Текст книги "Спираль зла"

6

Выйдя из «Лянчи» на заправке, Жюдит увидела, как же красива долина.

С каждой стороны неширокого прямого шоссе и вокруг стоянки над участками непроходимого леса вздымались высокие обрывистые склоны. Вдали, на фоне безоблачной лазури, различались нагромождения базальтовых скал. Все дышало красотой и идиллическим покоем, но в этой озаренной солнцем пасторали чувствовалось что-то гнетущее. Все было слишком спокойно, слишком пустынно, и ей стало не по себе. В городе она чувствовала себя увереннее.

Жюдит отметила свою банковскую карту в аппарате, который заправлял машины студентов с большими скидками. При сумасшедших ценах на горючее, она потратила всего пятнадцать евро. Жюдит день за днем вела нелегкую студенческую жизнь, преодолевая финансовые трудности и проблемы с арендой жилья, умудряясь на полставки подрабатывать летом то здесь, то там.

Какой тут может быть выбор, если ты потеряла мать в двенадцать лет, а отца никогда и не знала…

Как только бензобак был частично наполнен, она направилась в магазин на насыпной площадке, подставив лицо ласковым солнечным лучам.

На ней был белый дебардёр[2]2
  Дебардёр – майка без рукавов с глубоким вырезом.


[Закрыть] с красной надписью на груди «REDRUM»[3]3
  Это слово фигурирует в фильме-триллере С. Кубрика «Сияние» по роману С. Кинга. Если посмотреть на отражение этого слова, написанного на двери гостиничного номера, в зеркале напротив, получается слово MURDER, то есть «убийство».


[Закрыть] и брюки цвета хаки со множеством карманов. Она решила, что нечего соблюдать дресс-код на встрече с режиссером. Ему, должно быть, все равно, как она будет одета, а вот ей важно чувствовать себя естественно.

В магазине из приемника доносилась старая песня «Роллинг Стоунз».

Лавируя между продуктовыми прилавками по дороге в туалет, она подумала об «Извращениях», втором опусе в полицейской фильмографии Морбюса Делакруа, запутанном и упадочническом. Этот фильм разочаровал критиков и довел фанатов до исступления. Сюжет «Извращений» гораздо ближе к классическому: трем заключенным удается бежать из тюрьмы строгого режима, и они прячутся в доме на опушке леса, где проживает семья городских буржуа. За время пребывания беглецов в их доме они подвергают хозяев всевозможному насилию и издевательствам, одно хуже другого. В результате спастись удается только самому младшему из членов семьи, одиннадцатилетнему мальчику, после того как тот помогает бандитам убить свою сестру и родителей. В последних кадрах фильма он в одиночестве бредет по дороге; лицо его, снятое очень крупным планом, залито кровью, пустые глаза утратили всякое выражение, и зритель понимает, что сбежавшим заключенным удалось выпустить в свет еще одного психопата.

В кинематографе этот сюжет был затаскан до предела, но Делакруа удалось его возвеличить, пользуясь только ручной камерой, без спецэффектов, очень сдержанно и сухо, нервно и виртуозно, и почти без звукового сопровождения. В конечном итоге у него получился момент чистейшего ужаса, непреодолимо и тревожно влекущего.

Большинство критиков были настроены негативно, хотя и признавали исключительное мастерство режиссера. Но Жюдит поразила игра актеров, особенно игра одиннадцатилетнего мальчика. Один из исполнителей действительно отсидел семь лет за изнасилование, и присутствие в фильме преступника впервые вызвало целую серию скандалов, которые потом сопровождали режиссера всю его карьеру.

Жюдит вошла в одну из кабинок и закрыла за собой дверь.

Черт, откуда эта вонища! Она оглядела пол, залитый какой-то вязкой гадостью, спустила спортивные брюки, трусики и помочилась, не садясь на унитаз, согнувшись пополам и почти касаясь лбом двери.

Спустив воду, она постаралась выйти из туалета как можно скорее, тщательно обходя зловонные лужи.

Ну и вонь… На стене слева от нее виднелась какая-то надпись, и Жюдит инстинктивно посмотрела в ту сторону. Впечатление было такое, словно в голове произошло короткое замыкание, и выключилась, а потом опять загорелась строка электронной таблицы. Она прочла:

ЖЮДИТ, МЕРЗКАЯ ЛЮБОПЫТНАЯ ПРОНЫРА

Кровь стучала в висках, она оглянулась вокруг. Застыв от ужаса, как парализованная. Жюдит…

Каков шанс, что послание адресовано не ей, а какой-то другой Жюдит, оказавшейся в таком же положении в таком же месте?

