Текст книги "Дети улиц"

7
Дикая птица

– Джозеф, сколько вы здесь находитесь? – спросил как-то Джим сутулого человека во дворе.

– Нахожусь здесь? – Джозеф повернул голову и покосился на Джима. – Иногда мне кажется, что я здесь родился. Другого места я не знаю, сынок. Да и это место не знаю тоже. – Он пододвинулся к Джиму поближе, чтобы повернуть голову и посмотреть на длинное высокое здание с рядами зарешеченных окон. – Я не был в комнате для женщин, хотя давным-давно я, вероятно, бывал в детской, я так думаю, вместе с матерью. Я был среди тех, кто находится в лазарете. Но здесь столько извилистых коридоров, мансард и вообще мест, где я никогда не был, Джим. И не хочу туда попадать. Это место – словно целый мир. – Он развел руками. – Целый мир.

– Нет, Джозеф, – возразил ему Джим. – Здесь нет лавок и нет карет. И деревьев тоже нет. – Он закрыл глаза, пытаясь заставить себя вспомнить, как было там, вне работного дома. – И реки нет. А снаружи есть большая, просто огромная река.

– Правда есть? – переспросил Джозеф. – Мне было бы интересно посмотреть на ту реку. Хотя, сказать честно, Джим, не знаю я, что такое река. Я тебе кое-что скажу. – Он положил руку на плечо Джима и прижал свой рот к его уху: – Я не хочу умирать здесь. Если бы мне кто-нибудь сказал, когда я умру, я был бы благодарен. Потому что для начала я взобрался бы на ту стену. – Он снова опустил голову и уставился на свои ботинки, негромко насвистывая. – Да, именно так бы я и поступил.

Кончик что-то бормотал и толкал Джима в бок, но Джим смотрел на высокие стены, окружавшие работный дом, и бледное небо над ними.

– Сколько я уже здесь, Кончик? – спросил он.

– А мне откуда знать? – Кончик обхватил себя руками. – Двигайся, Джим. Холодно.

Отличить один день от другого было невозможно, все они были одинаковы. Школа, изготовление мешков, сон. Единственное, что менялось, – это небо. Джим видел, как серые от снега тучи превращались в нежные весенние, дождевые. Он чувствовал, как лето обжигало его в тяжелой и колючей одежде. А теперь небо снова стало стального серого цвета. С рукояти насоса свисали длинные сосульки.

– Я провел здесь год, – заключил Джим.

Именно в тот момент крохотная искорка надежды, тлевшая у него в душе, начала пробиваться наружу, словно дикая птица.

– Я должен бежать. – Он позволил этой безумной мысли прорасти в душе. – Если я не сбегу, то стану как Джозеф. Однажды я не вспомню, родился ли я здесь или где-то еще. И ничего, кроме этого места, знать не буду.

В тот день в темной классной комнате грохотал голос старого учителя. Мальчики кашляли и толкались за партами, жались друг к другу, пытаясь так защититься от холода. А безумные мысли Джима грохотали у него в душе настолько громко, что ему казалось, что их могут слышать все. Он наклонился к Кончику и прошептал ему на ухо:

– Кончик, я собираюсь сегодня сбежать. Пойдешь со мной?

Кончик огляделся по сторонам и закрыл рот руками. Мистер Бэррек соскочил со своего стула, глаза его сверкали от злобы и радости.

– Ты разговаривал! – заявил он Джиму ликующим тоном. – Это был ты.

Кончик закрыл глаза и поднял руку, но Джим уже поднялся. Ему было все равно. Учитель встал со стула и взмахнул веревкой, со свистом рассекая воздух.

– Мне все равно, – попытался объяснить Джим, но только еще больше разозлил мистера Бэррека. Наконец-то он поймал Джима и теперь бил его за все разы, когда он пытался, но у него не получалось найти повода. Он достал из кармана засаленный платок и обмотал его вокруг головы Джима, затянув покрепче под подбородком.

– Просто на всякий случай, если тебе захочется закричать, – сказал он.

Все мальчики смотрели на них. Веревка хлестала Джима снова и снова, и теперь порка билась у него внутри, словно дикая птица, стучась о руки, ноги, живот, грудь, голову – настолько сильно, что ему казалось, будто она поднимет его и унесет прочь.

Когда учитель покончил с Джимом, мальчик упал на парту, словно груда тряпок. Ему хотелось спать. Прозвенел звонок, и мальчишки бросились из класса. Джим почувствовал у себя на плече руку Кончика.

