Текст книги "Здравствуй, Никто"

ФЕВРАЛЬ

Не думаю, что я решился бы расспрашивать отца о матери, если бы не то, что произошло между мной и Элен. Казалось, будто я вновь заглянул в давно покинутую комнату моей жизни. Мне вдруг захотелось понять, какой была моя мать, даже если это понимание причинит мне боль. Когда-то давно они с отцом были молоды и любили друг друга. Я знал, что отец родился в этом доме и ухаживал здесь за своими родителями до самой их смерти. Что чувствовала мать, когда она, молодая жена, переехала в чужой дом? Я знал, что она была моложе его. Может быть, ей казалось, что дом полон приведений? Старая мебель, выцветшие ковры, потемневшие фотографии… Резной стул дедушки, бабушкин чайный сервиз, полированный ящик с кухонными принадлежностями, часы с боем… Я не помнил бабушку с дедушкой, но их дух до сих пор обитает в этих стенах, это точно. Но когда я попытался представить себе свою мать, это было все равно что войти в темную комнату со свечкой в руках, озираясь и не узнавая знакомых предметов. Духа моей матери не было в этом доме. Не было в помине.

Я потратил несколько дней на то, чтобы написать письмо. Мне помогала Элен, с нею вместе мы несколько раз переписали его с начала до конца.

– Ты уверен, что тебе это нужно? – Элен испытующе смотрела мне в глаза.

– Тебе не удастся вернуть ее. Сам понимаешь, столько лет прошло.

Но я не думал о том, чтобы ее вернуть. Я лишь хотел ее увидеть снова, убедиться, что она существует, понимаете? В памяти моей она была той, что читала мне книжки, переводила за руку через дорогу… Я не мог представить, что она может заниматься чем-то другим. Мне казалось, что ее больше нет на свете.

Несколько дней я таскал письмо в кармане, и в конце концов Элен отняла его у меня и сама бросила в ящик. Недели через две я уже перестал надеяться на ответ. Ясное дело, теперь я был для нее пустым местом. Пыльным пятном, которое можно щеткой смахнуть с одежды. И когда наконец спустя месяц письмо все-таки пришло, первой моей мыслью было показать его Элен. Вечером, когда стемнеет, мы с ней собирались сходить на пустошь, а потом посидеть где-нибудь в кафе. Письмо жгло мне карман, мне не терпелось показать его.

В тот вечер мы ждали полного лунного затмения, оно должно было начаться в 18.52. Увы, нашим надеждам не суждено было сбыться, и вообще вечер не получился с самого начала. По небу плыли беспросветные тучи, моросил дождь, и Элен была в отвратительном настроении.

Мы не хотели, чтобы оранжевое зарево города мешало нам смотреть на затмение, и потому доехали на автобусе до Лисьей Избушки. Дорога вдоль каменной ограды вела в глубь вересковых зарослей. В сырых папоротниках слышен был шорох овец.

– Черт, я даже не знаю, в какую сторону смотреть, – проворчала Элен.

– Вверх, детка, – я обнял ее за плечи. – Смотри, вон там, в каком-нибудь полумиллионе миль над нами… – Элен вывернулась из моих рук. Вообще, такие выкрутасы не в ее стиле. —

– Мне холодно и надоело, из-за этого дурацкого затмения я опоздала на ужин.

– Луна должна быть похожа на кровавый шар, – я все-таки попытался увлечь ее. – Подумай, такое не каждый день увидишь.

– Фу, мерзость, – она развернулась и пошла назад к городу. Дорога была неровная, на каждом шагу Элен спотыкалась и вполголоса чертыхаясь. – Ну что, всю ночь будешь тут сидеть? – крикнула она.

Я нагнал ее и засунул ее ладошку к себе в карман, она.уютно там пристроилось, будто в перчатке.

– А здорово было бы встретить здесь рассвет! Давай действительно как-нибудь ночью попробуем сюда выбраться. – Мне очень нравилась эта идея. Элен плелась, понурив голову, я шагнул вперед и загородил ей дорогу. – Подумай: можно взять с собой палатку, мы бы сначала увидели закат, потом – как восходит луна, как звезды высыпают на небе. А наутро – рассвет… Представь себе, как золотое и розовое сияние разливается по краю неба… – А потом мы прямиком заявляемся в школу, а маме врем, что опоздали на последний автобус.