Да нет же, такого не может быть… Никто не мог предвидеть, что она заедет именно на эту станцию обслуживания. Да и кто мог знать, что она окажется именно сегодня именно в этой долине? И кто из ее знакомых оказался таким идиотом, что написал на стене послание, не имея ни малейшей уверенности, что она остановится именно здесь?

Нет, не может быть…

Ее реакция была молниеносной. Она выскочила из туалета, пулей пролетела по магазину и выбежала на улицу, погрузившись в солнышко, в пение птиц и жужжание насекомых, а потом тройным галопом промчалась по парковке и запрыгнула в машину.

Уже сидя за рулем, Жюдит достала телефон.

«Мерзкая маленькая проныра»… Эта формулировка была ей знакома.

Сообщения от Делакруа…

Ей понадобилось минут десять, чтобы отыскать их. В одном из сообщений он так и написал: «Вы маленькая проныра, Жюдит».

Да чтоб тебя… Что все это значит? Что за игру он затеял?

Однако все приводит к одному и тому же вопросу, Жюд: как он мог предвидеть, что ты остановишься именно здесь? Ерунда какая-то…

Она наклонилась и что-то достала из бардачка. Это была объемистая тетрадь с потайным замком и приложенной авторучкой, которую она купила в интернет-магазине. Жюдит открыла ее, перевернула две страницы, взяла ручку и написала:

День первый (продолжение). Я остановилась на дороге. В туалете для меня оказалось послание, написанное на стене: «ЖЮДИТ, МЕРЗКАЯ МАЛЕНЬКАЯ ПРОНЫРА». Ничего не понимаю. Кто мог знать, что я окажусь именно в это утро в этом месте? И кто знал о моем приезде, кроме НЕГО? Можно подумать, что я нахожусь в каком-то из его фильмов…

Погрузившись в свои мысли, она машинально бросила взгляд на внутреннее зеркало заднего вида. Там, на улице, шагах в четырех от автомобиля, прислонившись спиной к бетонному столбу навеса над бензоколонкой, кто-то стоял. По форме цвета хаки – то ли лесник, то ли егерь; кепка надвинута на самый лоб. Солнечные очки скрывали его глаза, и поэтому Жюдит не могла бы точно утверждать, что он за ней наблюдает, но и его поза, и поведение говорили о том, что так оно и есть.

По затылку пробежали мурашки, и она заметила, что вспотела.

Ну и что ты на меня уставился, идиот?

Жюдит снова заглянула в зеркало заднего вида. Даже с этого расстояния можно было разглядеть под темными очками глубокие вертикальные морщины, разрезавшие его щеки, словно в лесу на него напали с ножом. В темном, густом и древнем лесу… Судя по движению челюстей незнакомца, он жевал жвачку. Ну прямо какой-то персонаж Стивена Кинга…

Жюдит вдруг очень захотелось поскорее уехать отсюда. Она громко захлопнула свой путевой журнал, бросила его на пассажирское сиденье и повернула ключ зажигания.

Энтузиазм, с которым она отправлялась в путь, куда-то улетучился, уступив место смутной тревоге. Что ждало ее в этих горах? Что за человек Морбюс Делакруа? Кто написал ей послание на стене туалета? Неважно, надо было продолжать путь: будь что будет…

7

Сервас смотрел, как капля медленно скатывается вниз с другой стороны стекла, разделяясь на две капли поменьше, которые тоже скатываются вниз, а новые капли тем временем стучат по стеклу и догоняют те, что скатились раньше, воспроизводя ту же схему и ту же структуру. Фракталы, итерации, полное воспроизведение раз за разом…

Мартен ученым не был, и его интересы лежали в другой сфере: литература, музыка, и прежде всего музыка Малера. Но его зачаровывали тонкие хитрости природы, где одни и те же мотивы повторялись до бесконечности в разных масштабах.

Преступления тоже имели тенденцию повторяться из года в год. И барьер, который представляли собой и он, и его коллеги, предназначенный для защиты общества от их последствий, был не прочнее этого стекла.