– Так они поступают с мальчиками, которые сбегают, Джим, – прошептал Кончик. – Они колотят их вот так каждый день, пока те не начнут вести себя хорошо.

Джим снова почувствовал, как трепещет в душе дикая птица.

– Только если поймают.

– Их всегда ловят. Бобби[1]1
  Прозвище полицейских. Его происхождение связывают с именем премьер-министра Великобритании Роберта Пиля (сокр. от Роберт – Боб или Бобби). Будучи министром внутренних дел, он реорганизовал полицию, сделав ее более эффективным учреждением. В 1829 году Пиль основал в Лондоне муниципальную полицию и ввел уличное патрулирование.


[Закрыть] всегда их ловят и приводят обратно, а потом их колотят и колотят.

Джим заставил себя сесть. По телу прокатилась волна жжения.

– Ты не пойдешь со мной?

– Я боюсь. Честно, я боюсь. Не ходи и ты, Джим.

Джим поднял голову и поглядел на большие арки над проходами классной комнаты. Он знал слова наизусть. Бог добр. Бог свят. Бог справедлив. Бог есть любовь.

– Я должен, – возразил он. – И я ухожу сегодня, Кончик.

8
Выбивалки для ковров

Джим знал, что бежать нужно до того, как старая Марион пойдет на обход. Он понятия не имел, как будет делать это. За ужином он положил сыр в карман, а Кончик передал ему свою порцию. В конце ужина мистер Сиссонс поднялся на помост, и ерзанье и перешептывания тут же прекратились. Он двигался очень медленно, глядя на каждого.

– Мне нужны несколько крепких мальчиков, – произнес он. – Помочь выбивальщикам ковров. – Он подождал, но никто не шелохнулся. – Так я и думал. Желающих – просто тьма, а ведь в доме много больных. – Казалось, по комнате пробежал холодок. Мистер Сиссонс рассмеялся своим сухим свистящим смехом. – Это может быть холера, дорогие мои. Так я слышал. Мне нужно кормить две тысячи ртов, и кто-то должен зарабатывать деньги, холера там или не холера. Кто-то должен покупать лекарства. Кто-то должен платить за похороны.

И он снова стал медленно двигаться, внимательно присматриваясь к мальчикам.

– Тьма больших крепких мальчиков, съедающих каждую крошку, которую я им даю, и ни слова благодарности. – Он сошел с помоста и пошел между рядами, похлопывая по головам мальчиков, мимо которых проходил. – Я хочу, чтобы вы пошли в женское крыло сразу после ужина и не спускались, пока не переколотите все ковры.

– Какие такие ковры? – поинтересовался Джим.

– Понятия не имею, – шепотом отозвался Кончик. – Их приносят из богатых домов, женщины выбивают их и отправляют обратно.

– Я пойду с ними, – внезапно произнес Джим, поднимаясь вместе с мальчиками постарше.

– Ты глупый, – заявил Кончик. – Он обращался к большим мальчикам.

– Ты идешь или нет? – Джим метнулся за старшими ребятами, и Кончик побежал следом.

Их привели в одну из больничных палат. Увидев лежащих на постелях людей, Джим снова подумал о матери. Не в эту ли комнату ее принесли в ту ночь, когда они оказались здесь? Интересно, вспомнит ли кто-то, как ее принесли? Говорил ли с ней кто-нибудь?

В воздухе было душно от пыли. Слышались тяжелые ритмичные удары. Из одного конца палаты в другой были натянуты веревки, на которых развесили ковры. Женщины и мальчики, закатав рукава, колотили по коврам плоскими палками, и каждый их удар взметал в воздух тучи пыли, похожие на тучи мух. Лежавшие в постелях больные задыхались, кашляли и просили воды, и старая медсестра, шаркая и кряхтя, переходила от одного пациента к другому, по очереди их ругая.

Надзиравшая за выбивальщиками женщина прошлась вдоль ряда и остановилась, уперев руки в бока, перед Кончиком и Джимом. Мальчики стояли на цыпочках, пытаясь дотянуться до середины ковра палками. Джим все еще чувствовал себя настолько нехорошо после порки, что с трудом расправлял плечи.

– Кто это вас прислал? – рассмеялась женщина. – Могли с тем же успехом прислать поработать пару пауков!

Измученный и усталый Джим отступил на шаг, уронил свою выбивалку.