– Можно в июне поехать. Тогда можно будет спать прямо в вереске, без палатки. Только ты да я…

– И овцы. Будут нам пятки пощипывать.

– Можно будет приехать на солнцестояние. Я знаю пещерку под обрывом, можно там спать.

– А пока что давай поторопимся домой, чего-нибудь перекусим. – Отстранив меня, Элен зашагала быстрей. – Я помираю с голоду. По правде сказать, Крис, мне жутко хреново и жутко хочется есть.

В автобусе я достал письмо. Вообще-то, я хотел дождаться подходящего момента, но теперь это стало неважно.

– Хочешь взглянуть? – я смотрел на Элен, ожидая увидеть в ней хотя бы тень того волнения, которое я испытал утром, обнаружив письмо на полу в прихожей. В один момент, даже не взглянув на штемпель, я понял, что оно от матери. Мне даже почудилось, будто я узнаю ее почерк – такой изящный на расстоянии, но вблизи больше напоминающий набор закорючек. Почта пришла, как раз когда я собирался в школу, и я сразу сунул письмо в карман, пока отец не увидел. Мне совсем не хотелось бередить его застарелые раны. Я читал его в школе во время перемены, и это, конечно, не осталось незамеченным: мой сосед Том выхватил его у меня из рук. Иногда он бывает ужасным инфантилом.

– Ага! Любовное послание! – подпрыгивал он, размахивая моим письмом.

– Да пошел ты! – мне было не до шуток. Он-то думал подразнить меня, может быть, даже заставить побороться с ним из-за письма. Но я жутко разозлился. И ничего смешного в его обезьянстве не видел.

– А ну, давай его сюда, Вилсон!

– Да ладно, все равно ничего не понятно, – он бросил письмо на пол и убежал. Оно здорово помялось, да и настроение у меня испортилось. Весь день я то и дело украдкой заглядывал в него. У матери и в самом деле был жуткий почерк, половину слов, если не больше, нужно было угадывать. Я пытался представить себе лицо матери, но напрасно. Вспоминалось только ее синее пальто с бархатистыми пуговицами, как оно пахло холодным ветром, когда мать поздно возвращалась домой.

– Глянь-ка, – я протянул письмо Элен, нарочито небрежно, словно мне все равно, интересно ей будет или нет, но в то же время внимательно следя за выражением ее глаз. Элен глянула на мамин почерк и отдала письмо обратно.

– Она что, врач? Ни слова не могу разобрать.

– Погляди, тут написано: «Здравствуй, Кристофер».

– Кристофер! Как официально! Мой голос звучал хрипловато. Я откашлялся и стал читать:

– «Спасибо за твое письмо. Оно стало для меня приятной неожиданностью». Дальше, кажется, так: «Извини, что не сразу ответила, я только что вернулась из командировки в Альпы. Ты ведь, скорее всего, ничего не знаешь об этом – я профессиональный фотограф. Я по-лучила заказ на фотографии для книги по альпинизму. В горы я, как всегда, поднималась с Доном». — Я остановился на минуту, чтобы перевести дыхание. Вздохнув поглубже, продолжил: «Это невероятно интересная работа, она, видимо, займет у меня еще несколько месяцев. Конечно, приезжай, когда хочешь. Буду очень рада тебя видеть. С наилучшими пожеланиями, Джоан».

Джоан!

– А ты думала, как она подпишется? С любовью от мамочки?

Я еще раз пристально вгляделся в письмо. Весь день я только и думал о том, как я покажу его Элен.

– Ну что – как по-твоему?

– Мне она не нравится, – Элен скривила губы. Да, настроение у нее было хуже некуда.

– Но ведь ты ее никогда не видела!

– Не нравится мне, что она называет тебя Кристофер. Почему бы не Крис? Кристофер звучит ужасно формально, будто бы вы с ней не знакомы. Да еще подписывается: «Джоан».

– А мне это, наоборот, жутко понравилось. Это значит: хотя наши отношения теперь изменились, давай будем друзьями.

– Ничего себе! – Элен просто распирало от негодования. – Значит, пока ты еще бестолковый щенок, – прощай на восемь лет, а когда ты подрос, – привет, давай будем друзьями?

Я почувствовал, что в лицо мне ударила краска.

– Раз уж мы об этом заговорили, ты, может быть, еще что-нибудь против нее имеешь? —спросил я, мрачно глядя в окно автобуса.

