Текст книги "Последний секрет"

Паскаль Финчер все сует и сует кролику морковку, раз за разом не позволяя тому зацепить ее лапкой и удерживая его за шейку.

– Правда, его я не могу загипнотизировать словом, поэтому программирую у него автоматическую реакцию на определенное стимулирование. Когда он в следующий раз увидит морковку, у него будет одно желание: повиноваться мне.

– Вы готовите его терпеть кошмар.

– Не более чем наше общество готовит нас терпеть крайнюю скученность в метро в час пик. Разница только в том, что мы вместо морковки получаем зарплату. Вы, парижане, знаете это лучше меня.

Белый кролик вконец измучен вожделением. С прижатыми ушками, с дрожащими усиками, он все более выразителен в проявлении своего желания. Он даже поглядывает на Исидора и Лукрецию, как будто умоляя их вмешаться и позволить ему полакомиться наконец морковкой.

– У всех нас развивают условные рефлексы, и все мы легко их приобретаем…

– Если нас застают врасплох, – уточняет Лукреция. – Исидор меня провел, вы тоже, но теперь я настороже, и вам больше меня не обмануть.

– Вы так считаете? Ну-ка, повторите десять раз «пилка».

Она подчиняется с недоверчивым видом.

– Чем едят суп?

– Вилкой, – четко артикулирует она, давая понять, что не скажет «пилкой».

Поняв свой промах, она пытается оправдаться:

– Я, конечно, хотела сказать «ложкой»… Черт, опять вы меня надули.

– Маленький пример быстрого создания условного рефлекса. Надувают всех, можете проверить это на собственном окружении.

Исидор разглядывает комнату. Все здесь подчинено теме мозга. Занятна коллекция китайских игрушек – пластмассовых мозгов с лапками, подпрыгивающих при спуске пружинки. Смешны мозги из гипса и фантастические роботы с прозрачными черепами, в которых виднеются мозги.

Белый кролик начинает проявлять агрессивность, и Паскаль сажает его в клетку, чтобы успокоить. Зверек все сильнее нервничает.

– Мой брат несколько лет молчал, – сообщает Паскаль Финчер. – Это из-за нашего отца. Тот был очень хорошим врачом, но вот беда, сильно пил и превращался в тирана со склонностью к самоубийству. Помнится, однажды, просто чтобы нас попугать, он схватил со стола нож, полоснул себя по запястью и спокойно подставил тарелку собирать кровь.

– Что было дальше?

– Мать успела среагировать: налила поверх крови суп и спокойно спросила, хорошо ли он провел день. Он пожал плечами, огорченный, что не сумел нас шокировать, и пошел перевязывать руку. Мать была образцом мягкости и ума. Она знала, как укротить мужа, и умела оградить нас от отцовских шалостей. Мы очень ее любили. Бывало, отец приводил домой пьяных бродяг и заставлял нас обращаться с ними как с его друзьями. Мать безропотно обслуживала их как обычных гостей. Это, наверное, и научило моего брата так хорошо говорить с отверженными. Но, съездив врачом-добровольцем в Бангладеш, отец подсел на наркотики, бросил работу, начал врать, не проявлял к нам ни малейшей любви. Он тоже был своего рода эксплуататором мозга, только мрачной его стороны, где путь к центру сознания усеян глубокими пропастями. Ему нравилось идти этим путем, опасно балансируя над бездной.

Паскаль тихо и грустно усмехнулся, вспоминая родителя.

– Думаю, это ему мы обязаны страстью к игре с мозгом – своим и чужим. Очень жаль, что он сам себя погубил, он обладал острой интуицией и ставил на удивление верные диагнозы. Было бы гораздо проще, если бы он был подлецом, тогда бы его ненавидели, и точка.

– Вы хотели рассказать о молчании вашего брата.

– Все началось в тот вечер, когда наш папаша разрезал себе за столом вены. После ужина родители отправили нас спать. Ночью мой шестилетний брат услышал стоны. Испугавшись за отца, он кинулся в родительскую спальню и там застыл: мама с папой занимались любовью. Думаю, у него вызвал шок контраст между недавним стрессом и тем животным зрелищем, свидетелем которого он случайно оказался. Он не мог шелохнуться. После этого он долго не говорил. Его поместили в специальную клинику. Я его навещал. Пациенты там были аутистами с рождения. Помню совет врача: «Прежде чем у него побывать, прими как бы мысленную ванну, чтобы не заразить его стрессом внешнего мира. Он слишком сильно все переживает».

