Текст книги "Ее величество кошка"

Натали стабилизирует высоту полета. Боковой ветер несет нас с приличной скоростью. Моя служанка пытается воспользоваться GPS и компасом, чтобы определить наше местоположение.

Свесив вниз голову, я вижу летящую под нашей ванной-гондолой землю.

У нас гость – черно-серый голубь. Он садится на бортик гондолы и смотрит на нас, вертя головой: глаза у него расположены по разные стороны головы, поэтому ему приходится смотреть либо правым, либо левым глазом, сразу двумя – никак.

Голубь усиленно воркует, словно желает сообщить что-то важное. Я предлагаю ему бессловесный контакт.

Здравствуй, голубь. Рада встрече с тобой в твоей воздушной стихии. Мы здесь временно.

Воркование птицы становится громче, интонация – агрессивнее, голова ходит вперед-назад. Мне кажется, что он мне отвечает что-то вроде:

Что делают на нашей воздушной территории кошки и люди? Вам здесь не место.

Я пытаюсь объяснить:

Извини за беспокойство, у нас не было выбора. Мы спасаемся от крыс.

Не похоже, чтобы голубь понимал мои телепатические послания. Его горло вибрирует с нарастающей враждебностью, он крутит головой, бьет крыльями. Зоб надувается и сдувается – это признак гнева.

Вскоре на бортик ванны садятся другие голуби, хором воркующие в том же агрессивном тоне.

Натали эти гости совсем не радуют. Я лишний раз убеждаюсь, что межвидовой контакт пока еще оставляет желать лучшего. Голубь, пролетающий над нами, роняет в волосы Натали липкий зеленый помет.

Попытка химической коммуникации?

Неважно. Мне не нравятся нечистоты в небогатом волосяном покрове моей служанки. Животный рефлекс заставляет меня зацепить когтями правой лапы перья ближайшего ко мне голубя. И не только перья. Птица лопается, как шарик, оставив после себя облачко окровавленного пуха.

Остальные тут же взлетают и, пользуясь своей способностью перемещаться по воздуху, вертятся вокруг меня, надеясь заклевать своими острыми клювиками. Стремительно действуя одной правой лапой, я убиваю еще троих. Остальные обстреливают меня зловонным пометом.

Какими же надо быть извращенцами, чтобы использовать помет в качестве оружия?

Уцелевшие голуби носятся рядом с гондолой. Мне понятна их стратегия: заставить меня сильно свеситься и свалиться вниз. Но мне помогает мое несравненное чувство равновесия. Убиваю еще парочку голубей, неосторожно приблизившихся к моей когтистой лапе.

– Прошу отведать, птица на обед!

Пифагор, перебравшийся в мое кресло, не разделяет моего энтузиазма. Знаком он предлагает мне посмотреть вверх, и я вижу, как один из проклятых голубей цепляется за оболочку шара, как дятел – за кору дерева.

Только не это!

Но голубь, не откликаясь на мою мольбу, со всей силы ударяет клювом в тугую ткань. Раздается резкий свист, из шара вырывается мутная струя горячего воздуха. К первому пернатому вредителю присоединяется еще дюжина, спешащая наделать побольше дыр в оболочке нашего монгольфьера.

Я мяукаю во всю глотку, надеясь распугать птиц. Но они слишком увлеклись. Некоторые отлетают, не сумев пробить оболочку, но большая часть добивается цели. Потом по сигналу самого жирного голубя все начинают долбить в одно место, чтобы расширить дыру.

Испуганная Натали усиливает пламя, но уже невозможно что-либо изменить. Мы быстро теряем высоту.

Моя служанка выбрасывает из гондолы кресла, чтобы ее облегчить, потом избавляется вообще от всего, вплоть до газовых баллонов. Тем не менее наше падение ускоряется с каждой секундой, я вижу, как нам навстречу под торжествующий писк победителей-птиц несется земля.

Мы падаем.