– Еще меня раздражает, что она все время пишет, какой она замечательный фотограф, как она ходит в горы, какие потрясающие заказы получает.

– Не все время. Только один раз.

– Сплошная показуха! О тебе – ни слова. Ни про выпускные не спросила, ни как отец поживает. А Гай? А что с котом, наконец? Кроме себя любимой, ей никто не интересен.

Я забрал у нее письмо, аккуратно сложил и всунул в конверт. В окне автобуса было темно; я сидел и смотрел в эту тьму сквозь свое собственное отражение.

– Ты беспощадна. Настоящая леди Гордячка, – пробормотал я.

– Ты посмотри, как она ненавязчиво намекает на недостаток времени.

Ну, ладно. Пусть так.

– Ты же сам спросил. Не спрашивал бы, я бы и не сказала.

– Лучше бы я его тебе не показывал. Элен коснулась моей руки.

– Крис, не езди к ней. Ты только сделаешь себе больно. Я этого не хочу.

– Но это мое личное дело, правда? – автобус внезапно въехал в ослепительное месиво городских огней. – Я провожу тебя до дома.

– Как хочешь.

– Я провожу.

Мы идем молча, взявшись за руки. Я зол и удручен, похоже, мы на грани ссоры. Хотел бы я знать, что с ней происходит. Иногда ее поступки кажутся необъяснимыми. Это-то меня всегда восхищало, но сейчас, наоборот, пугает. Кажется, в ней совершенно не осталось теплоты. Мы уже ссорились с ней как-то раз, примерно месяц назад, но даже тогда не было так скверно. Признаю, та ссора произошла по моей вине. Мы столкнулись на улице с лучшей ее подругой, Рутлин. Проходя мимо нас, она заговорщицки прошептала:

– Эй, смотрите – на этот раз поосторожнее!

– О чем это она? – я вопросительно поднял глаза. Такая уж эта Рутлин, больше всего она обожает смущать людей своими намеками и загадками.

– А ты как думаешь? – подразнила меня Элен.

– Постой, ведь ты не рассказывала ей?

– Ну конечно, рассказала! Я не верил своим ушам. Но ведь это предательство!

– Все-все рассказала?

– Она моя лучшая подруга, – сказала она, словно это что-то объясняло.

– Но зачем посвящать ее в наши дела?

– Ты-то, наверное, своим приятелям рассказывал. Парни вечно хвастаются такими вещами.

Я действительно мог прихвастнуть ребятам про то, как далеко я зашел с девушкой. Нередко даже делал вид, что зашел гораздо дальше, чем это было на самом деле. Но про ту ночь я бы никому не рассказал – ни за что на свете. Я представил, как Том трезвонит об этом по всей школе. Представил словечки, которые он пускает в ход, описывая то, что было между нами. Нет, никогда. Такими вещами с друзьями не делятся.

– Ты ошибаешься. Ты просто не знаешь меня. А вот я не ожидал, что ты всем разболтаешь.

– Не всем, а только своей лучшей подруге.

Я долго пережевывал ее слова: так собака, обгладывающая кость, отщипывает от нее кусочки мяса до тех пор, пока она не сделается гладкой и безвкусной.

– А матери ты тоже все выложила?

Мы шли порознь, руки в карманах, стараясь не встречаться глазами друг с другом. Больше всего в эту минуту я хотел обнять ее, но не знал, как это сделать.

– Конечно, нет. Ей такие вещи нельзя рассказывать. А жаль. Ты знаешь, как с ней трудно. Вот Рутлин все рассказывает своей матери.

– Значит, и ее мать тоже в курсе?

– Вряд ли. Не думаю. Зачем ее матери знать о нас с тобой? Крис… – Элен остановилась и коснулась моей руки. Меня как током дернуло. – Пожалуйста, не сердись на меня.

– Что хочу, то и делаю. – Я уже немного успокоился и даже начал получать удовольствие от своего раздражения. Мне не хотелось сдаваться.

– Надеюсь, ты не думаешь, что я теперь твоя собственность? Никаких прав на меня у тебя нет.

От ее голоса на меня повеяло могильным холодом, словно она была намного старше и опытней меня. Я вдруг понял, что если сейчас повернусь и уйду, она не побежит за мной. Казалось, мы идем по треснувшему льду, который того и гляди разнесет нас в разные стороны.

