планы и быстро, деятельно проводить их в жизнь. Лаудон же, вместо того чтобы оборонять колонии со своей огромной армией, оставил их совершенно незащищенными, а сам устраивал ненужные смотры в Галифаксе, в результате чего был потерян форт Георг; кроме того, он расстроил все наши торговые операции и истощил нашу торговлю продолжительным эмбарго на экспорт продовольственных товаров под тем предлогом, чтобы продукты не достались врагу, но в действительности с целью сбить на них цены в пользу подрядчиков, в чьих доходах, как говорили, он имел свою долю (впрочем, последнее, возможно, было лишь недоказанным подозрением); когда же, наконец, эмбарго было снято, он не позаботился послать сообщение об этом в Чарлстон, где флот Каролины был задержан дополнительно почти на три месяца, вследствие чего подводная часть кораблей была до такой степени источена червями, что большая часть из них на обратном пути пошла ко дну.

Ширли, как человек не знакомый с военными делами, я уверен, был искренно рад избавиться от столь обременительного дела, как командование армией. Я присутствовал на приеме, организованном городом Нью-Йорком в честь лорда Лаудона, когда последний принимал командование. Ширли, хотя и был смещен, также находился в числе присутствующих. Собралось большое общество из офицеров, горожан и иностранцев, и пришлось одолжить несколько кресел по соседству. Одно из этих кресел, очень низкое, досталось мистеру Ширли. Заметив это, так как мы сидели рядом, я сказал: «Вам дали, сэр, слишком низкое место». – «Неважно, мистер Франклин, – сказал он. – Я считаю низкое место самым удобным!»

Пока меня вышеупомянутым образом задерживали в Нью-Йорке, я получил все счета на снабжение продовольствием и всем прочим, что я доставил Брэддоку. Некоторые счета нельзя было раньше получить от разных лиц, которых я нанимал для помощи в этом деле. Я представил эти счета лорду Лаудону с просьбой, чтобы мне их оплатили. Лаудон поручил проверить их соответствующему чиновнику, который после сличения каждой статьи с ее оправдательным документом заверил их, и его светлость пообещал выдать мне ордер на получение у кассира следуемой мне суммы. Однако выплата все время откладывалась, и хотя я аккуратно заходил в назначенное время, денег я не получал. Наконец, перед самым моим отъездом, Лаудон сказал мне, что по долгом размышлении решил не смешивать свои счета со счетами предшественников. «А вы, – заявил он, – когда будете в Англии, представьте сразу же ваши счета в казначейство, и они будут немедленно оплачены».

Я выразил желание получить по счетам тотчас же, ссылаясь на большие и неожиданные расходы, которые я понес вследствие столь продолжительной задержки в Нью-Йорке, – но все было безрезультатно. Напрасно я говорил, что, по моему мнению, было неправильно чинить мне дальнейшие затруднения в получении денег, которые я уплатил авансом, так как я не получал комиссионных за мою службу. «О, сэр, – сказал он, – вы и не думайте убедить нас, что вы не в выигрыше; мы лучше понимаем эти дела и знаем, что всякий, кто связан со снабжением армии, находит средства и пути, чтобы при этом набить свой собственный карман». Я уверял его, что это ко мне не относится и что я не взял ни фартинга, но он явно не верил мне; в самом деле, впоследствии я узнал, что на таких поставках часто создаются огромные состояния.

Что же касается моих счетов, то они остаются неоплаченными и по сей день, о чем я еще буду говорить ниже.

До отплытия капитан нашего почтового корабля много хвастался быстроходностью своего судна; к несчастью, когда мы вышли в море, корабль, к его немалому разочарованию, оказался тихоходным при девяноста шести парусах. Было высказано много догадок о причинах этого. Однажды, когда мы находились вблизи другого корабля, почти такого же тихоходного, как наш, который, однако, обогнал нас, капитан приказал всем перейти на корму и стоять по возможности ближе к флагштоку. Нас было, включая пассажиров, всего около сорока человек. Пока мы там стояли, корабль ускорил ход и вскоре оставил далеко позади своего соседа, что явно подтвердило подозрение нашего капитана, что корабль имел слишком большую нагрузку на нос. Бочонки с водой, кажется, все были помещены впереди; поэтому он приказал переместить их дальше к корме, после чего корабль раскрыл свои возможности и показал себя наилучшим во всем флоте.

Капитан сказал, что этот корабль однажды шел со скоростью тринадцати узлов, т. е. тринадцати миль в час. Мы имели на борту в качестве пассажира капитана королевского флота Кеннеди. Он возразил, что это невозможно, что ни один корабль никогда не шел так быстро и что, должно быть, деления лаг-линии неточны или неверно определялась скорость лагом. Между двумя капитанами было заключено пари: спор должен был решиться, когда подует благоприятный ветер. Кеннеди предварительно тщательно проверил лаг-линию; она оказалась удовлетворительной. Он решил сам бросить лаг. Спустя несколько дней, когда поднялся свежий попутный ветер, капитан нашего почтового корабля Лутвидж высказал уверенность, что корабль идет со скоростью тринадцати узлов. Кеннеди сделал проверку и признал, что проиграл пари.