– Тем не менее мы очень сильные, – заявил он. – Посмотрите! – Он согнул руку, сжимая кулак и пытаясь показать, какие у него большие мышцы. – И мы готовы на все, чтобы помочь мистеру Сиссонсу, правда, Кончик?

– Вы должны колотить ковры, а не щекотать их. – Внезапно женщина наклонилась и подхватила Джима на руки. – О да, ты большой мальчик! – Она прижала его к себе.

Джим напрягся, пытаясь высвободиться, женщина рассмеялась и опустила его на пол.

– Тебе нужна мама, – сказала она, разглаживая передник. – Так же, как мне нужен маленький мальчик. Я своего потеряла. Вскоре после того, как пришла сюда, – потеряла своего маленького мальчика. Но кому же захочется растить здесь ребенка, а?

– Ладно, Джим, – произнес удивленный Кончик. – Мы можем вернуться в швейную комнату и шить свои мешки.

– Но мы же хотим помочь, – возразил Джим. – Мы хорошо умеем носить, правда, Кончик?

– Вот как? – удивилась женщина. – Что ж, прежде чем уйдете, помогите мне вынести этот ковер во двор. Там стоит человек с повозкой и ждет.

Она подняла длинный скатанный ковер за середину и кивнула Джиму и Кончику, чтобы они взялись каждый за свой конец. Таким образом они пронесли его мимо кроватей и выбивальщиков, а затем спустились вниз по винтовой лестнице. В конце коридора в проходе сидела экономка и вязала черную шаль. Не глядя, она отперла дверь, а затем опустилась на стул и продолжила вязать в слабом кружке света от свечи.

За дверью оказались ограда и ворота. Джим знал, что это – те самые ворота, через которые он вошел сюда много месяцев тому назад. Он чувствовал воздух, целые мили воздуха, слышал голоса обыкновенных людей на улице за воротами. Слышал шум города.

В воротах стоял мужчина с тележкой, и, когда женщина позвала его подойти к ним помочь, он выкрикнул что-то, что заставило ее рассмеяться.

– Теперь можете идти обратно, мальчики, – сказала женщина, пряча волосы под чепец. – И помните: сразу же возвращайтесь к своим мешкам. И никаких выбиваний ковров, маленькие паучки, пока не станете вдвое больше. Тебе так не кажется, Томас?

Ее голос был звонким и смешливым, но по тому, как она повернула улыбающееся лицо к мужчине, мальчики поняли, что тот был ее другом и что ее больше интересует он, чем они. Когда женщина пошла за ним в тень от стены, мальчики поняли, что про них она уже забыла.

А в груди у Джима билась дикая птица.

– Кончик… – прошептал он. – Вот они – широко открытые ворота, и между ними стоит тележка. Вот она – дорога и вот они – блеск фонарей и стук лошадиных подков. – Джим почувствовал, как внутри зашевелились страх и восторг. Он нащупал руку друга и крепко сжал ее.

– Я боюсь, боюсь, – прошептал Кончик в ответ. – Не забывай обо мне, Джим.

Его рука выскользнула из Джимовой ладони. Джим услышал шарканье ботинок по снегу и понял, что Кончик побежал обратно в дом.

Мальчик стал осторожно пробираться вперед, невидимый в густой тени, и остановился между створками ворот, тяжело дыша. Он слышал, как негромко смеется женщина, и в этот миг использовал свой шанс. Он скользнул, словно кошка, в щель и оказался за воротами. Прошел на цыпочках с другой стороны ограды и остановился, переводя дух. Мимо проезжала повозка. Он шмыгнул за ней и бежал рядом, пока работный дом не остался за спиной. Дыхания не хватало. Наконец Джим рухнул, совершенно обессилев, в темный колодец боковой улицы.

Он был свободен.

9
Челюсть железной собаки

Одно Джим знал наверняка: нужно держаться подальше от полицейских. «Если они увидят меня, то отправят обратно, – думал он. Он помнил мальчиков с белыми лицами во дворе. – Но я снова сбегу, как только представится возможность».

В голове у него засела мысль найти Рози. Она была подругой матери. Может быть, если он найдет ее, то найдет и Эмили, и Лиззи. Но Лондон – огромный город. Мальчик понятия не имел, куда идти. Лавки все еще были открыты, там шла оживленная торговля, а на улицах было полно торговцев – они толкали перед собой тележки с рыбой и фруктами и наперебой расхваливали свой товар. Какая-то женщина продавала с подноса кофе. Его запах напомнил ему то утро в кухне Большого дома, когда Рози дала его матери немного кофе, предназначавшегося его светлости.