Что с тобой происходит в последнее время? – спросил я.

Все в порядке.

Я тебя чем-то обидел?

Со мной все в порядке. Шел бы ты домой, Крис, ей-богу! Не приставай ко мне.

Я пожал плечами и пошел вперед, насвистывая на ходу.

Ну, пойми, Крис, ты здесь ни при чем. У меня с самого утра все не так. Надо было отказаться от прогулки, но мы вчера условились, и я решила пойти.

Мне захотелось успокоить ее и успокоиться самому, как бы начать вечер сначала. Я ласково поглядел на нее, но она отвела взгляд. В свете фонарей ее лицо было как бронзовое, глаза блестели. Мы вышли на дорогу, ведущую к ее дому. Из окон окрестных домов лился электрический свет, хотя шторы были задернуты. Я подумал обо всех семьях, живущих в своих маленьких мирках, о миллионах таких маленьких мирков, где люди живут, любят и обижают друг друга за закрытыми шторами.

Мы пришли к ее дому. Элен оставила дверь открытой, и я вошел следом за ней. В доме пахло краской. Она разулась, а я против своего обыкновения вытер ноги.

Из кухни доносилось пение ее отца. Когда мы вошли, он принялся что-то мурлыкать, словно сочиняя новый мотивчик.

– Как гитара, Крис? Делаешь успехи? – как всегда, спросил он. Он просто не знает, о чем со мной говорить. Хорошо еще, что я играю на гитаре.

– Нормально. Хотелось бы попробовать на электрической.

– Скоро возьму тебя в нашу группу, да?

Вряд ли. Джазовые аккорды – не для меня. Жуть такая, что пальцы сломаешь.

Элен стояла у окна. Она задумчиво приподнимала волосы над головой и потом отпускала, позволяя им свободно упасть и рассыпаться по плечам. Отражение в оконном стекле повторяло ее движения. Она была словно за тысячи километров отсюда. Эй, Нелл, ау?

Мистер Гартон что-то пробормотал и, улыбнувшись, уселся за стол. Он явно был не прочь поболтать. Но мы молчали. Элен все стояла у окна, продолжая, как завороженная, поднимать и отпускать волосы, а я не мог оторвать от нее взгляда – может быть, надеялся, что она это почувствует и обернется. Я не знал, как быть. Мистер Гартон почувствовал, что он лишний, встал, прочистил горло и, громко напевая очередную мелодию, вышел. Из дальней комнаты послышались звуки фортепиано. Когда он увлечен своей игрой, он даже жену перестает слышать. А если за ним заходят его джазисты, не слышит звонка, так что в дом они могут войти, только если кто-нибудь другой им откроет.

– Скажи что-нибудь, Элен.

Я подошел к ней и развернул к себе лицом. Элен зажмурилась и обиженно поджала губы. Я хотел поцеловать ее, чтобы прошли обида и грусть, но она вновь опустила голову. В комнату вошла ее мать. Но прежде, чем я отпустил Элен, я успел заметить в ее глазах отблеск страха.

Мать Элен была вся испещрена белой краской: пятна сидели на ее носу, на волосах, очках и на руках. На ней была старая рубашка мужа. Она опустилась на стул и скинула тапочки. На носке виднелась дырка, и она загнула большой палец, чтобы спрятать ее.

– Я так устала. Поставь чайник, Элен.

– Сейчас поставлю. – Я протиснулся мимо Элен к раковине. Она, не шелохнувшись, продолжала стоять у окна, уставившись в темноту.

– Если ты думаешь, что тебя в печи ужин дожидается, то ты ошибаешься, – миссис Гартон провела рукавом по лбу. – Сегодня у нас самообслуживание.

– Я ничего не хочу, – сказала Элен.

– Если не возражаешь, я подогрею фасоль? – сказал я.

Она пожала плечами.

– Я не голодна.

Элен села за стол напротив матери и стала методично вырывать соломинки из плетеной салфетки на столе, пока мать не наклонилась к ней и не вырвала из ее рук несчастную салфетку. Я поставил на стол две чашки кофе и пошел за третьей, но тут Элен отодвинула свою.

– Что тебе опять не нравится? – недовольно спросила мать.

– Я не буду пить. Я не люблю кофе.

– Вот это новость! – рассмеялся я. – Да ты его литрами пьешь!

– Начнем с того, что я его даже не просила.