Мартен повернулся спиной к темным облакам, которые то и дело лопались, проливаясь дождем на город, и обвел взглядом свою следственную группу.

– Что там по жертве?

– Стан дю Вельц, – ответила Самира. – Бельгиец по отцу, француз по матери. Сорок пять лет. Родители умерли, где-то в этом регионе живет сестра. Работал в кинематографии как специалист по спецэффектам и как главный администратор. Кто-нибудь знает, чем занимается главный администратор?

– Он занимается в основном логистикой, – пояснил Венсан. – Отвечает за то, чтобы вся группа – и осветители, и техники, и актеры – работала в наилучших условиях. Он – главное звено механизма группы.

– Понятно. Короче, дю Вельт работал в кино, пока его психическое состояние не сделало его неспособным к такой работе, – продолжила Самира.

– А известно, над какими фильмами он работал? – спросил Эсперандье из чистого любопытства.

Она заглянула в свою записную книжку.

– «Голгофа», «Церемония», «Порча», «Извращения», «Чудовище», «Кровавые игры», «Бандитские шайки»…

Венсан понимающе присвистнул:

– Сплошь фильмы ужасов…

Мартен подумал, что у Самиры такой вид, будто она нынче сама только что сошла с экрана фильма ужасов. Не поскупилась ни на черные тени, ни на тушь для ресниц. К такой раскраске за годы работы надо бы уже привыкнуть – они работают вместе вот уже четырнадцать лет. Но к Самире Чэн привыкнуть невозможно, даже при высокой оценке ее профессионализма и уровня знания французского языка.

– А по главному подозреваемому, по Резимону, что у нас есть?

– Мы проверили стены, пол, потолки, сверились с планом здания, – ответила Самира. – Выход есть только один: через дверь.

Сервас в очередной раз подумал о взаимосвязи событий. Доктор Роллен вошел в павильон около 19:00; он говорил о Стане дю Вельце и констатировал, что его сосед, Йонас Резимон, уже спал. На этот момент все было спокойно. Потом, с интервалом в два часа, появились еще двое медбратьев, никого не потревожив. Тем временем в 5:40 утра вошел санитар Гислен Жубер и обнаружил, что дю Вельц мертв, а Резимон исчез. Однако в какой-то момент его видят в дверях павильона. В чем трюк?

– Йонас Резимон, со дня своего совершеннолетия, получил разрешение гулять по территории больницы и по вечерам бродил между воротами и зданием, – сказал Венсан. Своего жилья у него не было, и он жил то у одного знакомого, то у другого. В его медкарте сказано, что в детстве мать каждый день давала ему отравляющие вещества, чтобы его считали хронически больным и он никуда не делся из дома.

– Синдром Мюнхгаузена «по доверенности», когда сам ничего не делаешь, а за тебя действуют другие, – уточнил Сервас. С одной стороны, мать вроде и заботится о ребенке, а с другой – плохо с ним обращается, провоцируя у него развитие органической патологии.

– Вот-вот. Когда домашний врач открыл этот секрет, он предупредил социальные службы. Мать поместили в психиатрическую клинику, а мальчика – в приемную семью.

Тут вместо комментариев снова раздался тихий свист. Сервас подумал, что любовь принимает порой весьма странные формы.

– У него есть братья или сестры?

– Нет, он единственный сын. А его мать умерла три года назад.

– Кто занимается опросом соседей? – спросил Мартен, хотя и так уже знал ответ, посмотрев, кто отсутствует.

– Руссье и Гадебуа, – ответил Венсан.

Сервас поморщился. В следственной группе этот тандем был известен под другими названиями, далеко не всегда лестными: «Анти-заяц и Черепаха», «Лавр и Смельчак» и «Мертвый и Припарка».

– Самира, ты поедешь в «Камелот» и допросишь всех, кто имел доступ к палате жертвы. Кроме того – весь административный персонал и всех пациентов, так или иначе соприкасавшихся со Станом дю Вельцем, и всех, кто общался с ним, близко или на расстоянии… Прежде всего нас интересуют медсестры. Сиди там столько, сколько понадобится.