Ночные звуки улиц озадачили Джима: он привык к давящей тишине работного дома и к завываниям сумасшедших вдалеке. Здесь же, казалось, никто не спал. Он подумал, что, возможно, безопаснее будет там, где многолюдно. Множество мальчиков его возраста сновали с одной стороны улицы на другую, прячась от света фонарей. Легко было притвориться одним из них. Вскоре Джим остановился отдохнуть, прислонившись к стене лавки, рядом с другим мальчиком. Он опустил руку в карман, чтобы достать кусок полученного на ужин сыра. Мальчик посмотрел на него, но Джим запихнул сыр в рот прежде, чем тот успел выхватить его.

– Ты из работного дома? – спросил его мальчик.

Джим отрицательно покачал головой.

– Точно. На тебе одежда работного дома.

На мальчишке были потрепанные штаны и порванная тонкая курточка, но кепка у него на голове была такая же, как у Джима. Прежде чем Джим успел что-либо ответить, мальчик схватил метлу, стоявшую у стены у него за спиной, шмыгнул на улицу и через секунду оказался за спиной у мужчины в высокой шляпе и длинном пальто.

– Подмести вам дорогу, сэр? – поинтересовался он.

Когда тот кивнул, мальчик вышел вперед и стал орудовать метлой, разгоняя в стороны талый снег. Мужчина, не глядя, швырнул ему монету. Джим побежал за мальчиком.

– Дай мне свою одежду, а взамен возьми мою, – предложил он.

Мальчик только рассмеялся в ответ:

– Ну уж дудки! – и взвалил метлу на плечи.

За спиной у Джима вдруг раздались голоса. На женщину, продававшую соленого лосося, кричала другая женщина, с подносом угрей. Вокруг них стали собираться зеваки, были здесь и двое полицейских, чьи высокие фуражки виднелись издалека. Джим опустил голову и побежал.

Вскоре он понял, что оживленная часть города осталась позади и он бежит по тихим улочкам, где нет лавок. Дороги здесь были шире, а дома – больше. Они казались знакомыми, но тем не менее отличить один от другого было невозможно. Джим оказался на темной площади, где росло много деревьев. В центре ее стоял фонтан. И тут, словно заглянув в окошко воспоминаний, мальчик понял, что уже бывал в этом месте.

Он присел на ступеньки фонтана. Точно: он сидел здесь во время их последнего путешествия, когда мать остановилась, чтобы попить воды. Джим опустил руки в воду, и ему подумалось, что немного дальше должна быть статуя человека на коне. Мальчик заставил себя подняться и проверить свою догадку. Она была там. Та самая статуя. Там они тоже останавливались. Мать прислонилась к статуе, а он увидел фонтан и помог ей дойти до него. Она была так слаба, словно маленький ребенок. Джим помнил, насколько беспомощным и напуганным он себя тогда чувствовал. И это было больше года тому назад. Даже не верится, что прошел целый год с тех пор, как умерла мама. А Эмили и Лиззи даже не знают об этом. Все предметы вокруг такие же, как и тогда, – и человек на лошади, и фонтан, и большие дома. Вот только тогда его мать была жива.

Он медленно подошел к статуе. От нее расходились в стороны три улицы – три длинные прямые улицы, и на одной из них находится дом, где работает Рози. Если он найдет Рози, то сумеет найти Эмили и Лиззи.

Джим побежал.

Дома были одинаковыми. У всех были черные ограды, невысокие лестницы, ведущие к парадной двери, и совсем маленькие лестницы, ведущие в помещения для слуг. Неужели ему придется стучать во все двери на каждой улице? Он побежал по первой улице, затем вернулся, повернул во вторую. Его внимание привлек какой-то звук, и мальчик обернулся. В окне одной из кухонь висела маленькая клетка. А в ней – певчая птичка, места у которой было ровно столько, чтобы спрыгнуть с жердочки на пол и снова запрыгнуть на жердочку, громко свистя и зовя друга. Джим уже слышал это пение раньше. Улица была та, что нужно, и где-то на ней стоит дом, который он ищет.