Лукреция торопливо записывает. Аутизм может послужить темой очередной статьи.

– Как же он это преодолел?

– Благодаря дружбе с одним из детей и своему интересу к мифам. Он познакомился с Улиссом Пападопулосом, которого родители запирали в подвале. Сначала Сэмми просто молча сидел рядом с ним. Потом они стали общаться знаками, позже перешли к рисункам. Неожиданно они изобрели собственный язык, понятный только им. Две души общались беззвучно. Должен вам сказать, что их параллельное исцеление было поразительным и очень трогательным. Отец после того случая с ножом переживал этап обвинения себя самого во всех грехах и оставил попытки саморазрушения. Возможно, мой брат его в конце концов спас. Правда, навещать его в клинике отец отказывался. Туда каждый день наведывалась мама. Лично мне было невыносимо видеть окружавших его чокнутых. По этой причине сам я не стал психиатром. Для меня одну сторону занимают люди этой профессии, а другую – духи.

– Духи – это кто?

– Одухотворенные, интересующиеся духовностью. Отсюда мой интерес к гипнозу. Думаю, это – путь к духовности. Я не уверен, это движение на ощупь…

Лукреция отбрасывает назад длинные рыжие волосы.

– Вы обмолвились о мифах…

– Другой ребенок-молчун, тот самый Улисс Пападопулос, был по происхождению греком. Он показывал книжки с легендами своей страны: о Геракле, Энее, Тезее, Зевсе и, конечно, о своем тезке Улиссе, Одиссее. Они произвели впечатление. А потом скончался от гепатита наш отец. Печень копила впечатления от алкоголя и наркотиков и со временем предъявила счет своему обладателю. На похоронах брат и Улисс о чем-то шептались. Тогда до меня впервые дошло, что Сэмми поправился. Дети вылечили друг друга лучше любого специалиста.

Исидор проверяет свои записи в портативном компьютере.

– Что стало с вашей матерью?

– После кончины отца она словно махнула рукой на жизнь. Однажды брат спросил, что бы могло доставить ей удовольствие. Она ответила: «Если ты станешь лучше всех, если превзойдешь умом весь мир».

Исидор теребит игрушечный пластмассовый мозг.

– Это послужило для него сильным стимулом… – предполагает он.

– Потому он, видимо, и отправился учиться в такую даль. Ему нужно было преодолеть все испытания, какие только подворачивались, и чем выше была преграда, тем сильнее ему хотелось через нее перепрыгнуть. А мама однажды утром взяла и не проснулась… Но мне казалось, что она продолжала жить у Сэмми в голове.

Паскаль Финчер отдает кролику морковку. Зверек вгрызается в нее с неповторимой кроличьей лихорадочностью.

– Чего вы достигли в своем расследовании? – спрашивает Паскаль Финчер.

– Теперь мы знаем, что кому-то мешаем, мы столкнулись с настоящим убийцей и нашли улику.

Кролик доел морковку и с благодарностью смотрит на гипнотизера.

– Я помогу вам чем смогу.

Паскаль Финчер открывает холодильник и достает колбу с двумя половинками мозга своего брата.

– Это осталось у судмедэксперта, полиция отдала это нам. Как вы просили, я передал вашу просьбу семейному совету. Он согласился предоставить мозг вам – с условием возврата после завершения расследования.

34

Он помассировал себе виски, чтобы снять напряжение. Не время для мигрени…

Доктор Сэмюэл Финчер ругал себя и за то, что допустил страдания одного из своих больных, и за то, что в его клинике злодействовали жестокие санитары. Теперь нужно было срочно перевести Жан-Луи Мартена в другую палату.

– Для вас будет гораздо безопаснее в палате с соседями. Будет вам и развлечение – телевизор.

На перевод пациента в палату к впавшим во младенчество гебефреникам понадобился всего час. Там лежало шестеро обрюзгших типов, просыпавшихся нечасто и получавших питание методом вливания.

Сэмюэл Финчер велел установить телевизор перед здоровым глазом Жан-Луи Мартена и снабдил пациента наушником, чтобы тот мог слушать программы, не тревожа соседей. Телевизор оказался хорошей идеей. Какое богатство стимулов!

Волнение участника игры «Пан или пропал», которому грозил полный проигрыш после огромного выигрыша, не могло не привлечь внимания и не подбодрить по причинам, оставшимся для него необъяснимыми. Неудача и раздосадованный вид бедняги помогли Мартену забыться.