– Тогда отнеси свою чашку отцу, – распорядилась миссис Гартон. – Может быть, хоть кофе приведет его в чувство, ведь скоро уже явится вся его братия.

Вздохнув, Элен пошла с чашкой к отцу. Миссис Гартон так пристально глядела на меня поверх своей чашки, что я смутился. Казалось, она прощупывает мой мозг. Я всегда неуютно чувствую себя с ней наедине.

– Что, повздорили?

– Вроде бы нет.

– А мне кажется, что да. Тэд тоже не замечает, когда мы с ним ссоримся.

– Она зевнула.

– Все мужчины бесчувственные. – Она повернулась на стуле и посмотрела на Элен, которая как раз входила в кухню. – Послушай, а ты часом не заболела? У тебя глаза слезятся. Может, у тебя грипп?

– Может быть, – покорно согласилась Элен.

– Пожалуй, сегодня лягу пораньше.

– Ложись, детка, – миссис Гартон удовлетворенно кивнула. Затем обернулась ко мне. – Ну, молодой человек, вам вроде приказано отправляться домой.

Я поерзал на стуле.

– Хорошо, только кофе допью. – Они сговорились против меня.

Миссис Гартон подошла к умывальнику и выжала себе на руки жидкость для мытья посуды. Она злобно потерла их зеленой колючей губкой.

Ты же слышал, что сказала Элен. – Она стояла к нам спиной, энергично согнувшись над раковиной. – Девочка устала. Школа отнимает столько сил. Когда постоянно бегаешь на свидания, невозможно нормально готовиться к экзаменам, уж я-то знаю. Ну зачем было вытаскивать ее под дождь? В конце концов затмение можно увидеть и по телевизору. Пойми, наконец, Крис, ты просто не даешь ей спокойно учиться.

Я тревожно смотрел на Элен, но она была безучастна, как будто вновь погрузилась в свои дневные грезы. Лед давал все новые трещины, и она быстро, быстро уплывала от меня.

Вы правы, – наконец выдавил я. Со мной творилось что-то неладное. Я даже не мог засунуть руки в карманы. – Пожалуй, я пойду.

Элен вышла со мной в прихожую. Дверь в кухню осталась открытой, и я видел, как миссис Гартон тихонько откинулась назад в кресле, словно хотела подслушать наш разговор, который заглушало фортепиано. Меня вдруг охватило отчаяние, казалось, что я вижу Элен в последний раз.

– Выйдешь на секундочку?

Мы прикрыли за собой дверь. Элен обвила мою шею руками, прижав голову к груди. Сердце у меня трепыхалось, как птица.

– Что случилось, Элен? – прошептал я.

– Ничего. Правда, ничего.

– Ты так странно себя ведешь. Я просто с ума схожу. Мне казалось, что я тебе надоел.

Элен вздохнула. Я погладил ее волосы. Теперь, когда я чувствовал тепло ее тела, мне стало легче.

Ведь ты бы мне сказала, если бы я тебе надоел, правда? Если бы у тебя появился кто-то другой? – От волнения я закусил губу.

– Не сходи с ума, Крис. Никого у меня нет. – Ее голос звучал так тихо, что я еле слышал.

– Так в чем же дело?

К дому подъехала машина. Громко хлопнув дверьми, из нее вышли двое мужчин с музыкальными инструментами.

– Я не могу сказать тебе, – прошептала.

– Смотри-ка, два голубка, – съязвил осанистый музыкант с огромной бородой. Ему было где-то под пятьдесят. Протискиваясь, в дом, он задел нас своим массивным животом. – Любовь и грезы. Эх, где они, наши годы молодые!

Я таял от счастья, сжимая Элен в своих объятиях…

– Валяйте дальше. Не отвлекайтесь на нас, – подмигнул мне второй.

– Не будем, – пробормотал я. Их еще только тут не хватало.

– Боюсь, мама права: кажется, у меня и впрямь грипп. – Элен выскользнула из моих объятий. – Завтра не пойду в школу.

– Я загляну к тебе.

К дому на мотоцикле подрулил еще один музыкант из группы мистера Гартона.

– Не надо, – Элен помотала головой. – Давай встретимся в среду после занятий.

– Но до среды еще так далеко. – Я чувствовал себя полным идиотом. – Я не могу ждать до среды.