Какая последняя мысль промелькнула в сознании бывшего специалиста по киношным спецэффектам, прежде чем он покинул эту землю? Какое изображение увидел он перед тем, как все погасло? Вполне возможно, что это был самый зрелищный спецэффект за всю его жизнь…

– Надо заново верифицировать все видеозаписи и обязательно выяснить, не вырезана ли хотя бы минута и не выходила ли камера из строя просто так, совершенно случайно. И надо выяснить все, что возможно, об этом санитаре, Гислене Жубере. Не было ли у него проблем с законом, карточных долгов или чего-нибудь подобного…

– А почему не о Роллене? – возразила Самира.

– Вполне справедливо. И о психиатре тоже, поскольку он существует. Выясните родословные всех и каждого, устройте грандиозный аудит.

В проеме двери Сервас заметил Эрвелена, стоявшего, опершись о притолоку. Интересно, сколько времени торчит здесь дивизионный комиссар?

– О, дело пошло! – вскричал тот, захлопав в ладоши. – Мы его быстро закончим! И позаботьтесь, чтобы ваши рапорты были ясными, лаконичными и решительными… Понятно?

Сервас, сдержав гнев, собрал все свои документы, прошел мимо начальника и вышел, не сказав ему ни слова.

Каким образом Йонасу Резимону удалось миновать камеру слежения, чтобы она его не заметила? Этот вопрос не давал Сервасу покоя.

Было 21 июня, 13 часов 34 минуты.

8

С запада набежали облака. Они быстро заняли все небо, приглушив свет. И атмосфера сразу изменилась. Что-то темное, холодное и враждебное разлилось в воздухе. В горах загромыхало, и на лобовое стекло упали первые капли дождя.

Да что ж такое, а? Откуда взялась непогода? Жюдит подняла стекло на случай дождя или падения температуры в салоне и включила фары.

Она чуть не сбилась с пути, свернув направо, где дорога пряталась в кустах орешника и акации, обрамлявших департаментское шоссе. Ни одного указателя, только белый с красным километровый столбик в высокой траве, да заросли крапивы на обочине. Это должно быть здесь, за несколько километров до деревни. GPS указывал на деревню в трех километрах отсюда, если двигаться напрямую. А она свернула направо и заехала в чащу как раз в тот момент, когда началась гроза и дождь забарабанил по почерневшему шоссе и веткам кустов.

Покинув шоссе, Жюдит быстро въехала в лес, который теперь показался мрачным и неприветливым, а день – блеклым и тусклым.

Атмосфера как раз под стать Морбюсу Делакруа.

На землю опустился сумрак, дождь играл на крыше «Лянчи» какую-то пьесу стаккато, «дворники» скрипели и лезли из кожи вон, чтобы смахивать со стекол потоки воды, но через лобовое стекло все равно было плохо видно. Старенькая «Лянча» еле справлялась с извилистой дорогой. Чертовы виражи, крутизной напоминавшие шпильку для волос, казалось, нарочно загоняли машину в ситуацию на грани взрыва. Точнее, это она не смогла вписаться в один такой поворот.

Авария…

Это слово поразило ее, как разряд тока.

Авария…

Именно так они написали когда-то в свидетельстве о смерти…

«Прекрати об этом думать», – шепнул ей внутренний голос.

Жюдит оставила окно чуть приоткрытым, и стук дождя по крыше и по листве образовал странный контрапункт с ее мыслями, вымочив брызгами левую щеку. Она собралась уже переключить передачу, как вдруг на выходе из виража в свете фар увидела что-то на ветке дерева.

«Что там такое?» Может, оптическая иллюзия… Да нет, она была уверена, что, несмотря на дождь, различила вырезанную на коре картинку: перевернутый крест и буквы JT.

Перевернутый крест, а под ним – ее инициалы… У Жюдит кровь застыла в жилах, и она крепко вцепилась в руль. В кино такой прием называется «вне кадра»: видна только реакция актера, по которой зритель должен догадаться, что произошло. Обычно крупным планом показывают расширенные, как при базедовой болезни, глаза, которые не умещаются на экране. А уж зритель дальше сам включает воображение. В фильмах ужасов такие надписи чаще всего имеют угрожающий, опасный характер…

Жюдит чуть не остановилась, чтобы удостовериться, что это ей не приснилось. Но что толку останавливаться, когда она абсолютно уверена, что видела надпись? После надписи в туалете на станции обслуживания теперь появилась и эта…

Интересно, кто таким образом играл у нее на нервах? Делакруа? На этот раз нет никаких сомнений, моя милая: он единственный знал, что ты сюда поедешь. Но зачем? Может, с его стороны это просто скверная шутка? Проявление нездорового черного юмора?