Потом начались новости. Президента Французской Республики обвиняли в коррупции, племенам севера Судана грозила голодная смерть, в Непале убили королевское семейство, Франция одержала футбольную победу, одаренные школьники страдали от неприспособленности школ к их талантам, биржа росла, погода менялась, пирсинг, оказывается, грозил воспалением; затем сообщили о драме отца, попытавшегося защитить умственно отсталого сына от группы детей, подвергавших его насмешкам.

Под конец больной перестал думать о себе. Если морфин – отличный анальгетик для тела, то телевизор оказался сильным обезболивающим для души.

Финчер, расхаживавший в это время по пустому коридору, напряженно размышлял. Он знал, что для увольнения проштрафившихся санитаров должен будет вступить в бой с руководством, не говоря о профсоюзе среднего медперсонала.

Человеку присущ страх перемен. Он предпочитает знакомую опасность любой перемене в своих привычках.

И тем не менее Сэмюэл Финчер решил превратить больницу из лечебного учреждения в утопическую деревню.

Необходимо очистить это место от неосознанного стремления к смерти. Больные чересчур чувствительны. Они все воспринимают преувеличенно. Последствия могут оказаться непредсказуемыми.

Он свернул в безлюдный коридор. В этот момент на него с воплем, вытянув вперед руки, ринулся больной с явным намерением задушить. У нейропсихиатра не хватило времени на реакцию, и воздух уже не проникал к нему в легкие.

Сейчас я умру.

Больной сильно сжимал ему шею. Глаза сумасшедшего были навыкате, зрачки расширены.

Финчер узнал его. Это был наркоман, вечно доставлявший неприятности.

Неужели героин, разрушивший мозг отца, теперь косвенно прикончит меня самого?

Нападавший все усиливал хватку. Финчер задыхался. Другие больные, оказавшиеся рядом, схватили безумца и попытались оттащить, но он упирался и не разжимал пальцы. Он обладал невероятной силой, удесятеренной безумием.

Суматоха нарастала, на помощь врачу сбегались все новые больные.

Мне страшно? Нет. Больше всего меня беспокоит, что станет с ними без меня.

Наркоман тряс ему голову, словно желая сломать позвоночник.

Мне больно.

Наконец, погребенный под кучей набросившихся на него пациентов, наркоман разжал пальцы.

Финчер смог отдышаться, откашляться, отплеваться.

Главное не показывать, что нападение повлияло на меня.

Он одернул на себе свитер.

– Все возвращаются к прежним делам, – хрипло скомандовал он.

Четверо санитаров увели наркомана в особую одиночную палату.

35

Исидор и Лукреция отдыхают в своих апартаментах отеля «Эксельсиор».

В колбе плавают две покрытые серыми волосками светло-розовые половинки мозга Финчера.

Лукреция вставляет между пальцами ног кусочки ваты и твердой рукой, не прерывая разговора, покрывает ногти алым лаком. Сцена похожа на церемонию, в которой каждый палец представляется независимо от соседей, чтобы получить в дар слой краски.

Исидор пододвигает ближе лампу на ночном столике, берет лупу и погружается в толстую книгу.

– Оба, убийца Финчера и тот, кто пытался убить вас, знают о мозге что-то, неведомое нам.

– Что у вас за книга?

– Она лежала на столе у Жиордано. Он читал ее, когда умер.

Исидор Каценберг листает страницы, находит двойную цветную иллюстрацию и сравнивает ее с тем, что видит в колбе. Потом он запускает руку в кулек со сладостями и бросает топливо в собственную мыслительную печь.

Лукреция подходит с растопыренными пальцами ног – нельзя, чтобы они касались пола.

– Это как новая неведомая страна, – говорит ее спутник. – Неисследованная планета. Мы побываем на ней вместе. У меня есть чувство, что, поняв, как работает наш мозг, мы узнаем, кто убийца.

Она не может подавить отвращения. Он продолжает:

– 1450 кубических сантиметров серого, белого и розового вещества. Наша мыслительная машина. Все создается в ней. Простое желание может повлечь рождение ребенка. Обычное противоречие может привести к войне. Все драмы, все развитие человечества сначала рождаются в маленькой вспышке где-то среди извилин на этом куске плоти.

Лукреция тоже берет лупу и разглядывает мозг. Он так близко, и ей кажется, что она бредет по розовой резиновой планете, сплошь в кратерах и трещинах.