Что ж, небо – это не для кошек.

Я предпочитаю выпрыгнуть из гондолы. Знаю, что успех моего приземления зависит от количества кувырков, четного или нечетного. Я немного планирую, потом начинаю считать: 1, 2…

Только бы вышло нечетное число!

20. Почему кошки всегда приземляются на лапы?

При падении со значительной высоты кошки успевают за долю секунды инстинктивно раскинуть лапы как можно шире.

Так возникает широкая несущая поверхность, замедляющая скорость падения так, что она не превышает 100 километров в час, примерно как у летучих белок.

Падать правильно помогают ноги, а хвост помогает принять оптимальное положение. Внутреннее ухо сообщает во время падения о траектории снижения, что тоже способствует удачному приземлению. Вибриссы непрерывно информируют о расстоянии до земли.

Под конец изгибается позвоночник, чтобы таз оказался на одной линии с головой. Это называется инстинктом уравновешивания.

Перед самым контактом с землей кошки вытягивают лапы для гармоничного распределения удара между всеми четырьмя. Хвост направлен в противоположную сторону, служа противовесом.

Непосредственно при ударе лапы сгибаются для компенсации сотрясения.

Благодаря всему этому кошки избегают повреждений при падении с большой высоты, в отличие от других млекопитающих, у которых ломаются кости.

Энциклопедия относительного и абсолютного знания. Том XII

21. В мире ветвей

…5.

Поза неудачная, но амортизатором служит листва дерева, на которое я падаю. Путаясь в оранжевых листьях, колочу по ним лапами, потом обретаю равновесие на толстой ветке – и встаю, избежав царапин, во всей красе своего достоинства.

Вот он, точный расчет!

Пифагор падает неуклюже, но тоже цепляется за гибкие ветви.

Стоит мне проследить его падение, как сверху на нас обрушивается пластмассовая ванна, служившая гондолой, затем моя служанка и оболочка монгольфьера, накрывающая нас троих.

Я спешу на голос Натали: при всем своем эгоизме я забочусь о том, чтобы служанка не утратила способности действовать.

Она сбрасывает с себя дырявую оболочку.

Волосы у нее всклокочены, на коже несколько ссадин, но, насколько я понимаю, почти сдувшийся шар замедлил падение. Мы втроем застряли в кроне дерева и сидим теперь в ванне, однако она опасно раскачивается, и мы едва из нее не выпадаем, когда она вдруг летит вниз и в последний миг повисает на веревках, зацепившихся за ветки.

Натали ползет к земле по стволу дерева. Ванна переворачивается: в отличие от нас с Пифагором, легоньких и гибких четвероногих, Натали слишком тяжелая, вот и перевернула ванну.

Возясь в листве, я вижу вдруг два покрытых шерстью ушка на крысиной головке.

Правда, шерстка у существа не серая, а рыжая, почти красная, а еще у него пушистый хвост.

Белка!

Наверное, она никогда не видела кошку, во всяком случае, падающую с неба, и потому не пугается и не проявляет враждебности. Я по привычке пытаюсь обратиться к ней с добродушным безмолвным приветствием:

Здравствуй, белка. Как поживаешь? Мы – твои незваные гости. Очень рада знакомству.

Зверек не отвечает, кончик его мордочки мелко дрожит – не то он чего-то ищет, не то что-то нюхает. Мне бы потратить больше времени на контакт, но волнение, пережитое во время нашего полета, череда неприятностей: голубиной атаки, падение – все это лишило меня терпения. А вы меня знаете: в нетерпении я не склонна тянуть с решениями.

Поэтому я убиваю белку и без промедления съедаю.

Белка, знаете ли… Как вам это описать? Мышиный запашок, зато ореховое послевкусие. Ни следа крысиной горечи, понимаете? Словом, вкусно, особенно окорочка.

Пифагор все видит и торопится разделить со мной трапезу. К нам возвращается уверенность в себе: мы больше не жертвы обстоятельств, мы снова способны контролировать происходящее и даже получать от него удовольствие.