К тому моменту, как он остановился снова, Джим уже точно знал, что ищет. Он вспомнил: когда мама опустилась на ступени, а Лиззи смотрела на дом и спрашивала, не здесь ли они будут жить, он увидел то, что заставило его надеяться, что тут они жить не будут. Рядом со ступенями там была скребница в форме собачьей головы с раскрытой злобной пастью. Он вспомнил, что думал тогда: если поставить ногу в пасть, металлические зубы со звоном сомкнутся и прости-прощай нога. Он бегал взад-вперед по улице в поисках этой скребницы и наконец нашел. Он нашел этот дом!

В доме было темно, но внизу, в окошке цокольного этажа, горел мягкий огонек свечи.

Мальчик скатился по ступенькам, путаясь в больших ботинках, и навалился на дверь.

– Эмили! Эмили! – закричал он.

Но не успел Джим даже поднять руку, чтобы постучать в двери, как она распахнулась и он налетел на незнакомую девушку.

10
Хромая Бетси

– Мы не подаем нищим, – произнесла девушка, пытаясь вытолкать его из дверей коленом.

– Я ищу Эмили.

– Эмили? Нет здесь никакой Эмили.

– Эмили Джарвис. Она помогает Рози на кухне.

– Рози? Кто это такая? – Девушка улыбалась ему из-под растрепанных волос.

– Ну, Рози, – произнес Джим. – Ты должна знать Рози. У нее большие руки. И она не любит печь хлеб.

Девушка прыснула от смеха и оглянулась через плечо на женщину, которая шила за большим столом.

– Слышала? – спросила она. – Здесь нет никого, кто не любит печь хлеб, правда? – Она снова рассмеялась, и женщина отозвалась каким-то блеющим смехом.

Джим заглянул за спину девочки. Это точно была та самая кухня. Это просто должна была быть та самая кухня.

– Тебе пора уходить, сынок, – произнесла девушка. – Мне кажется, ты достаточно долго заглядывал в дом.

– Здесь была леди в черном хрустящем платье, – произнес Джим. – Ее звали Джудд. Она вспомнит.

– Джудд! – произнесла другая женщина и отложила в сторону шитье. – Она была экономкой. Ее отослали. Была здесь и еще одна женщина, кухарка. Я получила ее место. Обнаружилось, что они прячут в кухне каких-то бездомных детей, и его светлость их уволил.

– Это были мои сестры, – произнес Джим. Стук у него в голове стал настолько громким, что он с трудом слышал собственный голос. – Эмили и Лиззи. Прошу, мисс, скажите, где они? Где Рози?

Кухарка поднялась и подошла к двери, стала, скрестив руки на груди, и хмуро посмотрела на Джима. Разглядев его в свете свечи, она смягчилась.

– Это одежда работного дома? – поинтересовалась она.

– Прошу, не отсылайте меня туда снова, – взмолился Джим.

– Я бы даже своего злейшего врага туда не отправила, – отозвалась кухарка. – А ты отправляйся в постель, – велела она девушке. – Я с ним разберусь.

Девушка, судя по всему, думавшая, что все это шутка, натянула на глаза Джиму кепку, забрала свечу и стала подниматься по боковой лестнице, ведущей в комнаты слуг. Кухарка провела Джима внутрь и велела ему сесть к очагу.

– Тебе повезло, – сказала она, – что его светлости сегодня нет дома. Если бы он был у себя, тебя спустили бы с лестницы или мы все оказались бы в работном доме. И тебе повезло, что я решила не ложиться, а закончить с шитьем. И не думай, что можешь что-то стащить.

Джим только головой покачал, боясь произнести хоть слово.

– И не смей двинуться с места. – Она нацепила на кончик носа очки и поглядела на Джима, поежившегося на стуле.

В кухне было тепло, и на мальчика накатила сонливость. Он сунул руку в карман в поисках своего последнего куска сыра. Его не было, и Джим понял, что его стащил тот мальчик, подметавший дорогу. Вытряхнул на ладонь последние крошки хлеба. Не говоря ни слова, женщина отложила в сторону шитье и зачерпнула из большого котла рагу. Она поставила перед ним полную миску и, не улыбнувшись, подмигнула, а Джим изо всех сил постарался подмигнуть ей в ответ. Он ел молча, она молча шила, хмуро поглядывая на свою иголку, заправляя в нее новую нитку и время от времени косясь на Джима поверх очков.