– Темный участок вот здесь, сзади – это мозжечок. В нем непрерывно анализируется положение тела в пространстве и правильность координации.

– Это позволяет нам не падать при ходьбе?

– Вероятно. Двигаясь в сторону лба, находим первичную зрительную зону: в ней вырабатывается восприятие красок и движений. Сразу за ней вторичная зрительная зона, там происходит интерпретация наблюдаемого путем сравнения со знакомыми образами.

– Чем различаются первичная и вторичная зоны?

– В первичной воспринимается сырая информация, во вторичной она приобретает смысл.

Журналист кружит вокруг колбы.

– Перемещаемся дальше вперед и находим чувствительную область: здесь интерпретируются осязание, вкус, боль, температура.

– Это же чувства!

– Дальше в направлении лба. Здесь слуховая область: восприятие и распознание звуков.

– А вот это темно-розовое что такое?

– Мммм… Не так быстро. Продолжим, вот здесь зона кратковременной памяти. Дальше область первичной моторики, управляющая мышцами.

– А где речь?

Исидор изучает карту.

– Сбоку, в теменной доле.

Лукреция понемногу привыкает к разглядыванию мозга Финчера.

– Что внутри?

Исидор переворачивает страницу.

– Поверхностный слой – это кора. В ней рождается мысль, речь.

– Какая тонкая кожица!

– Тонкая, но мятая, вся в складках. Кора отвечает за все высшие функции организма, и человек – обладатель самой толстой коры головного мозга во всем животном царстве. Теперь проникнем внутрь мозга. Под корой располагается лимбическая система, вместилище эмоций: страстей, злости, страхов, радостей. Все подобное варится здесь. В книге это называется еще «мозгом млекопитающего», в отличие от коры – «сугубо человеческого мозга».

Лукреция наклоняется, чтобы лучше разглядеть лимбическую систему.

– Здесь у Финчера произошло нечто странное.

– Наверное, у Жиордано тоже. В лимбической системе имеется более мелкая структура под названием гиппокамп. Это вместилище нашей личной истории. Гиппокамп непрерывно сравнивает каждое новое ощущение со всем, что мы чувствовали в прошлом и что уже находится в памяти.

Лукреция выглядит зачарованной.

– Придумали же название – гиппокамп, морской конек! Не иначе этот участок напомнил ученым подводного обитателя.

Исидор листает страницы научной книги, потом возвращается к колбе.

– Два полушария соединены мозолистым телом – беловатым веществом, по которому логическое мышление соединяется с поэтическим.

– Похоже на большой ком бараньего жира.

– Два больших багровых шара внизу – таламусы, контрольный пункт всей нервной системы. Еще ниже расположен гипоталамус, главный регулятор. Это внутренние биологические часы, круглосуточно управляющие ритмом нашей жизни, наблюдающие за потребностью в кислороде и воде в крови. В гипоталамусе рождается чувство голода, жажды, сытости. У мужчин он запускает половую зрелость, у женщин управляет менструальным циклом и оплодотворением.

Теперь Лукреция начинает видеть в колбе не просто кусок мяса. Она говорит себе, что перед ней органический суперкомпьютер. Здесь есть и датчик времени, и центральный чип, и материнская плата, и диск памяти. Компьютер из плоти.

– Ну, и еще ниже – гипофиз, исполнитель пожеланий гипоталамуса. Эта крохотная шестимиллиметровая железа впрыскивает в кровь большую часть гормонов, чтобы мы реагировали на положительные и отрицательные стимулы извне.

Лукреция снова просматривает список мотиваций. «Действительно, – думает она, – первичные потребности нужны для обеспечения первого мозга – рептильного[1]1
  Под «рептильным мозгом» обычно понимают промежуточный мозг, мозжечок и гипоталамус, якобы самые древние отделы мозга, которые ответственны за самые примитивные инстинкты.


[Закрыть], органа выживания: прекращения боли и страха, питания, размножения, поиска убежища. Вторая группа мотиваций нужна для обеспечения потребностей второго мозга – мозга млекопитающего, это эмоции: злость, долг, сексуальность, прочее. Наконец, третий мозг, кора – сугубо человеческий мозг – служит для обеспечения мотиваций третьей группы, проистекающих из нашей способности к воображению: например, потребности в личном пристрастии…»

Журналисты молча смотрят на мозг необыкновенного человека.

– Жиордано разглядел в нем что-то такое, из-за чего вызвал нас…

Исидор опять тянется за лупой.

– Вижу множество мелких отверстий, усеивающих разные участки.