Я многое еще хотел сказать ей такого, что не предназначалось для чужих ушей, но тут на крыльце появилась миссис Гартон. Через плечо у нее была перекинута рубашка, заляпанная краской. Она прислонилась к двери и, сложив руки, наблюдала за мотоциклистом. Он поставил мотоцикл на стоянку и вынул барабанные палочки из седельной сумки.

– Что, у тебя весь барабан там помещается? – полюбопытствовала она.

– Моя машина забита, Элис. Придется сегодня стучать на кастрюлях.

– Вот уж соседи будут рады! – засмеялась она, впуская его в дом. – А вы, барышня, кажется, собирались пораньше лечь? – Мать похлопал Элен по плечу.

– Ну, до среды, – сказал я. Элен сжала мне руку и вошла в дом следом за матерью и ударником из группы мистера Гартона. А я еще долго стоял у закрытой двери, глядя на зашторенные окна, за которыми играли джаз, и на окна в верхнем этаже в спальне Элен. Сегодня она ни разу не посмотрела на меня, подумал я. Мы были с ней вместе четыре часа, а она на меня даже не взглянула. Что же такое случилось, Нелл?

Вернувшись домой, я обнаружил, что отец опять сидит у себя в подвале. Когда он вылез оттуда в своем перепачканном комбинезоне, в руках у него была новая кружка, которую он сделал.

– Как по-твоему, неплохо?

– Чудесно. – Я едва взглянул на нее. Он был разочарован.

– Правда, ничего? Послушай, у тебя какие-то неприятности?

– Нет, все в порядке. – Я засунул руки в карманы и нащупал там письмо от матери. Оно обжигало, как лед. – Мне надо писать сочинение на завтра, а я еще не начинал.

Я убежал к себе наверх, сел на кровать и перечитал письмо. Элен права: мать четыре недели не могла ответить и даже не поинтересовалась, как я поживаю, хотя бы из вежливости. За восемь лет она ни разу не удосужилась увидеться с нами, вместо подарков на Рождество и на дни рождения она просто переводила на отцовский счет деньги. Теперь и я видел, как она напирает на то, сколько у нее дел, как у нее все удачно в жизни, как ей хорошо с этим хлыщом. Как будто мне не все равно! Я пожалел, что вообще решил написать ей. Хорошо еще, что в гости к ней не поехал! Нам просто не о чем разговаривать.

– Здравствуй, мамочка, то есть я хотел сказать: Джоан. Это я, Кристофер. – Я пытался вообразить наш непринужденный разговор. Свои реплики я произносил низким голосом, а ее – фальцетом.

«Ну и вырос же ты, Кристофер, тебя не узнать! Смотри, вот это мой новый штатив. А это – увеличительные линзы». – «Отличные линзы, Джоан!» – «Это Дон». – «Привет, Дон. Приятно познакомиться, Дон. Стильная прическа, Дон! А какая куча книг у тебя!»

Я смял письмо и швырнул его в мусорную корзину. Ну что ж, раз я ей не нужен, то она мне и подавно.

Я много раз пытался дозвониться до Элен, но никак не мог на нее попасть. У миссис Гартон для меня был один ответ. «Элен занята, Крис», – укоризненно говорила она, наверное, хотела, чтобы мне стало стыдно за то, что я ее отвлекаю. Впрочем, она действительно много занимается. Родители всегда следили за этим. Они честолюбивы, да и ей самой не чуждо честолюбие. Порой я гадал, кем бы моя мать хотела, чтобы я стал? Впрочем, она вряд ли когда-нибудь задумывалась над этим.

На следующий день поднялся сильный штормовой ветер. За всю свою жизнь я не мог припомнить ничего подобного. На веранде, где мы смотрели телевизор, ковер от ветра вздымался и опускался на пол, как будто раскачиваясь на гигантских волнах. Кот глядел на вздымающуюся спину ковра – и тоже грозно выгибал спину, задирая хвост трубой. Ночью нам пришлось перетаскивать постель Гая ко мне, потому что в его комнате окно сорвало с петель. Мы пытались закрепить его при помощи изоленты и кнопок, но ничего не вышло. Нам было очень весело снова спать в одной комнате. Мы проболтали чуть не полночи. Шторм произвел на Гая сильное впечатление.

– Знаешь, почему поднялся такой ветрище? Про парниковый эффект слыхал? Вот так! Мы покоряем космос, изобретаем компьютеры, а теперь и климат меняем! Человек – царь природы, так-то!