Полакомившись сочной белкой, я решаю выяснить, что происходит внизу, для чего ползу по ветке. За мной следует Пифагор, за Пифагором Натали, хотя она, ввиду своей человеческой сущности, менее, чем мы, хороша в лазанье, что немедленно приводит к нежелательным последствиям. Бедняжка копошится в листве, шлепается на землю и стонет от боли.

Встав, она бредет прочь, хромая и что-то бормоча на своем языке.

Знать бы, что такое «вотдерьмопровалисьоновсезараза». Полагаю, это то самое, что Пифагор называет выражениями для выплеска досады.

Ну и неженки эти люди! Вечно ворчат. Что и говорить, не созданы они для элегантных прыжков.

Я занимаю место у Натали на плече, чтобы не устать, и кусаю ее за ухо: пусть знает, что надо поторапливаться. Пифагор трусит рядом.

Мое средство передвижения не вполне в форме после падения, но ничего, сойдет. Как говаривала моя мать, «людям необязательно достигать совершенства, пусть будут хотя бы послушными и работящими».

Мне очень хочется поговорить с Натали. Раз уж я нахожусь у нее на плече, почему бы не шепнуть ей на ухо:

– Чтоб вы знали, служанка, я вас очень уважаю и мечтаю когда-нибудь побеседовать с вами напрямую, без посредников. Думаю, вместе мы могли бы совершать великие дела, которыми потом вдохновлялись бы все кошки и все люди, научившиеся общаться и преследовать общую цель. Эта цель, без сомнения, – переход власти от людей к кошкам, чтоб мы смогли, пользуясь своими знаниями, утвердить наше превосходство не только над вами, но и над остальными животными.

В ответ служанка гладит меня на ходу и что-то говорит, я различаю только «Бастет». До чего унизительно, когда тебя до такой степени не понимают! Но я не настаиваю. Когда возникнет необходимость что-то донести до ее разумения, я обращусь к Пифагору, этот обладатель «третьего глаза» умеет с ней общаться.

Вокруг нас лес, расцвеченный множеством оттенков зеленого, уступает место бескрайнему монохромному полю. Желтый ковер, да и только.

Помнится, Пифагор говорил мне о сельском хозяйстве. Не странно ли собирать всю еду в одном месте? Лично я предпочитаю охоту: проблематично, зато можно мышцы размять.

Дороге не видно конца. Я вынюхиваю тех, кто мог бы стать нашими союзниками в борьбе с крысами. Вот, например, незнакомый запах. Белки напоминают древесных крыс, а тут я чую лесных собак. Сообщаю об этом Пифагору, а тот указывает женщине направление.

Чем ближе этот экзотический запах, тем настойчивее пробивается другой, гораздо более противный – гниющей плоти.

Мы приходим к источнику вони: это два десятка волков, целая стая, распятые на палках в форме буквы Т. Все трупы в крысиных укусах и запекшейся крови. Вокруг вьются сотни мух.

Я чувствую, как мой двуногий скакун шарахается, увидев эту картину, и спрыгиваю на землю, прежде чем Натали может грохнуться в обморок.

Пифагор озвучивает мои мысли:

– Это волки из ближнего леса. Если крысы способны напасть на волчью стаю и выйти победителями, значит, они уже не боятся никаких хищников.

– Как они смогли стать настолько сильными?

– Это все Тамерлан. Он вооружил их политической и военной стратегией, – объясняет сиамец. – Полюбуйся на эту картину! Тот, кто это увидит, впредь побоится бросить вызов крысам.

– Какие наши действия?

Задавая этот вопрос, я не могу оторвать глаз от волков, побежденных гораздо более мелкими тварями.

– Теперь нам еще в большей степени нужны союзники. Создать союз нескольких видов – единственный способ сокрушить этих захватчиков. Наш долг – объединить всех противников крыс.