Разбуженный вдруг внутренним будильником, Исидор смотрит на наручные часы, как будто у него назначена срочная встреча, и включает телевизор, показывающий новости.

– Простите, пришло время.

– Вам понадобилась информация в разгар расследования?

– Сами знаете, это моя единственная причуда.

– Я думала, это сладости.

– Одно другому не мешает.

Исидор уже погружен в последние известия.

Сначала идут внутренние новости. Падение на бирже вызвало грызню президента с премьером. Крах ценных бумаг усугубили, похоже, компьютеры, предназначенные для продажи акций при достижении курсом определенного потолка. Премьер-министр требует проверки программ, загруженных в эти компьютеры, для предотвращения искусственного увеличения и последующего падения курсов на мировых биржах.

Парламентские выборы. Оппозиционный политик заявляет, что проблема этой страны – в исчезновении мотивации. Все заботятся только о собственном сиюминутном удобстве. Никто больше не сражается за первенство, все сводится к нежеланию слишком быстро скатиться в категорию последних. И если бы одно это! Предприниматели демотивированы пошлинами и бюрократией, создатели богатств – налогами, все в стране происходит так, будто главная цель заключается во всеобщем уравнивании при поражении.

В мире: генеральный секретарь ООН потребовал от Сирии внесения поправок в школьные учебники истории, где утверждается, что концлагерей никогда не существовало.

– Как видите, дело не в том, что у вас слабеет память. Небольшими провалами в памяти страдает все человечество. Скоро будет простым поднятием рук решаться вопрос, была ли Первая мировая война. Как бы не начали переписывать вообще все ради удобства подавляющего большинства.

– Меня не утешает, что в мире беспамятства меня тоже поразила амнезия.

Исидор выглядит безутешным.

– Да что с вами, коллега?

Лукреция Немрод сует ему бумажный платок.

– Меня все задевает и разрушает. И жестокость, и трусость.

– Вы еще не заделались скептиком? Это невероятно! Человек, способный обратить в бегство убийцу, льет слезы при просмотре новостей.

– Извините.

Исидор сморкается.

– Что за черт! Если на вас так действуют новости, прекратите их слушать! Лекарством они никак не могут быть. Кому-то они доставляют удовольствие, а если нет – то и не надо!

Она выключает телевизор.

Он снова его включает.

– Мне надо знать, что происходит.

– Иногда лучше этого не знать.

– Трезвость ума – лучшее лекарство.

– Развивайте в себе безразличие.

– Хотелось бы, но увы…

– Что толку горевать перед телевизором?

Она шепчет ему на ухо:

– Ганди говорил: «Чтобы не отчаиваться, я вспоминаю, что на протяжении истории голос правды и любви всегда одерживал верх. В этом мире есть тираны и убийцы, и какое-то время они могут выглядеть непобедимыми. Но в конце концов они терпят неудачу».

Журналиста это не утешает.

– Самого Ганди тоже убили. Мы только и слышим, что о симптомах роста национализма, фанатизма, тоталитаризма. Хотелось бы мне стать бесчувственным, правильнее сказать, беспечным. Где-то в мозгу должен существовать гормон беспечности. Жидкость, благодаря которой ты легко ко всему относишься, не заморачиваясь чужими драмами. Обязательно должен…

– Это называется успокоительное. Снадобье, подавляющее тревожность, заставляющее забыть о реальности. Сорок пять процентов населения прибегали к нему хотя бы раз в жизни.

Лукреция протягивает кулек с конфетами.

– Вы слишком чувствительны, Исидор. Сначала это мило, но потом начинает мешать общению.

– Что проку в самой развитой во всем животном мире коре головного мозга, если из-за нее мы так себя ведем? То, как мы поступаем с себе подобными, ни одно животное не позволило бы себе по отношению к добыче! Знай вы, как бы мне хотелось… поглупеть!

Девушка смотрит на две половинки мозга в прозрачной колбе.

Исидор делает новости громче.

Светская хроника. Знаменитый французский рокер Билли Андервуд женится в шестнадцатый раз, счастливая избранница моложе его на сорок лет.

Лукреция замечает, что эта недраматическая (для всех, кроме прежней спутницы певца) новость немного приободряет Исидора.

Наука. Изобретено лекарство на основе свиного гормона, способное продлить человеческую жизнь. Если возлагаемые на него надежды оправдаются, то ученые смогут увеличить среднюю продолжительность жизни с нынешних восьмидесяти лет до ста двадцати.