А может, это нечто более… зловредное?

Жюдит вспомнила, как они сидели в кафе вместе с Мехди, Людо, Евой и Камиллой. Мехди был фанатом фильмов ужасов; Людо считал их просто развлечением, но он и реальную жизнь воспринимал как развлечение; высокомерная интеллектуалка Ева их презирала, а Камилла не имела своего мнения, она всегда с кем-то соглашалась. Мехди тогда перевел разговор на Делакруа. Это был его конек. В тот день он впервые имел несчастье произнести эти слова: возвышенный ужас.

– А что это такое? – спросила Ева, фыркнув и изобразив на лице гримасу отвращения, как и всякий раз, когда речь заходила о фильмах этого жанра.

– Пугающее произведение искусства с претензией на художественность, для взрослых и умных зрителей, – ответил Мехди. Ари Астер… Джордан Пил… Дэвид Роберт Митчелл… Дальше перечислять?

Ева снисходительно ухмыльнулась, чем всегда раздражала Жюдит.

– Ты это серьезно? Умных фильмов ужасов не существует, – заявила она. – Это, так сказать, оксюморон[4]4
  Оксюморон – прием, суть которого в соединении противоположных понятий, как в самом слове «оксюморон», означающем по-древнегречески «остроумная глупость».


[Закрыть]. Тот же «Психоз» – один из самых глупых фильмов, когда-либо снятых Хичкоком. Это как Тарантино: виртуозно, но без глубины, незрелое кино для чокнутых прыщавых школьников. И этот придурок еще смеет нападать на Трюффо… Что же до твоего Делакруа, то меня от него просто тошнит. Это чистейшее вредоносное воздействие… Именно воздействие, – сказала она, покачав головой.

Жюдит не нравились эти сектантские выходки Евы, ее наставительный тон и нетерпимость, но в то утро она задала себе вопрос, уж не попала ли та в точку в последнем пункте.

* * *

Положив трубку, отец Эйенга обнаружил, что у него вспотели руки, а сердце колотится быстрее, чем обычно. Он только что говорил с человеком, чье имя стояло на конверте, который передал ему Маттиас Ложье.

Кеннет Цорн.

Ясно, что это псевдоним.

Накануне святой отец поискал в «Гугле» и без труда нашел его. Кеннет Цорн, настоящее имя Виктор Керн, был кинопродюсером. Его сайт активно посещался, был даже контакт с «Википедией». Если верить этому контакту, с некоторых пор он не занимался серьезными фильмами. В «Википедии» говорилось, что Керн родился 12 февраля 1977 года, был вдов или разведен – в графе «супруга» стояло имя Мина Ромей (1998–2012) – и имел двоих детей. В настоящее время проживал в Бретани, в Перрос-Гиреке.

Там же значился неполный список фильмов, которые он продюсировал: «Ночные захватчики», «Причастницы», «Алый бог», «Церемония», «Извращения», «Эржебет», «Кровавые игры»…

Эйенга не видел ни одного из этих фильмов. Ходить в кино ему было некогда. И смотреть телевизор тоже. Его дни напоминали марафон. Между лаудами[5]5
  Лауды – хвалебные песнопения, завершающие утреннее богослужение.


[Закрыть] и вечерней он был обязан посетить двадцать семь деревень и за неделю проезжал самое меньшее километров триста. В 8:30 святой отец причащал небольшую группу верующих – настолько небольшую, что церковь с ними выглядела еще более пустой, чем если б она была заброшена, а все ее служители давно ушли на пенсию. Дальше он отправлялся к своей пастве в самые бедные деревни, жители которых не могли даже переехать в другие места, увеличивая тем самым количество объединений с молодыми христианами региона. Но его обязанностью было поддерживать угасающий пламень веры, как бы мучительно это ни было в условиях, когда тебя постоянно гложет тоска по дому. Тоска по континенту, имеющему форму черепа, где рассветы не имеют себе равных… «И что заставило меня поехать сюда? Почему я выбрал эту чужую мне землю, которая вообще ни во что не верит?»

На этот раз раздобыть телефон Цорна оказалось очень трудным делом. Он нигде не появлялся. Кончилось тем, что пришлось дозвониться до прихода в Перро-Гиреке, до такого же африканского священника, как и он сам. Отец Эйенга вкратце объяснил ему ситуацию.