Говоря это, Пифагор нервно дергает ушами. Вижу, ему здорово не по себе.

– Меня вот что тревожит, – продолжает он. – Как они умудряются ставить такие высокие кресты? Неужели научились пользоваться пальцами, как люди? Неужели они теперь умеют работать с древесиной и вязать узлы?

– Каков твой вывод?

– Тамерлан с пользой применил свой «третий глаз»: как и я, он при помощи Интернета освоил ряд человеческих приемов. Нам противостоят уже не просто крысы, а крысы, находящиеся на гораздо более высокой ступени эволюции, а значит, гораздо более опасные, чем те, с которыми мы имели дело раньше.

Натали прикрывает ладонью глаза, чтобы не видеть казненных волков. Я опять занимаю место у нее на плече и подсказываю, что пора идти дальше. Мы шагаем в сторону солнца, то есть на юг.

Пифагор, видя, что мне немного тревожно, предлагает успокоиться. Он совещается с Натали, и та включает на своем смартфоне музыку.

– Я попросил ее проиграть тебе «Гольдберг-вариации» Баха.

Красиво, спору нет, но отвлечься от мыслей про крыс я все равно не могу.

– Сосредоточься на музыке, – учит Пифагор, как будто читая мои мысли. – Искусство – верное средство против страха.

– Как это?

– Наши мысли – та же химия, гормоны, жидкости, циркулирующие в крови и влияющие на мозг. Страх перед крысами порожден адреналином, удовольствие при слушании музыки – эндорфином. То есть адреналиновый страх можно вытеснить эндорфинным искусством.

– Ты вычитал это в своей «Энциклопедии относительного и абсолютного знания»?

– В энциклопедии всего лишь человеческими словами изложены закономерные догадки. По-моему, мы и так все это знаем, просто подзабыли, и энциклопедия помогает вспомнить. У нас всегда будет выбор между оцепенением перед лицом смерти и зовом жизни. Сцена распятия только обостряет нашу чувствительность к первому, непосредственному переживанию. Цель палачей – помешать думать. В этом суть стратегии Тамерлана: ударить страхом. Так он завладевает нашими эмоциями. Если мы станем сами управлять нашей внутренней химией, он будет бессилен.

Искусство – лекарство от страха?

Натали меньше хромает, но идет все медленнее, дышит все тяжелее. Я чувствую пульсацию у нее в виске и в сонной артерии. Наверное, она начинает уставать. Я слезаю с нее, чтобы ей было легче, и подстраиваюсь к шагу моего сиамского кота.

– Как ты думаешь, где мы сейчас?

– Юго-западнее Парижа.

– Куда нам идти?

Он поводит ухом в сторону тропы. Оттуда исходит приятный запах папоротника.

– Кажется, где-то там живут люди.

– Ты не думаешь, что мы можем наткнуться на крыс?

– Всегда существует риск забрести на неведомую территорию. Идти туда, куда не ходят другие, всегда опаснее, чем следовать проторенными путями. Таков принцип сумасшедших жаб, об этом говорится в энциклопедии Уэллса.

– Что еще за сумасшедшие жабы?

22. Синдром жабьего безумия

Каждый год жабы совершают миграцию: переходят с того места, где живут, туда, где издавна размножаются.

Но бывает, что между двумя периодами миграций их привычную трассу пересекает построенная людьми автомагистраль. Это изменяет их среду обитания и мешает пройти привычным путем. Тем не менее они, увлекаемые стадным инстинктом, лезут на асфальт, «перебегают» дорогу и гибнут под колесами машин.

Конечно, жабам невдомек, что их миграционный маршрут перерезан, поэтому они упорно следуют по пути, «прочерченному» предками.

Остается только удивляться, как урбанизация не истребила весь этот вид.

А вот как: с проблемой справляется некий коллективный разум.