Лукреция отворачивается от телевизора и снова подходит к колбе с мозгом. Она чувствует, что в этом комке бледной плоти таится решение.

Наконец, звучит сообщение, что знаменитая топ-модель Наташа Андерсен, обвинявшаяся в убийстве чемпиона мира по шахматам Сэмюэла Финчера, вышла на свободу, так как «любовь» не фигурирует в Уголовном кодексе как оружие первой, второй или третьей категории.

36

Жестокая японская анимация для детей, реклама, телемагазин бытовых товаров, реклама, неосуществимые кулинарные рецепты, реклама, гимнастические упражнения, которые невозможно повторить, реклама игры «Пан или пропал», реклама, местные новости в час дня, реклама. Спорт, реклама, реалити-шоу со специально отобранными людьми, якобы представляющими средний срез населения, реклама, усыпляющий немецкий фильм, реклама. Новости в восемь вечера – события в стране и за рубежом, реклама, прогноз погоды, реклама, американский кинофильм, реклама, передача с анализом рекламы, реклама, нарезка из лучших телесюжетов, реклама, охота и рыбалка.

Такой была, с небольшими вариациями, программа телевидения, доступная Жан-Луи Мартену. Семь дней в неделю.

Сначала больной с синдромом «запертого человека» обрадовался телевизору, спутнику своего детства. Но при постоянном включении он стал воспринимать его более отстраненно. Он угадывал скрытые намерения ведущих и составителей программ. Теперь он понимал, как телевидение превратилось в объединитель нации. Оно влияло на зрителей, навязывая им три императива: сохраняйте спокойствие, не устраивайте революций, старайтесь зарабатывать как можно больше ради потребления последней модной продукции и пускания пыли в глаза соседям.

Разгадал он и другое воздействие телевидения на подсознание: оно приводило к изоляции индивидуумов. О, то была тонкая политика.

Телевидение побуждало детей видеть в родителях ретроградов, родителей считать своих детей недоумками. Из-за телевидения стало возможным молчать за столом. Оно заставляло верить в возможность разбогатеть, просто вспомнив дату исторической битвы в телевикторине.

По прошествии двух недель Жан-Луи Мартен возненавидел этот прибор, упорно засорявший голову посланиями, вызывавшими у него отторжение.

Он, познавший сначала однообразие тьмы, потом однообразие света, теперь столкнулся с однообразной монотонностью мыслей.

Он дал это понять Финчеру.

Тогда нейропсихиатр предложил ему выбирать каналы, говоря привычным способом «да» или «нет» при их перечислении.

Новый танец глазного века. Он сделал выбор в пользу канала научной документалистики.

Теперь Жан-Луи Мартен по шестнадцать часов в день поглощал науку. Наконец-то он нашел стимул, которым не мог насытиться. Столько разных исследований, столько невероятных открытий, столько знаний для усвоения.

Этот канал оказался чистым пиршеством духа. Располагая временем и желанием, Жан-Луи Мартен, бывший служащий среднего звена из юридического отдела регионального банка, поглощал информацию по шестнадцать часов в сутки. Никем и ничем не тревожимый, он полностью отдавался каждой передаче от начала до конца. Он запоминал каждый кадр, каждое слово и убеждался в неисчерпаемости возможностей своего мозга.

В этот период самообразования Жан-Луи Мартен впервые сказал себе: «А ведь мои дела не так уж плохи!» Он уже не так боялся завтрашнего дня. Чем больше он узнавал, тем больше хотел знать. Погруженный в силу необходимости в медицину, он стремился разобраться в биологии и физике.

Он припомнил, что до него полностью освоить науки своих эпох стремились Леонардо да Винчи, Рабле, Дидро. Жан-Луи Мартен не отставал от них честолюбием.

Наука более всех остальных форм проявления человеческого интеллекта непрерывно обновлялась и эволюционировала по экспоненте, подобно мчащемуся по склону поезду, не перестающему разгоняться. Такой поезд никому не остановить. Жан-Луи Мартен получил редкостную возможность наблюдать за всеми эпизодами этого ускоряющегося прогресса.

Само собой, с наибольшей страстью он отдавался всему, что было связано с мозгом, с центральной нервной системой.

Теперь, утвердившись в своем выборе, он хотел понять глубинные механизмы мысли. Ученые объясняли свои исследования и задавались одним и тем же вопросом: «Что на самом деле происходит в мозгу? Что побуждает его действовать?»

37

Что побуждает нас действовать?