– Да без проблем, я все узнаю и тебе перезвоню.

Через полчаса священник из Перро-Гирека позвонил.

– Странный тип этот твой Цорн, – сказал он.

– А что такое?

– Сам поймешь, когда его увидишь.

Но дожидаться встречи с продюсером, чтобы понять, что хотел сказать его коллега, Эйенге не пришлось.

Он припомнил их телефонный разговор, и по телу прошла дрожь. Ни разу в жизни он не встречался с подобным цинизмом. Хотя поначалу Цорн был вежлив и мил, его голос в аппарате не то шипел, не то рычал, и впечатление производил очень неприятное.

– Очень любезно с вашей стороны, отец мой, взять на себя эти заботы, – заявил продюсер.

– Сказать по правде, я плохо понимаю… – отозвался священник, после того как рассказал о своей встрече с Маттиасом Ложье. – Вы были с ним знакомы?

– О да, мы путешествовали вместе. Это был… Это один из лучших знакомых мне техников.

– Он чего-то очень боится, просто умирает от страха. Этот конверт он вручил мне буквально силой, настаивая, чтобы я отдал его только вам в руки.

– Понимаю, отец мой.

Однако сам священник явно ничего не понимал.

– Вам известно, что там внутри?

– Вы открывали его, отец мой? – не ответив, спросил Цорн все тем же нежнейшим голосом.

– Э-э… конечно, нет…

– Ведь вы – человек принципа, отец мой? Человек добродетельный…

Услышав эти слова, Эйенга вздрогнул. От тона, каким Цорн их произнес, ему стало не по себе, словно в них таилось что-то непристойное, словно продюсер над ним издевался.

А потом собеседник зашептал в трубку так тихо, что священнику пришлось напрячь слух:

– Разве одиночество не тяготит вас, отец мой? Разве не случается вам думать о дьяволе, когда вы мастурбируете?

Эйенга был настолько удивлен и шокирован, что спросил себя, правильно ли он расслышал. Это было так неожиданно, так… неподобающе…

– Что… что вы сказали? – проблеял он после секундной паузы. – Я… я полагаю, что плохо вас понял.

– Да забудьте, отец мой, это я ошибся.

Но Эйенга прекрасно знал, что Кеннет Цорн не ошибся. Тот точно знал, что сделал и кому что сказал.

– Прошу прощения, отец мой, порой я бываю так прямолинеен… – принялся извиняться Цорн. – Я дам вам один адрес. Это удивительное место, вот увидите. Когда вы едете?

Эйенга хотел было послать все это куда подальше, а точнее, к дьяволу. Но что-то в этом тихом, вкрадчивом и свистящем, как у змеи, голосе помимо воли заставило его согласиться.

Почему? Необъяснимо.

Его заставили взять злосчастный конверт. Он долго разглядывал портрет этого человека в интернете: с течением времени лицо старело, но сохраняло все тот же угрожающий вид, все те же мягкие очертания чувственного рта и тот же сверкающий и циничный взгляд. Ему хотелось близко рассмотреть это лицо, заглянуть в лицо Злу. Он не знал, откуда пришла к нему эта уверенность, но он чувствовал ее в голосе, как почувствовал когда-то у постели умирающего: здесь творится зло.

В этом святой отец был убежден.

Он прочел адрес, который дал ему продюсер: адрес замка, расположенного на острове возле Кот-д’Армор. Потом уселся перед компьютером и попытался найти остров в «Гугле». Никакого острова он не нашел – отыскался лишь какой-то открытый всем ветрам камень, скала посреди моря, на которой росло несколько сосен.

А замок оказался совсем небольшим, скорее, похожим на жилой дом, выстроенный в смешанном стиле: между стилем Тюдоров и неоготическим. Судя по фотографиям, он был единственным строением на острове, который виднелся меньше, чем в кабельтове от берега. Туристические путеводители утверждали, что он вполне достижим на лодке во время прилива и вброд во время отлива. А сайт предупреждал, что это частные владения, а следовательно, закрытые для туристов.

Еще несколько минут Эйенга разбирался, как туда удобнее попасть, и пришел к выводу, что быстрее всего на автомобиле. Восемь часов дороги. Ну, плюс еще надо отменить все намеченные дела и встречи.

Он допил кофе, сменил ослепительно-белый стихарь на скромный римский воротник и пошел улаживать свои дела.