В конце концов мальчик уснул. Время от времени он просыпался и слышал негромкое мурлыканье, понимая, что это кухарка дремлет над своим шитьем, но затем она просыпалась, всхрапнув, а Джим снова проваливался в сон. Наконец они оба проснулись от резкого стука в стекло и громкого голоса:

– Половина шестого! Пора просыпаться! – Мимо окна, прихрамывая, прошел будильщик, делавший свой утренний обход, и Джим с кухаркой пробудились окончательно.

Она послала его на задний двор принести воды и дров, разожгла огонь и поставила кипятиться воду. Вниз спустилась девушка, зевая, как кошка; проходя мимо Джима, царапнула его по руке.

– Ты все еще здесь?

– Уже уходит, – ответила кухарка. – Придет молочница, он сядет в ее тележку и никогда больше не вернется. Верно?

Джим кивнул, жалея, что они не просят его остаться. Ему нравилась эта теплая кухня, и подмигивающая кухарка, а больше всего ему нравился горячий и пахнущий сладостью хлеб. Если бы только здесь были Эмили и Лиззи, это было бы просто отличное место.

Они услышали, как на улице зазвенел колокольчик, и кухарка подхватила несколько бутылей:

– А вот и Хромая Бетси.

Джим пошел за ней к дорожке, поднялся по ступенькам. Хромая Бетси вела от дома к дому хромую же лошадь, продавая молоко.

– Этот мальчик, – сказала кухарка, подталкивая Джима вперед, – ищет Рози, а, если я ничего не путаю, она твоя подруга, Бетси.

Молочница хмыкнула, убрала волосы под чепец. Тяжело дыша, она налила молоко в принесенные кухаркой бутыли.

– Опустилась она, Рози Триллинг, – произнесла Бетси. – Хорошая у нее была здесь работа, а теперь она торгует моллюсками, работает на своего деда. И все из-за нескольких бездомных детей.

– Это сестры мальчика, слышишь? – вставила кухарка, и Бетси поставила бутыли на землю, снова поправив волосы.

– Серьезно? Неправильно это, правда? – продолжала она. – Просто за то, что ты помог людям, вот так. Так это были твои сестры, да? Мне они не показались похожими на беспризорных. – Ее волосы снова высвободились, когда она покачала головой, толстые седые пряди упали в молоко, и она вытащила их из мешалки. – Твоя мать была хорошей женщиной, по крайней мере, так говорила Рози.

Джим не мог смотреть на нее. Он привстал на цыпочки, чтобы погладить лошадь по костлявой голове, и та зафыркала, пугая его.

– Что стало с Эмили и Лиззи? – Он не мог заставить себя посмотреть на Хромую Бетси, с опаской ожидая ее ответа.

Та переступила с ноги на ногу.

– Не спрашивай меня об этом, я не знаю ответа, – заявила она. – Хочешь – залезай на повозку, и я отвезу тебя к Рози. Но где девочки, я не знаю, и это правда.

Джим забрался на повозку, скользкую и пахнущую кислым молоком. Кухарка что-то сказала помощнице, улыбавшейся из-за ограды, и та побежала вниз по ступеням, ведущим в кухню. Вернулась она с небольшой булкой в руках и отдала ее Джиму, удивление на лице которого развеселило ее. Хлеб был еще теплым. Он попытался поблагодарить кухарку, подмигнув ей, но та отвернулась.

– Даже не смей возвращаться, – заявила она. – Мы ничего не можем для тебя сделать. – Голос ее стал хриплым. – Да благословит тебя Господь, мальчик. Надеюсь, он позаботится о тебе. – И она поспешно, не оборачиваясь, вернулась в дом.

Все утро Джим провел, раскачиваясь из стороны в сторону на повозке; время от времени он спрыгивал с нее, чтобы помочь Бетси провести лошадь через вязкие кучи снега.

– Вот мой двор, – в какой-то момент заявила Бетси. – И вот мои коровы. Слышишь, как они переговариваются? Как старики в пабе – все знают и обо всем имеют свое суждение. Так, на этом мой обход закончился, но, если Альберт позволит, мы спустимся к реке.

Джим снова соскочил с повозки, они ухватились за вожжи и потащили Альберта, уговаривая его пройти мимо двора Бетси и бормочущих коров.

– Дай понюхать свой хлеб, Джим, – сказала Бетси.

Он уже надкусил кусочек, и ему хотелось растянуть остатки на следующие несколько приемов пищи. Бетси протянула руку и отломила большой кусок, и, когда она принялась жевать его, стали видны шатающиеся зубы.