Коллективное сознание жаб включило в уравнение фактор риска для вида: большинство продолжает следовать привычным – убийственным – путем, а тем временем меньшинство прокладывает другой путь. Существование этой горстки несогласных, отвергающих путь предков, дает всему виду шанс на выживание.

Энциклопедия относительного и абсолютного знания. Том XII

23. Новые горизонты

Вы меня знаете – я не из тех, кто норовит прилечь, когда впереди долгий путь. Снова заняв позицию на правом плече Натали, я без устали подгоняю ее, побуждая забыть про нелепую хромоту и ускорить шаг. Неустанным мяуканьем я внушаю ей – вдруг хоть что-то поймет, – что от ее расторопности зависит выживание нашего маленького сообщества.

Когда она демонстрирует признаки усталости, я напоминаю ей об ответственности, кусая за мочку уха. Лично меня это взбесило бы и заставило поторапливаться.

Пифагор помалкивает. Знаю, он питает к людям куда больше уважения, чем я, – наверное, из-за Интернета, заставляющего его восхищаться этим видом. Он поднимает людей на пьедестал почета, в отличие от меня, имеющей серьезные сомнения на сей счет. Не станем забывать, что эти животные находятся у нас в услужении.

Давай-давай, не медли, вперед, служанка!

Пейзаж вокруг нас меняется, лес и распаханная равнина остались позади, теперь повсюду в основном поросшие травой холмики. Натали приходит на ум блажь забраться на одну такую естественную возвышенность. У меня нет других предложений, остается следовать за ней.

Вскоре мы замечаем построенные людьми дома. Чем они ближе, тем сильнее меня мучает недоброе предчувствие. Есть у меня способность предвидеть будущее, ей я и обязана, вероятно, моим положением предводительницы.

– Лучше туда не ходить, – говорю я Пифагору.

Но что взять с самцов? При всех своих впечатляющих талантах, которыми обязан «третьему глазу», он лишен той острой природной интуиции, которая отличает нас, женский пол.

– Ничего не поделаешь, мы не можем обойти стороной все эти дома. Где еще нам искать помощи? – возражает он.

Как я погляжу, принцип безумной жабы имеет свои недостатки.

С вершины очередного бугра Натали озирает окрестности. Отсюда видно гораздо лучше.

Натали и Пифагор совещаются при помощи смартфона, потом Пифагор говорит мне:

– Перед нами Версальский дворец.

– Что это такое?

– Самый большой и самый величественный дворец человеческих властелинов прошлого.

Натали достает из рюкзака бинокль. Согласно ее разъяснениям, с помощью этой штуки можно издали разглядеть, что происходит в этом поселении. Она долго смотрит в бинокль, потом достает еще один, поменьше.

– Это детский бинокль из покинутой жильцами квартиры на острове Сите. Она захватила его для нас, – говорит Пифагор.

Он сжимает инструмент лапами, подносит к глазам и застывает так надолго, что я начинаю нервничать.

– Там тьма крыс.

– Дай мне, я тоже хочу посмотреть! – нетерпеливо мяукаю я.

Я подношу круглые окошки к глазам, служанка вертит колесики – и происходит ужасное: я оказываюсь в самой гуще крысиного полчища!

У меня останавливается сердце. Я отрываю от глаз ужасный предмет и прячусь вместе с Натали и Пифагором за холмиком.

Раз – и я перенеслась прямо туда! Но как?

Я опять подношу к глазам бинокль, опять попадаю в гущу крыс, опять готова отшвырнуть гадкий предмет.

– Что это такое?!

– Не волнуйся, Бастет, это зрительная иллюзия. Тебе кажется, что ты совсем рядом с тем, за чем наблюдаешь, но на самом деле ты далеко, – успокаивает меня сиамец.

Я сглатываю. У людей не отнимешь их умение делать ловкими руками разные невероятные штуковины, секрет которых мы, кошки, должны любой ценой постигнуть.

Натали, понимая мою растерянность, гладит меня по голове и предлагает снова воспользоваться биноклем. Я делаю глубокий вдох и смотрю уже более спокойно.