– Не пори чушь, – осадил я его. – Ты ничего не понимаешь. Это еще одно свидетельство человеческого бессилия. Человечество стремится к самоуничтожению, и мы не в силах что-либо изменить. Все предопределено.

– Как в компьютерной программе, да?

Наконец мы уснули. Всю ночь снаружи, как голодный зверь, выл ветер. Ночью с крыши свалилась печная труба и, проехав по черепице, грохнулась на улицу. Я проснулся в холодном поту. Мне приснился жуткий сон, будто бы Элен вдруг сорвалась с обрыва, покатилась и разбилась на мелкие кусочки. Я бегу за ней вслед и, скрючившись, дрожащими руками собираю осколки. И у меня есть только синее пальто с бархатными пуговками, в которое я их заворачиваю.

Перед тем как отправиться в школу, я решил позвонить ей. Меня все еще преследовал ночной кошмар, точно образы из фильма ужаса.

– Элен, ты в порядке?

Долгое молчание на другом конце провода.

– Элен? – испуганно повторил я.

– Не знаю.

– То есть как? Что случилось?

– Встретимся после школы. Мне придется пойти: так уж мама решила. – И она повесила трубку.

Опрометью я выскочил из дома. Под ногами хрустнули черепки печной трубы, я смел их с асфальта в грязь. Я бежал навстречу ветру и полной грудью вдыхал холодный воздух. Элен снова хочет видеть меня! Все остальное не в счет.

От моей школы до школы Элен было пару километров, к тому же в гору. Всю дорогу я бежал. Когда я добрался до ограды, дыхания уже не оставалось. Прислонившись к стене, я с трудом перевел дух. Элен не появлялась. Да и вообще на улице было довольно пустынно, и я решил, что скорее всего она дожидается меня в вестибюле учебного корпуса, чтобы не стоять на ветру. Я хорошо ориентируюсь в чужих школах. Когда я был помладше, мы ходили сюда на футбол, а вскоре после того как мы начали встречаться с Элен, я ходил к ней на концерт. Тогда-то я и понял, что Элен не похожа ни на одну из тех девчонок, с которыми я встречался раньше. Помню, я боялся идти, думал, что это будет жуткое зрелище: Элен танцует на сцене перед толпой народа, но все вышло по-другому. Я глаз не мог от нее оторвать: кроме нее, никого не видел на сцене. Мне казалось, что она танцует только для меня. Скорее всего так оно и было. Весь концерт я просидел со счастливой улыбкой на лице, глядя только на нее. Никому бы не рассказал об этом, даже Тому. После концерта она, счастливая, подбежала ко мне, и тут-то я решился открыть ей свои чувства:

– Я хочу сказать тебе кое-что, – решительно начал я. Элен, еще не остыв от выступления, кружилась вокруг меня.

– Нет, послушай, что я тебе расскажу! Директор решил, что я могу сдавать танец вместо одного из выпускных экзаменов. У нас в школе еще ни разу такого не было!

Она радовалась как ребенок, и танцевала, танцевала не переставая. Ее возбуждение передалось мне, и я закружился по залу за ней следом. Наверное, получалось дико неуклюже: долговязый дылда с огромными ступнями и торчащими локтями. Мы оба хохотали.

– Ну, что ты хотел мне сказать? – закричала Элен.

– Забыл! – Помню, как я на ходу пригладил волосы, падавшие мне на глаза, и подмигнул ей. Куда торопиться? Еще тысячу раз успею ей сказать. – Наверное, какую-нибудь ерунду. Глупость какую-нибудь.

– А сколько слов? – прощебетала она.

– Ну, три, – сдался я. Элен залилась веселым смехом.

– Получай три сдачи, Крис!

В вестибюле ее не было. Зато я увидел ее подругу, Рутлин: она стояла, прислонившись к стене, под портретом завуча и беспечно насвистывала. Увидев меня, она помахала рукой и, радостно улыбаясь, направилась мне навстречу, непринужденно покачивая сумочкой, словно маятником.

– Что случилось? – спросил я.

– А что ты имеешь в виду? – Рутлин расплылась в улыбке. – Что, собственно, должно было случиться?

– По лицу вижу. Где Элен?

–· А, Элен! Элен пошла домой.

– Но мы договорились встретиться.