Я привожу этот факт, чтобы высказать следующее соображение. Известно, что из-за несовершенства в искусстве кораблестроения никогда нельзя знать заранее, будет ли новый корабль быстроходным, ибо часто оказывается, что новое судно, построенное по точной модели быстроходного корабля, выходит на редкость тихоходным.

Я думаю, что это в какой-то степени зависит от различных мнений моряков о способах нагрузки, снаряжения корабля и постановки парусов; каждый имеет свой метод, и одно и то же судно, нагруженное в соответствии с распоряжениями одного капитана, будет идти лучше или хуже, нежели оно пойдет, нагруженное соответственно приказам другого. Кроме того, очень редко случается, чтобы корабль строился, оснащался для плавания и управлялся одним и тем же лицом. Один человек строит корпус корабля, другой оснащает его, а третий нагружает и ведет. Ни один из них не имеет полного представления о соображениях и опыте других и поэтому не может сделать правильных выводов из сочетания всех обстоятельств.

Даже в простой операции управления кораблем на море я часто был свидетелем различных суждений со стороны офицеров, сменявших друг друга на вахте. При одинаковом ветре они расходились во мнениях относительно того, под каким углом следует ставить паруса, так что казалось, что у них нет твердо установленного способа управления кораблем. Однако я думаю, что можно было бы провести ряд опытов, во-первых, для того, чтобы определить наиболее правильную форму корпуса корабля для быстрого хода; во-вторых, чтобы установить наилучшие размеры мачт и наиболее подходящее место для них; затем определить форму и количество парусов и их наилучшее положение при различных ветрах и, наконец, размещение нагрузки. Наш век – это век опытов, и я полагаю, что ряд точно проведенных комбинированных опытов принес бы большую пользу. Поэтому я уверен, что недалек тот день, когда какой-нибудь изобретательный философ займется этим делом, и желаю ему успеха.

За время нашего рейса мы несколько раз подвергались преследованиям, но всякий раз уходили; в течение тридцати дней мы производили измерения глубины лотом.

Наши наблюдения были точны. Капитан решил, что мы уже так близко находимся от нашего места назначения – порта Фэлмут, что если мы сделаем за ночь хороший переход, то к утру достигнем входа в гавань. Благодаря ночному переходу мы смогли бы также остаться незамеченными вражескими каперами, которые часто крейсировали у входа в пролив. Мы поставили все паруса, какие только могли; ветер был свежим и попутным; мы шли прямо по ветру и преодолели большое расстояние. Капитан, сделав наблюдения, наметил курс, как он думал, так, чтобы пройти вдали от островов Силли; но, по-видимому, иногда в проливе Святого Георга возникает сильное течение, которое вводит в заблуждение моряков и, в частности, вызвало гибель эскадры сэра Клоудсли Шовела. Оно же, вероятно, было причиной того, что случилось с нами.

На носу нашего корабля стоял вахтенный, которому часто отдавалась команда: «Смотри хорошенько вперед!» И он каждый раз отвечал: «Есть, есть!» Но, по всей вероятности, глаза его при этом были закрыты, и он почти спал (говорят, вахтенные иногда отвечают механически), так как он не заметил впереди света, который был скрыт лиселями от рулевого и от остальных вахтенных; благодаря случайному отклонению корабля этот свет был обнаружен и вызвал большую тревогу, так как мы были очень близко к нему; свет казался мне величиной о колесо телеги. Была полночь, и наш капитан крепко спал; но капитан Кеннеди, выскочив на палубу и увидев опасность, приказал кораблю сделать крутой поворот при всех парусах; эта операция, весьма опасная для мачт, была хорошо проведена, и мы избежали неминуемого кораблекрушения, так как мчались прямо на скалы, где был установлен маяк. Это избавление от гибели благодаря маяку произвело на меня сильное впечатление, и я решил поддержать их строительство в Америке, если я доживу до возвращения туда.

Утром промером глубины и другими способами было обнаружено, что мы находимся вблизи нашего порта, но земля была скрыта от нас густым туманом. Около девяти часов туман начал рассеиваться, казалось, что он поднимался прямо из воды, как театральный занавес, за которым открывается вид на город Фэлмут, суда, стоящие в гавани, и поля. Это было чарующее зрелище для тех, кто долго не видел других горизонтов, кроме однообразной картины пустынного океана: оно доставляло нам тем большее удовольствие, что теперь мы были избавлены от всех тревог, связанных с состоянием войны.

Я немедленно отправился с сыном в Лондон и только ненадолго останавливался по дороге, чтобы осмотреть Стоунхэдж в Салисбери Плэйн и дом, сады и очень любопытную коллекцию древностей лорда Пэмброка в Вильтоне.

Мы прибыли в Лондон 27 июля 1757 года.