Натали еще раз что-то подкручивает, и картина становится панорамной. Теперь я вижу Версальский дворец целиком. Так это его пленная крыса назвала большим домом? Да уж, поразительный размах!

Я сама настраиваю бинокль и различаю все детали, как будто подошла к дворцу вплотную: решетки, статуи, стены со скульптурами – и бесчисленных крыс, заполнивших весь первый этаж и двор.

Первое, что я выношу из своего наблюдения, – это что крыс теперь не тысячи и даже не десятки тысяч, а сотни тысяч. Второе открытие – их резко возросшая организованность. По центру двора торчит пирамида высотой несколько метров из круглых светлых камней с площадкой наверху.

Присмотревшись, я убеждаюсь, что пирамида сложена вовсе не из камней.

Не может быть!

Это же человеческие черепа! По моему позвоночнику пробегает дрожь.

Я силюсь прийти в себя и опять подношу бинокль к глазам, увеличивая изображение.

Вот и белый крысеныш, его тащат шестеро крыс. Все перед ними расступаются. Он лезет на гору из черепов и садится наверху.

Это он самый, Тамерлан.

Он мельче, чем я предполагала, глаза красные, словно кровью налились. Расстояние не мешает мне разглядеть «третий глаз» у него на лбу. Держится он надменно. Все крысы вокруг него опускают уши в знак покорности.

Белый грызун издает свист, в ответ звучит общий свист той же тональности – резкая, противная звуковая волна. Потом Тамерлан встает на задние лапы и застывает в этой позе, как будто она для него естественна.

Он опять свистит, еще резче, чем в первый раз, – и вся крысиная армия дружно принимает такую же вертикальную стойку и отвечает ему таким же свистом.

– Лучше здесь не задерживаться, – говорит Пифагор. – Их столько, что должны быть и часовые, которые наверняка совершают обходы. Если они нас найдут, нам несдобровать.

Я его не слушаю – слишком захвачена открывшейся моим глазам картиной: новым крысиным царем, белым красноглазым зверьком, попирающим пирамиду из человечьих черепов. Мне кажется, он произносит речь.

– Видел складку у него на лбу? – спрашиваю я Пифагора. – Она меньше, чем у тебя. Как ты это объясняешь?

– У меня классический USB-порт, а него – микро-USB, более современный, меньшего размера. Уносим ноги, Бастет! Скорее!

– Подожди, дай наглядеться на наших врагов.

– Раз мы их видим, они тоже, наверное, могут нас увидеть.

– Мы далеко, а у них нет биноклей.

Пифагор показывает на что-то кончиком хвоста. Я смотрю в ту сторону и вижу бегущих к нам крыс, не меньше сотни.

На этот раз я признаю правоту сиамца. Мы кидаемся наутек, но путь нам преграждает другая крысиная стая.

Я категорически отказываюсь попадать в плен после всего того, что нам пришлось пережить, чтобы оказаться здесь!

Мы бежим во весь дух и отрываемся от преследователей. Чтобы не подвергнуться нападению ночью, мы залезаем на дерево.

Натали, правда, предпочитает остаться внизу – боится упасть с ветки во сне. Я утешаю себя мыслью, что в случае нападения крыс она закричит, ее крик нас разбудит, и мы сможем удрать.

Наконец-то мы с моим спутником можем полежать спокойно. Я смотрю в его прекрасные синие глаза.

– Сдается мне, мы имеем дело с очень грозным крысиным царем…

– Нам не спастись, – завершает он мою мысль.

Мы вылизываем друг дружку, чтобы набраться уверенности, потом прижимаемся друг к другу и сплетаем хвосты. Я не разделяю пессимизм Пифагора. Пока я жива, остается надежда, говорю я себе. Пока со мной этот сиамец, мы можем одержать победу.

По мне, Пифагор – красивейший и умнейший из всех котов, которых я встречала.