– Бедная Рози Триллинг, – вздыхала она, продолжая говорить своим грудным голосом. – Бедная старая Рози.

Они приближались к реке. Джим чувствовал ее запах, слышал крики чаек. Улица, по которой они ехали теперь, была завалена рыбьими головами и костями, а на деревянных ящиках сидели женщины, разделывавшие рыбу. Руки у них были липкими и красными от рыбьих внутренностей. Вокруг них крутились коты и дети. Мимо прошла молочница с ведрами на коромысле, что-то крикнула, обращаясь к Бетси. Та щелкнула Альберта, веля ему остановиться.

– Говорит, что выпотрошит меня, – фыркнула женщина, – если ей покажется, что я продаю молоко на ее маршруте. Спрыгивай, Джимми, и спроси кого-нибудь, где живет Рози Триллинг. Кто-нибудь точно знает.

Джим соскользнул на землю с повозки, наблюдая за тем, как Хромая Бетси разворачивает свою клячу и та везет ее назад по улице.

«Я мог бы остаться с ней, – подумал он, – если не найду Рози. Я мог бы доить для нее коров и носить ведра. Наверняка она могла бы дать мне кров».

Мальчик поглядел женщине вслед.

– Бетси… – позвал он, но та его уже не слышала. Они с молочницей помоложе орали друг на друга, пока хромая кляча ковырялась носом в грязном снегу и обнюхивала рыбьи головы.

Джим побежал дальше по улице. Дома стояли вдоль реки, и во дворах у них стояли лодки. Мачты и рангоуты мягко покачивались на волнах, поднятых ранним ветерком. Мужчины выводили баржи, кричали что-то друг другу, голоса их отскакивали от домов и эхом разносились далеко над водой. Женщины стояли, уперев руки в бока, и наблюдали за ними.

Джим уже не помнил, как выглядит Рози. Ему представлялась крупная женщина с обсыпанными мукой руками и аккуратно спрятанными под белый чепец волосами, в накрахмаленном переднике, повязанном поверх ее длинного черного платья. Здесь никого похожего не было. У женщин, которых он видел, голова и плечи были укутаны в грязно-коричневые шали, они носили простые платья с обтрепанными подолами. Он слушал их голоса, пытаясь уловить тот, который сможет узнать, но все они звучали похоже, переходили на крик, заглушая низкие звуки идущих по реке барж и крики чаек.

Наконец он набрался духу, чтобы поинтересоваться у кого-нибудь, где живет Рози Триллинг.

– Если она дома, – сказали ему, – то ищи ее в белом доме на нижнем конце улицы.

Он постучал в двери, и женский голос велел ему войти. Мальчик узнал голос Рози.

Она действительно была дома. Согнувшись над жаровней, в которой мерцали горячие угли, Рози пыталась заставить их разгореться ярче. В руках она держала перекрученную проволоку, на которой жарилась, поблескивая, селедка. Рядом с ней, закутанная в коричнево-серую шаль, на стуле, сколоченном из ящиков, сидела бабка. Рози отламывала от селедки куски и кормила ими старуху. Она повернула голову и с удивлением поглядела на Джима.

– Мужчины уже ушли, сынок, – сказала она ему.

– Рози… – произнес Джим. Глаза его разъедало от дыма, и он потер их тыльной стороной ладони.

– Да, я Рози, – ответила та, – и я сказала тебе…

– Я пришел спросить про Лиззи и Эмили, – произнес он. Казалось, дым заполнял его горло, скручиваясь внутри. Дышать было тяжело. – Я Джим Джарвис.

– Господи, спаси и сохрани. – Рози уронила селедку в огонь, и она брызнула во все стороны. Старуха принялась ругаться.

– Малыш Энни? – Рози глядела на него, закрыв рот ладонью.

Джим кивнул. Он прикусил руку, чтобы немного облегчить жжение в глазах. Он почти не видел Рози – она превратилась в коричневую размытую фигуру, обходящую жаровню и направляющуюся к нему. От нее пахло теплом и рыбой. Она присела, чтобы глаза их оказались на одном уровне, положила руки ему на плечи.

– Мама умерла. Уже давно, – начал Джим.

Рози прижала его к себе, обняла, словно он был маленьким ребенком, и впервые с тех пор, как Джозеф сообщил ему ужасную новость о смерти матери, Джим выпустил на волю ту боль, которая была заперта внутри, и заплакал.