– Ей нездоровилось, вот миссис Клэнси и отправила ее домой. А пока что ты можешь проводить до дому меня.

– Что значит «нездоровилось»? – я старался говорить небрежно, как Рутлин.

Рутлин еще раз радостно улыбнулась, словно недомогание во время урока – лучшее, что могло случиться с Элен.

– Да так, просто немного… – она помахала руками, изобразила шатающуюся походку. – Ну, ее немного шатало.

– Что, она пьяная была? Рутлин громко расхохоталась.

– Да нет, просто какая-то ерунда. – Она помяла в руках свою сумку. – Просто ей было не по себе, совсем чуть-чуть. Она просила передать тебе привет и тысячу поцелуев с надеждой на скорую встречу.

– Пойду навещу ее.

Я страшно волновался. Рутлин вывела меня из себя.

–Может, не стоит? – остановила меня Рутлин. – Ей надо побыть одной.

– Тогда позвоню, спрошу, как она.

Она помотала головой.

Подожди, пока она сама тебе позвонит. Ноги у меня подкосились.

Ради бога, Рутлин, что происходит?

– Знаешь что, – она задумалась. – Пожалуй, я как-нибудь вечером приглашу Элен в гости, и ты можешь зайти, тогда вы спокойно обо всем поговорите.

Почему не сегодня?

Подожди хотя бы до выходных. Серьезно, Крис, ей просто надо немножко придти в себя. Я знал, что Рутлин жалеет меня, но меня это только раздражало. Я почему-то неровно дышал. Вплоть до последнего воскресенья мы с Элен уже несколько месяцев встречались каждый день.

Ну, а тебе, надеюсь, не возбраняется ходить к ней в гости? Это только меня они не выносят, будто я прокаженный какой-нибудь или у меня носки воняют.

Сегодня я к ней зайду, – сказала она. – Ну, пока, Крис.

Мы дошли до угла улицы, на которой жила Рутлин. К нам подбежал один из ее младших братьев, и она, смеясь, подхватила его на руки. Мне ничего не оставалось, как развернуться и уйти.

– Эй, Крис, – крикнула она мне вслед. Я обернулся.

– Лови! – она швырнула мне небольшой пакет.

Едва свернув за угол, я распечатал его. Внутри оказался сборник сонетов Элизабет Браунинг, поэтессы Викторианской эпохи. На первой странице была надпись: «С днем святого Валентина, от Элен».

Я не раз бывал у Рутлин, они часто устраивали вечеринки: яркие украшения, громкая музыка, потрясающая ямайская еда. Мать Рутлин, Корал, была огромной приветливой женщиной со сладким, как патока, голосом. Рутлин и все ее братья и сестры говорили на привычном шеффилдском диалекте, а у Корал был настоящий ямайский акцент. Мне всегда казалось, что она – идеальная мать, она просто светилась теплом и добротой. Вечно без умолку болтала, а когда была в хорошем настроении, даже пела.

– Что за шкилет к нам пожаловал! – воскликнула она, открывая мне дверь.

– Пора бы уж тебе малость нагнать жирку, дорогой. Ты ведь хочешь стать сильным мужчиной?

– Элен пришла? – Я взволнованно озирался. В доме сновали хохочущие ребятишки, и все они показывали на меня пальцами.

– Пришла. Они с Рутлин наверху секретничают. Растут девочки, у них уже свои тайны.

– Да уж, эти тайны, – я ринулся наверх, прыгая через три ступеньки. Мне не терпелось увидеть Элен. Только перед дверью я на секунду замешкался и нерешительно постучал. Стоило мне войти, они сразу же замолчали. Было видно, что Элен только что плакала. Я смутился и замер в дверях.

– Ну, как ты, Элен?

– Пойду кофе сварю, – встала Рутлин.

– Терпеть не могу кофе, – скривилась Элен. – У него вкус, как у горелой картошки.

Рутлин вышла, прикрыв за собой дверь. Я подошел к Элен и пристроился рядом с ней на ручке кресла. Она даже не посмотрела на меня, и я никак не мог найти верных слов, не знал, как заговорить с ней. Откинувшись на спинку кресла, она тяжело дышала, еле приоткрыв рот и крепко зажмурив глаза. Никогда еще я не видел ее в таком состоянии. Я взял ее за руку, Элен не противилась, но ее кисть была безвольной и холодной.